Глава третья. Украденная сила

Сосновый лес шептал, вздыхал, дышал прохладой. Вихрь зачем-то разрывал песок под корнями перевернутой сосны, пронзительно вскрикнул невдалеке ворон. Темная от влаги тропинка утонула в небольшой луже, выскользнула к зарослям папоротника, побежала мимо высоких, до пояса, кустов малины.

— И все же, — спросил, наконец-то, идущий за спиной Вирес, — что ты об этом думаешь?

— А ты?

Рэми свернул с тропинки и сел на поваленную бурей сосну. Вирес без слов опустился рядом на шершавый, уже начавший покрываться мхом ствол.

— Что я могу думать? — вздохнул учитель. — Я не оборотень, для всех местных я чужой. Я не маг, я чужой сам для себя. Без магической силы чувствую себя… беспомощным, раздетым. Никогда не думал, что магия в моей жизни значит так много, никогда не думал, что буду должен учиться жить без нее. Но я старался… а сегодня ты…

— Разбередил раны? — продолжил Рэми.

— Иди ты лесом со своим целительством! — выдохнул Вирес. — Всегда ведь был такой — в душу смотришь, все видишь… Даже то, что не хотелось бы показывать.

— А ты нет? Кто на меня Свана натравил?

Вирес обернулся на Рэми и едва слышно засмеялся. Добро так рассмеялся, тепло:

— Помогло же.

— Помогло.

Рядом раздался дикий визг, который, в скорости, впрочем, сменился довольным чавканьем. Рэми даже не обернулся — Вихрь любил хозяина, но лишать себя законной добычи бы не позволил.

— Я думаю, нам надо уходить с этих болот, — сказал вождь, посмотрев в шепчущуюся чащу леса. — Думаю, что это будет нечестно навешивать проблемы оборотней на плечи тех, кого оборотни презирают.

— Недомерков? — краем губ усмехнулся Вирес.

— Недомерков, — ответил Рэми. — Если их вождь узнает, что в его руках король оборотней… боюсь, нам всем придется туго. А узнать легко — стоит только увидеть Свана в зверином обличие. Лев… из королевской семьи. Молод и безрассуден. Чего уж там.

— Сван не скрывается, не мог бы ты ему…

— … сказать, чтобы он перестал наяривать по лесам? — с полуслова понял друга Рэми. — После того, как он много дней провел в этой паршивой каморке? Боюсь, я не могу. Спасибо богине, что он еще с ума не сошел после всего этого…

— Сам-то сколько пережил, а все о других думаешь.

Рэми некоторое время молчал, прикусив губу, потом тихо спросил:

— Скажи… мне, почему ты…

— …жив, — выдавил за него вопрос Вирес. — Ведь я был телохранителем повелителя, а не Мираниса, так?

— Так.

— Мой повелитель всегда считал, что я для него слишком молод. Когда узнал, что телохранителей можно передавать, он провел ритуал, раньше, чем провел свой — Миранис…

— И передал тебя сыну.

— Думаешь, это было легко? — криво усмехнулся Вирес. — Как и ты, мой друг, я не очень-то хотел уходить от своего господина. Но решили за нас. Сначала за меня решил повелитель, потом, за меня и других телохранителей, — его сын. А я бы тоже хоте уйти за Деммидом… За человеком, который когда мне поверил, простил и принял.

Рэми вздрогнул. Вирес никогда не говорил о повелителе. Никогда не вспоминал о собственной боли, а ведь эта боль была не меньшей. Вождь опустил голову, почувствовав себя бесконечно слабым. Он всем кровь пил, заботясь только о своей потере, о своей боли, а на самом деле болело не только у него.

Боги, какой же он дурак!

— О чем ты опять думаешь? — спросил вдруг Вирес.

— Прости… — выдохнул Рэми.

Вирес усмехнулся, взъерошил Рэми волосы ладонью, как ребенку, но от этого вдруг стало легче на душе, спокойнее.

— Мой глупый, бесконечно глупый ученик, — смеялся Вирес. — Моя боль… она была страшной, она никогда не пройдет до конца, но мне дали ее пережить. Тебя же в очередной раз охранили, оттого для меня Деммид мертв, а со смертью Мираниса ты до конца смириться не можешь. Понимаешь?

