Глава 14

Первое, что оценил Медведев, оказавшись внутри «гнезда» — тепло. Словно помещение имело обогреватель и толстые стены срубовой избы. Уже через пару минут оглядывания скромного внутреннего убранства захотелось скинуть куртку и ботинки.

Шкуры — разноцветные, разномастные, неизвестных и известных животных — лежали повсюду тёплым пушистым ковром. В середине шатра, чуть над поверхностью, в воздухе висело маленькое полупрозрачное солнце, палящие во все стороны язычками чуть больше мизинца. Именно от него исходил жар. Огонь, свёрнутый в клубок, отливал зелёным, и только потому был виден.

Медведев толкнул плечом друга и указал:

— Это что?

Зубров бросил короткий взгляд:

— Печка.

Его мало интересовали предметы быта стерв. Взгляд стража ощупывал стены и полы.

— Да я понимаю, что не Альфа Центавра… — проворчал Медведев и продолжил осмотр.

Чуть правее «солнца» в шкурах был провал, размером с хороший шкаф. Словно выкопали яму и в неё ввалились пушистые меха. От котлована шёл тонкий аромат и вился дымок. Ещё правее лежал резной каменный поднос, такой тонкий и изящный, что материал, из которого он был сделан, угадывался только по характерному рисунку среза старого агата. На подносе горкой лежали фрукты — незнакомые и знакомые. Рядом на маленькой каменной чаше располагалось зелёное яблоко. «Дичка», — сразу определил Михаил. Подле стоял полый хрустальный кристалл, наполненный сочно красной жидкостью. За каменной вазой на искусно вырезанной коре лежали куски мяса.

— Пойдём, что ли? — позвал Зубров и скинул ботинки.

Медведев присоединился. В удовольствие постоял босыми ногами на белом меху.

— Ляпота, — протянул он и первым двинулся к импровизированному достархану.

Упав рядом с блюдами, Михаил с трудом сдержал себя, чтобы дождаться друга, настороженным зверем оглядывающего стены. Чудовищно, просто безумно хотелось есть. Вот только что — почти валился с ног и не мог себя удержать от засыпания, но, увидев яства, понял, что голод пересиливает усталость. Когда Зубров утомлённо опустился рядом, Михаил уже потянулся к фруктам.

— Яблоко не ешь, — устало предостерёг Юрий. — А остальное должно быть нормально.

— Почему? — рука вильнула над блюдами и перенацелилась на странный зелёно-фиолетовый сочный фрукт на подносе.

— Возможно, райское, — зевнул Зубров и подцепил себе куст ягод, напомнивших виноград.

— И что?

— Ну… Не стоит есть райское яблоко, если его предлагает женщина, — пожал плечами Юрий. — А вдруг её имя — Ева?

— Резонно, — отозвался Михаил и взялся за «кувшин». Красная жидкость оказалась кисловатым соком. Обычным, не забродившим. Впрочем, после пары больших глотков водки из фляжки Зуброва, и это было амброзией.

Михаил жевал, запивал и поглядывал на яму, выложенную короткошерстными мехами. Внутри неё парила тёмная вода, приправленная травами. На дне расплавлено-алым огоньком плавало «солнышко-обогреватель» размером с кулак. Запах от «ванны» шёл одуряющий, словно смешали пихтовую смолу и сандаловое масло. Было такое у жены, и Михаил ещё помнил аромат. Последнее время, правда, Наташа перестала им пользоваться, сославшись на недомогание… Михаил вздохнул и отложил приторный фрукт в сторону. Дома, далеко-далеко, там, куда неизвестно — вернёшься ли ещё, осталась его женщина. И сурово казнила печаль понимания, что изменения последнего месяца могут значить только одно. И одна новость и радость ждёт его возвращения. Но как теперь получится… Переживёт ли жена боль его потери? Доносит ли маленькое чудо подсердечное? Захотелось поделиться с другом подозрениями. Но вовремя вспомнил, что друг-то уже пять лет как вдовец. Говорить ему о своих «сердечных» бедах — бередить старую рану.

Зубров же посмотрел на задумчивого товарища, достал фляжку и бултыхнул возле уха. Звонкий плеск однозначно указал на нехватку важного ресурса. Вздохнул и передал водку Михаилу. Тот глотнул и вернул полегчавшую фляжку.

— Ты не волнуйся за неё, — Юрий отвёл глаза и сжал-разжал кулак — приготовился. — Наши присмотрят.

