Жизнь без тебя

Следующие месяцы я прожил как-то машинально. Легче не думать о том, что ты творишь, чем пропускать все страдания через себя. Я старался не задумываться об этом. Так было легче. Но все для меня было, как в тумане. Моя жизнь стала безрадостна и скучна. Работа, выпивка, очередная девушка и снова работа. О Мари я старался не вспоминать. Хотя в мыслях ежесекундно желал ей счастья.

Найти другую?! Но каждая другая была для меня очередной вещью. Красивые вещи. Конечно, в самые тяжелые для меня часы, в моей жизни появлялась Аннет. Любящая. Милая. Глупая. Она любила меня, тогда как я использовал ее ради усмирения боли. Жгучей и сводящей меня с ума.

— Какие у тебя отношения с этой француженкой? — однажды с явной насмешкой спросил меня Стефан, когда я заполнял какие-то документы. Я недовольно посмотрел на него.

— Такие, какие должны быть у арийца с вражеской женщиной — никаких, — вернувшись к работе, ответил я.

Шнайдер издал громкий смешок. Он изо всех сил пытался вывести меня на конфликт, но у него бы это не получилось. Слишком много мне придется потерять из-за этого.

— То есть ты считаешь, что именно так должен относится офицер СС с местным населением, — продолжал злить меня Стефан.

— Да, — на редкость спокойно ответил я и даже победно улыбнулся.

Мари так далеко, что ей уже ничего не угрожает. Чего мне тогда бояться?! Но для страха основания были. Стефан с той же усмешкой на губах ушел. Я остался один… один на один с документами, в которых рушатся жизни сотен людей. Я будучи офицером не участвовал в жестоких расправах над людьми, но я подписывая каждый из этих документов, отдавал приказ на такие расправы. Господи! Что мы делали? Это были люди. Обычные люди.

Через пару дней ночью был сильный ливень. Я уснул, как убитый. И планировал проспать всю ночь. Но мне не дали. Когда сквозь сон, я услышал стук, долгий и пронзительный, мне чудилось что это дождь.

— Открой! — раздался женский голос, и я кое-как пришел в себя. Голова кружилась. Я поднялся и пошел к двери, — Открой… — плакала девушка за дверью.

Я сонно вытянул задвижку на двери и открыл замок. На пороге стояла Марта фон Шауф. Она рыдала, пытаясь, сдержать слезы, но от этого ей становилось только хуже.

— Что … что случилось?! — спросил я, помогая женщине переступить порог. Она вздрогнула и посмотрела на меня покрасневшими глазами. Я закрыл дверь.

— Они убили … — сквозь плач, шептала Марта.

— Кого?! — я почувствовал, как к горлу поднимается тревога, — Кого убили?! …

Но вдруг осознание пришло само собой. Конечно же Альберта.

— Кто? — прошептал я. Марта громко всхлипнула.

— Французы… Маки, — она громко вздохнула и вновь зарыдала.

Я опустился на кровать. Тревога сменилась ненавистью. Непреодолимой. Холодной. Французы… я ненавидел их всех. Они убили единственного из нацистов, который … который чтобы не убивать их, стал врачом. Простым фронтовым доктором.

— Он … — прошептала Марта, и я посмотрел на нее, — Он просил, чтобы ты … — она замолчала и опустила глаза, — боролся…

Я закрыл лицо руками и долго молчал. Марта обняла меня, а потом ушла. Я остался один.

Теперь жалости к макам у меня не осталось. Я ненавидел их всех. Убивать без жалости, без опаски. Все лучшие чувства ушли в небытие.

Через полгода такой жизни, я вновь почувствовал, как мою душу охватывает вера в фюрера. Я даже презирал себя прежнего за то, что позволил любви победить. Нет, любовь не для меня. Мария Готье… она осталась в прошлом. Ее яркие бездонные глаза, ее ласковая улыбка — теперь я видел их только во сне. Но сны кончались, сменяясь серой реальностью, и я вновь окунался в мир, где правит фашизм. Это во сне я был Фридрихом Рештельбергом, а утром, одев форму, превращался в Штурмбанфюрера. Без жалости, без сострадания, без любви. И мне такая жизнь теперь была по вкусу.

