Правда Кристофа

« — Она все рассказала… — шепот Кристофа рвал мое сердце. — Мне жаль, что … я однажды бросил тебя,… но так было нужно для великой Германии. И Мари не могла знать всего… она думала, что я … что я — чудовище, а я … Даже у меня есть чувства.

Он стоял, глядя в окно, сжимал в руках фотокарточку Мари. Я сделал шаг по направлению к нему, но остановился, чувствуя жгучую боль в груди.

— Но, правда в том, что я… — его голос задрожал, — я любил ее. С первого взгляда… — он обернулся и посмотрел на меня.

Его глаза блестели. Он прерывисто вздохнул и прошелся по кабинету, чтобы сесть за стол. Я вздрогнул, когда стул поцарапал пол. Этот скрежет мне напомнил, как закрывается дверь камеры. Перед моим взором вновь встал взгляд Мари. Ее небесного цвета глаза…

— Впервые я увидел ее в окно… — вырвал меня из воспоминаний голос Кристофа, — Тогда я приехал в дом ее отца… Он умер, когда Мари была ребенком… — он с грустной улыбкой посмотрел на ее фотокарточку.

— Я знаю, — мне хотелось прервать эту исповедь, но Кристоф не услышал меня, или сделал вид, что не услышал.

— Она играла в саду с младшим братом. На ней было синее платье… — он вздохнул, — Как сейчас помню: она смеялась, отбрасывала волосы с лица, оглядывалась на братика и вдруг… подняла глаза на окно… — лицо Кристофа озарила улыбка, — Она так была похожа на мать, ничего от отца… А я любил ее мать, — Кристоф откинулся на спинку кресла и посмотрел на меня, — Но ее полюбил сильнее….

Я закрыл глаза. Вера в святость Фюрера растворилась, в то мгновение, когда я увидел, что сотворил своими руками. Я навсегда запомнил тот момент, когда те небесные глаза, в которых я готов был утонуть, закрылись….

— Мари постоянно пыталась сбежать, но… зачем?! — вновь вырвал меня из раздумий, голос Кристофа, — Я любил ее… Если бы она согласилась быть со мной — жила бы как королева…

Я с дикой ненавистью посмотрел на человека, которого не мог назвать «отцом». И мне не хотелось верить, что моя мать, эта святая женщина, могла путаться с таким чудовищем.

— Ну, хватит об этом, — Кристоф выдохнул и поднялся из-за стола, — Что теперь вспоминать?! Мертвые живут в прошлом… — он подошел ближе и хлопнул меня по плечу, — А нам нужно стремиться в будущее.

Эти слова вызвали во мне приступ смеха. Казалось бы, после таких событий должны литься слезы, а я смеялся, глядя на того человека, который отнял у меня все, что было мне дорого. Как я ненавидел в этот момент все, что окружало меня.

Душа моя ожила, я перестал быть нацистом, но … как поздно все это случилось. И сейчас, стоя здесь, в обществе Кристофа, я ненавидел нас обоих, он добился своего, я стал его подобием. О, как я проклинал в те мгновения все то, что помогло ему в этом «превращение»! Фюрера, Германию, Фашизм и себя самого. Но вместо того, чтобы сказать правду, которая мучила меня, я продолжал врать, оставаясь за маской Штурмбанфюрера.

— Штандартенфюрер, — я пытался чеканить слова, — Долг перед Фюрером превыше всего. И я буду исполнять этот долг до последнего вздоха.

Шредер ухмыльнулся. Я знал, что он видит меня насквозь. Но я буду продолжать врать и говорить хвалы ненавистному мне фюреру, ровно до того момента, пока не выберусь отсюда. А я хотел остаться один.

— Хайль Гитлер, — выкрикнул Кристоф, и я последовал его примеру. Ведь только так, я мог уйти….

***

Оказавшись дома, я опустился на пол и заплакал. Еще несколько часов назад, она была жива. А сейчас…. Я презирал в тот миг человеческую память, ведь я будто все еще находился там, … с ней.

Камера. Серая. Прохладная.

— Вы все равно убьете меня… — ее шепот. Срывающийся. Тихий.

Она задыхается толи от страха, толи от боли… Я в ужасе смотрю на нее. Кровь из ран течет длинной, багровой линией.

— Зачем ты это сделала? — единственное, что я могу выговорить, видя исполосованные запястья. Видимо она резала их, с особой ненавистью.

