Возвращение в прошлое

На следующий вечер, я решил зайти к Мари. Мне нужно было разобраться с тем, что твориться в моей душе. Я хотел понять, что происходит? Когда я пришел к ее дверям, то случайно стал свидетелем странного разговора. Девушка говорила по телефону с неким Кристофом и была более чем взволнована.

— Прошу, Кристоф, — она выдержала паузу, будто собираясь с духом, — Пожалуйста, позволь мне с ним увидеться…

Я приоткрыл дверь. Она скрипнула. Однако, девушка была так погружена в разговор, что этого не заметила. Моему взору предстала угнетающая картина: просторный холл трехэтажного дома, с большим окном, которое не могло осветить такое просторное помещение.

Влево от меня находился длинный коридор, по которому когда-то ушел тот старичок, что открывал двери гостям. Я переступил порог и окунулся в атмосферу боли и горечи, которую в эти мгновения испытывала Мари. Странно, но сильные эмоции действительно чувствуются на расстояние. Я сделал несколько шагов по деревянному полу, одна половица скрипнула. Девушка говорила тихим голосом. Я остановился недалеко от нее и посмотрел на лестницу, по которой когда-то бежал, испытывая радость, что очень скоро увижу ее, эту хрупкую девушку, которая имела надо мной огромную власть.

— За что ты так со мной?! — Мари прикусила губу, и я услышал, как дрогнул ее голос, — Я ведь прошу всего о встречи…. Скажи ему, что я… нет, Кристоф, нет! Прошу, пожалуйста, позволь мне с ним поговорить…. Как ты смеешь, так говорить?! — она прошептала эти слова и опустилась на колени у столика с телефоном, — Умоляю, Кристоф…. — она выслушала ответ и отпустила трубку.

Гудки раздались по всему холлу. Девушка, казалось, ничего не слышала. Она сидела на полу, глядя на качающуюся, на одиноком проводе трубку телефона и молчала.

— Мари, — прошептал я, надеясь вывести девушку из этого состояния, но она даже не подняла на меня глаз.

— Я рада видеть тебя… — проговорила она, тоном смертельно-больного человека, — Что-нибудь случилось?

— Мари, я … Ничего не случилось … — я посмотрел, на опустившую на руки голову, Мари, — Почему ты одна?! Раньше здесь было много жильцов…. — я улыбнулся и девушка подняла на меня печальные глаза.

— Сбежали… — тихо ответила девушка, — Я осталась, … это дом моего отца … Поэтому теперь я … хозяйка этого домика.

Я осмотрелся вокруг. Девушка молчала. Атмосфера боли и горечи продолжала нависать над нами.

— Зачем ты пришел? — Мари подняла на меня свои полные грусти глаза, и я понял, что рвет мою душу, — Я не ждала тебя, Фридрих….

— Захотел увидеть тебя, — я не узнал свой голос.

Меня охватило такое волнение при взгляде этих ярких глаз, что стало трудно дышать. Я будто вновь стал мальчишкой, когда боишься вздохнуть, чтобы не спугнуть свое счастье. А счастье мое смотрело на меня яркими испуганными глазами и от этого становилось больно. Не моя, — звучало эхом в моей голове.

— Извини за такой холодный прием, — вдруг прошептала девушка и поднялась с колен. — Тогда, на заднем дворе Гестапо, я думала, мы больше не увидимся…. Так глупо… — она снова посмотрела на меня тем же взглядом, — Прости, что так не прибрано…

Я улыбнулся. О каком фюрере я мог думать в эту минуту, когда рядом была эта девушка. Я не понимал, что со мной происходит. Я даже в какой-то момент словил себя на мысли, что не слышу ее слова. Что со мной творится? Почему я так счастлив? Где мое хладнокровие? Где оно?

— Может чаю? — в какой-то момент с улыбкой проговорила Мари и я кивнул.

***

— Я так давно тебя не видела, — поставив на стол две чашки с чаем, проговорила девушка.

Мы сидели в гостиной. Хотя я не назвал бы эту маленькую, неуютную комнату гостиной, но Мари решила, что именно так следует называть проходной уголок в конце коридора, где в стене находился камин и стояли два мягких кресла. Девушка решила, что здесь должен стоять маленький столик и обязательно ваза с цветами. Поэтому теперь в уголке коридора находилась «гостиная».

— Вчера мы с тобой даже поговорить не сумели, и я решил, что эту оплошность следует исправить, — я говорил с улыбкой, глядя на Мари. В этот вечерний час она напоминала мне перепуганную лань. Тихая. Серьезная. Грустная. — Нет, ты не подумай, что… я искал встречи… я просто решил, что… мы могли бы… Ну, в общем, — я почувствовал, что мои щеки покрыл румянец, — Мы же можем общаться, как раньше?!

Мари удивленно смеялась, пока я говорил свою запутанную речь. Меня же то охватывала радость от близости девушки, то непреодолимый страх, я не мог понять, что со мной происходит. Почему сейчас я не мог думать ни о служение фюреру, ни о нацистских идеях. Что случилось с моей верой?

— Конечно, можем, — проговорила она с улыбкой.

