Глава 8 Щит Атейне. Час второй.

Протянув руку, глажу мальчишку по щеке.

— Отдохнул? Неси из шкафчика хрустальный флакон.

Расходовать эликсир второй жизни на полутруп — безумное расточительство. Но этот вечер и без того обещает множество расходов, куда более чувствительных, чем редкое зелье. Притихший Рыжик выполняет распоряжения еще старательнее и быстрее, чем обычно, виновато косится на меня. Но не боится. Я его никогда не наказывал и не собираюсь — что толку? Мальчик не виноват, что изначально уродился с пороком, а годы в приюте довели этот внутренний изъян до своеобразного совершенства. Он вливает эликсир в паладина и вытирает ему лицо мокрым полотенцем, заливает раны кровохлебкой. Потом тем же полотенцем, смочив его сильнее, тщательно оттирает пол, но густой запах крови так и стоит в воздухе, пропитывая все вокруг.

— Достаточно, — бросаю я. — Дай ему воды.

Паладин медленно, но верно приходит в себя. Удивительная вещь — этот эликсир. Сказки про живую воду придумали те, кто видел его в деле. Только стоит как пара деревень. И готовится почти год. К тому же не всякий алхимик за него возьмется. Грель вот так и не научился. Ему вообще целебные зелья плохо даются. Зато яды — замечательно. Хотя, казалось бы, какая разница, если знаешь рецепт? Но природу дара не обманешь. Некромант и целитель даже эликсир по одному рецепту приготовят разным. Иногда мне кажется, что все, мною сделанное — безнадежно. Абсолютного знания нет и быть не может. Каждый окрашивает его в собственные цвета, как витраж — проходящий сквозь него свет. По телу церковника прокатываются волны дрожи, он пытается что-то сказать, но только дышит, глубоко и часто. Рыжик поит его водой, старательно скрывая брезгливость от прикосновений. Да, и это тоже. Касается он без отвращения только меня. Это уже не изменить. Разбитая и склеенная из осколков фарфоровая статуэтка, порванное и зашитое полотно гениального художника. Какой материал испортили святые братья!

— Зачем вы ему позволили? — доносится от стены. — Почему не остановили?

Я поворачиваю голову и смотрю на священника. Поймав мой взгляд, он замолкает. Паладин на раме кашляет, хрипит и отплевывается.

— Итак, вернемся к Щиту Атейне, — говорю я. — Вы можете мне не верить, но это факт. Щит заказал архиепископ. Вас поймали на его землях.

— Почему мы? Жертвой должен быть священник?

Песок в часах бесшумно и неумолимо сыпется из верхней колбы в нижнюю, где уже вырос крошечный холмик.

— Нет, не обязательно, — совершенно честно отвечаю я. — Один из ингредиентов — сердце человека, преданного Свету. Но люди понимают эту преданность по-разному. Жертва должна искренне верить, что служит добру — так, как его видит. Если бы я нашел темного мага, считающего, что действует на благо людей, он бы тоже подошел. Беда в том, что темные маги обманывают себя гораздо реже.

— Одно сердце?

Паладин очнулся. Вот и замечательно.

— Одно, — подтверждаю я. — Так что у кого-то из вас есть возможность еще пожить.

Паладин насмешливо фыркает. Рыжик, закончивший с уборкой, тенью скользит к моему креслу, садится и замирает.

— Напрасно не веришь, церковник. Мне действительно нужно всего одно сердце, обращенное к Свету. Не могу сказать, что отпущу второго, но возможны разные варианты.

— И кого из нас ты убьешь?

А это уже книжник. Я все так же лениво пожимаю плечами.

— Сами решайте. Сейчас вас отвяжут и дадут по ножу. Впрочем, нет. Нож получишь ты, — я киваю ученому. — А паладину оставим одну руку привязанной. Это немного уравняет шансы.

— А если мы не будем драться? — с нехорошим блеском в глазах интересуется паладин. — Если попробуем вместо драки прикончить одну нечестивую мразь? Только не говори, что ты об этом не подумал.

Я улыбаюсь ему.

