Свидетель

Свидетели иллюзий (сборник рассказов)

Широкоугольная перспектива искажала пропорции помещения, отчего оно казалось аномально вытянутым слева направо, а потолок низким.

В комнате нет мебели, окон, а стены покрыты мягким материалом. Такое помещение могло находиться только в психиатрической больнице. Помещение для особо буйных пациентов. Дверь — тоже белая — распахнулась, и на пороге показался вполне нормальный человек — офисный клерк: черные брюки и белая рубашка аккуратно сидели на нем и были тщательно выглажены. Лицо вошедшего спокойно. В правой руке он сжимал бейсбольную биту.

Сделав шаг, незнакомец остановился и, не наклоняясь, медленно снял ботинки, упираясь по очереди носками в пятки. Поставил ботинки в сторону. Отполированная обувь недвусмысленно блеснула материальным благополучием, за которым на самом деле маскировалось желание быть кем-то, но не желание быть самими собой, а еще довеском обозначался социальный статус и инаковость. Странное сочетание двух взаимно уничтожающихся модусов поведения («статусность» и «инаковость») пришедшего не смущала. Не смущала, видимо, не только его, но и подобных ему. Не могли сидеть, казалось, в одной голове заботливые мысли о социальном благополучии и безоглядный бунт против общепринятого, но мысли, как две половины мозга, заключили пакт о ненападении и стали дополнять друг друга.

Из-под брюк незнакомца выглянули белоснежные носки. Когда клерк мягко начал ступать по полу, как ступает осторожно судьба с мыска на каблук, стало заметно, что пол покрыт белым плотным ворсом. Вошедший человек крался словно кошка, слегка покачивая бейсбольной битой, как кошачьим хвостом. До камеры осталось два метра. Клерк остановился, приставил спортивное орудие к стене, засучил рукава выше локтя и машинально пригладил короткие волосы. Несколько секунд он всматривался в объектив. Теперь зрители смогли рассмотреть лицо офисного планктона: молодое, ухоженное и спокойно-сосредоточенное. Имелись легкие морщинки во внешних уголках глаз — человек часто щурился на работе в монитор компьютера.

Лицо незнакомца продолжало оставаться бесстрастным. Ни одна мысль не пробежала по нему, ибо процесс мышления происходил в таких глубинах сознания, что ментальная рябь не могла достигнуть кожного покрова.

Человек выдохнул, неожиданно сделал несколько приседаний, стараясь широко расставлять ноги, затем размял руки, сжав кисти в кулаки: развел в стороны, соединил их на груди, поднял вверх, опустил на плечи.

Клерк взял биту в обе руки, точно двуручный меч, и встал в стойку, будто собирался ударить по летящему мячу. Плавный замах — и офисный работник застыл. Прищурился. Лицо исказилось гневом. Рот изрыгнул ругательство. Прыжок к камере, и удар опустился то ли на камеру, то ли на стойку, на которой стояла съемочная аппаратура. Однако аппаратура не упала, только дрожь по экрану — и электронный глаз продолжил смотреть на клерка. Кадр покачивался некоторое время подобно маятнику туда-сюда, совершая одновременно движения вверх-вниз и по горизонтали, значит, аппаратура была защищена и встроена в амортизирующую конструкцию.

Незнакомец, не давая успокоиться камере, переложил биту в правую руку, но подумав, перекинул ее в левую и молча нанес очередной удар. Пробежала помеха — белый шум, — но картинка восстановилась. Бита оказалась в правое руке, и последовал более сильный удар, после которого объектив стал снимать потолок.

— Упал, старый козел?! — крикнул работник офиса. — Мы еще с тобой, сука, не договорили! Сейчас я тебя подниму… Не хочешь? Ну, тогда иди петухом в курятнике работай. Тебе здесь не место!

Дрожь изображения. В кадр вновь попал клерк. На этот раз его взгляд выражал неподдельную ненависть, а зритель понял, что камера закреплена в манекене. Манекен был чучелом начальника, и, чтобы снять внутреннее напряжение, манекен установили в специальной комнате отдыха. Непонятно было, зачем устанавливать камеру, тем более в чучело, технически это рискованно, так как камеру могли заметить, а если и не заметить, то повредить. Возможно, таким способом восстанавливалась социальная справедливость, и приводились в равновесия демократические принцы равенства. Все равны, а, следовательно, начальник должен знать, кто из подчиненных больше его ненавидит. Правда, здесь срабатывала так называемая профессиональная деформация: люди, которые дольше проработали в офисе, больше всех избивали суррогатное руководство не в силу того, что они его ненавидели, а потому, что начальник был воплощением задолбавшей всех системы. Либо все-таки это частная инициатива, а не корпоративная установка, и глава офиса по недомыслию захотел таким способом вычислить нелояльных сотрудников и подрезать бухгалтерию.