— Я не хочу умирать долго и мучительно… — девушка с улыбкой смотрит на свои руки, — Позвольте мне хоть смерть самой выбрать…

Мари медленно опускается на пол. Потеря крови уже значительная. Она не выживет. Но я не хочу верить в эту истину…. Я пытаюсь остановить кровь, но смерть уже окутала девушку своими лапами.

— Что же ты наделала… — мой голос дрожит, но я все еще до конца не верю, что она умирает.

— Я выбрала легкую смерть,… — ее глаза, я вижу, сколько в них мучений.

— Врача! — кричу кому-то из Гестапо.

Стараюсь скрыть охватывающее меня волнение. Господи, я теряю ее…. Не отнимай у меня ее, Боже….

— Я прощаю тебя… — ее тихий шепот. Последние слова в жизни.

Я с ужасом смотрю, как любимые глаза, медленно закрываются. Она вздыхает. Раз, другой… И больше грудь не вздымается. Окровавленные запястья. Я вижу только их… Зачем? единственный вопрос, который гудит в моей голове…. Перевожу взгляд на ее лицо, пряди, некогда прекрасных вьющихся волос, закрывают от меня его. А я не могу даже прикоснуться к ней в последний раз. На полу разлилась лужа крови. Бордовая на сером…

— Штурмбанфюрер, — окрикивает меня кто-то сзади. Я оборачиваюсь, — Прибыл врач…

Я, помедлив мгновение, поднимаюсь с каменного серого пола. Отдергиваю форму.

— Уже не нужен, — с улыбкой произношу и ухожу прочь из камеры.

Теперь я стоял на коленях, обхватив голову руками, и плакал. Теперь я был в одиночестве. Все в моей квартире сделалось для меня чужим. Все эти годы, я называл любимую девушку чужой, а теперь… понял, роднее ее никого не было.

— Прости меня, … — шептал я в пустоту, словно надеясь, что она способна меня услышать, — Зачем?! Господи….

Я не помню, как поднялся на ноги, не помню, как зарядил пистолет. Помню только, как нажал на спусковой курок.

— Я не боюсь умирать, … — перед этим сказал Шредер, — Я всю жизнь отдал служению фюреру….

После этих слов, я застрелил его. Сказать, что я надеялся на смерть — ничего не сказать. Я верил, что меня убьют, но «бывшие товарищи» поступили иначе. Вместо того, чтобы убить меня, они пропустили меня через все круги ада. У Данте это было по-другому. Легче. «Бывший фашист» именно так меня и звали. Татуировка на плече с группой крови остается на всегда. А это, словно черная метка для нацистов. Но я прошел все круги и, к своему сожалению, выжил. Пытки в застенках Гестапо. Я оказался по ту сторону нацизма. Захлебывался кровью. Терял сознание. Потом меня встретил тяжелый и страшный Бухенвальд. Там на меня смотрели с опаской и ненавистью, причем и нацисты, и пленные. Я молил о смерти. Молил, но … Бог не услышал. Пройдя через весь ад, я остался жив.

Но каждую ночь, закрывая глаза, я вспоминаю единственную женщину, … которая подарила мне мир в разгар войны».

Мужчина замолчал. Ника вытерла слезу. Она всхлипнула и отвернулась. Рассказчик посмотрел за окно.

— Я задержал вас, милые фройллян, — прошептал мужчина, и горько улыбнулся, — Уже совсем рассвело…

— Утро…. — протянула я и закрыла глаза, — Наступил новый день….

Мужчина встал из кресла и надел шляпу. Ника с сочувствием глядела на него.

— Спасибо вам, милые фройллян, … позволили старику исповедоваться…. — проговорил он, подойдя к двери.

— А почему вы приехали в Париж? — удивленно спросила я.

Мужчина оглянулся на меня и грустно улыбнулся:

— Когда-то … я пообещал одной милой девушке, что … приеду к ней после войны, — он опустил глаза, — Я должен проведать ее и сказать так много…. Их с Альбертом похоронили не далеко друг от друга… Выйдет, что я приехал к ним обоим…. — мужчина вновь улыбнулся и посмотрел на нас, — Прощайте, милые фройллян….

Он ушел. Дверь магазина раскачивалась, издавая скрип. Я долго смотрела вслед человеку, который поведал нам с Никой историю вечной любви. Действительно, вечной….

Я оглянулась на плачущую Нику. Она громко всхлипнула и посмотрела на меня.

— Почему … такая любовь … — вздохнула девушка.

— Им повезло, — ответила я и поменяла табличку на дверях с «Закрыто» на «Открыто». Наступил новый день. Солнце вновь разливало свой золотой свет по синему небу, такому, какие глаза были у Марии Готье.