4. Ильяс

Через три с лишним месяца, в начале осени, Конлей и тан решили, что лорд Эллис готов быть представленным ко двору и приносить пользу великому делу. Самого Ильяса ко двору вовсе не тянуло, но Конлей обещался свести его с одним столичным торговцем заморскими редкостями, у которого можно купить кофе, табак и хорошие краски. Ради красок и кофе стоически вытерпел дорогу от дальнего, почти на границе с Ирлейтом, поместья до столицы. За эти две недели, что танский поезд, — сам тан с наследником, четверка рыцарей в железе, и Дуболом с дюжиной солдат, не считая кареты, двух повозок и челяди, — полз от замка к замку, Ильяс возненавидел тейронские дороги. Подумаешь, четыре сотни километров! На мотоцикле, да по Ярославке — часа три. Ну ладно, по грунтовке — шесть, с остановками на поснимать и покурить. А тут?! Две сотни лиг за две, вашу за ногу, недели! Причем путешествовать по этому «Королевскому тракту» приходилось либо в карете без рессор, больше похожей на крытую телегу, либо верхом на мохнатом жеребце с гадостным характером, которого Ильяс все же назвал Конлеем, не удержался. Уж очень был похож!

Кроме дорог, кареты и жеребца Ильяс возненавидел похабную ухмылку Дуболома, с которой тот помогал молодому лорду сползти с седла и доковылять или до комнаты на постоялом дворе, или до пиршественного зала в очередном замке. От лордов, замков и празднеств в честь тана у Ильяса случалась изжога и мигрень, а от призывных взглядов местечковых леди — нервная почесуха. После целого дня в седле, когда натерто все, что только можно натереть, и что нельзя — тоже натерто, какие к чертям собачьим дамы?! Какие пиры и празднования?! Горячая вода, травяная мазь, ужин в постель — и спать, спать! Все прочее от лукавого.

Временами, конечно, Ильяса посещала мысль о том, что не стоило отказываться от длинных конных прогулок хотя бы с тем же Дуболомом — тогда сейчас седло не казалось бы столь жестким, и шкура была бы целее. Но смотреть на местные неиспорченные цивилизацией пейзажи и не тосковать по «Никону» было совершенно невозможно. Краски красками, но «Никон» давно уже стал чем-то вроде части тела, а тут… Черт бы подрал все эти игры фейри, черт бы подрал этих высокомерных лордов, это средневековье и вообще все! Напиться, что ли?

Но от местного пойла тоже была изжога — потому что к местному пойлу прилагалась местная компания. Лордов. Носящихся со своей благородной кровью, благородными вольностями, благородной охотой и благородным блудом, аки наседки с расписными яйцами. К тому времени, как добрались до столицы, Ильяс был зол, как тысяча чертей, у которых отняли сковородки, а взамен всучили фиалки. Нежные.

Мелкой радостью, слегка примирившей Ильяса с лордами как классом, была случайная встреча перед самой столицей. Ранним утром, золотым и холодным, когда танский поезд едва выполз из леса, им в лоб выехал из-за холма всадник. Один. Одетый, как небогатый рыцарь, с торчащими из-за плеча стрелами — Ильяс даже обернулся к только что догнавшему их с таном Марку, спросить, почему это ему говорили, что благородные рыцари не стреляют из луков, когда вот же, рыцарь со стрелами? И наткнулся на перекошенную физиономию, тщетно притворяющуюся каменной.

Рыцарь тем временем, вместо того чтобы остановиться на обочине и пропустить банду важных шишек, которые и сшибить могут по благородной дури, перся ровно по середине дороги. А танская стража, четверка авангарда, разъехалась и безропотно пропустила наглеца. Мало того, наглецу отсалютовали, а он даже не кивнул.

Зато тан, ехавший слева от Ильяса, очень любезно улыбнулся. Рыцарь тоже — примерно как улыбался тренер Ильяса по стрельбе, когда выцеливал особенно зловредную мишень.

— Да будет легким ваш путь, тан Мейтланд. — Рыцарь прижал к сердцу ладонь и обозначил кивок.

Чем дальше, тем любопытственнее, подумал Ильяс. Рыцарь-лучник приветствует тана, как равного, а Марка можно класть в маринад вместо лимона. С чего бы?

— И вам легкого пути, тан Эллисдайр, — отозвался «папенька» голосом сладким, как прошлогодний мед.

