Солнечная сторона улицы наиболее опасна

Лучше всего спрятаться, затаиться. На улицах Города я всегда перехожу туда, где тень, где меньше навязчивых деталей, где солнце не светит прямо в глаза, заставляя смотреть себе под ноги. Это бы ничего, но тогда можно столкнуться с кем-нибудь, кто идёт навстречу, что очень неприятно. На солнце мне сразу тяжело дышать, всё становится слишком ярким и плоским. Не люблю лето и хорошую погоду. Иногда даже думаю: странно, что я не родился слепым. Тогда вокруг всегда было бы темно и не пришлось бы прятаться в тени. И ещё громкие звуки — но от них трудно куда-то деться, поэтому приходится терпеть. Когда их машины проносятся мимо на огромной скорости, меня передёргивает от отвращения. Как-то я оглох на время, и это было забавно. Мне тогда было девять лет, я лежал на диване, смотрел в потолок, а из глаз текли слёзы. Они проделывали извилистый путь по вискам и затекали в уши. Можно было легко это исправить, но я просто лежал и не шевелился, очень долго. Пока не перестал слышать крики родителей за стеной. Сначала я обрадовался затишью, но потом понял, что тишина эта только в моей голове, только моя, а в коридоре продолжается ненужное выяснение отношений. И я вдруг стал улыбаться, как сумасшедший. Слух вернулся только на следующий день — и я даже был немного разочарован, что тишина в моей голове так быстро закончилась. Надо сказать, что никто вокруг этого даже не заметил: я легко угадывал, что они говорят мне, безо всякого чтения по губам. Им важно только говорить, говорить и говорить, поэтому они даже не смотрели на меня и толком не слушали…

Так вот, в тот день я почему-то перешёл на солнечную сторону небольшой улицы — из тех, которые собирают лужи и озера дворов и стекают в болезненно ровные проспекты Города. Не знаю, почему я сделал это: возможно, солнце светило по-весеннему нежно, не успев ещё набраться опыта ослепления, и мне показалось, что я тоже могу погреться под его лучами. Возможно, это было просто совпадение, но я верю, что это произошло неслучайно. Хотя звучит бредово, согласен. Таких примет у меня много — и почти все получены горьким опытом. Как сигнальные знаки. И если уж что-то пошло не так, то мне это сразу видно, с самого начала.

Так вот, как только я перешёл на солнечную сторону, у меня зазвонил телефон. Вообще, не люблю, когда мне звонят. Наверное, это чувствуется в моем голосе (хотя говорю я всегда старательно вежливо), поэтому звонят мне очень редко. Но в тот день, как только я зажмурился от солнечных лучей, осознав свою ошибку, сразу же раздался телефонный звонок.

Звонил мой приятель Лис — мы с ним познакомились в детстве в летнем лагере, где вместе провалялись всё лето в больничной палате в карантине с какой-то странной сыпью, читая друг другу книги и рассказывая страшные истории из жизни наших семей. Никто так и не понял, чем мы болели, но на всякий случай нас решили оградить от «здоровых» детей. В итоге вместо морского загара и грамот за победы в бесконечных забегах и заплывах каждый из нас привёз домой неизвестный вирус и нового друга. Кстати, Лис — изначально это была его фамилия, а не прозвище, как можно подумать. Правда, потом он сменил фамилию на обыкновенную — настолько, что я даже не помню, какую, но друзья продолжали называть его «Лис», что теперь уже, вероятно, надо было признать прозвищем. Со времени наших каникул много мутной воды утекло, мы поступили в разные университеты и окончили их в разные годы, Лис даже женился, но мы до сих пор встречаемся раз в месяц, пьём пиво или кофе и многозначительно молчим. Он — немного снисходительно, потому что считает меня пропащим и асоциальным, я — немного агрессивно и с вызовом, потому что так и есть. Сначала он кипятился и говорил, что я равнодушный (допустим), что так нельзя (почему?) в наше время (это злило меня больше всего: в какое — наше? Нет никакого «нашего» времени!). Лис теперь — лидер какого-то политического подполья, он даже пытался мне объяснить, какого (то есть завербовать меня, прямо говоря), но я мало что понял, потому что не хотел понимать. По тем же причинам я раньше совсем не мог общаться с религиозными людьми, даже очень корректными. Все равно, когда они говорят с тобой, чувствуется это высокомерие, самодовольная снисходительность. Особенно у тех, кто выглядит самым смиренным. Смирение это вовсе не вам предназначено, не обольщайтесь. Вы — только пища для их смирения и живая демонстрация их святости на контрасте. С Лисом сначала было что-то вроде того, а когда я перестал интересоваться тем, что происходит в мире, то стало совсем тяжело. Но уж очень он был мне дорог, дружба — дело такое. Ещё бы: пережить совместную заразу в детском лагере для «детей с низким уровнем социальной адаптации» дорогого стоит. Аутсайдеры среди аутсайдеров. В итоге мы пришли к компромиссному решению: он не поливает меня своей пропагандой и не рассказывает «последние новости», а я отношусь к нему с должным почтением и таинственностью. Иногда его просто распирает от желания рассказать мне что-то о своих делах, это видно, но он только молча потягивает пиво. Я в ответ почти никогда не отказываю в его просьбах и всячески признаю его тайные для меня заслуги.

