Полигон

Солнце только что зашло, а враг появляется с закатом. Он всегда задумывался, отчего так происходит? Почему не на день, а именно на время с заката и до рассвета приходятся боевые действия. Он не смог найти ответа, но с другой стороны…

На горизонте появились три мохнатые точки — танки. Бинокль. Да, враг был пунктуален: ни часом раньше, ни часом позже, а именно почти сразу после захода солнца. Такое впечатление, враг никуда не спешил. Сквозь оптику Артур не только видел военную технику, но ощущал ее настроение, и оно всегда было одним и тем же — непробиваемое спокойствие. Это чувствовалось в мелких движениях гусеничных траков. Они ходили по кольцу будто вразвалку, будто нехотя, не желали торопить время, просили время не спешить, и оно подчинялось, оно растягивалось.

Артур проверил оружие.

Артур знал, что он не один. В глубоком окопе в метрах ста от него притаился еще один солдат. По левую руку, где-то там, но Артур не стал отвлекаться.

Готовность к бою…

Ручной противотанковый гранатомет, модель номер тридцать два, как нельзя лучше для боя. Он зарядил его и глянул в бинокль опять. Танк далеко. Дождаться бы полукилометровой дистанции, а там и выстрелить.

Вандерман через оптику посмотрел налево. Окоп черной ломаной полосой убегал вдаль, растворяясь, и на расстоянии ста метров он заметил движение — солдат. Бинокль отложил в сторону. Проверил прибор ночного видения на прицеле гранатомета и глянул в него. На зеленом фоне двигалась такого же цвета бесформенная груда. Прицел ярким крестом ловил вражеский танк, электронный дальномер вычислял расстояния.

1000 метров, 900 метров, 800 метров, 700 метров, 600 метров, 500 метров и так далее.

Артур замер и задержал дыхание. Упер в плечо гранатомет и плавно спустил гашетку. Прибор ночного видения ослеп: огромное бледно-зеленое пятно почти во весь кран залепило обзор, но в мгновение сдулось как воздушный шарик. Размеры шарика оказались невелики, но он загородил танк.

Артур не стал дожидаться результатов, закинул за плечо оружие и, сильно пригибаясь, побежал в сторону противоположную от солдата. Вандерман не оборачивался. Он услышал выстрел и взрыв. Выстрел вражеского танка был ленивым, точно наводчик выполнил ненужную работу с неохотой, через силу. Он просто отработал цель, так, на всякий случай, прекрасно понимая, что там, откуда произвели выстрел из гранатомета уже никого нет.

Артур почувствовал спиной воздушную волну, которая толкнула его на живот (или это он сам упал?), затем земля отплевалась комьями земли. Видимо, Вандерман промахнулся. Он поднял голову. Еще один выстрел из РПГ. Ответ врага. За короткое время Артур зарядил оружие, высунулся из окопа, навел и нажал на спуск. Танк подбит. Стало чуть тише, и он побежал в обратную сторону, хоть и был риск.

Всё произошедшее длилось несколько секунд, но ему показалось, что минуты шли неимоверно долго, будто кусок черной субстанции, похожей на гудрон, зажевали шестерни. Они не остановились, острые зубья с аппетитом впились в темную массу, колеса не вращались, а проталкивали себя медленно сквозь пространство. Еще чуть-чуть и кусок будет переварен. И когда Вандерман увидел мертвого солдата, увидел то, что от него осталось — где верх, где низ тела, не ясно, — время отрыгнуло застрявшую субстанцию, в секунду ускорившись, и черный кусок мифического гудрона влетел в Артура. Артур упал на окровавленные останки, попытался машинально скатиться с них или отползти. Тело его действовало само по себе, руководимое рефлексами, а мозг уже отключился от реальности, потеряв контроль над всем. Мозгу была не интересна окружающая действительность.