Под эти слова Дуболом прижал к сердцу ладонь и склонил голову, — явственно послышался скрип. Ильяс чуть не забыл, что и ему положено что-то такое изобразить. Что именно, он не помнил, потому скопировал жест рыцаря, то есть тана. А забавные тут попадаются таны, демократичные. Может, тоже фейри? Хотя нет, на вид местный уроженец, такой же медведь, как Дуболом. Даже в лице что-то общее.

— Позвольте представить вам моего сына и наследника, — тан Мейтланд повел рукой в сторону, показывая, кто тут сын и наследник. — Эллис Мейтланд, лорд Гинсби и Шеррингрев.

Ильяс снова поклонился, стараясь не морщиться и не ржать над собственными именами. У, папенька, не мог выбрать что попроще? Для родной-то кровиночки? Желание поржать прошло, когда в череде имен тана Эллис-черт-его-разберет-типа-тезку послышалось «Оквуд». Косой взгляд на Дуболома и тут же на тезку подтвердил: оно и есть, не однофамильцы, родня. Только родня может смотреть друг на друга с такой ненавистью. Любопытственно, весьма и весьма!

— Несказанно рад, ваше сиятельство, горжусь оказанной честью и смею надеяться, ваш дальнейший путь будет легким, — еле выпутался из обрывков этикета Ильяс и чуть не сплюнул: на вкус этикет был мерзок, как похмелье.

Зато тану Эллис-как-его там улыбнулся вполне искренне, хоть и кривовато: перекореженная рожа Дуболома дорогого стоит.

Едва дождавшись, пока тан Эллис-как-его-там покинет зону слышимости, догнал Дуболома, — тот поехал вперед, бдить, — и спросил в лоб:

— Брат?

— Брат, — почти прорычал Дуболом и, убедившись, что молодой лорд не отвянет, выложил все. Лапидарно и наполовину ложь, но в целом — очень даже ничего себе история.

Оказалось, тан Эллисдайр, — черт, ну и имена у них тут! — родился крестьянином, сбежал в повстанцы и чуть не своими руками убил законного наследника престола, после чего выманил принца Брандона из дворца. Помогавшую ему ведьму Марк сумел обезвредить, но догнать своего принца уже не смог. Потому поспешил к тану Мейтланду, в то время — вождю и идейному вдохновителю повстанцев, чтобы тот не оставил своего будущего короля в лапах простонародья. После того как изгнали луайонцев, король пожаловал вчерашнему крестьянину танство и назвал братом. Что не избавило тана от простонародных привычек.

А тебе достался шиш, продолжил про себя Ильяс, вот и корежишься. От чистой братской любви.

На второй день в столице тан потащил наследника во дворец, представлять королю и признавать официально. Для сего важного события озаботился достойным титула и богатства нарядом для наследника: облегающими черно-зелеными штанинами на завязочках аля памперс, попугайской шелковой туникой с обильной вышивкой золотом, фасоном вроде лилькиной домашней, и длинной бархатной курткой с разрезами, камешками, позументами и меховой опушкой. Бархат был, ясен пень, вырвиглазно-красным. И вместо удобоваримых мягких сапог — остроносые туфли. Желтые. Тоже с пряжками-камешками. При взгляде на эту роскошь Ильяса чуть не обнял кондратий.

— Отец мой, я вам не попугай, — очень мягко и вежливо сказал он, когда снова обрел дар речи. — У нас такое носят лишь бл… блудницы. Разноцветные чулки оскорбляют мужскую честь.

Папенька, посучив бровями, разрешил любимому сыну надевать, что хочет. Только, Асгейра ради, не забыть серебряную цепь. Угу, подумал Ильяс, и ошейник. Строгий. Этикет, вашу мать.

Надел привычные черные штаны, из тех, что танский портной ушивал по фигуре и менял завязочки на пуговицы — заставить портного портить освященный веками традиций мешковатый фасон смогла лишь угроза удавить ллировыми завязочками самого портного. Рубаху — белую, пусть вышитую и с кружевами, зато с отложным воротником, и бархатный синий дублет. Вышло стильненько. Правда, папенька снова изволили сучить бровями и пытались навесить на него зеленый плащ. К синему дублету!

— Вы позволите, отец мой, завершить туалет самостоятельно?

Тан только махнул рукой и что-то пробормотал насчет «была такая же упрямая, ах, какая женщина!»

Во дворце, глянув только на этих разряженных попугаев, Ильяс очень порадовался танской наведенной любови к деточке-кровиночке. Одеваться так, наверное, можно. Если с рождения среди попугаев. Но все же, все же… На гобеленах попугайская роскошь выглядела не такой кричащей. Выцвела, не иначе.