Странно было, что он звонил, потому что с момента нашей прошлой встречи не прошло ещё протокольного месяца.

— Привет! Как дела? — бодро звучит в трубке голос Лиса.

— Да ничего, спасибо. Привет, — уныло отвечаю я.

— Слушай (а я что делаю?), ты ведь любишь помогать людям? — неожиданно спрашивает Лис, пытаясь придать этой глупой фразе полушутливый тон, чтобы скрыть её опасную странность.

— С чего это? Вовсе нет, это по твоей части, — отзываюсь я и догадываюсь, что дальше последует какая-то просьба.

— Ну, в общем… тут нужно помочь хорошим людям, — мнётся он. — Не по телефону только, давай встретимся, а? Ты как сегодня?

Я вздохнул. И назначил встречу хотя бы там, где хотелось мне: пиво мы уже пили, теперь только кофе.

Мы встретились через час в кофейном подвале на Пустыре Пионеров. Забавно, что пиво можно пить открыто — хоть за широкими окнами ресторанов для бедных, в которых ради рекламы сушёной синтетической рыбы продают дешёвое пиво с жидкой пеной, хоть в столовых для офисного пролетариата посреди рабочего дня, а вот кофе теперь вне закона. Никто не знает, почему запретили кофе: к моменту, когда издали антикофейный закон (это было не меньше шести лет назад, раз я помню), у тех, кто мог бы удивиться, уже не было сил. Владельцы кофеен разделились на две группы: конформисты заменили кофе горячим шоколадом и какао в бесконечных вариациях и продолжили работу; идейные кофейщики убрали вывески и ушли в подполье. Вот в одном из таких маргинальных заведений мы и встретились с Лисом. «Кофейная» на Пионеров славилась хорошим кофе, но все остальное здесь было не очень: синие пластиковые столы, которые смещались от любого движения, поэтому всегда были в липких кофейных разводах, искусственные цветы, как будто украденные с городского кладбища, развешанные по глухим подвальным стенам с узкими окнами-бойницами где-то у самого потолка, кружки-стаканы, у половины которых были отбиты ручки, обшарпанные диваны из искусственной кожи, которые все приличные заведения выкинули ещё в конце прошлого века, — всё это было прекрасно, потому что в этом месте варили чудесный кофе. От одного запаха на лестнице можно было проснуться, а уж когда в нелепую чашку, которая вдруг оказывалась самого идеального кофейного размера, наливали густую чёрную жидкость, счастливее зашедшего в кофейную на Пионерах трудно было бы найти во всем Городе. В числе странностей было и то, что подавали (точнее, наливали, потому что все сами подходили к бородатому кофейщику в солнечных очках и огромных наушниках, просительно протягивая пустые кружки, как нищие у церкви) здесь только кофе. Никаких пирожных, никакого шоколада, никакого чая. Только сахар в общей сахарнице с привязанной к ней маленькой алюминиевой ложечкой. И кофе, горький, пахнущий жжёным деревом, чёрный, похожий на дёготь и невообразимо прекрасный. Я как раз раздумывал, положить сахар в выданную мне чашку кофе или нет, — потому что, несмотря на любовь к горькому кофе, с утра ничего не ел, — когда вошёл Лис. Я молча кивнул на затёртые кресла в углу и, положив половину ложки сахара в одну из чашек, пошёл за ним. Чтобы не сложилось ложного впечатления о Лисе, хочу сразу сказать, что он был великолепен в своём образе усталого Дона Кихота: высокий, сильный, с короткой стрижкой «ёжиком», которая в нашем детстве считалась обычной, но теперь стала стильной экзотикой, большими карими глазами с фанатичным блеском. Неудивительно, что малолетние любители социальных экспериментов ходили за ним, как первоклашки за торговцем компьютерными играми. Для меня же он навсегда остался взъерошенным и перемазанным зелёнкой «социально депривированным» мальчишкой. Возможно, это и к лучшему.

