часть 2 глава 6

Рано утром 12 мая пять человек из группы Кецко выдвинулись в Хлистовице на разведку. План своих действий они активно продолжали обсуждать в пути, дружно умолкнув только напротив злополучной стоянки, где сорвалась памятная всем попытка захватить Велесова. Каждый из спутников Влада, глядя на проносящееся за окном пространство, заполненное автомобилями, вспоминал свое.

— Что-то мне ерунда какая-то видится, — первой прервала паузу Ольга. — Сегодня… кресты какие-то, венки, кладбище. Не к добру. Еще стоянка эта…

— Перестань, — отмахнулся Влад, — почему тогда я ничего такого не видел? Надумаешь себе всякой ерунды, и нам на психику давишь.

— Рыжик, — недовольно толкнула его сидение девушка, — не сравнивай нас, пожалуйста. Если мне что-то видится, то всегда к чему-то. Не забывай мою специальность. Не надо психовать, просто будьте повнимательнее на дороге.

— Не напрягай, Оль, — нервно завертелся Кецко, — мы же только в разведку. Осмотримся, попробуем войти в контакт, и домой — обдумывать дальнейшие действия…

Не зря в народе говорят: «Гладко было на бумаге, но забыли про овраги». Отдававшему распоряжения премьеру издали, конечно, лучше было видно, но прибывшей в Хлистовице группе пришлось порядком покататься вхолостую, прежде чем они нашли хоть кого-то, изъявившего желание пообщаться с приезжими.

«Мормоны какие-то, — злился Чернявский — штатный переводчик группы. — Я же ничего особенного не спрашиваю — простые, обыденные вещи! Шарахаются, как от прокаженного, зыркают поверх твоей головы, как будто снайпера боятся, ей богу. Ты им: «Здравствуйте…», а они мычат, как глухонемые, отворачиваются и уходят…»

— Виталя, — не выдержал его нытья Кецко, — думаешь, мы не видели этого в окна? Говори лучше, что по этой последней тетке? Вы долго болтали…

Чернявский облегченно вздохнул и ответил:

— Эта, слава богу, не глухонемая. Сказала, что не на той улице ищем. Нужно выехать обратно, на большую дорогу. Она ведет к местному костелу, по ней все туристы ездят. Этот храм — здешняя достопримечательность. У перекрестка будет указатель «Kostel sv. Ondřeje. Нужно свернуть в сторону храма, а метров через двести будет дом Брукнеров.

— Он там один? — не понял Влад.

Переводчик растерянно пожал плечами:

— Я ее спросил, — ответил он, — как его найти? Какой номер дома?

— А она? — кивая водителю, чтобы тот разворачивался, задумчиво поинтересовался Кецко.

— Сказала: «Там сегодня много машин и цветов, не промахнетесь».

— Что это значит? — озадачился Влад.

— Откуда я знаю, — вяло возмутился Чернявский, — поехали. Больше-то все равно информации нет.

Делать нечего, вернулись к въездной дороге и, как им и советовали, возле указателя свернули направо. Вдали, по левую руку, за зацветающими кустами сирени, одетые в строительные леса, на самом деле замаячили острые шпили старинного костела.

— Направление задано верно, — сокрушенно заметил сидящий впереди, а потому видевший больше других Влад. — А вот тебе и цветы, и кресты. Тормози, Саня, — бросил он водителю, — не подъезжай близко. Паркуйся где-то здесь, не доезжай до соседнего дома.

Через мгновение всем стали понятны эти распоряжения Кецко. Вся правая обочина впереди была плотно загружена автомобилями и одетыми в траурные одеяния людьми, ожидающими панихиды в окружающем их пестром озере похоронных венков и цветов.

— Ну вот, — горько выдохнула Ольга, — что ты теперь скажешь, рыжик? Что я тебе говорила?..

— Накаркала, — недовольно ответил руководитель группы, в который раз убедившийся в том, что дар Ольги на самом деле имеет место в отличие от того, во что играл он сам. — Надо бы поразведать. Виталя, — повернувшись, бросил переводчику, — как там твоя нога? Сходи еще разок? Ну, не морщи рыльце. Позвони в соседский дом — спроси, что тут случилось. Не ленись, давай. Ближе подъехать не можем, лучше не светиться.