Тем приятнее оказался сюрприз: король Брандон не в жутких чулочках, а в нормальных, пусть и мешковатых, штанах. Вот ему, в отличие от Ильяса, травяной зеленый шел, как и всякому блондину. Вышивки, камешков и золота на нем было, кстати, куда как меньше, чем на придворных, что стояли вдоль ведущей к тронному возвышению дорожки. Ковровой. Алой. Попугайской. А рядом с королевским троном стоял канцлер, — тан заранее объяснил Ильясу, кто, где и что кому говорить, а лучше вообще молчать, — в чем-то темном и на удивление приличном.

Но когда Ильяс разглядел лицо канцлера, ему поплохело. Всерьез. Эти четыре шрама через щеку он слишком часто видел во сне, только лицо было молодое, а тут — не то чтобы старое, канцлеру было лет около пятидесяти.

«Не видел стрелка. Не мог видеть!» — твердил себе Ильяс, подходя к королю и опускаясь на одно колено.

Тан Мейтланд что-то говорил, король что-то отвечал, Ильяс тоже что-то отвечал и снова кланялся королю, но все это было где-то далеко и неважно. Перед глазами все равно был только парень в инвалидной коляске, а в ушах — собственные оправдания, мол, я бы предпочел такой жизни пулю. А парень предпочел бы той жизни — эту? Наверняка же. Никаких колясок, лорд-канцлер, большая шишка. Женат на племяннице тана Мейтланда, трое сыновей. Там у него не было бы детей и красавицы-жены. Так что прекращайте страдать, лорд Мейтланд, и улыбайтесь, Ллир вас побери.

Ильяс очень хотел себе поверить — и поверил. Все равно же толку от страданий нет, и признаваться канцлеру, мол, вы знаете, это я вас тогда убил, говорите мне спасибо — бред. Ни к чему тревожить человека воспоминаниями, лучше ему точно не будет. Не говоря уже про возможные проблемы самого Ильяса, канцлер вряд ли ограничится устной благодарностью. Или одним ударом в глаз. Он же стратег и политик, а политики существа веселые… Нет уж. Совесть — дихлофосом.

Видимо, дихлофос оказался слабоват, потому что как Ильясу ни хотелось когда-то познакомиться с канцлером поближе и, возможно, сыграть на его стороне, встреч с таном Флейтри лицом к лицу он избегал. Хотя буквально на следующей же неделе ему «добрососедски» нашептали, что канцлер весьма интересуется обычаями южных стран и наследником дядюшки Мейтланда. Напрямую канцлер его не звал, черт знает почему, а напрашиваться на беседу Ильяс не собирался.

Зато придворная жизнь внезапно стала довольно интересной. Как-то незаметно Ильяс стал чуть ли не придворным художником, — от сего простолюдинского звания его спасло лишь высокое происхождение, — любимцем дам и прочая, прочая. Законодателем мод — совершенно случайно, после того как его величество заказали себе дюжину штанов, «как на юге». Некоторые лорды, последовавшие его примеру, немножко модернизировали застежку, заменив плоские пуговицы под цвет ткани на нечто… нечто величественное, ага. С брульянтами типа булыжник. Или рубинами. На худой конец, яшмой-бирюзой и прочими самоцветами, компенсируя недостаточную дороговизну булыжника его размером. Выглядело это потрясающе, хоть сейчас на сцену Кремля. А на самого Ильяса посматривали свысока, мол, у танского наследника нет денег на приличные застежки? На что Ильяс вежливо отвечал, что у них на юге пуговицами выпендриваются лишь те, кому природа ничего, кроме пуговиц, не дала. За что был дважды вызван на дуэль, оба раза принес извинения — строго по протоколу, но так, что господа бретеры предпочли временно удалиться от двора, дабы не вызывать всех, кто посмел любопытствовать: правда ли все то, за упоминание чего просил пардону лорд Мейтланд? Нет, не правда? А у них на юге…

У них на юге пили кофе по утрам, курили трубку, плевали на тейронский этикет и обзывали лордов сиятельствами, высокоблагородиями, преосвященствами и прочими лестными и языколомательными словами. Жаль, король не одобрил дополнения к Протоколу и не позволил раздать эти благолепия в соответствии со степенью высокородия. Тану Мейтланду очень понравилось быть сиятельством, он так сиял, так сиял! Право, Ильяс бы придумал для него еще десяток именований, лишь бы порадовать папеньку. Тем более что своими честными и наивными попытками участвовать в интригах он папеньку только расстраивал. Но было весьма забавно кидать камешки в этот пруд и слушать, как квакают господа вольные лорды, пока милорд канцлер опять и снова, вот же ллиров сын, обходит их у самого финиша.