Лис смотрелся печальным. Он поблагодарил за кофе и неловко задел ногой наш синий стол, отчего кофейные чашки стали оставлять тёмные следы, как НЛО на полях американских фермеров.

— Спасибо что согласился помочь, — начал Лис, разглядывая послания кофейных инопланетян.

Вообще-то я не согласился ещё, но не стал возражать.

— В общем, нужно приютить ненадолго троих товарищей из деревни. У нас ни у кого нельзя, потому что им нужно тихое место, — замолчал и выжидающе посмотрел на меня. Я не совсем пока понимал, но начало было как-то не очень.

— Говори толком, почему я и кто они тебе, иначе ничего у нас не получится, — объявил я.

Лис посмотрел в чашку, сосредоточенно так. Я знал, что он не любит кофе и пьёт его только со мной.

— Ну, это мои друзья. По переписке.

— Ты издеваешься? По какой переписке? — удивился я. Это походило на розыгрыш.

— Я пытаюсь тебе объяснить, но ты не слушаешь, как обычно! Если не хочешь помогать — так и скажи, — почему-то начал злиться Лис.

— Похоже, что дело не так просто, да? — сообразил я.

Лис вздохнул.

— Ты прав. Их нужно не просто приютить, им нужно помочь. Один из них — наш товарищ, другие — его братья, тоже хорошие люди. И я не просто так попросил именно тебя. Им нужен надёжный человек, не вовлечённый ни в какие группы…

— Секты, — машинально поправил я.

— Как угодно. В общем, нужен человек, знающий Город, который будет молчать и помогать в их затее, по возможности. А дело очень важное.

— Ты ведь знаешь, что я не занимаюсь такими делами, и уже шесть лет…

— Знаю, конечно, что ты шесть лет строишь из себя «отца пустынника», — проворчал Лис. — Но дело самое важное, которое только может быть — они спасают свою сестру. И о нём не напишут в новостях, не переживай. Да и дело-то почти безнадёжное. Впрочем, может, тебе это кажется неинтересным, как и всё остальное.

Лис огляделся. В углу сидела парочка школьников, которые молча держались за руки, а больше — никого.

— Сестру спасать? От чего?

— Не от чего, а откуда. Они тебе это сами расскажут, если вы увидитесь. Не могу говорить много.

Попытка заинтересовать меня, хоть и в форме их вечной раздражающей конспирации, была грамотная. Хотя я, конечно, уже согласился — просто потому, что согласился бы на любую просьбу Лиса. Он ведь мой друг. А значит, не попросит ничего, на что я не соглашусь.

— Ладно, тащи своих братьев по переписке, — кивнул я, — что же делать теперь.

Лис широко улыбнулся, отчего стал похожим на довольного породистого пса. Всё-таки всегда приятно, когда друг оказывается другом.

Не успели мы насладиться пятиминуткой дружбы, как услышали голос, булькающий как будто из-под воды:

— Ложись! Все ложись!

Я успел оглянуться и понять, что кричал бородатый кофейщик, бесшумно стёкший под барную стойку, когда Лис рванул меня на пол и мы оказались под синим столом, по которому застучали осколки стекла. Все говорили потом, что в окно стреляли, хотя я не слышал звука выстрела. Зажмурив глаза, я лежал на грязном полу и подумал только, что был бы не против умереть здесь, под липким столом, среди таких уместных теперь искусственных цветов и запаха кофе. Открыв глаза, я увидел кофейные капли с нашего стола, которые показались мне удивительно похожими на кровь, и руку Лиса — прикрывающую меня от невидимых осколков. Мне вспомнился эпизод одной старой книги, где герои сидят под помостом эшафота и сквозь щели на них капает кровь, а они не могут ничего поделать: нужно сидеть тихо, чтобы самому не оказаться наверху, рядом с палачом…

— Пора валить отсюда, — сказал Лис, и я был вовсе не намерен с ним спорить. Мы элегантно выбрались из-под стола и пошли к кофейщику. Парочка невозмутимо сидела в том же углу, даже не расцепив руки.

