Глава первая. Обновление

Душевная боль — это как?

Это когда о родителях одно воспоминание? Жара, бесконечный траурный кортеж, нещадно палящее солнце. Свисающие с окон черные, как смоль, полотнища. Невыносимый запах белоснежных лилий, бледное и казавшееся чужим лицо матери в золоте пушистых волос. Дрожащая рука деда, до боли сжимающая пальцы, черный бархат, стекающий со смертных лож. И дикий восторг зверя внутри, когда яростно встрепенулось пламя, пожирая и цветы, и тела.

Нет. Тогда больно не было. Тогда казалось, что родители стоят рядом, прямо за спиной деда, а золотое, прекрасное в ярости пламя сжирает что-то чужое, ненужное.

Ему было всего два года, что он мог понимать?

Может, боль это когда тебе всего семнадцать, а единственный родной человек медленно теряет силы, угасая? Когда виссавийские целители беспомощно разводят руками. Человеческое тело это как механизм, говорили они, когда механизм начинает истощаться, ничего уже не поделаешь. Душа должна сменить тело, как старую одежду. Держаться за одежду глупо и бессмысленно.

Сван не понимал. Сначала бесился, пытаясь что-то изменить, потом до него дошло, что беситься бесполезно. Упрашивать целителей, пытаться угрожать — тоже. Молить богов, заказывать дорогие ритуалы — тем более. Это ничего не изменит и в скором времени дед умрет. И никакая власть, никакое золото не поможет. Зачем тогда власть и золото?

Когда богиня смерти пришла за дедом, больно уже не было. Сван просто отупел от усталости: слишком долго сидел у постели умирающего, боясь заснуть… и проснуться рядом с трупом.

И почти проспал… рывком вылетел из сна, когда дед хрипел на кровати, судорожно цепляясь в одеяло. В последний раз взглянув на внука, он вдруг улыбнулся и обмяк, упав на подушки. А Сван, к стыду своему, почувствовал облегчение.

Второй раз прошествовал по улицам траурный кортеж, скорбными песнопениями разрывая погруженную в золото осени столицу. Золотилась паутина на деревьях, падали под ноги спелые груши, катились по мостовой упавшие орехи. И вновь взметнулось к небесам беспощадное пламя, разнося по главной площади запах паленого мяса.

Свана едва не вырвало. Но больно опять же не было… Он тогда слишком устал.

Может «больно» — это вкус предательства? Через несколько дней после смерти деда родной дядя, Далай, стремясь к власти, перебил телохранителей Свана. Тех, кто всегда был рядом, кто был ближе любого друга, даже братьев, хотя братьев у Свана никогда не было. Они умирали, один за другим, пытаясь закрыть наследного принца собственным телом, а Свану казалось, что он и сам умирал с каждым из них. Что из него душу выдирали вместе с мясом. А потом была короткая, отчаянная схватка и резкая боль, когда входил в грудь тонкий клинок. И шальные, счастливые глаза Далая, придерживающего падающего в небытие Свана ласково, почти любя. И облегчение. Потому что все закончилось.

Может, больно — это когда понимаешь, что ничего не закончилось? Что смерть недосягаема? И жизнь теперь состоит из длинных полосок мучительного ожидания и коротких — острой боли, когда дядя пытается выбить из тебя имя последнего телохранителя? Пока жив телохранитель, данная богами защита и в то же время проклятие, Сван не мог умереть. Пока жив кто-то, чьего имени Сван даже не знал, на принце заживали за ночь самые страшные раны, а голод и жажда мучили, но не убивали. Это страшно, когда смерть ходит рядом, дышит в лицо, когда тянешь к ней руки, моля смилостивиться, и получаешь в ответ лишь молчание.