Довольно атавистично, решили зрители. Таким сейчас никто не пользуется. В офисах не стоят чучела начальства, поскольку существует множество способов выпустить пар и сгладить усталость от профессии, да и офисы теперь перенесены в квартиры и идет дистанционная работа.

Пока клерк издевался над манекеном, зрители с удивлением и растерянностью наблюдали за сценой.

Работник завершил экзекуцию и покинул комнату отдыха. Кадр застыл, имитируя остановку киноаппарата. Белый прямоугольник комнаты чуть отдалился, и стало видно, что это кадр в кадре, то есть это оказался короткометражный фильм о том, как два человека просматривали запись с камеры наблюдения, установленной в манекене. Люди сидели в кожаных креслах с высокими спинками. Одно кресло бледно-зеленого цвета, другое — неопределенного красного. Видимо сидения были старые и потертые.

— Это первые записи, которые нам удалось спасти. Вы знаете, что в том офисе случилось?

— Пожар.

— Точнее поджег. Но перейдем к следующему материалу. Скажу сразу, что подозреваемый не посещал комнаты с манекеном.

— Скорей уж не подозреваемый, а…

— Формально следствие еще не кончилось, и правильнее придерживаться этой терминологии. Прошу внимание на экран.

На секунду белая комната погасла, будто свет выключили в ней, и вновь появилось тоже помещение. На этот раз вошла девушка (из офисных работников) с битой. На ней был тот же характерный костюм, по которому безошибочно определялось ее социальное положение и материальные устремления. Не смотря на то, что люди оказались разными, как по возрасту, так и полу, сознание зрителей невольно соскальзывало в мысленную ловушку, совмещающую две видеозаписи; и два человека становились клонами друг друга.

Случилось тоже представление. Девушка, впав в гнев, наносила битой удары по манекену начальника, ругалась, тяжело дышала и, наконец, выбившись из сил, покинула комнату отдыха.

Кадр застыл.

— Таких записей сохранилось много, — произнес человек в кресле, когда ролик закончился. — И как вы думаете, кого нет на записях с манекена?

— Его. Вы же говорили.

— Точно.

— Но почему? Психологическая разрядка нужна, и намеренно избегать терапии опасно для него и окружающих. Я бы сказал, здесь кроется нечто садомазохистское.

— Тут потребуется помощь психолога, если не психиатра. Нужно создать психологический портрет подозреваемого. Возможно, патология так укоренилась в его сознании, что появление комнаты отдыха наоборот толкнуло на преступление, а не уберегло от непоправимого шага.

— Слишком сложно. Меня тревожит мысль, что в ваших рассуждениях кроется ошибка.

— Не спорю. А теперь перейдем к последнему эпизоду инцидента. Сейчас вы увидите кабинет начальника. Съемка в день совершения преступления.

Кадр погас и, спустя несколько секунд, появился другой.

Кабинет начальника.

Начальник сидел за столом.

Обстановка кабинета выглядела странной из-за несуразной мебели. Можно было на паузе хоть час всматриваться в нее, но так и не понять, зачем эти все предметы интерьера. Они словно свалены грудой в единое пространство, и даже их аккуратная и выверенная расстановка не спасает убожества.

Стол для совещаний с массивной столешницей, но на тонких металлических ножках, и еще один стол — стол руководителя, за которым сидел начальник. Столешница также массивна, но тумбы ящиков слева и справа напоминают гусеничные траки навсегда остановившегося танка. Там, где должна быть башня — пресс-папье с квадратным стаканом для канцелярских принадлежностей. Стулья, окружающие стол для совещаний черные и теряются в интерьере. Они похожи на длинноногих высушенных насекомых, место которых в энтомологической коллекции за стеклом. Ковер на полу вовсе не нужен. Его цветастый узор больше подходит для восточного базара, где он гармонично сочетался бы с атмосферой загадочности азиатских стран. Наконец, убивала интерьер люстра, выглядящая как уродливый хрустальный паук, висящий на стальной паутине.