— Друг, покажи-ка нам выход, которым ты сам пользуешься, — попросил Лис.

Бородач нехотя одёрнул занавеску, похожую на стену, и кивнул нам на низкую деревянную дверь. Вежливо попрощавшись, мы поприветствовали спасительную дверь низким поклоном и выбрались на чёрную лестницу, по которой поднялись в заросший кустами двор и разошлись по домам.

Домой я добрался с трудом: кружилась голова и слегка заплетались ноги, как будто вместо кофе мы пили что-то покрепче. Но я все-таки добрался до своего элитного многоэтажного гетто. Надеялся, что сразу засну — но, конечно, не вышло. Пришлось заваривать чай, долго сидеть на балконе, наблюдая за плывущими в темноте огоньками. В энергосберегающем режиме подсвечивались только главные улицы Города, поэтому казалось, что вдалеке световыми линиями размечена посадочная площадка для огромного космического корабля, а здесь, под десятками метров тёмного воздуха, глухой лес. Редкие машины казались болотными огнями, блуждающими по Городу. Я смотрел, пока не заслезились глаза, потом лёг на старый диван без ножек, на котором спал ещё в детстве, и стал смотреть на потолок. События прошедшего дня были удивительны для моей жизни, но почему-то я не чувствовал раздражения или страха, как всегда, когда что-то шло не по-моему. Моя программа безопасности дала сбой, но это должно было случиться когда-нибудь, все сбои были запланированы кем-то более дальновидным.

На следующий день меня разбудило сообщение от Лиса: он написал, что братья приезжают сегодня. Я позвонил на работу и сказал, что заболел. Хорошо, что у меня такая работа — можно сказать всё что угодно, и начальник только пожмёт плечами. Ему всё равно, как и мне всё равно, сколько он мне заплатит.

Выпив растворимый кофе, который поставлял мне знакомый торговец чёрного рынка, я лёг на диван и стал ждать загадочных «братьев» Лиса. Мне было любопытно их увидеть, и я удивлялся сам себе, насколько легко смог пожертвовать собственной квартирной свободой ради незнакомых людей. Пока я ждал, они представлялись мне чем-то вроде персонажей сериалов — такими крепкими диковатыми парнями, бородатыми деревенскими мужиками, выходящими с рогатками на медведя, — и было смешно от собственных мыслей.

Лис сказал, написал они будут около двух. Но в два они не пришли. Не пришли и в три, и в четыре, так что я даже стал волноваться. Мне представлялось, как эти бородачи сходят со своего поезда из Козельска или откуда там они едут и тут же попадают в лапы мошенников-таксистов, которые везут их якобы бесплатно кататься по Городу, но увозят в лес, где грабят и оставляют связанными под сосной. Или братья садятся в метро и ездят по кольцевой, не понимая, когда приедут на конечную станцию. Или ещё что-нибудь. Раньше я никогда не беспокоился о незнакомых людях, но теперь эти неизвестные братья не давали мне покоя. Я каждые пятнадцать минут подходил к окну и смотрел на извилистую дорогу между гаражами. Я почему-то был уверен, что сразу узнаю их.

Бородатым оказался только один из них. Младший, как я потом узнал. Они пришли в шесть, протянув мне через порог большой пакет яблок и сразу наполнив мою пугливую, не привыкшую к посетителям прихожую светом и деловитыми движениями. Аккуратно расставили свои одинаковые, похожие на военные, ботинки вдоль стены и вежливо застыли в ожидании приглашения.

— Пойдёмте. Чаю попьём. Холодно сегодня. — бормотал я, в то время как один из братьев (средний, как я узнал позже) кивнув, словно только и ждал сигнала, вытащил из рюкзака помятую пачку печенья с довольным видом фокусника, выудившего зайца из шляпы, и братья расселись по кухне. Жалея, что ничего не приготовил, я достал всё, что было: хлеб, сыр, консервы, шоколад. Достал из шкафа фарфоровый чайник, в котором последний раз заваривал чай, когда жил с родителями (для меня одного он был слишком большой и красивый), заварил чай и разлил его по кружкам. Все кружки были большие, разные и совсем не подходящие к парадному чайнику в мелкий синий цветочек, отчего чаепитие становилось праздничным и душевным одновременно. Так мы с родителями пили чай вечерами, когда за окном уже темнело, но спать ещё было рано. Когда было тепло — выбирались на балкон и сидели там с кружками в руках…