— Нет, — признался Рэми.

— Отпусти принца, — уже серьезнее ответил Вирес. — Отпусти повелителя. Отпусти Элизара. Отпусти всех умерших, великий и всесильный вождь Виссавии. Знаю, что сила твоя огромна, но некоторые вещи даже тебе не по силу. Время Мираниса закончилось. Время его сына только начинается…

Рэми сжал руки в кулаки. Смириться, забыть? Смерть дяди и Мираниса это его первое и самое страшное поражение! Зачем боги дали такую силу, если не охранить самое дорогое, что у него есть — близких!

— У нас есть его сын, — улыбнулся Вирес. — Знаешь, когда Алкадий еще не лишил нас силы, я его чувствовал. Все время. Я слышал, как ты, целитель судеб внутри тебя, зовет его ночами. Тебе он всегда откликался… жаль, что не откликается так охотно для меня. А теперь я даже услышать его не могу. Или могу? Объясни мне друг, что ты сотворил с Айвэ?

— Я пока почитаю тебе, хорошо? — спросил Рэми. Просто так спросил, не зная, что отвечать, еще не был готов отвечать. Вирес согласно кивнул. — Интересная книжка… Только начал читать и многое понял…

Книжка была небольшая, всего с палец толщиной, страницы ее, слегка влажные, попахивали плесенью, кое-где у самого края на них поплыла краска, и все та же едва ощутимая магия, нанесенная на страницы неведомо кем и неведомо зачем, закрывала истинное содержание от необоротней.

— «Ребенок-оборотень», — прочитал на обложке Вирес. — Кажется, это будет интересным.

Рэми ничего не ответил. Перевернул обложку и просмотрел на плотно исписанные страницы. Ребенок-оборотень, как же, только зачем было зашифровывать этот текст было не до конца ясно.

Пришел к ним Вихрь, облизнул испачканную в крови морду, прилег рядом, сминая листья папоротника. Рэми вытянул ноги, положив их на ствол сосны, оперся спиной о бок замершего Виреса, и начал читать:

«Всегда считал, что с происхождением мне крупно повезло. Младший сын короля, нелюбимый, нелюдимый, всеми презираемый. Но оттого меня оставляли в покое, а золото рода открывало доступ к более изысканным развлечениям, чем балы, знакомства и высшее общество.

Мускулами и красотой меня боги не наделили, зато наделили чем-то, на мой взгляд, более ценным — умом. Мне было скучно на балах, я не понимал сущности драк, я не умел поддерживать беседы с большей частью глупых дам… я бы бесполезен. Но, в то же время, и опасен. Интриги, интриги и еще раз интриги. Как же скучно… но по глупости и по молодости я все же в них втянулся.

Когда мне исполнилось четырнадцать, старший, подозрительный братец, уже успевший взойти на трон, отправил меня в заточение в захолустный замок.

Глупый братец. Он думал, что меня наказывает, а на самом деле исполнил самую заветную мою мечту. Он избавил меня от своего общества, от общества высшего света и от общества вообще. Он подарил мне полуразрушенный замок с огромной библиотекой, тишину и сумрак буковых лесов, молчаливых, но исполнительных слуг. Он дал мне свободу, в то же время отрезав от внешнего мира.

Зачем мне внешний мир?

За книгами время летело быстро. Сменялись за окнами времена года, золотая роскошь осени медленно перетекала в нищету зимы, в простоту лета и вновь в осеннюю роскошь. Я читал. И еще раз читал. И размышлял над прочитанным. Я думал, как красиво и органично устроен наш мир, наше общество. Как мудры боги, подарившие нам, оборотням, власть. Мы умнее и сильнее и людей (я не люблю слово «недомерки»), и животных, мы — высшая раса, мы любимые дети богов-близнецов, потому что мы лучшие!

Животные глупы. Их мораль, их этика подчиняется закону выживания. Люди так же глупы. Хоть и наделены разумом, волей и умением оценивать свои поступки, они все же оценивают их неправильно. Они разрушают все вокруг себя, потому что не понимают законов природы. Они враги этой самой природы.