Я считал себя по-настоящему счастливым: одиноким и оттого свободным, бессердечным и оттого хладнокровным. У меня было все, чего мне хотелось. Мари я почти забыл. Сны я забывал мгновенно, а в реальности мы долго не встречались. Но иногда меня охватывала тоска, будто по прошлой жизни, когда чувства были настоящими, а душа — живой. Словно что-то внутри меня кричало, пытаясь напомнить, что есть вещи важнее чем власть и деньги, но, увы, я этого не слышал.

— Герр Рештельберг,… — однажды окликнул меня кто-то на улице.

Я остановился. Все вокруг меня плыло — я уже был изрядно пьян. Меня нагнал какой-то молодой человек. В темноте я не разглядел его лица.

— Герр Рештельберг,… — запыхавшись, сказал он, — Хорошо, что я вас встретил… — он отдышался и продолжил, — Стефан Шнайдер… свел счеты с жизнью...

— А я-то причем?.. — недовольно, спросил я. — Мы не были друзьями, он мне не родственник… Меня его смерть касается в последнюю очередь...

— Вы тот, кому Стефан написал предсмертное письмо, — наконец отдышавшись, проговорил молодой человек.

Я удивленно посмотрел на него и усмехнулся:

— Я?! С чего вдруг?

Молодой человек пожал плечами.

— Ну и где же эта записка?! — тем же тоном продолжал я.

Молодой человек удивленно посмотрел на меня. Сейчас я, наконец разглядел его. Высокий, темноволосый, с заостренными чертами лица. Это был не эссецовец и даже не немец. Скорее француз, у Стефана было много друзей из местного населения. Но меня это не волновало, ни тогда когда он был жив, ни уж тем более после его смерти.

Тишина стала меня раздражать. Я хотел поскорее разделаться с этим вопросом и пойти искать спутницу на ночь. А утром вновь превратиться в «вершителя судеб».

— Долго будет продолжаться молчание? — раздраженно спросил я и молодой человек протянул мне конверт.

— О нем… никто кроме меня не знает… — неуверенно проговорил он. — Я думал, что это важное письмо… для вас...

— Ты неправильно думал, — холодно ответил я и побрел в сторону дома.

Молодой человек видно долго смотрел мне вслед. Его еще удивляло безразличие к чужой смерти — со временем это пройдет, но в тот момент у него еще были чувства. Он наверняка был влюблен в какую-нибудь девушку, и парил в облаках. Как я когда-то.

Придя домой, я бросил письмо на стол. Вот уже месяц я жил в собственной квартире. Надоело снимать жалкую комнатенку у старухи, которая вдобавок не любила гостей. А я почти ежедневно приходил с очередной гостьей, да еще и пьяный. Впрочем, была бы хозяйка хоть молода… А так мне это надоело, я расплатился и съехал.

Так вот я пришел домой и бросил письмо на стол. Оно в тот вечер меня мало интересовало. Мне хотелось поскорее лечь спать. Что мне было до предсмертного бреда Стефана?! Но какое-то сильное чувство тянуло меня к письму. Любопытство ли или просто на мгновение проснувшаяся жалость в моем сердце — не знаю, но я поддался этому чувству и открыл конверт.

"Видишь, какая страшная штука жизнь, — писал Стефан, — У меня было много друзей, любовниц и просто знакомых, но это письмо я адресую тебе, Фридрих, не потому что ты мой друг, скорее напротив. Нет, потому что хочу скинуть перед смертью камень с души. Как я уже заметил, мы не были друзьями, но умереть и оставить на своей душе грех — кощунство. Даже эсесовец перед смертью становится верующим! Хотя все равно ад мне обеспечен, если конечно он есть.

Когда-то ты спрашивал откуда я знаю фройллян Готье. Нет, не так, мадемуазель Готье. Я решил ответить. Мы познакомились давно, когда я приезжал к одному из своих французских друзей — Франсуа Готье-Вишневскому. Мария его сестра по отцу. Правда, теперь никакого Франсуа нет, а есть унтер-офицер Михель Шредер. Он был воспитан отчимом Мари. И как ясно из нового имени, в духе нацизма. Теперь Франсуа ярый партиец НСДАП. Ну, на первый вопрос я ответил. Надеюсь, что печь в аду разогреют терпимо, после того, как я сброшу еще один камень с души.