Чернявский открыл дверь, но только он поставил ногу на обочину как, вот же закон подлости, весенний порыв ветра бросил металлическую сворку обратно и придавил ему многострадальную конечность ровно в том месте, где все еще сиял огромный синяк, оставшийся после памятной потасовки на автостоянке. Счастье, что тот худощавый не раздробил ему кость? Сцепив зубы и морщась от боли, он в сердцах сильно захлопнул дверь и похромал вперед.

Через несколько шагов слева, перед ним, перебежал дорогу за ползущей в сторону костела машиной какой-то молодой мужчина — спортивного телосложения, с бритой, лысой головой. Он не был похож на одного из тех, кто приехал сюда, чтобы отдать последний долг неизвестному умершему; шел быстро, вертел головой, словно искал кого-то. Двигались они попутно, поэтому хромому переводчику ничего не оставалось, как ковылять следом.

Справа, за забором, мелькнула чья-то голова. Чернявский обрадовался этому и уже собрался было перепрыгнуть придорожную канаву, но бритый опередил его и, перебираясь ближе к ограждению, обратился на плохом чешском к развевающемуся на ветру поверх штакетника хохолку светлых волос:

— Пан, па-ан! Йедну минуту. Řekněte mi, co se tu stalo? Hledáme dům pana Brucknera nebo jeho souseda pana Кlokana[1].

Виталию пришлось быстро ориентироваться и на ходу перевоплотиться в праздного зеваку, пришедшего посмотреть на чьи-то похороны. Тем временем за забором произошло какое-то движение и с той стороны бритому молодцу ответили тоже с явным акцентом:

— U pana Brücknera zemřel vnuk Radomír. Co máte s panem Кlokanem společného?[2]

Бритый, явно шокированный услышанным, вначале смутился, но быстро взял себя в руки и продолжил:

— Můžete mi říct, kde je pan Кlokan? Přijeli jsme z Ruska a chtěli bychom si popovídat s někým z «Boží panna».[3]

Над крашеным штакетником появилась худая, вихрастая голова и у Чернявского, вполоборота следившего за этим, вначале сперло дыхание, а затем невыносимо заныла ушибленная нога.

— Dům pana klokana je před vámi, ale Poslechněte si mou radu: pan Ctibor klokan nám přísně zakazuje-jeho pracovníkům-komunikovat s cizími lidmi. Jsem jeho zahradník. Mohu jen říci, že všechny své kauzy pan Ktibor vede přes své svěřence a je velmi obtížné se k němu dostat. Je v tomto domě velmi zřídka, je zde jen jeho hosté. Raději hledejte jiné kontakty, pane. Tady nemáte co hledat.[4].

Бритый поблагодарил садовника за предоставленную информацию и, едва не столкнувшись с Виталием, поспешил на другую сторону улицы, где его ждали в Ауди с затемненными стеклами.

Чернявский, стараясь не вызывать подозрений, проследил за ним, затем какое-то время постоял у крайних авто, после чего медленно развернулся и, выражая на лице разочарование, стараясь не смотреть в сторону забора, побрел к своим.

Никто из них не мог подозревать того, какой вулкан эмоций скрывала в себе его спокойная, размеренная походка. Да, отмечалось некое странное болезненное выражение на лице, но это легко было списать на ощущения в ушибленной ноге. Первые звуки, а именно шумный выдох и глухой стон все присутствующие приписали именно к врожденному актерству Чернявского. Чего греха таить, за Виталием водилось такое — подороже продать свои страдания, переживания или действия. Сегодня все было иначе: когда он, после долгого выдоха, снова набрал в себя воздух, чуткое ухо окружающих уловило во всем этом что-то новое, неизвестное:

— Это какой-то пи… ец! — повторно, но уже с яркой артикуляцией выдохнул переводчик. — Так не бывает.

Влад, на секунду шокированный тем, что услышал от Чернявского нечто подобное, неуверенно повернулся:

— Ты что, Виталик? — часто моргая в стеклах очков, изумился он. — Напросился за стол на поминках?

— Сосед, — все еще не находя в себе сил справиться с эмоциями, коротко ответил переводчик.

