Глава 18

Гнездо оказалось громадным. Город, иначе не скажешь.

Сплошной каменный блин, относительно ровный и круглый. Только в высоту метров пять, а где-то и больше, да с диаметром небольшого города. С нескольких сторон — хорошо охраняемые входы. Далеко впереди, над предполагаемым центром постройки, пирамида — дворец. Поверхность всего строения зашлифованная, крытая разноцветной плиткой, создающей мозаику, рисунок которой можно было б разглядеть только с высоты птичьего полёта. Но Медведев лежал значительно ниже, на вершине каменного столба, определённого тэра, как часть укрепления границы гнезда. Этот блокпост, собранный из каменных дисков, величиной со слона, тоже поражал воображение. А уж для того, чтобы взобраться на него, потребовалось немало усилий и хорошая сноровка. Магуры легко вскарабкались, двигаясь рывками, словно белки-летяги, а вот людям даже в связке пришлось туго. Михаил шёл довольно легко, Яромир тоже взбирался сноровисто, а Степана страховали на пару. Утомились все. Благо к моменту подъёма, на площадке никого из стерв дозора в живых не оставалось. Только «свои» гарпии-охранники, прильнув к камням, оглядывались.

Теперь, распластавшись на присыпанных снежком камнях, можно было без суеты рассмотреть гнездо.

— Я вообще-то в ряды камикадзе не записывался… — задумчиво сказал Степан, оглядывая тёмную постройку.

Михаил покосился на раверсника. Несмотря на то, что вчерашний конфликт легко погасили, ощущение напряжения между Полынцевым и тэра всё равно чувствовалось.

— Что скажешь? — повернулся Медведев к ведущему Щитов Одина-тэ.

Яромир пожал плечами:

— Крепость. Для открытой атаки нужна хорошо подготовленная армия.

— А для скрытой?

— А есть варианты?

Поймав его спокойный насмешливый взгляд, Михаил тоже усмехнулся. Дружеская связь, завязавшаяся при давнем разговоре над картой, всё больше крепла. Он уже мог признаться себе, что был бы рад с одинатом посиживать по вечерам на даче, попивать чаёк или что покрепче, беседовать за-жизнь. Летом мотаться по лесам, а зимой, распарено вылетая из бани, ухать в стылую прорубь. И не возникало сомнений, что Яромир из тех, кто шагать будет без устали, пить без слабости, а сражаться без колебаний.

Распростёртые на камнях магуры зашипели, привлекая внимание людей. Полынцев, оказавшись ближе к указанной стороне, выглянул и живо отринул от каменного бортика. Обернулся, сухо прокомментировав:

— Смена.

Яромир рывком оказался ближе, посмотрел и пожал плечами:

— Может, и смена… Но вряд ли. Королева не дура, Отца бы сюда не пустила, если б был хоть малейший повод считать это опасным. Скорее, пост не отозвался, когда внеурочно Сирин позвала.

Михаилу тотчас вспомнился разговор с Стратим. Королева, кутаясь в серебристую шкуру, попросила отказаться от глупой затеи, напоминая, что он дорого стоит, лишь пока жив. А волосы её змеились, выдавая скрытое напряжение. Но она согласилась. Как ни странно, убедительным доводом стало заявление, что он устал от опёки всех.

— Ему по любому ничего не угрожает, — проворчал Степан, — и от тех и от других. Они его облизывать будут… По-тайски.

Пропустив слова Полынцева мимо, Медведев тоже глянул на приближающийся десяток гарпий. Летели они почти над самой землёй, трудно и небыстро, как и следовало тяжёлым воинам. Обернулся, мысленно посчитал трупы на площадке и задумчиво почесал висок:

— Да слишком много их прётся для смены…

— Угу. — Яромир лёг на спину и вытащил пистолет. Подумал, поглядел на серые облака, на чёрный ствол и сунул оружие обратно. Вытянул ножи из чехлов. Неспешно накинул темляки на запястья. Михаил краем глаза пригляделся к незнакомым конфигурациям клинков. Это было оружие удобное для мясорубки, а не для похвальбы. Тронул рукоять своего боевого ножа. Яромир прав — тут стрелять нельзя. И чёрт понёс его своими глазами посмотреть на гнездо! Сам-то ладно, Полынцев прав — ничего ему не сделается. А вот сподвижников покрошат.