— И за ней следили? — Михаил и сам почувствовал, какая глухая тоска и злость пробились в голос. Вот так вот, живёшь и не знаешь, что за тобой и твоими ближними ходят по следу то ли стражи, то ли конвоиры.

— Типун тебе! — зло отозвался Юрий и хватанул из фляжки. — Следили! — передразнил он. — Да ей под ноги ковры стелют! А ты — следили! Ей стражей не надо — она сама ведунья высокого ранга! И в управлении у неё магическое звено! А ты — следили!

— Она — тэра?! Из ваших? — Скулы свело от напряжения. Зубров отвёл глаза. — Сукин ты сын! — Михаил броском заграбастал плечи друга, встряхнул, заставляя посмотреть прямо. — Тэра?

— Ну, — Юрий совсем спал с лица, глухо заворчал — И что с того? Но жена же! Ты ж её любишь… Не всем же людьми быть!

— Значит, тэра, — Михаил с трудом продышался, закрыв глаза. Открыл, посмотрел на руки — побелевшие кулаки дрожали на вороте друга. — Значит, её тоже… Как тебя, да? Ко мне приставили? Следить?

— Охренел?! — Юрий сорвался на крик. — Умом тронулся?! Паранойя одолела?!

— Юр, — Михаил отпустил и устало отсел, — ты не ори, а? Просто скажи.

— Просто! — Юрий зло одёрнул куртку. — Просто только сказки сказываются!

— Вот и расскажи мне… сказку.

Тишина повисла не надолго.

— Тэра, — остывая, признал Юрий. — Но не нашей школы. Из Хоро-сет. И не подставная она! Мы тебя под охранение взяли сразу, как только ты Путь Отцовства принял. А тут ты сам Наташу нашёл. В школе такое смятение было! Чуть до войны с Хоро-сет не дошло. Вовремя связались с их старшинами и… — Юрий напоролся на уставший, больной взгляд друга и осёкся. — Короче, любит она тебя. По-настоящему. Ведьмам не прикажешь, знаешь ли.

— Ведьмам, — смакуя, протянул Михаил и грустно улыбнулся. — И серьёзная ведьма?

— Да уж куда серьёзней, — хмыкнул друг. — Ведунья старшего круга!

— Ни о чём не говорит, — улыбнулся Михаил и, потягиваясь, стащил с себя куртку. От тепла «солнышка» да после еды тело разогрелось и разомлело. Стало светло и хорошо на душе. Чёрные подозрения ушли в прошлое, а в настоящем осталось глупая, возможно, но гордость: жена — ведьма. Настоящая. Интересно только — приворотное зелье каждый день в чай подливала, или раз в месяц?

Юрий словно мысли подслушал и улыбнулся:

— Любовь — материя тонкая. Если уж она есть — значит, есть. Если нет — значит, нет. Тэра её чувствует как воздух, как воду, как свет. Она жарит кости, лёгкие свербит, сердце переполошивает. Любовь — это наполненность силой. Она священна, как молитва, как сатори, как Божественное откровение. И, если тэра любит, — это не игры сознания, не ошибка, не самовнушение. Любовь — чувство, которое мы хорошо умеем отличать.

Под тихие монотонные объяснения друга Медведев скинул одежду и растянулся на шкурах. Тонкие волоски меха приятно жалили уставшую кожу. «Альфа Центавра» пушисто искрилась на расстоянии вытянутой руки, заботливо тянулось лучиками в сторону человека. Михаил не отказал себе в удовольствии и любопытстве естествоиспытателя — потянулся и подставил ладонь: «Что это может быть? Стабильное образование типа шаровой молнии? Хитрый вариант изотопного распада? Типа радиофосфора, но стабильнее и без радиации? Или ещё что?.. Но у шаровых молний не бывает протуберанцев… Минисолнце? Зелёный карлик?». Огня не было. Мягкое доброе тепло щекотало пальцы, тонкими зеленоватыми язычками пробегая по коже.

— Юр, — Михаил опрокинулся на спину и поманил «Альфу Центавра» за собой — солнышко послушно сдвинулось и зависло на пальце, словно мячик у виртуозного жонглёра. — Что значит Путь Отцовства? Почему меня охраняли? Зачем я вам?

Юрий промолчал. Раздевшись, лёг рядом. Схватил с каменного подноса горсть орехов и методично стал раскалывать, складывая по горкам раздельно ядра и скорлупу — по всему видно, тренировал ущербную руку. И получалось это у него до того ловко, что, если бы Михаил своими глазами не видел, что плечо было вывихнуто, не поверил бы в травму.