***

После того, как в мою жизнь снова вошла Мари, я стал замечать за собой некоторую перемену. В моей душе, словно вместе с любовью проснулись и такие чувства, как сострадание, доброта и милосердие. Я ненавидел себя за это, поскольку все эти чувства считал проявлением слабости. Но если пробуждение человечности началось, его уже не остановить. А это оксюморон какой-то «человечный нацист»! Я изо всех сил боролся с человеческой природой, и в какие-то моменты одерживал победу над собой, но враг мой был сильнее. Любовь не победить. Даже такое чудовище, как я поддалось этому чувству.

Но любовь не выбирает. Она обжигает душу и дарит счастье. Но не во время войны. Не врагам. Мне моя любовь подарила только мучения, с проблесками радости. Я долгое время пытался избегать Мари, думая, что так мне станет легче, но все было зря. Я не мог без нее. Чудовище, которое полюбило, становится обычным человеком. Зло становится чуждо.

Но как я мог рассказать ей, что чувствую?! Имел ли я право, просить о взаимности?! Не имел. Не мог.

Наступила осень. Ее сменила зима. А война все не кончалась. Я редко встречал Мари, она жила своей жизнью, а я своей. Зима 1941 выдалась холодной для тех мест, даже снег пошел. Я пытался целиком посвящать себя идее фашизма, но что-то во мне разорвалось. Я словно стал другим человеком. Тем, кто умеет любить, и кто ставит любовь выше ненависти. Однажды я поймал себя на том, что моя рука дрожала, когда пришлось писать приказ об отправление нескольких коммунистов в лагерь смерти.

«Так надо», — сказал я себе. Но сердце, словно рвалось от боли. Это я убиваю этих людей. А ведь они-то мне ничего не сделали.

Поймав себя на подобном приступе «слабости», я схватился за голову. Ведь это значило, что я отступил от своей веры. Значит, следовало что-то решать. Пустить пулю в лоб?! Крайняя мера, но возможная. Я готов был сделать это. Но вместо того, чтобы решиться на такой шаг, направился на прогулку.

На дворе был полдень. Я шел медленно, разглядывая встречающихся на пути прохожих. Две милые француженки. В модных пальто и шляпках с вуалью. Они простучали каблучками по мостовой и направились по своим делам. Патрульные немцы, с которыми я поздоровался, подняв руку, они ответили тем же. Пробежала толпа беспризорников, маленькие ребятишки с ищущим взглядом. Скорее всего, они были очень голодны, и мне стало не по себе от осознания, что это дети войны, которую ведет Германия.

— Мсье! — крикнул один из ребят, подбежав ко мне, я выхватил из кобуры Парабеллум и нацелил на ребенка. Мальчик испуганно остановился и поднял руки, — Я только… только хотел попросить денег… — внешность этого нищенки показалась мне знакомой, — Пожалуйста, не убивайте меня… — его голос дрожал от страха. Я достал из кармана пальто какие-то деньги и кинул ему.

— Бери и уходи, — мой голос стал жестким. Мальчик быстро собрал деньги с мостовой и также испугано попятился назад.

— Спасибо, мсье! — дрожащими губами прошептал беспризорник, и я медленно опустил пистолет.

— Добрые поступки делаете, Штурмбанфюрер?! — с сарказмом проговорил Стефан Шнайдер, подошедший в этот момент ко мне.

— Легче дать им денег и уйти, чем они будут клянчить, и плакаться, — холодно ответил я и поздоровался с прошедшим офицером. — Стефан, ты всегда обращаешься к офицеру СС не по стандарту?

Шнайдер засмеялся. И протянул мне письмо. Я с удивлением посмотрел на конверт, потом снова взглянул на Стефана.

— Что это?! — зло спросил я, но письмо принял и быстро убрал его в карман пальто. Оно чуть помялось.

— Откуда я знаю, — усмехнулся Шнайдер, — Может любовное послание?!

Я оглянулся вокруг. Поблизости никого не было. Меня охватило волнение, словно кто-то может увидеть, что я предал идею и полюбил девушку, которую не имел право любить. Шнайдер снова усмехнулся, заметив мое волнение.

— А ты слышал, историю про мадемуазель, которая спасла еврейского ребенка от расстрела? — с ухмылкой спросил он, и жестом предложил прогуляться по улице вниз.

— Что? — переспросил я, — Какая мне разница на эту ситуацию…. Если тебе что-то известно о подобном правонарушении, то тебе следует сообщить об этом в ведомство штурмбанфюрера Зеппа. У меня другие обязанности, оберштурмфюрер… Мне эти истории не интересны...

— Действительно, — засмеялся Стефан, — на много интереснее ухлестывать за молоденькой телефонисткой! Правда?!

Нам на встречу прошли три офицера. Один из них в форме Штандартенфюрера оглядел меня с ног до головы изучающим взглядом, что показалось мне странным.

— Хайль Гитлер! — выкрикнул Стефан, я последовал его примеру.

Штандартенфюрер ухмыльнулся и поднял вверх руку, здороваясь с нами. Уходя, он снова посмотрел на меня, презрительно.

— Кто это?! — спросил я Шнайдера.

Парень удивленно посмотрел на меня.

— Штандартенфюрер Кристоф Шредер, идеальный нацист, — ответил парень, — Я думал ты с ним знаком.