— Он наверняка что-то придумал, Дорин, — подает голос книжник.

Значит, Дорин? Запомню.

— Попробуй, — ласково говорю паладину. — Но учти, что ты сам это выбрал.

— Не сходится, — доносится от стены. — Я тебе не верю, колдун. Ты сказал, что тебе нужно сердце служителя Света. Как может служить Свету тот, кто поднимет руку на своего товарища, брата в Господе?

— А как же мне отделить истинно светлого от того, кто только притворяется? — почти мурлычу я в ответ. — В этом-то и дело… Тот, кто позволит себя убить, лишь бы не убить самому — сохранит в себе свет. А тот, кто согрешит убийством — обратится к тьме. Разве не ясно?

— А если мы не станем? — настаивает книжник. — Не оскверним себя в угоду твоим планам?

— Выберу жребием, — скучающим тоном сообщаю я. — А второй сдохнет. Или Рыжику отдам. Но советую хорошенько подумать. Если вам так уж не хочется играть в мою игру — обойдемся и без нее. В конце концов, я могу просто убить обоих, с кем-то повезет. Поэтому и заказывал двоих, кстати.

Они молчат. И я молчу тоже. Рыжик вообще еле дышит, медленно придвигаясь, пока снова не прилипает к моему колену щекой.

— Я тебе не верю, — наконец тихо говорит книжник. Паладин молчит, губы у него сжаты так, что белеют даже на фоне бледного лица.

— Дело ваше. Но я не настолько человек, чтобы врать, — снова повторяю я, улыбаясь. — Могу дать любую клятву, что мне нужно сердце только одного из вас. Видите ли, сложность изготовления Щита в том, что его создатель должен ни разу в жизни не солгать. А таких даже среди фейри немного. Потому и Щитов за всю историю было создано не больше дюжины.

— Это правда, — говорит книжник. — Я… читал об этом.

— Вот видишь, как полезно быть образованным, — улыбаюсь я. — Теперь ты знаешь, что я не лгу. Просто не могу солгать, чтобы не испортить работу. Кстати, придумал. Чтобы вы меньше раздумывали, я клянусь отправить того, кто выживет, к архиепископу Домициану. Отличная возможность узнать правду, не так ли?

— Ты… не можешь, — растерянно произносит книжник. — Мы тебя видели, были в твоем убежище… Ты не посмеешь…отпустить.

— И что с того? — интересуюсь я. — Вас привезли без сознания, дорогу все равно описать не сможете. А что я целитель и чародей, делающий амулеты, Домициан прекрасно знает и без вас. Когда уже вы поймете это? Мне нет никакого дела до вашей религии, я просто мастер, которому можно заказать редкую вещь. И лишние смерти мне совершенно не нужны.

— Где-то здесь… подвох, — хрипло произносит паладин. Надо же, он пытается думать без приказа!

— Дорин, ты же не веришь ему? — в голосе книжника отчетливо слышится дрожь. — Он нас обманывает. Не знаю как — но обманывает. А если даже он говорит правду — неужели ты готов спастись такой ценой?

— Почему же он? — вмешиваюсь я. — А вдруг повезет тебе?

— Я не буду драться. Не стану спасаться ценой чужой жизни!

Паладин молчит. У него даже пот выступил, не иначе, как от непривычных умственных усилий.

— Если эта мразь права… — откашлявшись, наконец роняет он, — кто-то из нас должен вернуться. Кто-то должен спросить архиепископа, правда ли все это?

Я кошусь на часы. Половина песка пересыпалась. На столе все давно готово: начерчены символы, разложены оправа и кусок горного хрусталя для амулета.

— Хорошая мысль, — усмехаюсь я. — Ну так что? Чем поклясться, чтобы вы мне поверили?

— Так нельзя, Дорин! — в голосе второго звенит отчаяние. — Ты не веришь архиепископу, наместнику Господа?! Он не мог отдать нас на заклание! Если мы погибнем…

— То эта мразь… все равно сделает свой поганый амулет, — перебивает его Дорин. — А мы так и не узнаем… правды. И архиепископ не узнает, что с нами случилось. Этот чертов паук будет и дальше сидеть в своей уютной норке и ловить людей. От кого — сердце, от кого — кровь, от кого еще что! Я не хочу умирать как баран, чтобы кто-то получил защиту от всего на свете.