Магуры-охранники, тревожно шипя, подползли к людям ближе. Одна уткнулась лбом под спину Михаилу и начала давить, сдвигая к краю.

— Тьфу, овца рогатая! — выругался он, извернулся и упёрся стерве в лоб руками. — Вот тупая скотина! Да оглядись ты! Некуда уже уходить! Мы тут как на кол посажены — вертеться можно, а слезть — нельзя. Будем спускаться — порешат сразу. Здесь хоть в высоте преимущество.

Но тварь упорно продолжала давить. Подползла товарка — взялась помогать сбоку. Яромир снисходительно сощурился от бортика блокпоста, а Полынцев усмехнулся — их стервы не трогали. Михаил, тихо ругаясь, пытался избавиться от мягко выдавливающих с площадки магур. Получалось плохо.

— Иди с ними, — махнул Яромир, — Они тебя на себе вытащат до королевы.

И передал раверснику запасной нож.

— Давай, не тяни, Топтыгин. — Полынцев хмуро прихватил рукоять остроносого тесака, кивнул тэра. — Время — не водка — много не скушать.

Медведев мгновение оторопело смотрел на то, как быстро спелись непримиримые противники, а потом схватил стерву за уши, рыкнул и притянул к себе. Она зашипела, зазмеилась всем телом, тщетно стремясь умерить боль, но сопротивляться не стала. Взглянув в темно-синие кошачьи глаза, Михаил раздельно произнёс:

— Никуда я без них не пойду.

Стерва вздрогнула, съёжилась, веки упали и она обмякла.

Удивиться Михаил не успел. Почти сразу тварь встряхнулась и выпрямилась. Сквозь внезапно появившуюся мутность лица проступили черты Стратим. Глаза сверкнули, словно начищенные эбонитовые набалдашники. А в голове зазвучал уже знакомый голос:

— Ты уйдёшь сейчас!

Михаил отпустил мятые уши стервы и откинулся на снег.

— Без своих людей я не уйду, — покачал головой Михаил. Оглянулся — стервы гнезда резво приближались. Через минуту-две будут на столбе.

Стратим бешено оскалилась.

— Ты важен! Ты должен уйти!

— Мне трогательна твоя забота, но, полагаю, что Отцу и его людям ничего страшного не грозит, — миролюбиво усмехнулся Михаил.

— Грозит Стражу! — рявкнула стерва.

Михаил дёрнулся, рывком сев. Едва приметным движением оказавшийся за спиной магуры, Яромир присел, зарядив вооружённые руки готовностью к удару.

Затвердев лицом, Михаил смотрел на стерву, стремясь не выдать глазами движений тэга Одина-тэ. Стерва бесилась, но пока ждала ответа. А выбор был прозрачен: уходить — оставлять на смерть двух, не уходить — убьют Юру-сана и с ним ещё полтора десятка людей. Он не сомневался в том, что королева, взбешённая потерей единственного шанса на трон, убьёт всех его сподвижников до того, как её саму положат воины гнезда.

— Не смей! Тронешь кого-то и на мою лояльность можешь не рассчитывать!

Стратим по-кошачьи забила хвостом и оскалилась, прижимаясь к земле:

— Если она тебя возьмёт — тем более!

— Не дури!

— Ты уйдёшь со мной или никому не достанешься!

Лапы подобрались, готовя мощный бросок, но Яромир оказался быстрее. Стоя за спиной стервы, он шагнул вперёд и, прихватив плечо, тронул клинком шею магуры. Она замерла. Стервы вокруг вскинулись, зашипели, прижимаясь к земле.

Тихо чертыхнувшись, Полынцев рывком встал к одинату спина к спине. Сгорбился, выставляя вперёд нож. Стервы-телохранители могли теперь сколь угодно карябать камень и снег, шипеть и мотать хвостами — пока Стратим оставалась на ноже, людям ничего не угрожало. А пройти к одинату стало ох-как непросто.

