Долгое путешествие сквозь ночь

Долгое путешествие сквозь ночь

Маленькая поэма

Долгий день уходит в ночь…

Юджин О’Нил

Вдаль

Порой достаточно взмахнуть платочком,

вдаль

направив взгляд свой —

к кораблю у мыса,

чтоб мир лишился звуков и цветов,

рассыпавшись на множество осколков,

как колокол ударивший в ночи

и возвестивший, что туман поднялся

над лесом хвойным

множество личин

тотчас принявшем.

Прядает свеча —

как кляча гривой — пламенем бессонным,

а в небе плещет парус невесомый,

как чистый пламень — так горит душа.

Но не сгореть ей, брошенной во тьму

рукою детской — с смехом юной жизни.

Луна влачит по небу в тучах плуг

и сеет звезды над разверстой бездной.

Вдали огни и слышится тимпан,

как голос увядающего лета.

Находит сон белесый, и туман

глотает остров зевом лунной щуки

.

Сквозь легкий сон свой, простирая руки,

кричит беззвучным криком капитан —

порою так

кричит, забывшись в небе

седая чайка, вспоминая миг,

когда она была ребенком — в вереск

забредшей девочкой… И встретила родник

и выбралась по роднику — из ночи —

к высокой башне… И нашла рассвет —

когда на солнце встрепенулся кочет,

она шепнула: «Помни, смерти нет»

И ночь растаяла...

Улетающий голос

«Тогда все было ближе

ко взгляду сердца, Бог жил в тишине.

Отныне же

стремлением Извне

вернуться в мир, пропавший где-то в тучах

я жив и мертв — в оскалинах уключин

не весла, но немые языки.

И штиль как ночь недвижим.

Только вера

спасает от смятенья и тоски,

как дремлющего узника галеры

спасает в щель влетевший мотылек,

в его полете вдруг мерцает искра

и искра эта — вновь рожденный Бог»

Прядет кудель бессонная Луна,

а ветер — ткач, иглой морского хлада

шьет гобелены с образами сада —

родного сада. Там теперь зима —

собаки спят — им грезится метель

и челна бег над голубой землею —

леса и берег убирает снег.

Осталось море...

Корабль

«Кто ждет нас там,

вдали, где жизнь и смерть

смешались в танце чайки и орлицы

над озером, превозмогая снег?

Снежинки, словно крошечные птицы

трепещут, опускаясь до земли

и пропадают в сонме тех, что прежде

исчезли. Так исчезнем мы?»

«Нет, капитан… Послушайте меня.

Однажды я стоял под снегопадом.

В мехах часов скрипела шестерня,

а я стоял, мне чудилось, что рядом

стоит мой сын и смотрит на полет

снежинок. Я не смел его тревожить…

Теперь — теперь я думаю, быть может

мой сын был той снежинкою, что вдруг

легла мне на ладонь предвестьем снегопада.

И значит все мы рядом…»

И вновь молчат, ан ждут, когда матрос

в гнезде воскликнет — «Вижу! Вижу землю!»,

но тишину колеблет малый бриз,

как муравей тревожит стену башни

и страшно от того, как лунный диск

вдруг обернулся рыбой с белой гривой

и заметался, закружился в небе,

слагая звезды в новые узоры,

невиданные до того

никем.

Скользящий сквозь ночь

«Пригрезилось — мы изгнаны за то,

что смерть любовью превозмочь не смели.

И нас уже давно не ждет никто,

лишь месяц спит в оставленной постели,

и вьется плющ в камнях, как хищный змей —

он к изголовью тянется, и смотрит

не смея растворить зари дверей

с витражных стекл осенний, белый кочет»

И это все — жизнь брошена под плуг

из страха различить в ней новый отблеск

иного мира замкнутого вкруг

живого моря —

но если посмотреть на гладь воды,

взойдя на палубу при свете лунной рыбы,

возможно различить в воде следы

того, что превозмог и ночь, и гибель

тем, что шаги смирял он и слова

и знал что смерть,

она как жизнь — священна.

Что невиновна в мире лишь трава,

ласкающая каменные стены

забытой башни, брошенной в зиме

с зажженной свечкой у окна

в котором

горит иное пламя…