Артур очнулся от металлического грохота — открылась дверь. Он разлепил уставшие веки и осмотрелся. Заметил открывающуюся дверь, тусклую лампочку, высоко расположенное окно, потолок, стены и пол, вновь открывающуюся дверь и военного, шагнувшего в одиночную камеру. Теперь Артур окончательно уверился, что это камера, а он попал в плен.

— Встать. На выход, — сказал тюремщик.

Вандерман сел на нары и тупо уставился на вошедшего.

— Не понял? Вставай и выходи. Не прикидывайся, что тебе тяжело. Следуй за мной, — плевался фразами тюремщик.

— Куда?

— Куда? Туда! Ну?

Артур встал и последовал за солдатом. Когда Артур вышел в коридор, голос приказал:

— Лицом к стене. Руки за спину.

Он сделал, что потребовали. Наручники защелкнулись на запястьях.

— Вперед.

Он пошел.

Впереди шел тот, кто открыл одиночную камеру. Артур слышал шаги за спиной. Его конвоировали на нижние этажи, затем провели в другой корпус, где располагалась администрация и помещения для свиданий. Они были небольшие, но, естественно, выглядели лучше, чем его одиночка. Вандерману указали на стул, стоящий рядом со столом. С противоположной стороны стола располагался еще одно место. «Интересно, для кого?», — подумал Артур, когда конвой оставил его одного в запертой комнате.

Появился мужчина в штатском с пустыми руками, что удивило Вандермана, ибо обычно представлял, что такие люди в силу своих обязанностей должны приходить с папкой для бумаг и ручкой, чтобы с умным видом делать в бумагах пометки. Однако незнакомец, сев за стол напротив него, достал из внутреннего кармана небольшой блокнот и короткую шариковую ручку.

— Здравствуйте. — Артур не ответил. — Я представитель военной прокуратуры. Мне поручено вести допрос.

— Зачем? — выдавил из себя Вандерман.

— Мне понятно ваше удивление. Вы рядовой солдат. Исполнитель. Степень вашей осведомленности ничтожна, поэтому допрос мой будет похож на беседу.

— Беседу?

— Да.

— Не понимаю.

В голове Артура будто гудел авиационный двигатель, который вращался вокруг его головы. Он попытался сосредоточиться на парадоксальном ощущении: гул звучал внутри, но казалось, что его источник находился снаружи. Поэтому Артур пропустил вопрос.

— Что вы сказали?

— Вы готовы отвечать на вопросы? — повторил представитель военной прокуратуры.

— Да.

— Отлично. — Блокнот раскрыт, а ручка застыла над бумагой. — Начнем с формальных вопросов. Вам они покажутся излишними.

Человек поставил галочку на чистом листе.

— Имя?

— Артур.

— Фамилия?

— Вандерман.

— Звание.

— Рядовой.

— Зачем вы воюете?

— Не понял вопроса.

— Отвечайте. Зачем вы воюете?

— Я защищаю город.

— От кого?

— От вас.

Готова была появиться еще одна галочка, но стержень уперся в бумагу и застыл в ожидании команды пальцев. Затем ручка легла рядом с блокнотом.

— Еще раз уточним. С кем вы воюете?

— С вами. Не с вами лично…

— Стоп. Еще раз. С кем вы ведете боевые действия?

— С вами. С врагом.

— У вас есть личные враги?

— Нет.

— Так в чем смысл войны?

— Вы путаете частное и общее.

— Допрос веду я, а не вы. Еще раз. Попробуем перефразировать. Зачем именно вы воюете?

— Это другой вопрос.

— Отвечайте.

— За свободу.

— Частную или общественную?

— И за ту, и за другую.

— Вы понимаете… Артур… Наша беседа зашла в тупик, потому что вы не можете сформулировать целей войны.

— Я — солдат, а не стратег.

— Да, знаю. Попробуем зайти с другой стороны. Что вы знаете о войне?

— Этой войне?

— Уточняю. Что вы знаете о войне в целом? Я не говорю о том конфликте, в котором вы участвуйте.

— А что я должен знать?

— Не отвечайте вопросом на вопрос. Вы уходите от ответа.