— Та-ак, — моментально сгруппировался Кецко, — ты видел соседа?

— Садовника.

— И что? — окинув взглядом всю свою команду, от лица всех стал торопить Влад. — Что садовник?

Чернявский тут же собрался и за пару минут красочно и точно описал все что видел и слышал у забора некого Клокана. В машине повисла тишина. Все сидящие в ней боялись даже шевелиться, дабы снова не спугнуть капризную птицу-удачу. Первой, как это случалось чаще всего, нарушила молчание Ольга:

— Давайте уточним, — осторожно начала она, — что мы имеем на выходе… Здесь живет некий Ктибор Клокан, который, в этом можно быть уверенными, имеет непосредственное отношение к одной из групп, разыскиваемых нами. Его дворник…

— Садовник, — уточнил Чернявский.

— Хорошо, садовник, — продолжила Ольга, — его садовник — этот тот парень, что в одиночку отбил у нас на стоянке Велесова. Виталя в этом не сомневается, ведь так?

Переводчик уверенно кивнул в ответ.

— Хорошо, — заключила Ольга, — и это, ребята, большой шаг вперед. Раньше у нас подобного не наблюдалось. Теперь, далее: сегодня проходят похороны мальчика Радомира — внука некого Брукнера, как я поняла, имеющего отношение ко второй группе, которую мы ищем.

— Это только предположение, — заметил Кецко, — нельзя говорить наверняка.

— Пусть так, — задумчиво продолжала девушка, — но это след. Хоть что-то! Я так понимаю, что беспокоить этого Брукнера пока не надо, а вот Клокана…

Упоенный своей внезапной значимостью переводчик тут же возразил:

— Стоп! Садовник ясно сказал: «все свои дела пан Ктибор ведет через своих доверенных лиц и так просто попасть к нему очень сложно. Он в этом доме бывает крайне редко». Это говорит, что на самом деле есть какие-то каналы, по которым на них можно выйти. Потому Шеф и сказал: «вся Европа о них знает». Ну что? У кого-нибудь есть идеи, как нам выйти на этих доверенных лиц? Нет? Ну, тогда послушайте, что думаю я…

Четыре пары глаз вопросительно уставились на Чернявского, который в этот момент активно вертелся на месте, пытаясь что-то высмотреть позади их машины.

— О, — живо заметил он, — они еще стоят. Это те россияне, ну, с бритым. По ходу они знают больше нашего и тоже совещаются, раз еще не уехали. Вон та тонированная Ауди…

— Заводи! — резко скомандовал Влад и водитель, запустив двигатель, круто развернувшись, уже через минуту припарковался рядом с указанной машиной.

Трудно себе представить, откуда у Кецко вдруг нарисовалось столько бесшабашной отваги. Возможно, это случилось из-за того, что его здорово истощили все эти безрезультатные мотания по Чехии. Он вышел из машины, решительно подошел к Ауди и постучал в стекло. Изнутри нажали кнопку подъемника и в образовавшийся проем спросили по-чешски: «Co chcete?»[5]

Влад нагнулся к стеклу и ответил по-русски:

— И мы, и вы ищем одно и то же — выход на «Boží panna» или «Starý Vodič». Выходит мы — союзники. Предлагаю поделиться друг с другом своими наработками. Уверен, вместе мы справимся быстрее. Я — руководитель своей группы. Хотелось бы переговорить с тем, кто представляет вас. Обещаю — не пожалеете…

С другой стороны Ауди открылась дверь, и к Владу вышел солидный, упитанный человек, стриженный так же коротко, как и тот, что ходил к дому Клокана. Он смерил взглядом Кецко и нехотя, вальяжно, с ленивой хрипотцой произнес: «Ну, пойдем, прогуляемся»...

Утром 15 мая в гости к своим соседям вдруг пришел Карел Брукнер. Девана к девяти уехала в Прагу, нужно было завершить дела, связанные с продажей дома, и в особняке Клокана остались лишь мужчины, которые в это время начинали готовить завтрак. Их немало удивил столь ранний звонок с улицы. Системы видеонаблюдения в доме Клокана не было, пришлось Марадову одеться и выйти к калитке. Вернулся он с Брукнером, которого ни Велесов, ни Сорокин сразу не узнали. Нынешний образ писателя — согбенный, слабый старик с желтой, безкровной кожей, никак не соотносился с былым, энергичным и веселым человеком.