Удобно разместившись на кухне, братья стали по очереди со мной знакомиться, протягивая руку и вместо фамилии смешно произнося «старший брат», или «младший брат», или «средний». Старшего звали Василий, «можно просто Вася», — великодушно сообщил он. На вид Васе был лет тридцать — тридцать пять, он был не очень высокий, широкоплечий, с большим носом, густыми темными волосами и хитрым взглядом из-под черных бровей. Он единственный был одет в костюм, чем напомнил мне ретро-мафиози из «Крестного отца». Средний — Максим («лучше — Макс») был высоким и русоволосым, интеллигентно-студенческого вида, с добрыми и грустными карими глазами. Младший (на вид ему было лет восемнадцать, хотя ему явно хотелось выглядеть старше) Денис был очень худым, с короткой темной бородой и внимательным цепким взглядом серых глаз, оставлявшим неприятное царапающее ощущение. Хорошо, что он сам избегал смотреть на меня, — видимо, знал, какое впечатление производит на людей его взгляд. Тогда меня почему-то не удивило, что «братья» были что-то не очень похожи друг на друга.

— А у тебя хорошо тут, как у выживальщика, — одобрительно заметил средний брат Макс, осматривая кухню.

— У кого? — не понял я.

Братья переглянулись как-то тревожно. Старший брат, не ответив на мой вопрос, кивнул среднему:

— Лис ведь говорил, что он не из этих?

— Он сказал, что уверен в этом на сто процентов, как за себя может поручиться.

Младший только хмыкнул.

— Что-то не так? — спросил я, теряя терпение. Всё-таки это они пришли ко мне домой, а теперь игнорируют мои вопросы, как ни в чем не бывало. Это было невежливо.

— Всё в порядке, не переживай, — примирительно сказал Вася. — Просто мы подумали, что ты выживальщик, но это не важно, что мы подумали. Лис сказал нам, что ты надёжный человек, этого достаточно. Спасибо тебе, что согласился нас принять.

Все замолчали. Я понимал, что теперь не смогу нормально себя чувствовать в присутствии братьев, пока они не объяснят, что имели в виду. Ясно ведь было, что они в чём-то меня заподозрили, и только рекомендация Лиса спасла мою репутацию. Я не мог им сказать «объясняйте или уходите», потому что это было бы несправедливо. Эта квартира теперь, с того момента, как я принял протянутые через порог яблоки, такая же их, как моя. На время, но всё-таки. Поэтому я взял пример с младшего брата и мрачно уставился в свою кружку.

Мы молча пили чай, и я удивлялся, насколько меня занимают разные мелочи и совершенно не смущает присутствие на моей кухне трёх странных незнакомых мужчин. Впрочем, у меня ведь тоже была рекомендация от Лиса. Он сказал, что они хорошие и что им нужно спасти сестру. Было очень интересно узнать, какая у них сестра и откуда они собираются её спасать, поэтому было жаль, что они замолчали. Как всегда, я решил, что правильный путь — напрямик. Точнее, напролом.

— Раз уж так, то хотел бы объяснить кое-что («хотя терпеть не могу это делать», — мысленно добавил я).

Братья, конечно, уставились на меня. Вася слегка покачал головой, как будто пытаясь меня остановить, но не тут-то было.

— В общем, не знаю, что там Лис сказал про меня — он действительно мой хороший приятель, это правда, мы дружим уже давно. Так получилось, что уже шесть лет я не знаю, что происходит в мире. И не хочу знать. Не узнаю никаких новостей. Так, как будто у меня на них аллергия. Не знаю, например, кто сейчас президент, где идёт война, какие гениальные открытия сделали учёные. При этом у меня есть компьютер, я иногда слушаю радио и даже читаю газеты. Я научился не обращать внимания и не запоминать то, что не имеет ко мне отношения. Так что не нужно создавать для меня каких-то специальных условий. Просто не удивляйтесь, что я могу не знать очевидных для вас вещей или не поддерживать разговоры про «последние новости».

Я замолчал, утомлённый этой короткой исповедью. Братья тоже молчали, продолжая смотреть на меня.

— Круто, — сказал средний брат с неподдельным восхищением, — как тебе это удалось?