Но нет. Оказывается, и тогда больно не было. Больно почему-то именно сейчас. Когда тебя, казалось, уже спасли, подарили пока еще не корону, но долгожданную свободу, и вот он телохранитель, рядом, близкий, соединенный с тобой богами. Ульф… Бледное лицо, пепельные волосы, застывший в глазах вопрос. И отражение нарастающего в душе ужаса, когда хочется выбежать из этого проклятого домика, метнуться на болота, в последнее дыхание умирающей осени, прочь от всего этого.

Настоящая душевная боль это нечто, что застыло в почти черных глазах темноволосого Рэми, склонившегося над книгами. Это когда и понимаешь, что ему больно, и хочешь помочь, от всей души хочешь, только не знаешь как. И умираешь от собственной беспомощности, от повисшего в общей зале тягостного молчания. Боги… Маленький дом на болотах, полный дом людей, и все молчат! Несколько дней только и делают, что молчат. А Рэми, казалось, и не замечает, листает одну за другой принесенные мальчишкой-недомерком книги. Вчитывается в одни страницы, пролистывает другие. И не ест почти, спит урывками, пьет воду из всегда наполненной чаши, тает на глазах, превращаясь в тень того всесильного мага, что недавно спас Свана.

И сколько это еще, ради богов, будет продолжаться?

К середине третьего дня, когда солнце, щедро льющее через окна золото, уже высоко поднялось над деревьями, Сван не выдержал: рывком поднялся со скамьи, подошел к Рэми и забрал у него книгу. Вождь Виссавии медленно поднял голову, и глаза его, глаза лишенного силы мага, одним взглядом выжрали душу.

— Прекращай! — выдохнул Сван.

Вождь мрачно улыбнулся:

— Прекращать что?

От этой улыбки метнулся вниз по позвоночнику холодок. Оскалил зубы и зарычал в глубине души огромный зверь, и с трудом Сван подавил в себе желание переметнуться, прямо сейчас, в другую сущность, разорвать вождю глотку, испив его крови. Ну почему Рэми такой дурак? Старше же, всего на несколько зим старше, и взрослее, казалось, на целую вечность, а ведет себя как избалованный ребенок!

Ульф тоже почувствовал опасность. Встревожившись, он встал между Сваном и Рэми, верхняя губа его чуть дернулась, показав удлинившиеся клыки.

— Я не знаю, кто такой Мир… — ответил Сван, оттолкнув Ульфа.

Боги… От кого Свана пытаются защищать? От их же спасителя? Их единственной надежды, что Сван получит-таки свой трон и сумеет обойти зарвавшегося дядю? Против единственного, кому в этом мире можно верить? Остальные Свана уже раз предали. Отдали Далаю и забыли, когда дядя гнобил его в темнице.

— Миранис это наследный принц Кассии, — милостиво пояснил вождь.

Сван про себя выругался. Он тогда был так увлечен болезнью деда, что принесенные дипломатами вести из соседней страны слушал невнимательно. Но помнил, великолепно помнил, что…

— … наследный принц Кассии умер полгода назад!

— И что? — холодно переспросил Рэми.

Что? Сван не выдержал:

— Прекрати его оплакивать!

Столь же холодный ответ как водой окатил:

— Я никогда и не начинал.

Сван опешил. Не начинал, а теперь сидит тут над книгами, и выглядит так… дед перед смертью выглядел лучше. Понимая, что ничего не может сделать, да и зачем, Сван раздраженно долбанул ладонями в стол. Раскрытые книги посыпались на выложенный досками пол, одна из них ребром ударила Свана по ступне, и резкая боль вернула принцу-оборотню разум.

Споткнувшись о холодный, чуть насмешливый взгляд Рэми, Сван вылетел за дверь, в свежий, дохнувший опавшими листьями воздух. Боги! Он от души врезал рукой по резному столбику крыльца и выругался, когда на разодранных костяшках пальцев появилась кровь. Да пусть себе и дальше тает, Свану, собственно, какое дело! Пусть себе оплакивает призраков, которые ушли за грань полгода назад, пусть все, и свою семью, и свою страну кладет на алтарь скорби! Сван тоже много что потерял, но… принц опешил…

Некоторое время он стоял неподвижно, потом окинул усталым взглядом маленький двор, обнесенный частоколом, увитым ярко-красным виноградником. Всмотрелся в сосны, купающиеся в золотом свете, вслушался в шелест мерно покачивающихся вдалеке камышей и вдруг подумал… что бы там не было, но никогда принц не чувствовал даже части того, что, судя по взгляду, чувствует Рэми. Сказать более, Сван не хотел чувствовать подобного. Боялся этого чувства.