— Юр, белку-то не изображай…

— Думаю.

— Как бы сказать так, чтоб ничего не сказать?

— Угадал, — усмехнулся Зубров.

— По-моему, у нас не так много времени осталось.

— Да знаю я! — поморщился он. — Только надежда-то умирает последний! Если ты сможешь выбраться, то излишнее знание отяготит твою жизнь. А, если нет?

— То надо б знать, за что всё это. И — зачем.

Юрий ткнулся лбом в сложенные руки. Михаил помолчал в ожидании ответа, а потом приподнялся и хлопнул друга по плечу:

— Ладно, забудь! Проехали.

Юрий вздрогнул, обернулся. Медленно покачал головой:

— Не проехали. Слушай. Только обещай мне…

— Да не нужны мне твои тайны! — огрызнулся Михаил. — Твои! Твоих Пресветлых! Своих проблем хватает, блин. Пошёл я… в компот купаться!

Поднялся и, пройдя пару шагов, тяжело скользнул в меховую яму. Ухнул, оказываясь в горячей воде. Сунулся с головой, вынырнул, зафырчал, отряхиваясь. Что-то преувеличенно-бодрое напевая, принялся смывать пот и пыль. Морщась, обмывал раны и царапины. Сперва они зудели, отзываясь на тепло и целебные составляющие ванны, потом распарились и стали только тихонько покалывать при натяжении мышц. Сошли корки крови и грязи, и под ними обнаружилась новая тонкая кожа. Разглядывая её, Михаил удивлённо хмыкал — тэра постарались на славу.

Юрий посмотрел на друга. Стражество — не стражество, дружба — не дружба… Дороже этого человека у него уже никого не было. И есть особенная справедливость в том, чтобы знать, зачем и почему тянется линия судьбы.

— Ты принял на себя судьбу своего двоюродного брата, погибшего на восхождении.

Михаил обернулся. Зубров говорил отрывисто и быстро. Словно заставлял себя.

— Он был тэра. Как и его отец. Подготовленный тэра с особой миссией. Когда ты принял на себя ответственность за его смерть, линии Судьбы сместились. Не спрашивай: как? — всё равно не отвечу, не по уму мне. Ты и так имел высокий потенциал, но, приняв будущее брата, стал уникумом. Потому и взяли под опёку.

— А Сашка? — спросил Михаил и тут же додумался: — Ах, да! Стал бы воином?

— Нет. Он служил бы под такой защитой, что и себя бы мог держать в форме и на рожон бы лезть не пришлось, — хмыкнул Зубров и, отведя глаза, сглотнул: — Я бы постарался.

Медведев замер на миг. Вспомнилось, как сам рвал и метал, потеряв брата, сманенного в горы. Как не спал ночами, тупо глядя в потолок. Как бешено зубрил предметы — до умопомрачения, до тумана в глазах. Как гонял себя на тренажёрах, выводя с потом слёзы. Как дрался, стискивая крики ярости и боли глубоко внутри… Вспомнился Святослав, стоящий на коленях перед своим Ведущим. В покорности позы сквозило отчаяние. Тогда оно было не понято, не замечено, но вот теперь осознано с должным чувством. Не может страж оставаться сиротой. Невыносимо это существование для того, кто честен со своей совестью.

Локоть заломило острой болью. Вспомнилось прикосновение уходящего Святослава. Снова накрыло волной жара, пронзающего кости, опаляющего дыхание, сердце доводящего до одури…

Поднял рубашку, обтёр влагу с кожи. Расстелив ставшую мокрой одёжку, поманил послушное солнышко — просушить. А сам сел рядом с другом. Тому требовалось его присутствие.

— Поэтому тебя ко мне? — тихо спросил Михаил.

— Милосердный ведущий школы дал мне шанс. Потому что я не был с хранимым в его последнем восхождении.

За хмуростью и кривой усмешкой Юра-сан попытался скрыть боль. Это было так явно, что Михаил даже растерялся, не найдя, что ответить.

— Если бы ты знал, как я тебя ненавидел, — вдруг тихо сказал страж. — Я, когда послушание принимал, думал, сам тебя в первую же встречу порву. Дураком был. Не понимал.

Михаил покосился на хмурого друга, остервенело мявшего плечо. Нелегко далось ему признание. Но, видно, жгло изнутри, раз захотелось выплеснуть и рассказать о давно, казалось бы, изжитом.

— Мне мозги вправил твой дядя… Он милосердный и справедливый ведущий…

— Что-о-о? — Михаил вскинулся, прерывая. — Дядь-Женя?