— Ваше величество, вы здесь не в своём образе, — заговорил тэра, напряжённо оглядываясь на стерв вокруг. — Выкованный же в полную луну клинок может нанести поражение не только образу, но и Вам настоящей… При всём моём почтении к бездне вашего лона и нежности утех, я защищаю Отца по сути и друга по силе… И прошу принять это.

Стратим сжала губы и отвела глаза. Медведеву показалось, что она может всё-таки решиться на бросок, если не дожать. И он миролюбиво развёл руки:

— Девонька, ну, сбавь обороты. Ты мою верность договору уже проверила на годы вперёд. Успокойся. Никуда я не уйду от тебя. Тем более по принуждению. Что мы с десятком летучих кошек не сладим, по-твоему? Лучше готовь воинов к штурму. Через минут десять мы будем возле отряда.

Нервно облизав губы, Стратим отвела глаза. Позволить себе согласиться с чужой волей не смогла, но растворилась в мутности чужого тела. Стерва, послужившая проводником образа, сомкнула веки и вяло повалилась вниз, прижав ноги Михаила.

— Ох и ревнивая баба тебя охомутала, — усмехнулся Полынцев, выглядывая на споро приближающийся отряд. Воины гнезда уже взбирались на пограничный столб. Шли они ходко и уверенно, не сбавляя темпа.

— Беда не в том, что ревнивая, — вздохнул Михаил, сталкивая приходящую в себя магуру, — беда в том, что не одна…

Когда первые птицедевы, распаренные быстрым переходом, рывком взлетели над заснеженным парапетом, стервы-ренегаты встретили их бешеной атакой. Одинат и раверсник, потеснив плечами Медведева себе за спины, встали защитным кольцом. Четыре магуры охранения, отобранные королевой как лучшие, на десяток нападающих. Никто не сомневался, что второй заслон понадобится.

Бой стерв ужаснул. Метаясь и визжа, они создавали хаос взмахами крыльев и выбрасываниями тонких копий. Воздух бесился, насыщаясь влагой и криками. Это была просто мясорубка. Ни одна часть не оказывалась без поражения — руки, ноги, корпус, крылья — всё шло под молотьбу металлом и тренированной плотью. На точность не было времени — лишь бы достать побольше и почаще, а там всё сделает потеря крови. Кожа лопалась от прикосновений стали, мясо разваливалось, кости трещали… Меч на меч, сталь на плоть, страх на боль.

Медведев стоял, чувствуя странное оцепенение внутри, и тискал рукоять боевого ножа. Тот предано цеплялся рукоятью за потную ладонь, но дела ему пока не находилось.

Раз! — и глаза пришлось закрыть от хлёсткого удара кровью из перебитой артерии. Только утёрся — почти перед носом оказалась морда стервы. Чужачка? Своя? Полынцев сбоку подцепил атакующую лапу. Сомнения разрешились. И Михаил ударил. Широкое лезвие ножа вошло в корпус стервы, пробив порядочную дыру. С упором вытянул клинок, и кровь хлынула, словно из прорвавшегося крана. Хрипя, магура свалилась, тушей перекрыв путь к Отцу. Кровь сразу прекратила бить — сердце остановилось.

Принявшие на себя первый удар, стервы-защитницы полегли тёмными грудами на каменной площадке. У одной, обезглавленной, подёргивалось крыло, другая ещё пыталась подняться, словно не понимая, что лап больше нет, третья вяло шевелилась на самом бортике, четвёртая весом мёртвого тела придавливала к земле противницу, выжимая её силы и кровь.

Справа охнул Яромир. Михаил обернулся — в теле тэра сидело перо. Углубившись до трети под грудь, оно уже стало бордовым. Одинат лишь наклонил голову вперёд, сгорбился, напряжением мышц зажимая рану, и продолжил рубиться.