— Ты не понимаешь, — тихий голос за спиной заставил передернуться.

Сван прикусил губу, обернулся. Он не знал, как относиться к Виресу. С одной стороны, этот мужчина был недомерком, тем, кто не способен перевоплотиться ни в одно животное, с другой… Рэми, которому Сван почему-то верил безоговорочно, называл этого синеглазого человека другом и даже учителем. Да и сам Сван не мог не заметить той едва заметной плавности движений, когда собственным телом владеешь как хорошо настроенным инструментом, той исходящей от Виреса угрозы, которую Сван частенько ощущал в присутствии собственных телохранителей. Этот человек был умелым воином и казался самым опасным в их отряде.

— Ты уверен, что я хочу понимать? — спросил Сван, тяжело опускаясь на скамью перед домом и уставляясь в песок под своими сапогами.

— Нет, не уверен, — усмехнулся Вирес, усаживаясь рядом. — Но я все равно объясню. Рэми был телохранителем Мираниса.

Сван удивленно посмотрел на воина. Телохранителем? Вождь Виссавии? Глава соседней таинственной страны магов и телохранителем наследного принца Кассии? Да… видимо, шпионы деда зря ели свой хлеб, если пропустили нечто подобное. Дед бы обрадовался… и использовал. А Свану что с этим делать? И надо ли что-то делать?

— Тогда он еще не был вождем Виссавии. — Вирес вытащил из кармана белоснежный платок и, властно взяв ладонь Свана, перевязал все так же продолжающие кровоточить пальцы. — Тогда он был всего лишь сводным, никому неизвестным братом главы северного рода. Лишь чуть позднее он стал телохранителем наследного принца Кассии, моим учеником и упрямым мальчишкой, который ни в какую не хотел ехать в Виссавию и занимать подобающее ему место.

— Полгода назад… убили не только наследного принца Кассии, но и повелителя Кассии и… вождя Виссавии, — с трудом вспоминал Сван, проклиная свою былую невнимательность. Теперь знания ему ой как бы пригодились. А когда-то он считал политику скучной. Вот оно оказывается как… имея в руках знания, можно получить и власть.

— … и Рэми стал новым вождем, — продолжил за Свана Вирес. — Только…

Он поймал задумчивым взглядом опустившуюся на частокол сороку. Полюбовался, как неугомонная птица что-то вереща дернула хвостом, будто скидывая с него принесенную новость, и продолжил:

— Наши боги более суровы, чем ваши. Говорят, что у верховного бога, Радона, было когда-то двенадцать сыновей. Говорят, что эти сыновья возненавидели людей и чуть было не перебили всю нашу расу. Говорят, что Радон отнял у них бессмертие и заставил их души вселяться в тела людей, избранных, и служить старшим сыновьям рода повелителей…

— Как Ульф служит мне? — изумился Сван.

— Нет, — Вирес откинулся на спинку скамьи, прижался затылком к выложенной из бревен стене дома и посмотрел в светлое до прозрачности небо: — Радон вложил в своих сыновей искреннюю любовь к тому, кому они служат. Настолько сильную… что когда умирает господин, умирают и его телохранители.

— Но Рэми жив.

— Вот именно, — прошептал Вирес. — Жив. Когда Миранис умер, Рэми свалился в жесткой лихорадке, и виссавийцы, боясь за его рассудок, лишили нового вождя воспоминаний о Миранисе. Только сейчас Рэми вспомнил… и только сейчас понял, что Миранис мертв.