Зубров кивнул, не оборачиваясь. Со злостью снова вцепился в плечо, замял его, до кости, до боли прожимая горячие мышцы, оставляя красные следы на коже.

— Он стратег школы Сваро-га. Вроде разведчика в глубоком тылу со своей агентурной и боевой сетью. Когда с тобой выяснилось, он взял тебя под свою опёку. Для тебя сделали это задание, специально удалили из заселённых городов, чтобы можно было контролировать каждый шаг, каждый контакт, чтобы — не приведи небо! — раньше времени кто не инициировал! А для абсолютной защиты рядом с тобой собрали целую команду «куколок», чтобы у тебя, как инициируешься, был свой отряд.

— Ребята? — ошалело спросил Медведев.

Зубров кивнул:

— Ага.

— Кирпич, Родимец, Славян, Ворон?

— И даже дурак-Батон. Да. Все — «куколки».

Михаил покачал головой:

— Долго набирали?

— Да. Почитай года два отбор вели. Абы кто тут не подошёл бы.

— Понятно. Это поэтому, да? — хмуро спросил он, зная, что друг и без продолжения всё поймёт.

— С Полынцевым сцепились? — уточнил Юрий. — Вероятно, да. Даже «куколка» ощущает сродство с тэра и тянется сойтись. А тут избивали по полной, да ещё и действительно чистокровку… Как было не взвиться! Я сам чувствовал, что уже дурею, что ещё чуть и вывернет наизнанку… Но выдавать себя было нельзя, а весточку послать о парне, чтобы кто со стороны помог — некуда уже стало…

— Понятно, — кивнул Михаил. — Да. Теперь это понятно

— Кровь у вашей семьи сильная, — Юрий вернулся к основной линии разговора. — Предки были знаменитыми воинами. И не только. Стратегами были. Жрецами. Не в каждом поколении, конечно, но довольно часто рождались тэра. Иногда — со знаками особой миссии. У твоего брата была метка Отца.

— Кого?

— Отца. Его сила должна была послужить для зарождения новой жизни. Не понимаешь? — Зубров задумался. — Сам он был слабосильным тэра. Но в его семени проявлялись вибрации высоких судеб. Его сыновья стали бы величайшими магами, воинами, ведущими, стратегами. Дочери — жрицами, матерями, ведуньями. Они несли бы заряды максимальной силы. Могли бы менять жизни и судьбы целых народов. Может быть, изменили бы наш мир к лучшему.

— Мессии? — тихо спросил Медведев. Зубров кивнул. — И эту судьбу принял я?

— Да, — он устало потянулся и опрокинулся на шкуры. — Ты теперь Отец. Даже больше того. У тебя была своя роль — Наставника. Твой брат дал бы сильное потомство, а ты бы его воспитал. Так появилось бы поколение высочайших по силе тэра. А Храму позарез нужно сильное новое поколение — в междоусобице в девяностых погибло две третьих Славянского Схода. Ещё бы немного и нифига бы на русской земле не осталось. Границы отстаивать стало бы некому.

— Теперь мои дети станут тэра?

Юрий пожал плечами, но потом признал:

— Вероятность высока, учитывая, что инициация часто проходит от матери к ребёнку. Но главное не в этом. Главное — они будут особенными. И для тэра в том числе.

— Не понимаю.

— Думаешь, что тут в генетике дело? — усмехнулся друг. — Нет. Это не из той же оперы, что скрестить овчарку с догом и дожидаться умного и рослого потомства… Гены — это так, набор физических носителей для определения телесных и немножко психических качеств человека. Основой, матрицей они являются только для того, что можно пощупать руками. Главное же кроется в самой сущности — в духовности, морали, нравственности. Именно они — матрица энергии любого существа.

Зубров, закончив лекцию, потянулся и, опёршись о края ямы, одним рывком вырвал тело из воды. Поднялся, подвигал рукой, проверяя работоспособность. Подождал, пока стекут капли да услужливо подлетевшая «альфа центавра» подсушит кожу. Задумчиво сжал-разжал кулаки. Было заметно, что сказал не всё.

— К чему ты всё это?

— Твои дети изначально будут иметь матрицу с большой степенью конфликта. Ты — порт, туннель, коридор, по которому пойдут силы крайних вибраций. Высокие — Света. И низкие — Тьмы. Конфликт будет настолько мощным, что твоим детям, возможно, удастся изменить саму нравственность человечества. И для того, чтобы они остались с людьми, а не ушли с тэра, тебя и берегут от инициации. Чтоб воспитал соответствующе.