Единственное мягкое кресло, кроме кресла начальника, располагалось перед столом руководителя. В это кресло садились гости, погружаясь в мягкую и бесшумную экокожу, которая оказывалась при ближайшем рассмотрении серым дерматином. Гостевое сидение стояло на коротких раскоряченных ножках, еле выглядывающих из-под обивки, как кости из-под жировых складок. Удобные подлокотники в виде валиков и чересчур высокая спинка принимали человека в свои равнодушные объятия. Гость оказывался ниже. Начальник говорил всегда сверху.

Однако вошедший не собирался садиться. Он торопился. Камера показала его со спины. Затем было переключение на другую камеру. Она снимала сверху и чуть сбоку. Пришедший клерк сжимал в правой руке биту.

— Вы ошиблись, — спокойно произнес начальник.

— Возможно, а может и не ошибся.

— Чего вы хотите?

— Да собственно ничего.

— Тогда…

Руководитель не договорил. Клерк стремительно шагнул к столу и нанес удар битой по голове начальника. Начальник сполз на пол, оказавшись в пространстве между столом и окном. Клерк перепрыгнул стол, без усилий скользнув по столешнице и сшибая канцелярию, будто проделывал этот трюк неоднократно, затем слез на пол и спокойно начал наносить удары по лежащему начальнику. Тот не произнес ни звука, видимо первый удар по голове лишил сознания.

Клерк перестал избивать руководителя, распрямился, открыл окно и шагнул в него вместе с битой.

Экран погас.

Остались только два человека сидящих в креслах на черном фоне. Молчание длилось около минуты, но пауза, казалось, затянулась слишком и первая фраза прозвучала подобно звуку упавшей капле среди давящей тишины.

— Ну, надо же. Он выжил?

— Нет. Пятый этаж. Мгновенная смерть.

— А руководитель?

— В коме.

— Кстати, как я понял, он… Язык не поворачивается назвать его преступником. Короче, клерк, как я понял, не посещал-таки комнаты отдыха?

— Верно.

— Вы точно всё проверили. Мне просто не верится, что…

— Об этом я говорил не раз и не два, и могу повторить сотни раз.

— Нет, я не забыл. Всего лишь уточнение. Я еще нахожусь в ступоре от простоты преступления. Но почему он не посетил манекена? Что говорит на это психиатр? Какие есть соображения?

— Клерк жил один. Ни семьи, ни родственников. Предполагается, это и сыграло пагубную роль.

— Сомнительно, но…

— Я бы мог сказать в этом случае: так сошлись звезды или так легли карты, что отчасти будет верным, но мои слова только обобщение инцидента. Кстати, в этом виновата отчасти и система.

— Система? Что вы имеете в виду?

— Рутинная работа убивает мозг. Хуже того, она лишает человека адекватного восприятия реальности.

— Но вы-то не пойдете против системы?

— Я-то? — Человек задумался. — Здесь всё законно. Я о системе. Все говорят о коррупции. Коррупция, коррупция, коррупция… Подразумевают казнокрадство, взятки, кумовство и так далее, но забывают о бюрократии, как об одном из узаконенных видов коррупции. Например, я хочу поставить розетку питания двести двадцать вольт на свое рабочее место. Что я сделаю? Пойду куплю ее в магазине и договорюсь устно с начальником электроцеха, чтобы он выделил мне при возможности электрика, который и поставит розетку. А как происходит? Я пишу служебную записку на имя начальника электроцеха: прошу Вас обеспечить рабочее место такое-то отдела такого-то… Догадываетесь, что дальше происходит?

— Догадываюсь.

— Записка запускается в электронную систему общих заявок. Месяц она там маринуется. Наконец руководитель мне отписывает, что розеток у него нет.

— Но не из-за розетки всё это?

— Не думаю. Кроме того, цель бюрократической системы достигнуть своего идеала, выражающегося в формуле «работа ради работы». Своеобразный вариант, как говорили раньше, итальянской забастовки: создать бурную деятельность, но никуда не продвинуться.

— Кажется, здесь комплекс проблем, включая профессиональную деформацию.

— Именно.

— С этим надо разобраться.

— Пожалуй.