Ульф передернулся:

— Для него Мир…анис умер вчера?

— Да, — жестко ответил Вирес.

— Почему мне объясняешь?

— Потому что мы сейчас в одной лодке, а ты ее усердно раскачиваешь. Думаешь, мне не хочется поговорить с Рэми? Встряхнуть его за шкирку и заставить жить дальше? Хочется. Только я знаю… если сейчас к нему приближусь, получу в морду. Рэми зол на всех нас за обман, за то, что забыл своего обожаемого господина и друга.

Голос Виреса вдруг стал насмешливым:

— Единственная причина, почему он остался с нами — он боится нас бросать. Боится, что мы, великие маги, лишенные силы, не доживем до завтра.

Сван ткнул носком сапога небольшой камушек, провел ногой по песку, вырисовывая какую-то загогулину и задумался. Вот оно как… великая любовь к своему господину, на грани безумия. Сван вспомнил вдруг об ожидавшем его в доме Ульфе и покачал головой. Он любил своих телохранителей, оплакивал их, но не так же? И, на счастье, телохранители в Ларии умирают раньше своего господина. Если и они чувствуют такую же боль… Сван не хотел, чтобы его так оплакивали…

Магия… Он не совсем понимал, что это такое. Он слышал, что магов много в Кассии, знал и великолепно, что виссавийские целители — маги и очень сильные, но в его родной Ларии магия была под запретом.

Когда его вытянули из темницы, когда погоня чуть было не накрыла их в парке, и началась битва, когда ночь раскололась на осколки от вспышек света, а воздух стал тяжелым от странной, непонятной силы, Сван до конца понял, что магия на самом деле не только существует, но и крайне опасна. Он не понимал, что происходило, но сообразил, что их чуть было не убили и что спасло их лишь чудо и странный человек с горящими белым глазами, отдающий короткие, хлесткие приказы. Рэми.

А потом его втянули в странную арку и замок, в котором окна вспыхивали испуганным светом, исчез, а Сван вместе со всеми оказался тут, на болотах. Испуганный и ошеломленный.

Он раньше и не знал, что можно вот так исчезнуть в одном месте и оказаться в другом. Не знал, что можно так просто заглядывать в чужую душу, выворачивая ее наизнанку, как сделал это однажды в темнице маг-дружок Далая, Алкадий. Не знал, что будет втянутым вместе со своим легкомысленным дядюшкой в игры магов и окажется на проигравшей стороне. Сван искренне надеялся, что пока еще не до конца проигравшей. Не то, чтобы ему было жалко трона… ему было жаль отдавать страну безумцу. А дядя, увы, давно уже был безумцем.

Надежда была, но столь призрачной, что частенько ускользала, оставляя отчаяние. Они убежали. Правда. Но потом Свану объяснили, что Алкадий поставил над родной Свану Ларией какой-то непонятный щит, и теперь Рэми и сопровождающие его маги оказались отрезанными от своих богов, а, значит, и от своей силы. Стали такими же, как и Сван. Хуже. Рэми… Рэми оборотень, с ним Сван мог бы смириться, а остальные мало того, что теперь не маги, так еще и недомерки. А, как известно, недомерок, пусть даже такой сильный, как Вирес, слабее оборотня. Теперь не они защищают, а их защищают… Сван заскрежетал зубами. Обуза. С одним Рэми было бы легче.

— Тоже покорился очарованию вождя Виссавии? — с усмешкой спросил Вирес.

— Нет, — буркнул Сван.

Никому он не собирался покоряться. Просто… Сван доверяет Ульфу, а Ульф доверяет вождю… в этом мире надо кому-то доверять. Иначе с ума сойдешь, как в той темнице. А назад в камеру Сван не хотел.

Почувствовав, что холодеет от ужаса, Сван украдкой глянул на Виреса. Заметил? Нет?

— Я пойду… — сказал он, поднимаясь со скамьи.

— Ты плохо спишь ночами, — сказал вдруг Вирес.