А оборотни? Мы мостик между людьми и природой. Мы обладаем человеческим разумом и в то же время как никто иной понимаем законы мироздания. Мы чувствуем окружающий мир… люди — нет».

— Какая глупость, — прошептал Вирес.

— Мне не читать?

— Читай. Бред, но интересный.

Рэми погладил уснувшего у ствола сосны Вихря и продолжил:

«Но хорошее в этом мире, увы, всегда должно закончиться.

На закате осеннего дня, когда кроваво-красное небо так красиво оттеняло золотой поток букового леса, на пороге нашего замка появился гонец. Подозрения моего братца все же подтвердились, его отравили. Только без моего участия.

Я въезжал в столицу и мысленно умирал от окружившего меня шума. После пяти лет, проведенных в лесах, город казался невыносимой смесью криков и запахов. Как тут можно жить?

Как можно жить в затхлых, укутанных в шелка коробках, которые они гордо величали королевскими покоями? Среди блеска золота и тяжелого запаха благовоний? Невозможно! Здесь душно, тесно и слишком тихо, а в то же время слишком много чужих глаз… такое ощущение, что ты бабочка пришпиленная булавкой к сукну, которую каждое мгновение рассматривает множество любопытных, завистливых и злых взглядов.

Не выдержав уже на второй день, я убежал в окружавший замок парк. Бродил всю ночь под проливным дождем, вымок до нитки и вернулся лишь к рассвету.

Уже на пороге в ноги мне бросился молодой человек с золотыми волосами, стал умолять не уходить никуда так надолго и одному, говорил о заговорщиках, которых еще не поймали, об опасностях, о придворных, что рвутся к власти и ненавидят нового короля.

Ненавидят меня.

Но с тех пор я был не один — у меня появился телохранитель. Через три дня — еще два. Я и сам не знал, откуда они приходили, как их пропускали через охрану. Я с трудом выносил длинные ритуалы привязки, которые связывали наши души воедино. Я невнимательно слушал, что меня теперь не убьют, пока не убьют их. Мне было все равно, что меня убьют, я никогда не боялся смерти. Зато я всегда боялся скучной, однотонной жизни, от которой меня когда-то так мило избавили. А теперь опять… балы, наряды, бумаги, глупые, бесполезные, которыми ничего не исправишь… и нет времени на самое дорогое — на мои книги.

Я пытался, я терпел. Я сносил слуг, пробующих мою еду. Мне казалось, что мне доставались лишь объедки, обгрызенные со всех сторон, что замок это большая клетка, а приемы и придворные — сборище идиотов. Я ненавидел эту жизнь! Я в ней задыхался! Но я тянул ее день за днем, находя успокоение лишь в долгих прогулках по парку. Каждый день. В любую погоду. Пусть даже в сопровождении телохранителей и секретарей, которые пытались мне что-то всучить на подпись, пусть. Хотя бы так.

Я думал, что смирился с этой жизнью и лишь увидев ее понял, как сильно ошибался.

Я нашел ее поздней весной, когда парк благоухал ароматом сирени, и черемуха роняла лепестки в быструю, переливающуюся на солнце речку. Она стояла на берегу, у самой кромки воды, и тонкая, мокрая туника полупрозрачной вуалью текла по ее прекрасному телу.

Я сразу же понял, что пропал, хотя и знал, что совершаю ошибку, посмотрев на нее глазами желания. Девушка-недомерок, запретный плод, но мне было все равно. Я утонул в голубых глазах, растворился в ее объятиях, медом сладости растаял на ее губах. Я никогда раньше не влюблялся, не ощущал огня страсти, и все, сдерживаемое внутри, в один миг вырвалось наружу.

Я забыл книги. Я забыл осторожность. Я видел только ее…»

— Надо же, оборотни, оказывается, тоже люди, — усмехнулся Вирес.

И тотчас властно добавил:

— Читай.

«Беда пришла летним днем, в укутанной предзакатным сиянием беседке, с тихо шепчущим фонтаном и увитыми диким виноградом ажурными стенами.

Я сидел на скамье, прижимая к себе мою возлюбленную. Я пил мед ее губ, чувствовал мягкость ее обнаженного тела под моими ладонями. Я посадил ее на колени, мягко провел ладонями по бедрам, поднимая край ее туники. Я заглянул ей в глаза, и опешил… увидев в них ровное, синее сияние.