Ему предложили сесть, налили чаю и очень бережно, так чтобы не напоминать об утрате, попытались отвлечь простыми, бытовыми вопросами. Карел игнорировал большинство из них, но чай выпил с удовольствием и даже съел половину плетеной булочки с корицей. Беседа не складывалась. Казалось, что его раздражают вопросы соседей, но с чего-то же он пришел?

Видя, что Брукнер внутренне забаррикадировался, Велесов решил пойти от обратного — чтобы спровоцировать гостя на разговор, нужно не жалеть его, а быть жестким и поставить вопрос так, что пусть либо разговаривает и откроет соседям все то, что накопилось в его душе, либо пусть убирается восвояси и не портит людям утро.

— Карел, дружище, — отбросив всякую осторожность, начал он, — поверь, мы скорбим вместе с тобой, но посмотри на себя. За эти дни ты усох, как вобла. Желтый, нечесаный, немытый. Думаешь, твоим родным станет легче от того, что увидят тебя в таком состоянии?..

— Хе, родные…, — недовольно отозвался Брукнер, играя на дубовой столешнице пустой фарфоровой кружкой. — Знаешь, что сказал мне на прощание Войтех? О! Когда они садились в машину, он задержался, подошел ко мне… Я — наивный романтик, думал, что он хочет утешить меня, ведь и я так же как и все потерял близкого мне человека, внука! А он… Подошел и говорит: «Понимаю, тебе тоже плохо, но я даже прощаться с тобой не хочу. В голове вертится много чего. Ты всегда жил, как хотел, а мы молчали, как же, это же Брукнер — знаменитый писатель. Сейчас я не буду молчать …Сдохни здесь в своей чернокнижной Хлистовице — вот все, что я хочу тебе сказать. Мы все не хотим тебя не видеть, ни слышать»… Вот так попрощался со мной сынок.

— Круто, — вырвалось у Марадоны. — Ты-то тут при чем?

— Я был рядом с Радо. — Непонимающе пожал плечами старик и продолжил немного спутано. — Радик все рассказал мне — что делать после его ухода. Игор, — вдруг повернулся Карел к Велесову, — они ведь не хотели его сжигать! Я добился этого, я!..

Полиция, экспертиза. Врачи заключили — просто ночью остановилось сердце. Какая моя вина для родных? Другого Радо они не знают, никто не знает. Теперь моя жизнь будет такой. Но вот, я чуть не забыл, с чем пришел к вам. Радомир ушел, а я забыл спросить: что делать с Черным кубом?

— А с ним надо что-то делать? — удивился Велесов.

— Я хочу отдать его вам.

— Ну ты, Карел, даешь! — с трудом сдерживая эмоции, замотал головой Велесов. — Мы сегодня здесь, завтра — там, послезавтра еще где-то. Как его через границу перетащить? Это же ваше семейное сокровище — память о Радомире. Если бы он хотел отдать нам этот куб — сказал бы Деване. А так, …ушел — ни слова, ни полслова.

— Он не мог вам говорить, — опустил голову Карел, — вы разные.

— Само собой, — начал, было, Проводник, — но Брукнер перебил его:

— Вы разные не потому, что все люди разные. Перед тем, как все это случилось, мы с ним часто говорили. О многом, и о вас тоже. Есть вещи, которые я с трудом воспринимал тогда, не понимаю и сейчас, а есть...