Сван остановился у крыльца, уставившись на мокрые после недавнего дождя ступеньки. Поспишь тут… во сне вновь раздирает кожу кнут, и летят вокруг теплые брызги крови. Во сне бьет по ушам одна и та же ненавистная фраза: «Имя! Скажи мне имя!» И просыпаешься в холодном поту, кусая до крови губы, чтобы сдержать невольный стон и слезы. И надеешься, от всей души надеешься, что никто ничего не услышал. Не понял. Потому что такие сны — слабость. Сван не любил и не умел быть слабым.

— Вечером заварю тебе чая, — сказал вдруг Вирес. — Будешь спать без снов.

— Не нужен мне твой чай!

— Я бы на твоем месте начал доверять, — усмехнулся воин. — Если бы я хотел тебя сдать Далаю, давно бы сдал. Если все же сдам, Рэми мне голову открутит, и будет прав. Он так искал тебя, принц, так за тебя боролся.

Сван сглотнул, опустив голову. Вот почему так всегда? Вождь чужой страны боролся, искал, а собственные подданные…

— Дай хотя бы возможность, Сван, — прошептал Вирес. — Хотя бы возможность тебе помочь.

— Рэми не дает…

— И в этом вы похожи.

Сван удивленно посмотрел на Виреса. Этот недомерок бредит?

— Все пытаетесь преодолеть сами, — продолжил воин, улыбаясь. — Король Ларии, о котором все забыли, и вождь Виссавии, который не хочет быть вождем.

— Что ты понимаешь? — прохрипел Сван.

— Очень даже понимаю… больше, чем мне хотелось бы. Рэми мой друг. И твой… а друзьям положено помогать. И ты можешь помочь, правда, Сван?

Друг? Сван застыл на ступеньках. Он уже и забыл почти, что это значит «друг». Внимательный взгляд, доброе слово, верная поддержка. И осознание, что ты не один, что ты совсем не один… рядом с Ульфом Сван чувствовал себя именно так. Рядом с Рэми…

Помогать? Сван уже и не помнил, как это делается.

— Ты… — посмотрел он на Виреса.

— Темница. Кнут. Далай с его выходками — все это в прошлом, Сван. И тебе надо научиться жить заново, заново доверять людям. Рэми — твое лекарство. Он целитель, очень сильный, сильнее любого виссавийца. Хочешь раз и навсегда избавиться от своих кошмаров и страхов, просто помоги ему сейчас избавиться от его боли. Ты сейчас ему нужен. И ты это знаешь, не так ли, мой король?

Король? Еще и издевается. Подавив в себе гнев, сейчас не время злиться, Сван одним прыжком влетел на крыльцо, распахнул дверь и, подошел к столу и громко сказал:

— Хватит!

— Вновь «хватит»? — на этот раз даже не поднял головы вождь. — Ты полегче, книги дорогие. Если повредишь, будет искренне жаль.

Сильный целитель? Себя бы исцелил, идиот проклятый! Будет и дальше так расклеиваться, не то, что Свану, себе помочь не сможет. Кошмары Свана слегка подождут, сейчас будем лечить кошмары всесильного вождя Виссавии.

— Пойдем со мной… — выдохнул Сван.

Сжав зубы, он схватил Рэми за руку, заставил его встать и почти грубо потащил к дверям. Кажется, вождь вяло сопротивлялся. Кажется, кто-то что-то кричал и даже пытался остановить, но… куда уж этим недомеркам против оборотня? Нет, двух оборотней — Ульф тоже на месте не сидел, прикрывая своего господина.

Уже на улице, ослабевший от долгой голодовки, оттого и беззащитный, как котенок, вождь пытался возражать — Сван не слушал. Заставив себя проигнорировать довольную улыбку Виреса, он грубо толкнул вождя на землю, и, перекинувшись львом, одним прыжком оказался над Рэми.

— Ты ошалел? — темные глаза Рэми начали наполняться гневом.