Искажённая морда в тёмно-красных брызгах надвинулась, мелькнула в сторону, обходя бьющее оружие, и снова опасно приблизилась. Из кулака рвануло рукоять ножа. Зарычал, двинулся навстречу твари, спасая оружие и жизнь. Но нож уже выдавило — от силы захвата пальцы отказались служить. Ладонь раскрылась. И в сумятице боя громко прозвучал звон удара лезвия о камни. Михаил вцепился в горло твари. Лапы стервы тотчас сжали рёбра, да так, что дыхание перехватило. Оторвало от земли — забил ногами, руками, головой! В тело. В мясо. В кость. В живое! На долю секунды яростные глаза магуры оказались напротив. Яростные, но… больные, жалкие. С такими глазами не побеждают. И Михаил рванулся, переводя руки на уродливую морду. Вжал большие пальцы в глаза, стремясь взяться за кости висков, как за штурвал. От боли тварь завизжала и замолотила руками и крыльями. Воздух засвистел, взбитый ударами лезвий. Михаил сжался, спрятал голову меж плеч. Под пальцами словно треснул тонкий декабрьский лёд — и стерва рухнула, как подкошенная.

Михаил упал сверху. Тяжело дыша, краем глаза осмотрел себя. Кровь везде. Но на поиск ран времени нет.

С одной стороны матерился Степан, бешено крестя воздух немалым тесаком и отодвигаясь от наседающих стерв. С другой — с двух рук орудовал Яромир; его клинки не оставляли зазора для атаки меж стальными лезвиями. Но оба друга уже ослабли: один просто устал настолько, что всё тело ходило ходуном от взмахов, а другой сквозь перекрытую лезвием рану терял кровь. Против каждого по две стервы, тоже подранные, раненные и утомлённые короткой, но буйной схваткой, но всё-таки более сильные. Люди могли рухнуть в любой момент.

С трудом нашарил в скользком киселе снега, каменной крошки и крови свой нож, — рукоять остро глянула в небо косым обломком клинка. Михаил сжал ещё не растерявший тепла пластик и поднялся на ноги. Шатало — земля то приближалась, то удалялась. Но сил на то, чтоб зарядить к удару руку, ещё хватало. И он рявкнул, призывая к себе тварей.

Тонкие сиреневые перья ударили с воздуха, вонзаясь в гривастые спины стерв. Михаил поднял голову — лёгкие скопы уже заходили на второй круг. Туда, куда гарпии не могли добраться тяжеловесные гарпии, с трудом, но всё-таки взлетели охотницы опальной королевы. Медведев успел только устало усмехнуться. Всему сразу: и тому, что Стратим так и не оставила его без опёки, и тому, что послать скопов против магуров — шаг лихой и бесшабашный, но единственно верный, и тому, что бой закончен и, кажется, они победили. Сильные лапы вонзились в плечи, подхватили под ноги, и просоленная смертью каменная площадка стала удаляться.

— Мать вашу наперекосяк! — закричал Михаил, выворачиваясь. — Всех заберите!

И тут же увидел, как ещё одна пара охотниц тяжело стаскивает с площадки Яромира. Третья подняла в воздух Степана. Вот теперь всё стало правильно.

Правильно. Только в глазах потух свет. И в темноте, растелившейся перед взглядом, проросли серебряные струны. Они тянулись, завивались, пускали отростки, сплетались, вились гороховыми усами, разделялись и снова сходились. Потом приблизились, и он увидел, что это не струны, а хрустальные каналы, похожие на трассы для санных соревнований. И по ним быстро бегают капельки ртути. Капельки катятся, словно мячики, иногда вытягиваясь на поворотах, а иногда сжимаясь, и не вытекают из канальцев. Он стал присматриваться к каплям и понял, что это и не капли вовсе, а полые сферы с решёткой жидкого металла. И в этих сферах, вращая их и заставляя двигаться, бегут люди. Бегут давно и тяжело, падая и поднимаясь, едва справляясь с телом, с мыслями, со своим «я». И эти люди все ему близко знакомы. Родные сердцу и душе. Он попытался дотянуться до них, докричаться, сказать, что видит их, сказать о людских целях, которые далеки от бесполезного метания в рамках каналов. Сказать о том, что каждая капля может подняться над трассами и лететь свободно, достаточно только немного прыгнуть в тот миг, когда земля и небо меняются местами и кажется, что всё летит в тартарары. Всего лишь прыгнуть, не опасаясь потерять опору под ногами! И лететь! Свободно и легко. Но голос зажимало в тисках горла, а тело тянуло в другую сторону. И, как бы он ни бился, стремясь к своим, неведомая сила оттаскивала его, пока серебряные струны завитых в сложную сеть дорог не остались далеко-далеко. Тогда он снова открыл глаза и увидел небо. А опустив голову, понял, что стервы-охотницы уже донесли его до лагеря.