Мне нравится эта девушка. Милая и недоступная. Но ведь так даже интересней. Для того, чтобы добиться ее благосклонности я внедрился в подпольную организацию, под названием «праведники мира». Конечно же, мое внедрение имело цель, уничтожить подпольщиков изнутри, а не представляло собой благородный порыв. Но на девушку это произвело впечатление. Правда, на меня ее следующая просьба произвела большее впечатление. Она просила передать тебе письмо. Глупая! Я ведь с удовольствием воспользовался этим шансом, чтобы избавиться от соперника, в твоем лице. И у меня получилось,… Правда, только на время. Но и этого было достаточно, чтобы понять, что сердце этой девушки принадлежит не мне. Тогда, я решил использовать давнее знакомство с герром Шредером — отчимом Мари, чтобы узнать ее слабые стороны. И знаешь, что странно, он тоже не хочет, чтобы ты был рядом с ней! Так вот он мне и поведал о некой Софии Вагнер, которая была твоей любовницей. Правда, давно, но это имя произвело на Мари такой эффект, которого я не предполагал. А всего-то стоило сказать, что ты очень хочешь отомстить за «невинно убиенную». Я думал, что Мария потеряет сознание от шока, но она вытерпела. Сильная девушка. Однако, мне в любом случае она ответила отказом. Поэтому вчера в Гестапо были переданы документы на подпольную организацию «праведники мира». Мари спасет Кристоф Шредер, он же не даст убить дорогую девушку, а остальные будут замучены.

И еще я хотел сознаться:… Альберта фон Шауфа убил я. Это я выстрелил ему в грудь. Его надо было убить, много добра было в сердце у этого парня. А добро не для нас. Спросишь, почему я сознался?! Потому что как только орудие убийств перестало быть нужно — меня тоже решили убить. Вот такое вот разочарование в герре Шредере. Хотя было ли разочарование в фюрере и великой Германии … нет, им я верен. Иначе не отдал бы документы о «праведниках мира» в Гестапо.

Мой тебе совет: брось мечтать об этой француженке. Она таким, как мы не ровня.

Теперь все. Вот тебе предсмертная исповедь убийцы. Я не могу жить в этом мире дольше, чем прожил. Меня встретили люди из Гестапо и объяснили, что песенка моя спета. Объяснили, правда, завуалировано, но я понял. В конце жизни я перестал быть офицером СС и стал обычным австрийцем, который выбрал быструю смерть мучениям в лагерях смерти. Я оступился и наказан», — я опустился в кресло и закрыл глаза. Голова шла кругом от выпитого алкоголя. Я встал и подошел к окну. На улице уже была ночь. Непроглядную тьму разрывали только сияющие рекламы, бич двадцатого века. От этого света нереально было уснуть. Но сейчас этот свет благотворно влиял на мое состояние. Головокружение прошло и мысли вернулись в свое привычное русло.

"Какая же ты сволочь, Стефан… — думал я, закурив сигарету, — Ее же могут убить…"

Я опустил голову и глубоко вздохнул. Вот так и рушатся судьбы. И так же разрушится и моя. Единственный человек, который мог понять меня — Альберт, но … он был так далеко, что докричаться нельзя.

Я вышел на улицу. Вновь дождь! Уже наступила весна, и эта стихия преследовала всех, не только меня. Мари далеко! Она вне опасности! Так чего же я боюсь?! Мимо проходили патрули, проезжали машины. А я стоял, накинув пальто. Пусть думают, что хотят. В дом я вернулся, когда полностью промок. На пороге меня встретила мадам Крипье и испугано оглядела с ног до головы.

— Заболеть захотелось?! — по-матерински спросила она.

Я улыбнулся. Это была женщина невысокого роста, с кудрявыми каштановыми волосами и чуть раскосыми глазами. Когда-то она была красива, но сейчас тело стало тучным, и морщины съели ее лицо.

— Нет, … — проговорил я.

Мадам Крипье относилась ко мне, как к сыну, и была единственным французом, которого я не мог ненавидеть, даже после убийства Альберта.