Где-то в глубине его взгляда появилось белое пламя. Слабое, неуверенное, но и этого хватило, чтобы в потайных уголках души завозился неприятный, липкий страх:

«Нет в тебе магии, не пугай», — мысленно сказал Сван.

«Ты уверен?»

Вновь издевается. Вновь прячет острую боль за столь же острым, неприятным холодом. Ну уж нет! Второй раз Сван не купится.

«Покажи звериную сущность, вождь», — попросил-приказал Сван.

«Зачем?»

Взгляда Рэми не отводил, но в черных глазах через гнев и боль пробилось любопытство. Раз тебе любопытно, мой вождь, значит, и болит меньше, не так ли? Так. Губы Рэми растянусь в улыбке, почти теплой, ладонь его скользнула на правую переднюю лапу и сжала пальцы так сильно, что Сван выдохнул от боли, ударив что есть силы упругим хвостом по бедру Рэми.

«Ощутимо», — еще больше улыбнулся вождь.

«А ты думал, мы тут просто играем?»

«Чего ты добиваешься, Сван? Хочешь мне глотку перегрызть?»

«Иногда — очень».

«А сейчас?»

«Хочу показать, как оборотни излечивают боль».

— Кто тебя просил меня излечивать? — вновь начал раздражаться вождь.

Сван про себя усмехнулся. Вот как. Гордый. Гордость Сван понимал, очень хорошо понимал. А потому понимал, как с этим и бороться:

«Кто сказал, что тебя? Или весь мир должен дышать только тобой, великий вождь Виссавии?»

«А кого же?»

«Меня».

Глаза вождя заметно потеплели, пальцы его разжались, ладонь безвольно упала на песок:

«Тебя так мучают эти кошмары?»

И этот заметил. Сван начал злиться. Сам о себе позаботиться не может, а о других беспокоится? Совсем идиот!

«Да, кошмары», — выдохнул Сван, выпустил наружу свой страх.

Он боялся спать. Боялся, что этот лес, этот дом на болотах, эти люди — всего лишь сладостный сон. И он проснется вновь в той темнице, вновь будет нервно прислушиваться к шорохам, ожидая приходя дяди… а если это в самом деле сон?

«Не сон».

Пальцы Рэми осторожно вплелись в гриву, погладили загривок, перебирая длинные, золотистые пряди. Приятно. Успокаивающе. Сван прикрыл глаза, слегка расслабившись. Руки вождя прошлись по ушам, скользнули по вискам, к носу, от шеи к груди, продолжая одаривать мягким, ласковым теплом. Хорошо. И пахнет от вождя хорошо. Теплом. Дождем. Солнцем. Много, много яркого солнца.

«Лучше?» — тихо спросил вождь.

«Не знаю… — Сван нервно сглотнул, чувствуя, как слабеют лапы. — Прошу… пойдем со мной…»

«Хорошо».

Согласился? Радуясь, как котенок, Сван осторожно шагнул назад, стараясь не наступить на казавшееся теперь столь хрупким тело Рэми. Один удар лапы, и человека не будет. Сван не хотел навредить. Не этому человеку. Сев на песок, он чуть вздрагивал от нетерпения. Почему раньше медлил? Дурак.

Зашуршала рядом ткань, белоснежной тенью выскользнул из одежд барс. Рэми был силен в образе зверя и столь же ироничен. Глянув насмешливо на Свана, он изящным, стремительным прыжком перемахнул через частокол и устремился к сосновому лесу. Дразнит. Безмолвно зовет за собой. И уже, несомненно, чувствует, что такое быть зверем.

А потом был сумасшедший бег на грани выдержки. Мышцы рыдали от напряжения, срывалось на хрип дыхание, брызгами разлеталась из-под лап холодная вода. Пахло ветром, талым льдом и… свободой. Счастьем пахло. Мокрой шерстью, торфом и гнущимся под лапами рогозом. Скользили под лапами кочки, причесывала шерсть трава, летело навстречу обманчивое болото, и лапы сами находили верную дорогу.