С воздуха его принимали свои. Катько, крякнув, подхватил под корпус, а Батон и Родимец прихватили ноги. Белые лица друзей почти сливались с окружающим снегом. Уложили, засуетились. Смазанные контуры заходили ходуном перед глазами. Вроде молчаливо и слажено, а всё равно видно, что внутри у обоих волнение. Красное, трепещущее, словно окровавленная тряпка на древке — уже не опознать, какого цвета, какой страны, какая бригада, каков номер. Склянки, бинты, уколы. Мир, как в тумане, и даже боль идёт едва ощутимым фоном, словно это происходит уже не с тобой, а с героем дрянного боевика, где всё неправильно и понарошку, но как-то надо выжимать из зрителя сопричастность смерти и грязи, и потому главный герой в конце обязательно умирает. И именно так — преодолев немысленные испытания, на руках друзей, за полшага до победы. «Кругом зима, опять зима… И идиотский твой штандарт[1]…» Вот это и называется спеть песню Смерти над поверженным врагом…

— Так! Разошлись!.. Мих, не дури! — голос Зуброва просто нашпилил на себя все ощущения и звуки. Словно раскалённый гвоздь в лыжную мазь вошёл — легко, влажно, с запахом сосны и костра. Вспомнилась белая палатка с трепещущим на ветру оранжевым клином, алой змеёй бьющаяся по хрустящему насту сорванная растяжка, запакованное в спальник закоченевшее тело, стянутое стропами, тонкий быстрый пар над кружкой сизого металла, непослушные пальцы на пластиковой рукояти и запах огня как запах жизни…

Открыл глаза — Юрий сидел рядом. Остальные мелькали дальше. Так и не ушли.

Облизал в пылу боя разбитые губы:

— Там Яромир ранен…

— Им уже занялись его ребята, — посмотрел куда-то в сторону Юрий.

— А Степан?

— В лёгкую. Тэра его поднимут.

— А я…?

Зубров пожал плечами:

— А ты сейчас уже встанешь и побежишь к Стратим — остужать её буйную голову.

— Юр!

— Тебя ещё в полёте Сирин начала врачевать. Ещё минута-две и останутся только царапины на теле.

Медведев пошевелил руками и с удивлением почувствовал, что действительно ощущения тела изменились. Не осталось и следа от слабости умирания и яростной боли. Только горечь и усталость заполняли через край. Да тоска несмываемая. И ещё… Что-то остро засело в сердце. Так, словно второй раз оказался свидетелем смерти брата, и не сумел ему помочь ничем. Вроде и не остра, как тогда, но осязаема. Вспомнишь — ужалит, переключишь внимание — вроде и не бьёт. Михаил хмуро оглядел тяжёлую хвою синего леса и тронул грудь над теснившимся сердцем.

— Это называется след Сирина, — посмотрев исподлобья, сказал Юрий. — Чудовищная тоска, да? При любом вмешательстве этой райской птички бывает такое. Она вытаскивает из глубины самое неприятное, что ты испытывал и погружает в него. Но лечит, зараза.

— Ты поэтому отказывался от её помощи?

— Испытать ещё раз потерю охраняемого? Благодарю покорно, — усмехнулся Юрий. — Второго раза у меня не будет.

— Понимаю… — Михаил хмуро оглядел себя. Раны уже затянулись, оставив на коже только красные царапины, но подранная окровавленная куртка указывала на то, что жизнь его была ещё недавно под вопросом. Бордово-зелёные лоскуты «комка» уже смёрзлись, став похожи на пластик. — Забавно. Я жив, а куртка убита… Судьба, что говориться…

— Только то, что может брать и давать, можно заживить. То, что не умеет ни брать, ни давать — мертво по своей сути.

Михаил обернулся на голос. Маугли склонил голову:

— Жизни вам, Пресветлый! — и протянул только что снятый свитер.

Медведев сунулся одеться, и почувствовал, что левая рука до сих пор мёртво сжимает рукоять боевого ножа. Острый слом сверкнул на солнце белым краем.