Радо был сильно расстроен тому, чем сейчас стало его древнее ремесло. Для вас и других это, …как сказать — бизнес! А Водивый — это дар. Тебе он еще это прощал. По его словам ты воплотился только третий раз, молодой, потом все осознаешь и станешь относиться к этому иначе, а вот другие, ваши Хледаты и даже Девана…

Я вам расскажу: в Индии есть сиддхи[6] — люди, способные делать абсолютно чудесные вещи. Но все, кто изучал их культуру, были поражены тому, что они — безспорное порождение некой древней и могущественной культуры, совершенно не могут объяснить природу всего того, что они умеют. Это так же, как koník — кузнечик, понимаете? Нет? Ну как? Он рождается с совершенно чудесным умением прыгать в десятки раз выше и лучше, чем все другие, и ему в голову не приходит узнавать — отчего он так может, что тому причиной. Так и сиддхи, так и вы, Игор. Радо, это совершенно другое. Он, как и я — романтик, только он глубоко знающий романтик. Но, — Карел, наигравшись, отодвинул от себя кружку, — мы говорим не о том. Я не зря вспомнил о Черном кубе. Мне не стать Водивым, не родить больше детей, а те из моих родных, кто сейчас живут, после смерти Радо теперь на пушечный выстрел не приблизятся к этому делу.

Мои годы кончаются, Игор, я умру. Дом, скорее на всё, продадут. Кто-то купит и найдет куб. Отдадут на переплавку. Кто может знать, что случится в тех, других мирах, если это сделают? Там же Мортис!..

— Карел, — попытался что-то сказать Геня, но Велесов поднял руку и Сорокин осекся.

Наступила пауза, во время которой Игорь, успел признать правоту покойного малыша Радо. На самом деле, знаний современному Проводнику не хватало и сейчас очень не помешало бы присутствие хотя бы Светланы Васильевны.

— О, Карел, — вспомнив о Деване, оживился Велесов, — давай дождемся Свету. Может быть, она что-то сможет подсказать?

— А когда она приедет? — поинтересовался писатель.

Велесов, Геня и Марадов переглянулись. Никто из них не знал ответа на этот вопрос.

— Это …неизвестно, — признался Проводник, подвинул к старику тарелку и мрачно пошутил, — позавтракай с нами, а то, не дождешься еще.

Брукнер на удивление спокойно воспринял эту колкость, более того, согласившись немного поесть. Он подвинул тарелку к краю стола и сказал:

— Не нужно за это переживать, дождусь. Я теперь знаю, что будет держать меня в этом мире. А пока будем кушать… Скажите, вы слышали что-нибудь о проклятии девятой симфонии?

Подсаживающиеся к столу мужчины отрицательно замотали головами, и стали раскладывать еду.

— О, — с благодарностью принимая порцию завтрака, увлеченно продолжил Брукнер, — поверьте, это очень интересно.

Много столетий, начиная с Арнольда Шёнберга, и Густава Малера стало считаться, что любой композитор способен написать только девять полноценных симфоний. Некие непонятные обстоятельства всегда не позволяют им написать десятую. Но кто это смог, никогда не писал больше. Этот предрассудок на то далекое время не имел, как сказали бы сейчас, доказательство, он оставался бы буквами на бумаге, пока через несколько веков кто-то не прочел об этом и проанализировал. Выяснились совершенно страшные вещи. В списке пострадавших от этой теории — более двух десятков человек! В их числе сам Бетховен!

Люди погибали, умирали при странных обстоятельствах, но так и не могли завершить работу над своей десятой симфонией. Разумеется, — увлеченно причмокивал Карел, у которого вдруг стал просыпаться аппетит, — находились хитрецы, которые пытались обмануть судьбу. Хм, — ловя в тарелке вывалившийся из руки кусочек хлеба, изобразил писатель на своем лице что-то похожее на улыбку, — одного такого умника звали Брукнер — мой однофамилец. Представьте, он присвоил своей девятой симфонии номер ∅ — ноль. Ее и сейчас называют «нулевая симфония Брукнера», но! Ничерта у него не получилось. Насколько мне известно — он все равно ее не закончил.

Только не думайте, пожалуйста, что старик-чех сошел с ума, и плетет всякую бессвязную ерунду. Вскоре вы узнаете к чему вся эта история. Я продолжу? Ну, раз уж у нас появилось время…

Так вот: я узнал об этом случаем. Журналист спросил. История показалась мне очень занимательной, писатели любят такое. В те дни у меня долгое время был непробиваемый творческий кризис, и я пытался отвлечь себя, лишь бы не думать о том, что писать мне стало не о чем. Узнав эту информацию, я примерил всё на себя, и вдруг, какой-то бес подтолкнул меня в бок! У меня восемь больших романов! Целый день я занимался математикой и везде, если сводить все цифры строк, глав и частей к натуральным числам, вырисовывалась цифра девять!