Восторг, бешенный восторг. Пустота в голове, покой в сердце. И жажда скорости, ненасытная, бесконечная. И белый силуэт перед глазами, который нельзя было потерять… и стук крови в ушах, когда, казалось, еще немного и не выдержишь. И новый прилив сил, неожиданный, долгожданный и опьяняющий.

Быстрее! Сильнее! Выше! Навстречу золотому солнцу, свободе, вслед за ветром, от тоски и страха.

Сильнее! Под сень кидающих золото берез, мимо сумрачного ельника, в густые заросли орешника.

Выше! Прыжками по серым скалам, скользить по влажным пятнам лишайника.

Еще! Надрываясь из последних сил, пьянее от каждого глотка воздуха.

Ну же! Финальный рывок, широкая каменная площадка, скользящие в ворохе листьев лапы и полный упадок сил… когда хочется только одного. Лежать. Дышать. Наслаждаться.

Радоваться. Ведь еще шаг, неверный, неосторожный, и был бы полет с обрыва, на острые, поблескивающие среди моря нанесенных ветром листьев каменные осколки.

Пытаясь успокоить дыхание, Сван смотрел на стоявшего рядом Рэми. На его ходящие ходуном бока. На блестящие в солнечном свете агатовые глаза и на капающую из оскаленной пасти пену. Ну же! Давай, великий вождь Виссавии, сделай то, что должен! Поддайся зверю внутри. Выплесни ярость, боль, страдание. Выплесни все, что было в тебе человеческим и ненужным…

И барс зарычал. Горестно, безумно, отдав голосу всю свою душу.

Сван не знал, сколько это продолжалось. Не считал мгновения, просто слушал. Был рядом. Дышал в такт его дыханию, пел в такт его песне. Пока барс не затих… Прекрасный, сильный зверь исчез, и на ворохе листьев остался лишь обнаженный, слабый человек. Обновленный человек. Забывший разум, гордость, стыд. Дрожа и всхлипывая, вождь свернулся в клубок, обнял руками плечи. Осторожно, стараясь не напугать, не нарушить хрупкого забытья, Сван подполз к Рэми и лизнул его в плечо, почувствовав солоноватый привкус пота. Вождь развернулся и, обняв оборотня за шею, уткнулся носом в львиную гриву и заплакал. Горько. Навзрыд. Как ребенок.

Сван закрыл глаза. Все люди все же одинаковы, маги или не маги. Боль, даже самую огромную, надо уметь выплакать. А дальше будет легче.

Скользнул из тени серый волк с привязанным к спине свертком, переметнулся человеком, достал из свертка теплый плащ и накинул его на плечи уже начинающего затихать Рэми.

«Мог бы прийти и раньше», — укоризненно сказал Сван телохранителю.

Невозмутимый Ульф быстро оделся, натаскал хвороста, развел костер и уложил уже уснувшего рядом со Сваном вождя поудобнее, укутав его как следует в теплый плащ.

Там, под обрывом, заходило за лес огромное солнце. Чувствуя, как тревожно бьется рядом сердце человека, огромный лев положил голову на лапы и заснул.

Это была первая ночь на свободе, когда он спал спокойно.

Проснулся он от легкого шелеста листьев под чьими-то лапами. Встрепенулся было, но вождь тихо застонал во сне, вытянул из под плаща руку и слепо пошарил в темноте, погладив шею белеющего в полушаге от них зверя. Снежный барс, настоящий, не оборотень, едва слышно заурчал, лизнул пальцы Рэми и бесшумно улегся рядом с вождем, грея его теплым боком.

— Вернулся, Вихрь, — пробормотал все так же не просыпаясь Рэми, доверчиво прижимаясь к огромному зверю.

— Красивое тотемное животное, — присвистнул Ульф, подбрасывая в огонь хвороста.

Сван лениво посмотрел на швыряющий в небо искры костер и вновь погрузился в приятный, расслабленный сон.