— Вот тебе и раз! Что — последний приход Мессии на землю был слишком давно, по-вашему?

— Давно, — сухо отозвался Юрий. — Под контролем сил, заинтересованных в консервации морали, человечество пропустило три точки, когда можно было изменить мир и вывести его на новый виток.

— Изменить мир к лучшему, — Медведев покачал головой. — Громко сказано. В это столько труда вбухнуть надо! А человек — скотинка ленивая, он так просто меняться не будет. Его придётся постоянно хворостиной подгонять.

— Для того, чтобы изменить мораль, хватит одной жизни. Одного человека. С сильной матрицей и точным знанием того, чего он хочет добиться. И всё меняется. Достаточно только кровь пролить в нужном месте и в нужное время. Ну, да это тебе уже Маугли объяснял.

Михаил набычился и коротко спросил в лоб:

— Хочешь сказать — жизни моего сына

— Почему же сразу сына, — проворчал Юрий, отвернувшись.

— Не пугай меня — я пугливый, — угрожающе процедил Медведев. — Ладно, мужик за свои представления или представления ваших пресветло-мудрых голову положит — не первый и не последний. Дело такое, мужское… А девчонкам по домам надо сидеть, детей воспитывать. Или ваши высокопресветлые этого не понимают?

Зубров совсем нахмурился, остервенело затёр плечо, словно оно являлось виновником нынешнего разговора. Сел у достархана, накинул на плечи куртку. Запах пота и дыма из ткани смешался с ароматом смол и трав. Взъерошил мокрый «ежик» волос — полетели мелкие капли. С трудом нашёл слова:

— Мих, мученическая смерть — не единственная хворостина для понукания человечества. Но не пытай меня — как там всё обернётся. Я не ведаю будущего. Моя роль — стражество, а не пророчество. Я защищаю и знаю — что и ради чего. Для меня ты — тот, через кого идёт сила Бога. Но ты свободен в своём выборе и праве быть Отцом. Я — гарант этого. Поэтому ты — владелец колоссального дара для любого народа, любой расы и любого человечества…

— Так, — стиснул зубы Медведев.

Скулы свело настолько, что в ушах загудело. И захотелось бежать, бить, пробивать стены или покорять вершины. Но где-нибудь подальше отсюда. Здесь ситуация уже вышла из-под контроля и от себя деться стало некуда. От себя да от судьбы. Вот и пришлось стиснуть зубы, чтобы сознание не забылось, не сбежало, не переметнуло внимание на что-то иное. Главное оказалось сказано. И понимание не замедлилось.

— Вот, значит, почему…

— Значит, — Зубров отвёл глаза.

— Я, значит, ценный ресурс. Донор, — зло усмехнулся Медведев.

— Значит, — повторил друг.

— А я-то думал, что за смерть Сирина ответить везут…

— Что им смерть Сирина? Так, мелкий феодал! — Зубров продолжил смотреть куда-то вдаль, словно стремясь взглядом пронзить толстые шкуры шатра, преодолеть горизонт и поджечь далёкую звезду, пока не видимую людям. — Речь идёт о престолонаследовании и о самом существовании гнезда! Они потенциального отца ищут веками. Матка способна от одного соития создавать потомство неограниченное время в любом количестве, но при этом не происходит эволюции гнезда, рождаются клоны друг друга. Для того, чтобы появилось более совершенное поколение, должна видоизмениться матрица. В неё вносят коррективы слиянием с новым Отцом.

— Они, что, совсем разницы не видят? Я — человек, а не стерв! — угрюмо огрызнулся Михаил. Перспектива, нарисованная Стражем, начинала пугать.

— Им всё равно, — без эмоций, словно пустой набор слов, произнёс Юрий. — Речь идёт не о физическом слиянии, а об энергетическом. Какого ты человечества — не имеет значения. А стерв мужского пола есть, но он существо, по сути, нужное только для физической матрицы. Он используется один раз, после чего умертвляется.

— Весело. Как у пауков. Меня тоже собираются использовать и умертвлять?

— Увы, нет. — Зубров покачал головой, так и не посмотрев на друга: — Отец — слишком ценный ресурс, он остаётся с Королевой, как гарант. Иногда при зарождении нового поколения проявляются погрешности — время идёт, матрица истирается, матка стареет. Тогда требуется обновить данные. Для этого Отец и используется. Всё время, пока жива Королева, он жив. В независимости от его естественной длительности существования. Стервы умеют продлять время жизни. Надолго. Даже слишком надолго… Отец именуется у них Фениксом. Думаю, понимаешь, почему.