— Чёрт! — Михаил сглотнул и посмотрел на Зуброва. — Хрен с ней с курткой, но нож… Вот, веришь-нет, на пустом месте! Просто из рук упал и на камне раскололся. Ну не бывает же так! Он же гвозди строгал! Кость рубить можно было! Старый друг, лучший товарищ и вот так глупо и непутёво, а… Ну, не бывает же!

Юрий внезапно посерел, глянув на осколок. Дёрнулся, словно что-то особое увидел для себя в сломанном клинке. Поднял глаза и вымучено улыбнулся:

— Видимо, бывает…

— А! — Михаил расстроено махнул рукой и сунул огрызок в ножны. Закрепил ремень. — Может, удастся восстановить.

Натягивая свитер, огляделся. Над Яромиром и Степаном без суеты и излишних движений колдовали тэра. Лица сосредоточены, но чувства надвигающейся потери на них нет — добрый знак. Посмотрел в другую сторону — на краю леса, как над обрывом, прямая, будто вытянувшаяся в небо, стояла Королева. Её взгляд не отрывался от далёкого гнезда.

— Пойду, — кашлянул Михаил, — остужать гнев государыни-барыни.

Подходя, невольно вглядывался в смолистые волосы. После недолгого самоанализа, он мог себе признаться в том, что ненависть к магическим змеям — не более чем отражение общего трепета, вызываемого Стратим. Быть рядом с ней не хотелось, не моглось, но было нужно и это заставляло ломать себя. Редкие падающие снежинки не задерживались на струящихся прядях. Разговор предстоял тяжёлый.

Подошёл, встал рядом, так же холодно и сурово оглядывая далёкие укрепления. Снизу гнездо казалось одной монолитной каменной стеной, протянувшейся от горизонта до горизонта. Лишь над центром виднелся купол дворца, крытый полированным камнем и потому сияющий под зимним солнцем холодным отблеском.

Королева молчала. И он молчал.

Стервы за спиной давно уже выстроились в походный порядок, готовясь к последнему рывку. Люди перетаптывались в ожидании приказа.

— Командуй движение. Ещё несколько минут ожидания и вся подготовка коту под хвост! — не выдержал Медведев.

Королева медленно обернулась на голос.

— Нам быть вместе… Нельзя оставлять в молчании ошибки.

Чтоб не сорваться, Михаил прикусил губу. Чертыхнулся, задев рану.

«Договор! Договор, мать твою! Красный Цветок требует ухода! Если его не кормить — оно умрёт!» Вздохнул — выдохнул.

— Послушай, сейчас есть вещи важнее. А разбором отношений можно заняться и попозже.

Стратим подняла глаза:

— Нет ничего важнее, чем взаимопроникновение Отца и Матери. Не будет ровного соединения — и не будет рождения судеб, не будет времени и границ, ничего не будет. Два пламени могут пылать одним костром, но могут и погасить друг друга.

— Девонька, в гнезде наверняка уже переполох идёт из-за невернувшегося патруля! Сейчас поднимут все ближайшие группы и подтянут силы. Войти тогда будет невозможно! И тогда реально ничего не будет! Нам итак тяжело, так давай не будем всё усложнять.

— Усложнять? Понять источник поступи того, с кем срастаешься, значит, упростить взаимность до идеального чувства.

— Стоп! — Михаил потряс головой, — либо лыжи, либо я… Девонька, давай так. Что для тебя важнее: попасть в гнездо или «ровно срастись»?

Стратим пожала плечами:

— Это одно. Срастись с тобой, значит, — войти в гнездо.

— Когда мы будем во Дворце, наше сростени… тьфу! срастание может оказаться важным для решения в твою пользу. Но сейчас от него нет толку! Сейчас мы впустую тратим время на препирательства, вместо того, чтобы двигаться к цели!

Сокрушённо покачав головой, Королева вздохнула и неторопливо подняла руку. Обожжённую вчера, а теперь — целую, живую, с гладкой атласной кожей на изящной ладошке. Медведев стиснул зубы. Белая снежинка, гонимая неожиданным лёгким порывом, вскользнула сквозь приоткрытые пальцы и села в центре чаши ладони.