— И бессмертие, — мурлычу я. — Достойная цена, чтобы немного изменить принципам. Думаю, Домициан, как умный человек, это понимает.

— И ты ему веришь?! Дорин, ты веришь, что он кого-то отпустит?

Паладин хмурится. Тяжело дышит. Смотрит на меня, переводит взгляд на своего спутника и снова на меня.

— У тебя есть портал?

— Конечно, — подтверждаю я. — Не думаешь же ты, что я трачу свое драгоценное время, добираясь до покупателей? Но портал на одного.

— Отдай его своему щенку. И пусть подойдет ко мне. Им ты рисковать не станешь, верно? Когда сделаю дело — заберу у него портал.

— Дорин!

Паладин сплевывает кровавую слюну на пол. Скотина. Рыжик только вымыл! Но чего и ждать от монаха?

— Прости, Санс. Ты все равно попадешь на небеса, как мученик. А мне всю жизнь отмаливать этот грех. Но я должен узнать правду. И остановить это.

Я вытаскиваю из кармана янтарную каплю на цепочке. Трогаю Рыжика за плечо. Мальчишка удивленно смотрит на меня.

— Ты ведь слышал? Иди, развяжи его. И ничего не бойся.

— Я должен его отпустить?

В голосе Рыжика непонимание. Я киваю и улыбаюсь мальчишке, поправляя рыжую прядь, лезущую ему в глаза.

— Да, так надо. Он тебе ничего не сделает. Паладин!

Ловлю его взгляд своим.

— Портал пока побудет у меня. А то ты можешь решить, что проще увильнуть от сделки, сбежав сразу. А Рыжик постоит рядом с тобой. Сделаешь дело — и мы обменяемся.

Янтарная капля ровно и сильно светится в моих руках. Портал заряжен — это видно издалека. Паладин облизывает губы, глядя на него. Потом — на Рыжика, холодно, оценивающе. А неплохо на него подействовал эликсир — прямо оживил.

— И учти, — добавляю я. — Просто обменяться не выйдет. Рыжик мне нужен. Но этот заказ мне нужен тоже. Не рискуй, монах. Ты в моем доме, на моей земле. Попытаешься причинить вред мальчику — сделка расторгнута. Будете умирать так, что позавидуете мертвым.

— Хорошо. Согласен, — хрипло отзывается он.

— Иди, мальчик, — говорю я Рыжику. — Не бойся. Ты же мне веришь?

Он улыбается, неумело, но куда лучше, чем год назад. Поднимается, делает несколько шагов и подходит к раме с паладином. Узлы затянуты намертво, и Рыжик оглядывается на меня.

— На столе нож, — подсказываю я.

— Дор! Не надо!

Морщусь от крика и отчаяния, звучащего в нем. Ничего, уже недолго. А потом спать — на сутки, не меньше.

— Прости, Санс, — повторяет он. — Мне жаль. Я быстро, не бойся.

Рыжик перерезает веревки. Первым делом освобожденный паладин хватает его за запястье и отнимает нож. Я вижу, как вздрагивает мальчишка, невольно рванув руку, морщится от боли — и сам напрягаюсь.

— Осторожнее. Он не любит чужих рук.

— Твои зато любит, да? — брезгливо кривит рот паладин. — Ничего, минуту потерпит.

Я смотрю на Рыжика, внимательно смотрю, и под моим взглядом мальчишка успокаивается. Вместе с паладином покорно делает несколько шагов к стене, где, не стесняясь, всхлипывает невысокий полноватый человечек в изодранной рясе. Не сопротивляясь, встает рядом, не сводя с меня взгляда.