— Я не знаю, что ответить.

— Именно. — Пометка в блокноте. — Продолжайте.

— Что продолжать?

— Говорить.

— Я защищаю город от танковых атак. Им никак не удается прорвать нашу линию обороны. Я не знаю, зачем им нужно в наш город.

— Вы не можете представить такую ситуацию, при которой они прорвут линию обороны и окажутся в городе?

— Нет.

— Представьте.

— Не имею права. Мы не должны допустить уличных боев.

— Вы так ничего и не поняли. — Блокнот закрылся и исчез вместе с ручкой во внутреннем кармане.

— Я должен был сдаться сразу?

— Нет.

— Я должен перейти на вашу сторону?

— Нет, Артур. Это не остановило бы войну.

— А разве ее можно остановить?

— В сложившейся ситуации вряд ли можно покончить с войной раз и навсегда, поскольку существует одна важная причина, благодаря которой конфликт будет продолжаться. Разгораться и тлеть. Конечно, вы удивитесь. Раз известна причина, то почему бы и не… Но реально уже нельзя ничего остановить, и наша беседа имеет свойство личного спасения, а не человечества в целом.

— Причина? Вы можете ее назвать?

— Да. Это… война.

— Что?

— На протяжении десяти тысяч лет человечество воюет с самим собой, наносит удар в собственное зеркало, и когда-нибудь зеркало треснет, а осколки смертельно ранят человечество. Дело привычки, Артур. Во всю историю человечества не было ни одного мирного года. Понимаете, на что я намекаю?

— Не совсем.

— Чтобы прекратить все войны на земле, нужно полностью истребить людей, потому что в людях с рождения сидит инстинкт самоуничтожения. Парадоксально, я понимаю, но вот поэтому-то… — Представитель военной прокуратуры встал из-за стола. — Хоть я и являюсь функцией, но считаю важным донести мысль: решение остается только за вами. И оно есть выбор между «стрелять» или «не стрелять», а что касается всего человечества, то оно лишено этого выбора, точнее, оно само себя лишило этого выбора. У меня всё.

Артур остался один в комнате.

Из головы не шла беседа. Артур не верил, что с ним разговаривал представитель военной прокуратуры. В крайнем случае, это мог быть военный психолог. А общее впечатление — подстава, подлог, попытка сбить с мысли, с настроя, а настрой прост: молчать при любых обстоятельствах. Они, враги то есть, могут говорить, что угодно лишь бы сломать волю, навязать собственное мировоззрение. Вся эта болтовня о бессмысленности боевых действий, все эти словесные блуждания вокруг, да около — всё служит единой цели. Цель — зародить внутри Артура неверный огонь, который ярким свечением своим демаскирует душевные трещины, а, найдя их, вонзить острый предмет и расковырять, расколоть как орех существо Вандермана. Слова — ширма, цель — враждебная.

Артура не вернули в камеру, а отправили на прогулку.

Был день. Был большой двор тюрьмы. Чуть вытянутый прямоугольник внутренней территории охранялся солдатами на вышках, в центре его находился железобетонный навес — «грибок», под которым молча стояли вооруженные плазменными пистолетами и электрическими тайзерами надзиратели. Каждый из них внимательно отслеживал свой сектор круга, по которому ходили заключенные. Если заключенный уставал кружить, ему разрешалось сесть на землю. В сухую погоду такое послабление считалось привилегией, но в дождь превращалось в муку, ибо опираться о стену строго запрещалось.

Артур шел молча. Он слышал только шаги и чужое дыхание, но где-то рядом (он не стал оборачиваться и смотреть) плелся сошедший с ума солдат, может, офицер. Все были в одинаковых серых робах, что походили на военные френчи без знаков отличия.