И душа моя вострепетала не от страсти, от страха. Я не понимал что это такое. Я не мог понять, не мог и принять. А она пыталась объяснить. Срывающимся голосом говорила, что мир это далеко не то, что мы видим, что он более богатый, более красивый, более потрясающий. Она прильнула своими губами к моим, и я увидел…

… краски, звуки, все исчезло. Весь мир потускнел. Зато расцвело ярким светом что-то внутри, и я начал дышать в такт с мирозданьем. Вдох, выдох. И сердце мое, разгоняясь, начало бить быстрее, и кровь моя погнала энергию по венам, и жизнь моя, такая красивая, уложенная по полочкам, разлетелась в одно мгновение яркими брызгами.

Слепец, я вдруг прозрел.

Глухой, я вдруг начал слышать.

Лишенный сердца, я начал чувствовать.

Боги, как же я ошибался! Боги, как я был глуп. Это не оборотни высшая раса. Это не оборотни — любимцы богов. Это не мы чувствуем мир, это они… Это не мы достойны править…

Я в ужасе отпрянул от былой любимой. И весь мир вдруг потух, когда я понял. Я, великий король, великий ученый, лучший из оборотней — ничто перед этой девушкой. Даже больше. Я ничто перед каждым, кто обладает магией…

— Я не для этого, — шептала она, прижимаясь ко мне всем телом. — Не для этого показала. Я лишь хотела…

Мне было все равно, что она хотела. Я сгорал от страха, уже не за себя, за свою расу, которой гордился, за тех, кто от меня зависел. Я король… я не могу допустить…

Я столкнул ее с колен и медленно поднялся. Слишком прекрасна, чтобы быть правдивой. Слишком хороша, чтобы ее любить.

Она все понимала, и в этом, наверное, было самое страшное. И глаза ее, голубые, чистые, как лесные озера, были спокойны, даже когда рука моя потянулась за пояс за кинжалом.

Я мог предать все, кроме мечты об избранной расе.

Боги, почему вы сделали меня столь слабым? А ее столь сильной?

Она могла бы убить меня в одно мгновение, а вместо этого встала на колени и даже не дрогнула… боги, она даже не дрогнула, когда я поднял кинжал. Она не переставала смотреть на меня с любовью, с неземным пониманием, когда клинок мой вонзился в ее сердце.

Почему рука моя тогда не дрогнула… впрочем, я не жалею. Ни о чем не жалею.

Солнце катилось за деревья, в беседке становилось все темнее, а в саду — все тише. Журчал фонтан, остывала земля… остывало и ее тело у моих ног. А с последними лучами солнца медленно умирала моя душа.

Я не мог себе простить.

И в то же время я понимал, что поступил правильно, что не мог иначе.

Боги запретили нам любить недомерков. Наверное, это моя кара. Наверное… я сам себя наказал.

Я медленно поднялся и побрел в замок. В крови все еще бились отголоски чужой силы. Я все еще чувствовал привкус мощи, которой не должно было быть.

Я стоял на коленях в верховном храме, я молился до изнеможения, до хрипоты в голосе. Я распугал своим неистовством жрецов и сорвал каждодневную церемонию встречи солнца, но когда рассвет раскрасил мраморную плитку и лица-богов близнецов яркой краской, я понял, что мне делать… Или я убью магию, или магия уничтожит мою расу. Правит всегда сильнейший, а оборотни никогда не смогут жить в неволе. И я нашел способ. В моей стране магии больше не будет. Никогда».

— Что он сделал? — выдохнул Вирес.

— Я не знаю, — честно ответил Рэми, захлопывая книгу.

Вовремя. Сумерки сгустились настолько, что еще немного — и читать было бы просто невозможно. Лес готовился ко сну, уютно кутался в вуаль теней, выгонял людей шорохами. Зашевелился и Вихрь, поднялся на лапы, положил Рэми голову на колени, требуя ласки. Рэми мягко оттолкнул барса, обернулся к Виресу и схватил друга за руку. Вирес вздрогнул, но ладони у Рэми не отобрал, только лишь посмотрел в полумраке удивленно и как-то задумчиво.