— Возрождающийся из пепла.

— Да. Умирающий, но возвращающийся к жизни. Пока он нужен, он не сможет уйти спокойно…

Тело срочно потребовало движения. Поднялся рывком. Быстрым шагом, словно зверь в клетке, начал шагать по палатке. «Альфа Центавра» переполошенной курочкой-рябой едва успевала отлетать с его пути.

— Хорошая перспектива, блин, — сдерживаясь, цедил Михаил. — Провести остаток жизни быком-производителем. Да если бы остаток! Смотреть на этих тварей. Плодить их… Чёрт! Просто знать, что ты — причина их совершенствования!

Медведев рухнул на шкуры. Сдавил ладонями виски.

— Стервы здорово умеют внушать, — говоря спокойно и размеренно, Зубров всё же выдал себя, замерев. — Дадут гипнотическую установку, и будешь жить счастливо, считая мир вокруг — нормальным, стерв — людьми, а Королеву — самой любимой женщиной на свете.

— Обрадовал, блин! Жить в сказке, построенной в воображении. Быть невменяемым. Сумасшествие, вот что это! Да я лучше вены перегрызу сразу, как буду уверен, что ребят из домена пропустили!

— Тоже вариант, — кивнул Юрий. — В том случае, конечно, если тебя не будут держать под тотальной слежкой. Нужно хотя бы две минуты — успеть гарантированно, чтобы не вернули. Если буду рядом, помогу, мне много времени не потребуется. Да и пару минут после я тебе отыграю…

— Ага, — кивнул Михаил. Приятная уверенность в том, что друг сделает всё быстро и чётко даже немного согрела душу. Пока не появилась понимание. — Стоп! А ты-то как?

— Я? Я — тэра, — Зубров улыбнулся, будто извинился. — Даже, если я выживу и останусь при тебе, то внушить мне иную реальность всё равно невозможно. Просто буду рядом. До конца.

Михаил замер. Пронзило понимание — при всей тяжести будущего существования, то, на что добровольно пошёл его страж, было подвигом. Осознанным. Не тем, вбитым в плоть и кровь тренировками, когда падают на гранату, не успевая понять, что умирают, и не тем, что возникает неожиданно, как случайность или как непонимание вероятности смерти, когда прут напролом, с залитыми ненавистью глазами. Это было тем, взвешенным, осмысленным, и потому — тяжёлым и суровым, но непреклонным решением, за которым возникала высшая человечность. Доступная, наверное, только ангелам. Хладнокровным, равнодушным, жестоким и стойким ангелам. Михаил сглотнул и, сам себе дивясь, тихо сказал:

— А у меня Наташка… вот… вроде бы… Ну, понимаешь…

Юра-сан несколько мгновений соображал, а потом расплылся в улыбке:

— Ну, ёлки-палки! Вот не ожидал уже хороших новостей… Как же это здорово, Мих! — пудовый кулак лихо ударил в плечо.

— Здорово, — пошатнувшись, неловко улыбнулся Михаил.

— Значит, жизнь продолжается! — Зубров оптимистично подмигнул.

Ощупал карманы и вытащил пачку. Медведев согласно кивнул — вот это дело! Сел рядом. Закурили. Знакомый запах, словно по щучьему велению, изменил течение мыслей. От философских абстракций, через милые сердцу картины дома к суровой действительности. Оба вздохнули, и Михаил понял, что думают одинаково. Только один теряется спросить, а другому тяжело признаться. Михаил потянулся и хлопнул друга по плечу:

— Прорвёмся!

— Прорвёмся, — кивнул Юрий.

Ухмыльнулись, удачно скрыв за маской уверенности и силы духа обречённость момента. Докурили.

— Ложись первый, — предложил Юрий.

— А смысл сидеть по полночи? — пожал плечами Михаил. — Нас итак хорошо стерегут. Как золотых истуканов. Ложись тоже. Хоть выспимся оба перед аудиенцией — всё в радость.

Зубров пожал плечами и, накинув куртку, лёг. Михаил по примеру друга тоже не задержался. Так и устроились спать по две стороны от мирно тлеющей «Альфы Центавра», заботливо умерившей свет. Забылись. Но ни тепло, ни мягкость шкур, ни пряный запах не успокаивали — сны ложились тяжело и смутно, словно на лихорадочное сознание.