Безумец повторял по кругу одну и ту же фразу:

— Ставка ЦБ. Никель бывает, гробы бывают. Ставка ЦБ. Что еще? Два процента спросят с нас. Ставка ЦБ. Никель бывает, гробы бывают…

Вначале этот живой сломанный граммофон пугал Вандермана до ледяного ужаса, сковывающего все внутренности. Бежать нельзя, приходилось слушать, и сознание Артура, цепляясь за логику и надежду, пыталось найти смысл фразы. Но фраза-уроборос не стремилась к осмысленности, она выполняла функцию самоповтора. Затем мозг привык к безумию ближнего, слова превратились в белый шум, будто смолкли.

И только после этого Артур Вандерман осознал, что ничего этого нет, всё сон, и он просыпается, он покидает дурную бесконечность сновидения.

Проступила знакомая обстановка военного госпиталя. Он попадал в него не раз. Вот и сейчас после контузии и потери сознания Артур, наконец, очнулся и увидел перед собой врача, который сосредоточенно и тревожно всматривался в его лицо.

— Что-то случилось? — спросил он работника госпиталя.

— Теперь ничего. Всё плохое позади. Вы потеряли много крови. Думали, что не очнетесь.

— Но теперь-то всё хорошо, — сказал уверенно Артур.

Врач с сомнением продолжал смотреть на него.

— Что-нибудь случилось? Что-то со мной не так?

— Нет, с вами всё так. Но до меня дошли слухи… — Он осмотрелся по сторонам, ища окончание неприятной беседы среди больничных кроватей. — Стоит ли доверять им, вот в чем вопрос. Я склонен думать, это последнее сражение. Было.

— Не понял.

— Последний бой. Дальше…

— Пенсия?

— Да, военная пенсия. Я не хотел вам говорить, но затем решил, что толку, если не сейчас, то потом узнаете… Короче…

— Но как вы…

— Узнал? Очень просто. Я вхожу в приемную комиссию. Она назначена на завтра.

— Но у меня-то руки-ноги целы.

— Дело не в количестве полученных ранений за всё время, а в возрасте.

— Мне нет сорока.

— Что я вам могу сказать… Решение не принято, но будьте готовы. Слухи, как я уже сказал.

— Не могли бы вы повлиять на членов комиссии?

— В ваших устах это звучит неубедительно.

— Почему?

— Не знаю. Многие хотят на пенсию. Они уступают место молодым. Я понимаю, карьера вас не интересует, если изучать послужные списки. Как говорится, не служебное рвение, а долг. Артур, доживем до завтра, там и увидим. Согласны?

Артур кивнул.

Врач покинул палату.

Странная необъяснимая тоска охватила Вандермана. Комиссия не пугала, плевать он на нее хотел. Что они могут решить? Да что они вообще могут понимать в жизни? Это всего-то навсего штатские люди, не нюхавшие пороху. Свои звездочки они получили за выслугу лет. Возможно, участвовали в военных операциях пару раз в далекой молодости, но, по сути, комиссия — такие же чиновники, лишь надевшие зеленую форму. Военный — тот, кто воюет. Подобное происходит и с военной приемкой, базирующейся где-то в мегаполисе — те еще бюрократы.

Никакие они не бойцы, сделал вывод Вандерман.

Короткие и бодрые фразы отрезвили Артура. Они были просты и ясны, но не смогли отогнать странную и необъяснимую тоску, и его бесила эта необъяснимость. Нечто бередило душу и одновременно пряталось. Не имелось возможности приколоть словесной булавкой ощущение. Артур помнил, некоторые философы говорили, что мир дан человеку в ощущениях, и каждое ощущение требует вербального обрамления. Только после этого предмет, явление и прочее начинают существовать в мире. Пока нет слова для какой-то частицы объективного мира, нет и этой частицы. Следовательно, нерасшифрованная тоска Вандермана живет в области небытия или инобытия. И Артур не заметил, как в своих рассуждениях свернул и обнаружил в памяти высоколобое и пространное определение мироздания. Оно — есть языковые модели человеческих сознаний?