— Посмотри! Если кожа будет холодна, то снежинка не растает. Если горяча — появится вода. От жизни и смерти зависит её жизнь и смерть. Мнится, что они не связаны, но есть рок: ветер и моя воля поднять руку, — чтобы свести вместе два пути. И этого достаточно, чтобы всё решило только одно — тепло или холод ладони. Понимаешь?

— Нет, — честно ответил Михаил и снова оглядел Гнездо. — Твои аналогии для меня неясны.

Стратим улыбнулась:

— Не имеет значения то, что происходит в гнезде. Рок уже привёл нас под его стены. Теперь значение имеет только наши пути. Если они срастутся, то мы выиграем, если нет — то нет.

— Не вижу логики, — хмуро отозвался Михаил.

— В мире нет логики, — терпеливо отозвалась Королева. — То, что люди именуют логикой и связывают, как причины и следствия, лишь отражения на поверхности глубоких течений миротворения. Миры, как кора дерева — слоисты и чешуйчаты, в каждом слое — свои чувства и их носители. Люди, как жуки, ползают меж слоями, не замечая, когда кончается один и начинается другой. Только ощущают, что что-то изменилось в них. Стало грустнее или счастливее. Но не видят, что и весь мир вокруг, весь слой, на который попали благодаря чужой или собственной воле, уже не тот, что был вчера. Они слишком заняты собой, чтобы успеть заметить счастье и горе всего мира. Понимаешь, Отец?

Медведев хмуро почесал переносицу, кинул взгляд назад, на застывшие ряды стерв и предположил:

— Теория параллельных миров? В одном мы выигрываем, а в другом проигрываем? И нужно выбрать мир? И перейти на его слой. Так?

— Не так. Я не из тех, кто выбирает слой. Я из тех, кто его творит! — Стратим снова открыла ладонь, и маленькая снежинка потянулась с неё вверх, неторопливо поднимаясь в небо. — И ты из тех, кто творит! Ты — Отец, я — Мать. Мужчина и Женщина. Феникс и Рарог! Нам суждено сотворить новое для мира. Суждено построить своё огненное гнездо, свой мир. И что это будет — зависит от нашего союза.

Михаил посмотрел, как в вышине тает среди белёсых облаков серебристая искорка, взлетевшая вверх, вопреки законам природы, и поднял воротник. Время летело, бежало, задыхаясь и спотыкаясь, и он чувствовал, что до финиша осталось недалеко.

«Договор! Договор, мать твою! Если его не кормить — он умрёт» — стучало в висках.

— Я никогда не полюблю тебя, — медленно сказал он. — Сколько бы веков у нас не было впереди. Постараюсь не сойти с ума — это тоже обещаю. И я не прощу попыток меня загипнотизировать или так же, как нынешней ночью, проверить… Но, ради твоего спокойствия и ровных отношений, и я согласен строить отношения.

Стратим засмеялась в голос — словно хрустальные бубенчики упали и раскатились по паркету. Но голос её прозвучал неожиданно ласково:

— Риск умереть сейчас был вызовом мне за костёр!? Ах, Отец! — она замолчала, внезапно погрузившись в грусть, а потом тряхнула волосам, приходя к решению: — Пусть будет так — я никогда больше не подвергну тебя пытке выбора, а ты не станешь пытать меня страхом! И ты, и я откажемся от доброй игры в взаимную проверку. Мы шагнём дальше! За один круг солнца мы станем ближе, чем наивность и боязливость влюблённости. Мне не суждено будет испытывать свои чувства, а тебе — свою силу! Но мы будем вместе, как Муж и Жена. Мы — Феникс и Рарог!

И снова горько засмеявшись, Королева тряхнула волосами. Быстрый скимен взрыл снег, становясь перед ней — словно из ниоткуда упав на землю. Легким прыжком Стратим оказалась на спине золотогивого рысака, и тот тут же поднялся в воздух. Сильный ветер ударил в лицо — за грифоном ввысь потянулись стервы.

Пушок, неожиданно оказавшийся рядом, преданно ткнулся в плечо тёплым лбом, но Михаил не отреагировал, глядя на тёмный вал тел, проплывающий над головой. В ушах ещё звенел смех Стратим, и отчего-то казалось, что всего мгновение назад он проиграл очень важный бой.

[1] Из песни О. Медведева «Идиотский марш»