Cворн Турайсеген - Каракурт-цветок

Смуглые пальцы ловко переплетали полосы липовой коры.

Тагимасад хмурился и кусал губы. Своенравная Аргимпаса не хотела помогать своему любимцу. Кора упорно высвобождалась, не желая творить узор пророчества.

Весело трещал костёр, едва различимый ветерок шевелил чёрные, как смоль, локоны, трепал выбеленное полотно его накидки. Ночная тьма давно окутала вершины гор и опустилась на землю, обняла прохладой, заворожила тишиной. Лишь вдалеке белели, будто кости неведомого зверя, развалины древнего храма Матери-земли Апи. Никто не смел к ним приближаться, стражи — огромные многохвостые змеи с горящими, как тлеющие угли глазами, в любой миг могли убить чужака.

Огонь окрашивал золотом точёные ключицы и гордо развёрнутые плечи, рассыпался искрами на неутомимых руках. Тагимасад резко выдохнул, откинул назад упавшие на лицо волосы. Я увидел резкие скулы, высокий лоб и мрачное золото тонкого обруча. В глазах — блеск огня, но там же чёрными волнами плескалась затаённая боль. Пленник. Раб. Будет делать, что я скажу. Пойдёт туда, куда направлю. Склонит голову и не посмеет ослушаться.

Он заметил мой взгляд и сжал губы. А губы-то красивые, разве что нижняя перечёркнута коротким белым шрамом. Такие же шрамы оплетали тонкой сетью его левое плечо. И что странно — будто нарочно чьи-то божественные пальцы нарисовали их. С одной стороны глянешь — цветок, а с другой — как есть смертельный каракурт. Тагимасад говорил, что мать родила его с этой меткой. Только кто ж так постарался? Аргимпаса — богиня любви и красоты — не изуродует своего служителя, не станет его так наказывать. Таких, как он, и в нашем племени хватает. Только ни у одного из них нет такой дикой красоты: лица — и женского, и мужского сразу, рук — крепких и гибких; взгляда, полного ненависти и желания одновременно. Хоть и положено энарею носить женские одежды, чтобы шёлка скрывали до пят, и золотые украшения, красотой не уступающие царским, а не назвать Тагимасада изнеженной девкой.

Первый раз я увидел его в разгаре битвы: безоружным, израненным, с ярым презрением в глазах. Наши племена всегда воевали, а в этот раз мой друг едва не стал жертвой на алтаре Аресу. Поэтому и не ждал энарей пощады.

Возле босых ног Тагимасада лежал окровавленный нож — единственное оружие, и то выбитое из рук. Против моего акинака — детская игрушка. Среди звона стали, криков раненых, проклятий жрецов и дыма жертвенных костров он ждал смерти. В черноте глаз тонул свет, прорицатель пятился назад, разорванный шёлк лохмотьями свисал, обнажая тело. Ложная хрупкость и змеиное коварство — награда Аргимпасы. Служитель богини — прекрасной и сладкой, как любовь, мстительной и безжалостной как сама смерть.

Именно тогда и появилось это шальное желание. Взять. Сломать. Покорить. Видеть, как разгорается ненависть жарким пламенем, а потом становится пеплом и вспыхивает огненным фениксом страсть. И гнётся гибкое тело, как я хочу. И льнет и дрожит от сладости и боли.

Мой. Никому не отдам.

Тагимасад судорожно выдохнул, смуглые пальцы смяли липовое кружево. Огненный блик упал на массивный перстень-печать в виде головы грифона. Рубиновые глаза подмигнули.

— У меня ничего не выходит.

Голос — глухой, тихий, терпкий, как скифское вино. Ни следа сладости греческого или резкости персидского. Но кружит голову так, что не устоять.

— Может, не стоило идти сюда?

Я встал, прошёлся по сухой траве. Днём солнце будто жаждет испепелить землю, а ночью холод подкрадывается на мягких лапах. Остановился позади Тагимасада. Открытая шея, плечи, лопатки — напоенная золотом кожа. Схватить, притянуть к себе. Слизнуть соль с кожи, схватить за волосы, пропустить сквозь пальцы шелковистые пряди. Раньше они пахли мускусом, а теперь — солнцем и степью.

Тагимасад качнул головой.

— Ваш жрец указал на меня. Иной жертвы Апи не примёт.

Мать-земля стала жадной и ненасытной. Теперь её не устраивают простые пленники. Она хочет крови прорицателя.

Моего прорицателя. И мне же пришлось привести его сюда. Чтобы не сбежал.

— Стражи должны прийти за мной, — голос вином разливался в воздухе, терпко горчил на языке. — Но Аргимпаса молчит. Я не знаю, что делать.

Он обернулся. В глазах — нерешительность и… страх.

Никогда он не боялся. Ни смерти, ни моего меча, ни насмешек победителей. Даже, когда наш царь подарил его мне, разрешив делать, что пожелаю. А сейчас…

Я опустился на колени рядом с ним, подцепил пальцами подбородок и заставил посмотреть на меня.

Не отвёл глаз. Но ухватился двумя руками за моё запястье.

— Она… никогда не молчала.

Всё правильно, когда боги отворачиваются от своих служителей, они молчат.

За спиной раздалось едва различимое шипение.

Тагимасад вздрогнул, но продолжал смотреть мне прямо в глаза. Он знал ответ, поэтому впился в мои губы — не дал произнести ни слова. И целовал отчаянно, до боли. С горькой злостью на самого себя. Каракурт — не человек. И вцепился в мои плечи так, словно хотел вытрясти всю жизнь. Или наоборот — отдать свою здесь и сейчас. Чтобы змеям с красными глазами ничего не досталось. Хватался за меня, чтобы забыть о страхе,

Не сопротивлялся, когда я опустил его на расстеленный плащ. На это раз в глазах не было ненависти или молчаливой покорности. Страх, боль и отчаянное: «Не отпускай!». И не хотелось гнуть или ломать. А наоборот — укрыть, защитить, спрятать от нависшего рока.

Шипение становилось громче. Мелькали чёрные длинные тела, влажно блестела чешуя стражей.

Я чувствовал, как сквозь пламя костра на меня смотрели огромные красные глаза, и подрагивал раздвоённый змеиный язык. Но не собирался выпускать его из рук. А поцелуи становились всё неистовее, и тело дрожало сильней и сильней.

— Атерасай, — хриплый обжигающий шёпот куда-то в шею, — держи. Не отпускай. Пожалуйста.

И резкий вскрик:

— Апи!

Я сжал его крепче, но Тагимасад затрепетал. Миг — исчезло горячее гибкое тело, остался только перламутровый туман.

Змеиное шипение раздалось совсем близко. Что-то влажное коснулось моего бедра. Я вздрогнул и глянул вниз.

Огромный чёрный змей медленно полз мимо меня. Но на его спине был рубиновый узор. Я присмотрелся — цветок или… Мелькнула страшная догадка. Паук! Каракурт-цветок!

— Возвращайся назад! — дрожью в теле отозвалось шипение змея. — Скажи, что жертва принята. И приходи сюда.

Шипение резко стихло. Сильный порыв ветра погасил костёр.

Я глубоко вздохнул.

— Вернусь, Тагимасад.

Одна богиня отвернулась от него, но другая — дала свои силы.