На следующее день он забыл о тревоге. Следующий день был посвящен медицинской комиссии и прочим недоразумениям, как Артур назвал их про себя. Ясно по поведению врачей, они всё решили насчет рядового Вандермана, поэтому толстые папки с множеством белоснежных листов просматривали рассеяно и лениво, ибо важно соблюсти формальности. Тот врач, что сообщил новость о пенсии, не утруждал себя: перед ним лежало раскрытое дело солдата, но он не глядел на страницы, взгляд его уходил поверх документа. Кажется, врач изучал начищенные до блеска ботинки Артура.

Наконец тягостное молчание закончилось, наступила пора прекратить этот цирк и глава комиссии, сидевший в середине стола, медленно произнес:

— Артур Вандерман, мы рассмотрели ваше дело и пришли к выводу, что вы славно послужили городу и достойны лучшей жизни. Вы надежный и благородный член нашего общества, а именно таких мы хотим сохранить, поскольку ваша память и память многих подобных вам есть бесценный дар, есть учебник жизни для будущих поколений. Поэтому нами было принято решение об отправки вас на заслуженный отдых, но, помня ваши заслуги перед гражданами, один из членов комиссии предложил оставить вас на службе. Кто он, мы не расскажем, так как соблюдаем врачебную этику и тайну информации. Естественно, его предложение не повлияло на конечный результат рассмотрения личного дела, но последнее сражение на самом деле будет для вас предпоследним, то есть вам назначается еще одна, на этот раз финальная, командировка в зону боевых действий. Наше решение озвучено и обжалованию не подлежит. Вы свободны. У вас есть, что сказать?

— Нет.

Слов действительно не было. Просить, умолять и жаловаться — детсад для слабых натур. Вандерман принял молча удар и начал думать о том, что же он будет дальше делать на пенсии. Он так привык воевать, он ничего не умеет, кроме этой работы: держать оружие в руках и защищать город, что расположен на другом берегу реки.

Что будет потом?

Без дела он не останется. Конечно, найдет работу. Охранником? Можно охранять военные склады. Там наверняка найдутся ребята бывшие солдаты, будет хоть с кем поговорить. Глодало Артура чувство ненужности, что его выбросили, как отработанный материал, но голос логики побеждал нехорошие мысли. Он спросил его: представь, что ты, пройдя кучу сражений, останешься в живых, даже не потеряешь ни рук, ни ног, труднее тебе будет перейти на мирные рельсы?

Конечно, труднее, согласился сам с собой Артур. Рано или поздно ты, генерал иль рядовой, неважно, станешь стариком.

Рано или поздно…

Поздно или рано…

Когда-нибудь благородное дело закончится, когда-нибудь ты скажешь себе: остановись.

Так думал Артур, сидя перед барной стойкой.

— Что скис, рядовой? — спросил подсевший незнакомец.

— Откуда узнали?

— Все мы в штатском, но выправку не спрячешь.

Вандерман внимательней рассмотрел собеседника. Он был прав. Рыбак рыбака видит из далека, а в данном случае военный военного.

— Офицер? — предположил Артур.

— Так точно, рядовой…

— Вандерман.

— Сержант Бэрри. Майкл Бэрри.

— Артур.

— Так в чем причина?

— Пенсия.

— Почетно, но…

— Есть неприятный осадок.

— Последнее сражение?

— Да. Завтра.

— За него.

Офицер и рядовой звякнули стаканами и еще налили.

— Они не совсем понимают ситуации, — начал сержант Бэрри. — И я даже не о том, что ты после этих медкомиссий стоишь оплеванным. Обиды нет. Нисколько. Они не понимают, что у каждого человек имеется, если так можно сказать, предназначение.

— Не слишком ли пафосное выражение, товарищ сержант?