— Просто прислушайся, — горячо шептал Рэми, непонятно кого уговаривая, себя или его. — Неужели ты так и не понял? Дело не в том, что сила в нас, дело в том, что мы чувствуем мир иначе… ярче, лучше, свободнее. Мы расправляем крылья, которые нам дали боги, но ветер, что несет нас ввысь, это не мы… это то, что вокруг нас. И оно никуда не делось. Оно просто другое… прислушайся. Закрой глаза, и просто вслушайся в мир вокруг. В лес, в его звуки. Найди ветер. Не тот, что раньше поднимал тебя ввысь, более ласковый, более теплый, более нежный… ветер, дарованный магам Ларии. Он есть… временами я его чувствую, не полностью, лишь отзвуки, но чувствую! Ну же! Ты всю жизнь жил магией, я ее познал совсем недавно… ты должен почувствовать быстрее. Попытайся, прошу!

Рука Виреса дрогнула в ладони. Пальцы друга стали холодными, как лед, слегка задрожали, но Рэми знал, что его услышали. И учитель попробует.

— Прислушайся! — он опустился перед Виресом на колени, осторожно коснулся пальцами его висков, помогая и направляя.

Связь с Виресом была не такой, как с Айвэ — прочной, жесткой, и более знакомой. Сколько раз в Кассии, в замке повелителя, Вирес заставлял Рэми стать с ним единым целым? Сколько раз проникал в мысли ученика, корректировал его ощущения, врывался в сознание ураганом, чтобы потом хлыстом пламени ударить презрительным: «Не так!» Сколько раз награждал одобрением и ласковым: «Правильно, дальше!», вел по дорожкам магии, запутанным и укрытым синим туманом. С ним Рэми всегда чувствовал себя уверенно, знал, что никогда не перейдет грани, от которой не было возврата… а позднее и сам научился чувствовать эту грань, находить нужные дорожки.

Теперь Рэми был учителем, а Вирес — слепым котенком, тыкающимся носом в выложенные мягкой тряпкой углы корзины. Он искал и не мог найти выхода. Он слишком привык к своему миру, чтобы пустить в сердце чужой. Он долго, слепой и беспомощный, бродил по темноте, прежде чем откликнулся на зов собственного ученика…

Рэми тихонько выдохнул. Руки его затекли, по вискам бежали капли пота. Опалила болью недавняя рана, но собственное тело казалось таким далеким, таким чужим… таким беспомощным.

— Вирес… — выдохнул он.

Учитель улыбался, подняв лицо к небу. Он осторожно, но уверенно отвел руки Рэми от своего лица, вздохнул полной грудью и открыл глаза. Мягкий, темно-синий свет его взгляда заставил сердце Рэми сжаться.

— А ведь ты прав… — выдохнул Вирес. — Магия везде… и заклинания…

— Лишь слова, — закончил за него Рэми. — Для тех, кто сам не чувствует. Но у меня пока получается не до конца… не знаю, чего не хватает. Ты… знаешь, учитель?

Вирес усмехнулся, встал на стволе сосны и чуть сгорбившись, резко выпрямился, расправив за спиной невесть откуда появившиеся черные крылья. Взвыл, попятился к лесу барс, Рэми лишь удивленно выдохнул и тихо спросил:

— Зачем?

Вирес не ответил. Крылья его вдруг резко сложились, ударив по воздуху, Рэми окатило холодным ветром и мелким сором, глаза защипало, по щекам потекли слезы.

— Вирес! — пытался и не мог перекричать ветер Рэми.

Сильные руки обхватили его за талию, прижали к широкой спине и, открыв глаза, полные слез, Рэми увидел тень обнявших их обоих крыльев. Вновь удар по воздуху. Вновь свист ветра в ушах. И ноги уже отрываются от земли, и перехватывает дыхание, и тень сосен отдаляется, и пустота распахивается под ногами.

— Пусти меня! — приказал Рэми.

— Да пожалуйста, — ответил Вирес.

Рэми в ужасе закричал — державшие его руки вдруг разжались, и земля начала стремительно приближаться. И вновь свист воздуха, и вновь взлет крыльев, и верхушки сосен перед самыми глазами, и поймавшие жесткие руки.