— Это несложно. Они сами сделали всё, чтобы их информация стала мусором. А когда мусора слишком много, учишься его либо выкидывать, либо не замечать, — выдал я давно обдуманную на этот счёт фразу.

— Неплохо, — оценил Вася. Обычно люди (те немногие, которые так или иначе узнавали о моих странностях, как правило, не от меня) реагировали негативно. Пытались выяснить, что со мной не так или подозревали в сектантстве.

— Значит, мы зря тебя заподозрили, извини, — сказал вдруг Денис, оцарапав меня своим взглядом, — обычно только выживальщики притворяются, что ничего не знают.

— А кто они, ваши враги? — заинтересовался я.

— Да, в какой-то мере, — ответил Макс, а Денис нехорошо усмехнулся.

Мне стало жутко любопытно узнать, о чём речь — впервые за шесть лет. В конце концов, я не узнавал новости только потому, что мне не хотелось, я чувствовал недоверие и брезгливость ко всему, что выходило за пределы моего мира. Кроме книг и выдуманных историй, конечно. А теперь вот стало интересно. С каждым может случиться.

— Кто такие выживальщики? — решился я.

Братья в который раз переглянулись.

— Чтобы ответить тебе, придётся рассказать всю историю человечества, включая те шесть лет, которые ты так удачно пропустил, — сказал Вася. Было непонятно, серьёзно он говорит или шутит.

— Да нет, с выживальщиками всё просто, — махнул рукой средний брат Макс. — Вот умиральщики — другое дело. Это сразу не поймёшь. Я сначала думал даже, что они шутят.

— Пока младший братишка не захватил в заложники завхоза клуба, размахивая при этом своим детским пистолетом, переделанным под настоящий? — усмехнулся Вася. — В общем, так. Придётся начать немного с общих мест. Ты ведь знаешь, что мы последнее поколение?

— В смысле? — не понял я.

— Ну, больше людей не будет. Осталось совсем немного времени — и всё закончится. Дети, которые сейчас есть — они навсегда останутся детьми, не успеют повзрослеть

Тут, как принято говорить, меня прошиб холодный пот. Но вовсе не из-за того, что мне открыли глаза на очередной апокалипсис, а от того, что Лис подселил ко мне настоящих сумасшедших.

— Думаешь, я рехнувшийся сектант? — правильно оценил мою реакцию старший брат Вася. — И сейчас начну тебе расписывать про всадников апокалипсиса? Да ты ведь и сам всё понял ещё шесть лет назад, а теперь ведёшь себя как типичный выживальщик.

Кажется, он обиделся.

— Человечество скоро вымрет — это ясно всем. — неожиданно перехватил инициативу младший брат Денис. — Только не все готовы это признать. Ещё бы, они ведь планировали жить вечно, надутые индюки, или, по крайней мере, пока не умрут, — а тут на тебе, такая неприятность. Они не могут даже достойно умереть — а ведь теперь перед всеми стоит только эта задача.

— Ты, может, не заметил, но политика, например, уже никому не интересна, — подключился Макс. — И все эти ребята в галстуках, которые выступают по телевизору, и те, кто кричат в микрофон на митингах, — у них теперь такие озадаченные рожи, что я даже начал смотреть телевизор, чтобы на них любоваться. Они пытаются как-то заявить о себе, выдумывают дурацкие законы, перемалывают сами себя и других, но их песенка спета уже давно, все это понимают. Когда началась настоящая война — кому они теперь интересны? Религиозников тоже почти не осталось. Точнее, они все распались на совершенно безумные секты, которые привлекают свою паству рассылками в интернете. Наркоманов, кстати, почти не стало, ты заметил? Разве что какой-нибудь извращенец вспомнит молодость. Реальность теперь гораздо интереснее.

— Больше всего сейчас выживальщиков и размноженцев, — сказал Вася, видимо, приближаясь к ответу на мой единственный вопрос. — Они очень хорошо приспособились притворяться обычными людьми, но они самые опасные. Выживальщики говорят, что всё прекрасно и человечество живёт себе дальше, а если и случится неприятность вроде внезапной всеобщей смерти — ну, так тому и быть. Поэтому нужно жить как жили, ни в коем случае не думая ни о чем. А главное — сохранять невозмутимое самодовольство. Размноженцы — то же самое, плюс маниакальное желание распространить себя драгоценных как можно больше, по возможности заселить и другие планеты: к счастью, учёные так и не успели предоставить им такую возможность.