— Ну, да… Ну, да… — Бэрри подмигнул Артуру. — Все соблюдают субординацию, а мы не будем. Я старше вас по званию, но к черту всё. Они не понимают, что… — Он задумался на секунду. — Пусть не предназначение, пусть долженствование, пусть дар, склонность, наконец. Не каждый человек универсален. Думаю, нет универсалов, а есть внутреннее ощущение собственной унификации. Каждый ощущает внутри себя социальную специальность, самое легкое направление, по которому он может двигаться, и эта легкость не в силу простоты, несложности занятия, а в силу того, что человек чувствует собственную одаренность на этом пути. Оттого-то и легко. Да. Социальная унификация. — Сержант пригубил из стакана. — Кто-то рожден инженером, кто-то филологом. Я не хочу касаться полезности или бесполезности той или иной профессии. Любая профессия бесполезна, если не исполняется на совесть. Так и мы с вами, мы военные, наша работа защищать этот чертов город чего бы нам этого не стоило. Эти… — Бэрри кивнул на посетителей. — Могут думать о нас всякое, но сами-то они тоже выполняют свою роль в городе. Пусть будет каждый на своем месте.

— За это стоит еще раз… — Звон стаканов. — Вы правы, товарищ сержант.

— Или не прав?

— Отчего же?

Артур решил, что офицер проверяет его. Даже мелькнула дикая мысль: Майкла Бэрри подослали проверить рядового Вандермана на лояльность, но мысль действительно дикая, глупая и неуместная, ибо подстава вскрывается на раз. Будь ты глуп как пробка, будь ты непроходимым тупицей, все равно заметишь неестественность в речах офицера.

— Порой есть сомнения. Они возникают. — Слова Майкла Бэрри отяжелели, а мысли стали безвольными, как сдувшиеся воздушные шарики. — Всё ж… думаешь: а вдруг? Вдруг этот полигон за городом есть поле нашей деятельности, которую… Которая никому не нужна?

— Не соглашусь с вами. Мы нужны городу.

— Верно, рядовой, нужны. Но в качестве кого?

— В качестве защитников. Сами же говорили об унификации. — Артур прислушался к себе и ясно увидел, что офицер быстро опьянел, поэтому и несет ересь.

— Защитники. — Бэрри осушил стакан и тяжело и неуверенно опустил его на стойку. — Защитники.

Артур понял, что сержант перед беседой неплохо так приложился. Видимо, держался до последнего, но, как говорят, есть красная линия, которую не следует пересекать, а раз пересек, то не жалуйся на утреннее похмелье.

— Защитники! — крикнул в пустоту Бэрри. — Черт бы побрал этот дьявольский город, который надо зачем-то защищать до последнего солдата!

Артур удивился. Эта тирада не походила на речь очень пьяного человека. Сильно опьяневший обычно говорит короткими невнятными словами, будто песок на губах пережевывает, а сержант Бэрри произнес проклятие, четко артикулируя звуки.

— Кажется, вам стоит проветриться, — тихо и отчетливо сказал бармен.

— Кажется? — удивленно спросил офицер. — А если без… вот всего… этого… самого…

— Пойдемте, товарищ сержант, — попросил Артур, положив руку на плечо собеседника.

Бэрри посмотрел на Вандермана остекленевшими глазами, перевел взгляд на кисть, мирно лежащую на его плече, увидел на запястье круглый циферблат часов и вымолвил:

— Ты прав, рядовой. Сколько на твоих? Ах, черт, неважно. Пошли домой. Завтра у меня тяжелый день.

Они вышли на улицу.

— Потом всё, потом, — забубнил сержант себе под нос, одновременно развязано и тяжело шагая. — Завтра у тебя важный день, рядовой, но обязательно встретимся и поговорим. Потом. Обязательно. Очень скоро встретимся. Обещаю. У тебя впереди много чего.

Артур проводил до дома офицера, и только затем вернулся в свою квартиру. Снял, не включая света, обувь, прошел в спальню и в одежде лег на кровать. Сон, точно стотонный пресс, придавил Артура.

Ему показалось, что прошло мгновение.

Он вновь услышал знакомые слова:

— Ставка ЦБ. Никель бывает, гробы бывают. Что еще?

— Прогулка окончена! По местам!

Заключенных распределили по камерам, однако мучения Вандермана не закончились. Его опять повели на допрос. Допрашивал тот же человек.