Увы, эта забава быстро приелась. Как, впрочем, и новые моды, бескровные дуэли, виснущие на шее дамы… На этом список придворных развлечений закончился. Остались лишь краски, трубка и, как ни странно, тан Эллисдайр, если по-человечески, Даро. С ним можно было выпить, сходить в бордель — Даро тоже терпеть не мог местных липучих леди с их вечными непонятными претензиями и ревнивыми мужьями. С Даро можно было помолчать. Ему единственному Ильяс чуть было не показал Лилькин портрет — этих портретов была, наверное, тысяча. Он начал рисовать Лильку нечаянно, на полях «Удивительной и правдивой истории» об озерной деве. Печатной. Немного странно было видеть печатную книгу в средневековье, ничуть не менее странно, чем керамический унитаз привычной конструкции или душ. Зато у книги были широкие поля, у него в руках — совершенно случайно уголек… Когда Ильяс заметил, что этот уголек чиркает по полям, было уже поздно. На плотной желтой странице чернел абрис девушки с флейтой. Немного не по теме истории, — озерная дева зачаровала вражеское войско песнями, а не инструментальной музыкой, — но местный бог Кирмет милостив к своим потомкам-фейри, так что сойдет. А король переживет, что его книгу слегка украсил лучший художник из всех, кого ему довелось встречать. И вообще местным живописцам руки бы оборвать.

Но с показом портрета не сложилось. Когда разговор зашел об идеале красоты «у вас на юге», ни готового рисунка, ни бумаги и уголька под рукой не оказалось. И хорошо. Выходить из образа бессердечного ллирова сына — вредно для здоровья.

Ильяс продержался в образе больше года, до следующей осени. Ровно до праздника в честь коронации Брандона.

Началось все как всегда — нудно до ужаса. Если б не обязанность посещать все официальные мероприятия, Ильяс бы не пошел ни за что. И так пришел одним из последних, позже — только Даро, которого не было при дворе больше месяца, разве что забегал получить свой развод. Лучше бы, право слово, он свою жену придушил и прикопал, чем выпускать на свободный выпас. Ибо сия леди, едва приехав в столицу, выбрала своей жертвой лорда Мейтланда. Ей, видите ли, восхотелось портрет. И художника, до кучи. Мнение всяких лордов и художников не учитывалось. А еще леди оказалась редкостной дурой и гадюкой. Бедняга Даро, как его угораздило? Немудрено, что у танства до сих пор нет наследника.

Похоже, и сегодня тан Эллисдайр явился на прием чуть ли не с дороги. Разбойники на границе с Фелимом, еще одно папенькино достижение. Старый дурак. Верит Конлею, аки оракулу, а подумать о последствиях? Хотя куда ему думать о последствиях, если его давно поймал ллиров сын. Всего несколько слов, сказанных громким шепотом, один опровергнутый слух — и лордам придется малость задуматься.

От игры его отвлекла очередная липучка. Пока Ильяс от нее отделывался, — куртуазно, без хамства, и так папенька до сих пор малость зол на кровиночку после подхваченного в Волчьем Урочище радикулита, — явился король. А Даро смылся к канцлеру с семейством. На сей раз тан Флейтри привел дочь, которая воспитывалась где-то в глуши. С одной стороны, было бы любопытно глянуть, а с другой… ну чем одна леди отличается от другой, кроме цвета ленточек? Ну ее лесом вместе с канцлером. Лучше дождаться, пока Даро наобщается, и смотаться. Хоть бы в бордель, тамошние «леди» честно берут деньги, а не претендуют на лорда целиком в обмен на некачественные услуги. И моются куда как чаще.

Зря остановился, подумал Ильяс, когда рядом раздался томный голосок. Эти джунгли не прощают промедления.

— Миледи?

— Лорд Мейтланд…

Бывшая леди Эллисдайр глянула остро и тяжело, но тут же поправилась и изобразила глупейшую улыбочку. А Ильясу вдруг подумалось, что он был глубоко неправ, считая леди дурой. Что-то в ней есть этакое, кроме ядовитой красоты орхидеи-мухоедки, что-то от Екатерины Медичи в молодости. От такой лучше держаться подальше. Но портрет он все же нарисует, если поймать эту случайно проскользнувшую интонацию…

— На следующей неделе, миледи, — оборвал он поток светской чуши. — Я пришлю приглашение вашему отцу. Надеюсь, вы не передумаете.

