Песенка о качелях

 Песенка о качелях

1

Весел был город… Качался в волнах вересковых

корабль, поросший травою и спящие совы

сидели на мачтах, их перья трепал синий ветер.

Так все начиналось. С холмов приходил тихий вечер,

а где-то у моря сосна все тянулась к невидным,

серебряным звездам, а в городе пахло повидлом

из яблок, и хлебом. Хлебом, замешанным в море.

Весел был город, печален и весел, как горе…

Чуждачество было в чести. Забывались все склоки,

все-все выходили смотреть — в вересковом потоке

медведи купались, дельфинам подобно беспечным.

Так все начиналось

и чудилось вечным.

2

Один оставался, когда уходили все в вереск,

и взгляд поднимал, терпкий взгляд, как трехсотлетний херес,

и вдруг улыбаясь — да, именно вдруг, будто в первый —

расправив ладони и плечи расправив — наверно

он был моряком или грезил об этом — неважно,

мечты это суть бытиё, жизнь без них это жажда,

подобно которой в пустыне отыщешь едва ли.

И в дом заходил,

хотя там и не ждали

Не ждали бутылки наполненные островами,

на тех островах жили те, что на солнце летали,

не ждали игрушки, они говорили о соли,

о том, что из соли и выросло вереска поле,

а соль ту посеял рыжеволосый прохожий,

прохожий похожий на дождь, с королем старым схожий.

И птицы не ждали, тушью стекая с полотен,

и время не ждало, оно утекало из сотен

часов шестернею и тенью в старинном капоте.

А с боем часов застывали мгновения кварцем.

Когда выходил он на крышу он был уже старцем.

3

Под жалящим солнцем на крыше качели стояли,

как некий корабль, готовый от крыши отчалить,

но что-то печальное было в соседстве: Корабль — Качели.

Корабль — это ель, а осина — Качели. Для ели

разлука неведома, вечно она увядает

и вечно цветет, но листья осина теряет —

минуты теряет — минуты под ветром трепещут —

и падают, падают — Время становится Вещью…

В волнах вересковых все так же купались медведи,

а люди молчали, молчали и чудились дети,

стоящие там, а не люди — не люди, а дети…

И Звук вдруг утратил себя и растаял во Свете.

Без звука смотрели они на зверей в волнах поля,

без звука крутилась земля и качалося море,

беззвучно ресницы смыкались, сжималися вежды,

беззвучно лилась речь из уст. Все вдруг стало — надеждой.

В волнах вересковых все так же купались медведи…

Он поднял глаза и увидел — все сделалось медью,

такой отовсюду шел свет, свет янтарный и вязкий,

он капал на крышу, ладони, уста — мягкой лаской

объял он весь мир. Мир стал мал и чудесен,

мир сжался до крыши и стал воплощением песен.

А песни — рапсодии стали дождем воплощенным.

И дождь урывал мир собой, обращая все в зерна.

4

Он поднял глаза — на качелях спал рыжий котенок,

он ровно дышал, и почудилось — нечто от Клена

в нем было, быть может в рыже проступала

осенняя легкость, с которой припомнишь начало,

начало разлуки, начало любви и веселья,

печали и муки… Тихонько дышали качели

и вторил котенок в значении ставший огромным.

Вечернее небо рассыпалось красками грома.

Вода прибывала. Он сел на качели, котенка

он взял на колени и чтоб не тревожить — легонько —

качнулся. Качнулись качели и ветер,

разбив немоту их поднял…