— Садитесь, садитесь. Я вижу, что вы мне не рады? — сказал человек, указав взглядом на стол.

— Кажется, мы всё выяснили? — спросил Артур, опустившись на сидение.

— Да, закончили.

Человек напротив, положив руки на стол, сомкнул пальцы в замок.

— Вы блокнот забыли? — удивился Артур.

— Он у меня во внутреннем кармане. Считаю, мистер Вандерман, блокнот бесполезен. Мне ясна ваша позиция. Теперь осталось ее изменить.

— Зачем?

— Вы так и не объяснили мне…

— Ну да, бессмысленность войн.

— Верно. Вам я уже говорил о том, что если взять все вооруженные конфликты за всю мировую историю и разделить на количество лет прожитых цивилизацией людей, то получим цифру три. То есть, три конфликта каждый год. Другими словами, на земном шаре не было ни одного мирного года.

— К чему вы клоните? И причем здесь я?

— Вы здесь при том, что ваш личный выбор: брать оружие в руки, или не брать. Это, во-первых. Во-вторых, вам не кажется это ненормальным? Три войны каждый год?

— Я об этом даже не думал.

— Не думали.

Собеседник замолчал и опустил глаза на столешницу, затем, сосредоточенно посмотрев на Артура, спросил:

— Не думали? Во всем виноват ваш сон.

— Что?

— Сон разума, порождающий чудовищ. Человечество так долго спит, оно сумело так много разнообразных монстров и уродов создать. Если бы можно одним взмахом волшебной палочки разбудить всех людей одновременно, то я бы взмахнул этой палочкой. К сожалению, мы не в сказке, поэтому сон продолжается.

— Я не понимаю, к чему вы клоните? Вы пришли поболтать? У вас много времени?

— Времени? Когда бог создал время, он создал его достаточно. Приношу извинения за всю эту лирику. На самом деле вот почему я здесь. — Он сделал паузу и показал Артуру ладони. — Я пришел к вам с открытыми ладонями, то есть рассчитываю на откровенный и продолжительный диалог. Хочу задать вопрос: вы знаете определение сверхцивилизации?

— Не понимаю.

— Не понимаете вопроса?

— Нет, что спрашиваете понятно, но как определение сверхцивилизации связано с бесконечностью войн.

— Напрямую связано.

— Сверхцивилизация — это пришельцы, которые посещали Землю? НЛО?

— НЛО — всего лишь неопознанный летающий объект. Он может быть и земного происхождения. Пришельцы, как вы их называете, это не сверхцивилизация. Это остатки погибших инопланетных цивилизаций. Существа, потерявшие собственный путь во вселенной. Космические кочевники.

— Я понял. Сверхцивилизация — это такая цивилизация, которая сумела победить…

— Проклятие войны, — закончил фразу собеседник, улыбнувшись. — Красный всадник апокалипсиса. Или рыжий. Или огненный. В ваших священных текстах упоминаются и другие великие фильтры для разумных цивилизаций. Белый фильтр — массовые заболевания, эпидемии. Черный фильтр — проблема продовольствия и материального благополучия. Наконец, бледный фильтр — смерть. Последний фильтр, кажется, никому не удалось преодолеть. Поэтому сверхцивилизация есть некая утопическая гипотеза об ином разуме, сумевшем преодолеть самый жесткий фильтр.

— А если все-таки такая сверхцивилизация существует? Которая прошла все четыре фильтра? Она ведь стала бессмертной?

— Вряд ли с биологической точки зрения. Хотя, возможно. Скорее всего, внеисторическое бессмертие. Если говорить коротко, сверхцивилизация — это биологически активные существа и сущности, обладающие разумом и сумевшие разработать из предметов объективного мира инструмент, который позволил им войти в бесконечную гармонию с окружающей средой. Поэтому мы никого и не слышим. Одни погибли, размолотые копытами коней апокалипсиса, а другие превратились в интровертов, в сверхцивилизации, и контакт находится вне поля их онтологических интересов.

