Возвращение в бездомность
Пилигрим возвратился и город окинул глазами,
и глаза обратились в ручьи или в камень
обратился он сам — ибо было то место чужое
не его и не чье — Птичье поле.
Был базар в чистом поле
и там продавалося Счастье.
А какой-то дурак воем выл, мол нашел его даром!
Все деревья стояли и ждали июльского зноя,
тридцать лет и три года, стояли и ждали июля
и мальчишка стоял у фонтана и звал гули-гули,
а слеталися, Господи, синие-синие совы…
И в фонтан опрокинув глаза,
пилигрим стал вдруг мертвенней неба,
словно солнце взбрело ему в лоб и раскрыло там очи,
а глаза его стали белей сухомятного хлеба,
а на сердце рассвет — не рассвет, но безумие северной ночи.
«Все что я говорю, все, что делаю нынче — все омут!
Рой соломенных псов всюду тащит за мной вой и лай…
Все дела мои — тесто, пустое, прогорклое тесто.
Я вернулся в то место, с которого я начинаюсь.
Всякой твари исток, как реке, свое русло дается.
Я случился быльем-небыльем, перекатною болью…
Из дыры на груди что-то, Господи, теплое льется
и порой в небеса рыбы с лицами сов уплывают!
Но улыбка мальчишечья, вот, развязалась, исчезла.
Колуном будто кто расколол на две части и бросил
душу белую… БОЖЕ, ЗАЧЕМ ТЫ МНЕ ДУШУ ОТРЕЗАЛ?!
Сколько лет миновало, а все не кончается осень…»
В переплете зари так стоял он, как в поле осина,
иссущеные волосы ветер трепал словно волны.
Был да сплыл человек. Жил да стал невесомою глиной,
БЫЛ ДА СПЛЫЛ ЧЕЛОВЕК, был тропою в лесу —
стал в мгновение трактом неторным.
В переплете зари так стоял он и думал о Счастье,
думал, будто бы Счастье неведомый ветер из сказки,
будто сплел его в оные дни, некий мастер
сплел из лунного льна и неведомой более ласки…
Так стоял он и все, чем был полн — было оное слово,
будто все позабыл, но не в силах забвенье осилить
было то, что он нес — то что все мы меж ребер носили —
и ломались под ношей, ломались без слова упрека,
а потом уходили туда, в Птичье поле в мгновение ока.
…Пилигрим возвратился. А города нет и в помине,
мира нет, и зима закрутила свою необъятную фугу —
«А всего-то просил я, Господь, чтоб, пока не остынет —
кто-то, новый, Другой — как тепло, принял оную руку…»