— Не передумаю, милорд. — Леди одарила его еще одним томным взглядом и помахала ресницами. — Мой отец…

— Прошу прощения, миледи. — Ильяс сжал ее пальцы и проникновенно заглянул в глаза. — Мне необходимо уединение. Вдохновение, видите ли, не выбирает…

— О, милорд…

Дослушивать Ильяс не стал, резко развернулся и пошел прочь. Хватит с него этого праздника, показался, отдал долг родине — и будет.

«Прилетаю я на Таити… а вы не были на Таити?» — вспомнился самый свободный из всех свободных попугаев. На Таити бы, рисовать и валяться под пальмой. Или под кактусом. В Мексике. Достали!

У самых боковых дверей, дивно удобных для внезапного исчезновения, сквозь гул толпы послышался голос Даро:

— …тебя нарисует, — заботливо и чуть ли не нежно.

Полный любопытства Ильяс обернулся. Даро в самом деле был с леди! Причем — явно добровольно! И не с какой-нибудь леди, а с дочерью канцлера: такие тоненькие и маленькие леди в Тейроне редкость, здесь все больше валькирии, если не медведицы. А эта еще и двигалась на удивление красиво, но как-то неправильно, словно текучая вода, а не человек.

— Кого нарисует? — переспросил Ильяс и добавил приличествующую случаю ерунду.

— С невестой. Позвольте представить…

Невеста? Еще любопытственнее, надо непременно глянуть на диво. Непременно!

— …счастлив знакомству… — продолжал нести чушь, ожидая, когда же леди подаст руку и отпустит покрывало. — Моя леди?

Он сам протянул руку, улыбнулся одними губами, толком не понимая, почему не может оторвать от нее глаз. И почему все больше мерещится что-то знакомое, опасное, и совсем не хочется понимать, что именно.

И тут она подала руку. Знакомую до последнего шрамика на мизинце, тонкую руку. Без кольца.

Мелькнуло падающее покрывало.

Плеснуло расплавленное серебро волос.

Беззвучно шевельнулись губы.

Из темных омутов на Ильяса глянула потерянная половина самого себя.

А от кончиков пальцев растекалась ртуть, тяжелая и ядовитая, сладкая, желанная.

— Лиля?

Она не ответила, только продолжала смотреть, как на призрак. От нее пахло страхом, виной, горьким кофе — для него. И счастьем, земляникой, надеждой — для Даро. Тана Эллисдайра. Плохих разбойников нанял папенька, не сумели пристрелить одного единственного тана.

Ильяс с трудом оторвал взгляд от ее глаз. Все хотелось найти там что-то, чего отродясь не было. Ллиров морок.

Словно во сне, едва не видя вместо рук кошачьи лапы, преклонил колено и коснулся губами ее пальцев. Там, где когда-то было кольцо.

Зря. Надо было бежать быстрее, отвлеченно подумал он, когда кипящая ртуть залила его полностью, попыталась выплеснуться — то ли слезами, то ли какой-то бесполезной романтической чушью. Но оторваться было невозможно. И бежать некуда. И… лучше бы он остался котом.

Потому что сейчас он точно знал, как все было, как должно было быть и как не будет. Резонанс, мать его. Волшебство фейри. Ненавижу.

Он поднялся — резко, не боясь расплескать яд. Медичи, кажется, он хотел нарисовать Медичи? Или Борджиа? Золотоволосая Лукреция, душа моя… Нет души. Или есть, но я ей не нужен.

— Так вы мой дядюшка? — вдруг спросила Лилька. Растерянно. Ломко.

— Несомненно, моя леди, — ответил, и глянул на тана Эллисдайра, криво усмехнулся. — Вот мы и породнимся. Внезапно. Не обижай мою леди… племянницу.

Тан Эллисдайр ответил — уже ему в спину:

— Ну что ты, Лиле — мое сердце.

Хорошо, что в спину. И что слишком далеко для удара — правой в челюсть, левой поддых. И что чертовы лорды и леди кругом, пялятся, шушукаются, радуются скандалу. Хватит с них шоу, обойдутся без драки. А лорд Мейтланд обойдется без… обойдется. Жить одному лучше, чем сдохнуть. Сдохнуть не сейчас, Конлей не поставил срока, пусть ждет…

«…пока дядюшка навестит племянницу, — внятно прозвучал лилькин голос. На миг показалось, что он дома, на своей кухне, и Лилька шурудит у плиты — варит кофе, как обычно, одетая в его рубашку. — Нам нужно поговорить, Ильяс».

— Все что хочешь, душа моя, — ответил он; в самом деле, почему бы нет? Все, что она хочет. Это совсем не трудно — дать ей все, что она хочет. И, быть может, тогда?..