Артур проснулся. Он заметил только убегающий хвост сновидения, как некий длинный клок бумаги, на котором написаны тюремные диалоги о тщетности войн и невозможности стать сверхцивилизацией.

В следующую минуту, когда он завтракал, сон окончательно улетучился, оставив неясный след. Так остается след человеческой ступни на снегу, а снег продолжает идти, запорашивая живое присутствие. И, выйдя из дома, Артур забыл о сновидении.

Его ждал последний бой.

Он вновь видел перед собой танки. Всё шло как обычно. Видимо, Артур оказался один в окопе. Перебегая с одной позиции на другую, Вандерман никого не встретил. Не было даже трупов. Однако нынешнее наступление выглядело куда более чем просто вялым, хоть и появились в обзоре те же три танка.

Две машины он подбил. Последняя беспомощно остановилась — разорвало траки. Из нее вылез человек. Артур отложил гранатомет, вынул из кобуры пистолет и подкрался к врагу. Тот не собирался сбегать или отстреливаться. Он сидел на земле, опираясь спиной о танк.

— Руки вверх! — крикнул Вандерман, наставляя оружие.

— Да хватит уже, рядовой, всё кончено! — Танкист поднял руки. — Я не вооружен. Давай поговорим. Самое время.

Артур похолодел и, не веря собственным ушам, спросил:

— Это вы, товарищ сержант?

— Да, я. Майкл Бэрри.

— Вы захватили танк?

Артур продолжал держать на мушке танкиста.

— То есть как, захватил? Артур, ты еще ничего не понял? Я и есть враг, точнее, не враг, а такой же житель города, как и ты, только воюю на другой стороне.

— Ты шпион?

— О боже.

Сержант подобрал под себя ноги, садясь по-турецки и, обхватив голову руками, застонал:

— Вот черт, голова. Отличное попадание, рядовой.

— Я…

— Да убери ты эту пушку и садись рядом со мной!

— Я должен вас обыскать.

— Да твою ж мать… — Майкл встал спиной к Артуру и положил руки на броню танка. — Давай, только быстро.

Артур произвел обыск. Ни огнестрельного, ни холодного оружия при сержанте не оказалось.

— Теперь-то можно?

— Развернись. — Танкист развернулся. — Кто ты?

— Сержант Майкл Бэрри. Здесь происходит не война.

— О чем ты, сержант?

— Если коротко, мы воюем сами с собой.

— Ты себя слышишь, сержант? Ты бредешь.

— Я не брежу. В городе остались люди, склонные к насилию. Именно для них правительство придумало полигон, где они могут выпустить пар. Полигон — общее названия для разных полей сражения.

— Зачем ты врешь? Не проще ли было убить меня на полигоне, или в каком-то другом месте?

— Где?

— В городе.

— Началось бы следствие, а на поле сражения ты оказался везунчиком.

— Но ведь и на полигоне, как ты говоришь…

— Цель полигона не в убийстве, а в избавлении от негативной энергии, которая в тебе и во мне.

— Чертов эксперимент!

— Именно!

— Но я тебе всё равно не верю. Ты просто шпион.

— Убери пушку, Вандерман! Убери, слышишь?!

Артур нажал на спусковой крючок. Выстрел. Сержант сполз с брони и уткнулся лицом в землю. В следующее мгновение кто-то напал на Артура со спины. Артур попытался крикнуть, но рот и нос закрыли платком. Пахнуло сладковато-ядовитым трупным духом.

Сквозь угасающее сознание Вандерман расслышал диалог.

— Я надеялся до конца, что Артура можно исправить.

— Хватит оправдываться, сержант. Своим гуманизмом вы поставили под угрозу существование проекта.

— Пришлось импровизировать.

— Из-за вас я даже транквилизаторного пистолета не взял.

— Даже не верится. Ни сверхцивилизации, ни бессмысленность войны его не убедили.

— Направленный сон не на всех действует.

— Жаль.

— Думайте о будущем рапорте, сержант. Думайте о том, как объясните свои действия вышестоящему руководству.