— Ты что делаешь? — прошипел Рэми.

Вирес не ответил. Пара взмахов крыльев, и море сосен показалось далеким, бескрайним, а раскрывшееся навстречу небо желанным и близким. Горы… Рэми даже не знал, что на горизонте есть горы, резанная тень которых была едва различима в начавших собираться пушистых облаках. Не знал, что резкий ветер в лицо может быть так приятен, а только начинавшие загораться звезды — столько прекрасными.

— Вирес… — выдохнул он, всласть вдохнув сладость полета.

И тотчас его вновь отпустили.

Рэми не хотел на землю. Закрыв глаза, забыв о падении, он вдруг почувствовал… что един и с этим небом. И с этими звездами. И с шуршащими соснами, и с каждой травинкой, устилавшей ровным ковром чуть дремавшую, приготовившуюся к зиме землю… И он уже не падает, а летит. И крылья за спиной ловят поток воздуха, и благодатное небо распахивает объятия ему навстречу.

— Не так быстро! — закричал за спиной учитель. — Дыши!

Рэми распахнул глаза и глубоко вздохнув, счастливо засмеялся. Вот оно… то самое чувство, описываемое в книге. Когда кажется, что весь мир в тебе, и ты, полностью, в этом мире. Когда звезды путаются в волосах, а луна горит только для тебя. Когда лес, великий и древний лес, ласково что-то шепчет, а небо, широкое, бескрайнее, преклоняет перед тобой колени.

Рэми оседлал ветер, метнулся ввысь, туда, где начинали собираться облака, и вновь вперед, к точенным вершинам год. Холодно. Настолько холодно, кто пробивает дрожь, а крылья начитают бить быстрее, гоняя по жилам горячую, наполненную магией кровь. Хорошо… прыжком приземлиться на вершине горы, зарыться в белоснежный, пушистый снег, зло зашипеть и взмахнуть крыльями, когда небо закрыла чужая тень.

— Приди в себя! — одернул его Вирес. — Достаточно! Пора возвращаться!

Резкий удар чужим крылом, и ступни беспомощно скользят по гребню скалы, собственные, белоснежные крылья вдруг исчезают, а пустота, вместе с обжигающим душу страхом, ловит в свои объятия. Рэми вновь летит. И его вновь ловят, держат крепко, поднимают ввысь на черных крыльях.

— Идиот, — беззлобно шептал Вирес. — Почему ты всегда так сильно увлекаешься?

Вирес на этот раз не стал играться, устремившись прямиком к их дому на болотах. На счастье, во внутреннем дворике было пустынно и тихо — Рэми не хотелось бы сейчас объясняться… а вопросы бы точно были.

Стоило им опуститься, как метнулась к ним белая тень, и угрожающе рыча, Вихрь встал между хозяином и спрятавшим крылья Виресом. Маг лишь улыбнулся, посмотрел чуть насмешливо на ошеломленного Рэми и направился к освещенному ярким фонарем крыльцу, по которому уже летела, радостно смеясь, растрепанная Лия:

— Рэми! — кинулась она брату на шею.

Рэми не ответил. Он опустился перед сестрой на колени, прижался щекой к ее располневшему животу и тихонько вздохнул…

«Боги, как я соскучился по тебе… теперь знаю, как бесконечно соскучился. Помнишь, как звал тебя ночами, помнишь, как ты отзывался на мой зов? Помнишь, как одаривал любовью, даже когда я о тебе не помнил? Теперь я никогда не забуду, не позволю… не бойся. Я рядом, я вернулся, мой повелитель».

И совсем близко, и совсем далеко, откликнулось на зов детское сердце. И покой, тот самый покой, что был рядом с Миранисом, чувство единения с другим человеком, вновь напомнили до самых краев встревоженную душу. Теперь он понимал, чего ему не хватало. Теперь он получил это сполна…

— Рэми, — мягко сказала сестра, поглаживая волосы вождя. — Идем в дом. Холодно.

Рэми встал с колен и направился к дому, через окна которого лился мягкий свет. Ему надо пробудить своих людей, научить их черпать силы из местного источника магии, ему надо… очень многое сделать.

Но этого все равно будет недостаточно, чтобы одолеть Алкадия. Пока еще недостаточно…