— Не надо, Дор… Прошу тебя…

— Прости, — снова повторяет паладин. — Я всю жизнь буду молиться…

В последний момент киваю. Резкое движение — короткий блеск. Выдернув запястье, Рыжик отпрыгивает назад. А на пол, к ногам привязанного, тихо всхлипывающего священника, медленно заваливается огромное тело. Паладин Дорин так высок, что голова едва не упирается в мое кресло, когда он безжизненно распластывается на полу. Из шеи, немного ниже уха, торчит рукоятка ножа.

И в этот момент меня все-таки скручивает. В голове вспыхивает кусок солнца, обжигая, заливая расплавом левый висок и дальше… Мир вокруг превращается в слепящую пустоту, и не сколько мгновений я не могу даже дышать. Потом проявляются очертания лаборатории, испуганное лицо Рыжика, замершего в двух шагах. Молчит. Умничка. Раскаленный прилив в мозгу отступает, оставляя меня хватать воздух ртом. Знал ведь, что нельзя работать во время приступа, но что делать? Нужное сочетание звезд бывает раз в год и длится всего несколько часов. Рыжик вопросительно смотрит на меня, потом молча показывает на пустую чашку.

— Нет, мальчик. Все. Прошло. Иди сюда.

За его спиной давится хрипом книжник Санс, а Рыжик, переступив через паладина, кидается ко мне. Ну разве что хвостиком не виляет. Славный мальчик. Сла-а-вный… Мысли чуть путаются, это от спорыньи, но не настолько, чтобы помешать.

— Мразь! — доносится от стены, заставляя меня снова поморщиться. И вправду, что ли, рот заткнуть?

— Разве я солгал? — отзываюсь вместо этого я, словно со стороны слыша свой бесцветный голос. — Мне нужно было сердце человека, принадлежащего добру. Ах да, забыл сказать, что человека следует убивать, когда он обратится к тьме, как вы ее понимаете. Принцип равновесия, книжник, только и всего.

— Вы все это нарочно, господин?

В голосе Рыжика восторг, даже его проняло. Или это от недавнего убийства. Я приподнимаю подбородок мальчишки, уже прижавшегося к моим коленям, глажу большим пальцем щеку.

— Конечно, мальчик. Неужели ты думал, что я позволю кому-то причинить тебе зло? Ты все сделал правильно, радость моя.

Санс у стены тихонечко скулит, пытаясь что-то сказать, но выходят только неразборчивые всхлипы. Неважно, все равно для Ронана-Рыжика сейчас во всем мире существую только я. Глаза мальчишки сияют, как цветущий луг, покрытый росой. До чего же он красив сейчас, когда душа озаряет изнутри все существо.

— Спасибо, господин. Вы не сердитесь?

— Нет, конечно, — улыбаюсь я, запуская пальцы в рыжие пряди, прижимая его сильнее, пока вторая ладонь ложится на худенькую спину, ласково поглаживая. — Что толку на тебя сердиться, малыш? Ты не виноват. А сегодня я бы без тебя не справился. Ты мне очень нужен, Рыжик.

— Правда?

Вот как оно выглядит — счастье. Золотая вспышка, пронизывающая ауру. Чистая, ничем не замутненная любовь. Свет, сияющий во тьме.

— Да, мальчик. Правда, клянусь. Без тебя ничего не вышло бы. И без твоей любви. Ты ведь меня любишь?

Равновесие. И-де-аль-но!

— Ронан! Нет!

Поздно. Что Рыжику крики какого-то монаха? Он тянется ко мне, раскрываясь, отдавая сердце, душу, плоть… И от жара его души почти больно. Глаза в глаза. Ладонь на его шее, вторая — под подбородком. Одно движение — тихий хруст. Чистая, незамутненная болью или страхом синева мальчишеских глаз. Безупречен. Лучшее, что можно было найти!

Я подхватываю на руки обмякшее тело, бережно кладу его на пол рядом с креслом. Закрываю глаза. Что-то настойчиво мешается на грани сознания, не дает сосредоточиться. Ах да, монах… Придется ему немного подождать. Шуршат, пересыпаясь, песчинки… В верхнем сосудике еще чуть меньше трети. Я успеваю. Все правильно. Раскаленная лава вновь накатывает слева, но в этот раз отступает быстрее, оставляя солоноватый привкус во рту и звон в ушах.