Но…, опустим мои страдания. Скажу только, что когда мы с вами познакомились, я уже был твердо уверен в том, что и на меня действует это проклятие «Девятой симфонии». Всем известно, что любая творческая работа начинается с идеи, а ее у меня в голове на то время и в помине не было. Я жил, как говорят — старым жиром, потчуя на лаврах всего, что написал раньше. Потом мне открылась тайна Радо, и я стал чувствовать, что с романами не покончено…

Я уже долго работал с материалами, ожидая прихода идеи, и вот вчера меня вдруг осенило: «Я знаю, о чем будет мой новый, последний роман!» Вы понимаете меня? Ну же!.. Я напишу обо всем, что было с нами! Поменяю ваши имена, поменяю много и оставлю только суть. Это же может быть кому-то очень интересно! Люди ничего не знают о смерти…

Брукнер старался встретиться глазами с каждым, присутствующим за столом, но его белорусские друзья в этот момент недоуменно переглядывались и он, немного обескураженный тем, что его блестящая идея не получила должного отклика у соседей, откладывая в сторону вилку добавил:

— Мы же сейчас все равно будем ждать пани Радченю, так? Пан Игор, расскажи, с чего все началось?..

Девана приехала только в половине четвертого. За это время Брукнер выведал у Проводника и Следопытов все, что только они ему могли рассказать. Карел и не настаивал на большем, легко приняв тот факт, что существуют тайны, которые они не открывают даже друг другу. Ему не казалось это странным. Так уж устроено это ремесло — каждый знает и делает только то, что ему положено, стараясь без особой надобности не переступать границу ответственности товарища. Но того, что ему стало известно было вполне достаточно для будущей работы. Дальше, как говорится, это уже дело рук и фантазии писателя, а еще того благодатного ветра, что наконец-то наполнил его алчущие работы творческие паруса.

Девана казалась уставшей. Поздоровавшись с соседом, она, ничуть не остерегаясь его, сразу, от входа заявила:

— Хорошо, что все продали. И машина сегодня ушла. Ребята, нужно собраться. Что-то нехорошее шевелится вокруг. Да, забыла спросить: Клокан не приезжал? Нет? Странно. Звонил часа два назад, сказал — заедет. Что-то этот дядя опять мутит, ох мутит.

— Света, обед? — поинтересовался Марадона.

— Обед, — устало ответила она.

— Жди, я быстро разогрею, — засуетился Олег, попутно кивая на соседа, — у нас тут появились вопросы. Карел не знает, что делать с Черным кубом?

Девана нахмурилась. Было заметно, что ее голову сейчас занимали совершенно другие заботы. Она подошла к окну и выглянула за занавеску:

— Вначале Клокан, — многозначительно сказала она, — а потом, если будет время, подумаем и о кубе…

[1] (Чеш). Скажите на милость, что тут случилось? Мы ищем дом пана Брукнера или его соседа — пана Клокана.

[2] (Чеш). У пана Брукнера умер внук — Радомир. А что вы имеете к пану Клокану?

[3] (Чеш). А не подскажете — где дом пана Клокана? Мы приехали из России и хотели бы пообщаться с кем-то из «Boží panna».

[4] (Чеш). Дом пана Клокана перед вами, но послушайте моего совета: пан Ктибор Клокан строго запрещает нам — его работникам, общаться с незнакомцами. Я его садовник. Могу только сказать, что все свои дела пан Ктибор ведет через своих доверенных лиц и так просто попасть к нему очень сложно. Он в этом доме бывает крайне редко, здесь сейчас только его гости. Лучше ищите другие контакты, пан. Здесь вам нечего искать.

[5] (Чеш). Что вы хотите?

[6] Си́ддхи — термин в индуизме, буддизме и в учениях нью-эйдж, обозначающий сверхъестественные силы, возможности, развитые благодаря духовным практикам; способность творить чудеса. Обычно этот термин встречается в литературе по йоге и буддизму Ваджраяны. Учение об этих совершенствах излагается в «Ваю-пуране» и особенно в «Маркандея-пуране».