— Получается, что размноженцы — это те, кто рожает детей? — уточнил я.

— Да нет же, — отмахнулся Вася, разочарованный моей непонятливостью. — Детей рожают все, просто размноженцы — для размножения.

— А остальные для чего? — удивился я.

— Не «для», а «от» чего — от безысходности, — пояснил Вася. — Ну, и от любви, конечно.

Было забавно, как этот взрослый и серьёзный на вид мужчина говорит такие смешные вещи.

— Кстати, сексом тоже все занимаются, но только извращенцы — ради удовольствия, — заметил Макс.

— А остальные что, ради страдания? — фыркнул я. Уж очень странно они рассуждали.

— А разве нет? — серьёзно спросил Макс. Я решил не углубляться в эту тему, поскольку не чувствовал себя вполне компетентным.

— Значит, выживальщики — это те, кто отрицает конец света и продолжает себе счастливо жить?

— И агрессивно навязывают это всем, создавая тысячи ненужных дел, предметов и понятий, занимая всё информационное пространство своим шумом…

— Да, вроде того, — перебил младшего брата Вася.

— А размноженцы — те, кто при этом ещё и верит в необходимость увеличения количества людей?

— Да, верно. Причём лучше всего — наиболее похожими на них самих организмами. Как вирусные клетки.

— Противостоят этому войску тьмы сопротивленцы и умиральщики, — продолжал Вася. — Сопротивленцы — это такие хорошие ребята, которые постоянно придумывают, что бы такое человечество могло сделать напоследок, чтобы оправдать своё существование. Но пока получилось только придумать Эльдорадо для самих себя, так ведь, Макс?

Макс нахмурился, но промолчал.

— Лис твой тоже сопротивленец. Причём один из лидеров в Городе.

Я стал припоминать то, что Лис когда-либо пытался мне рассказать о своих делах, — и получалось довольно похоже. И про их «Эльдорадо» с каким-то странным названием — страну, где, по их мнению, всё так, как надо, и куда они все втайне мечтают уехать, я и так слышал.

— Умиральщики хотят добиться от людей достойного принятия смерти. Чтобы все воспринимали смерть как высшее благо. При этом сами они не торопятся приобщиться к этой благодати — они хотят сначала приобщить других, иногда и насильно. Вообще-то они фанатики, и методы их ни к чёрту — очень уж похожи на политику. Поэтому дядьки из телевизора страшно напрягаются, а поскольку понять ничего не могут, просто охотятся за ними и уничтожают. Что создаёт дополнительную суету и отвлекает от дел, — Макс, кажется, осуждающе посмотрел на младшего брата.

— Они странные ребята, конечно, — резюмировал Вася. — Но есть гораздо хуже. Те же мародёры, например: они поняли, что все закончится совсем скоро, и теперь для них нет никаких границ. Могут просто подойти к тебе на улице и убить ни за что ни про что. Или украсть у тебя из кармана телефон, а потом рассылать твоим друзьям и родителям матерные смски. Даже ты, наверное, заметил, сколько стало бессмысленной и неостроумной жестокости. Хотя от них тоже своя польза — они отлично занимают стражей порядка, чтобы у тех не оставалось времени на всех остальных. Ещё есть извращенцы — но они, по большей части, безобидные ребята. Просто решили покутить напоследок. Отрываются по полной, развлекаются, как могут. Хуже всего — извращенцы-мародёры.

Старший брат замолчал, вертя в руках пустую кружку. Я решил сделать ещё чаю.

— Значит, выживальщики, размноженцы, сопротивленцы, умиральщики, мародёры, извращенцы… кто-то ещё? — повторил я, как послушный ученик.

— Пока с тебя хватит, — кивнул Вася.

— Есть ещё возвращенцы, — подал голос Денис. — Это те, кто возвращается с того света, чтобы посмотреть на конец этого.

— Врёт он всё, не слушай, — отмахнулся Макс.

Но мне эта идея понравилась, поэтому я мысленно записал в свой список ещё и возвращенцев.

Я пока не знал, что со всем этим буду делать, но день, к счастью, медленно подходил к концу. Ожидание братьев само по себе ужасно меня утомило, а то, что произошло потом, было и вовсе для меня сродни тяжёлой непривычной работе. Но братья всё равно мне нравились. И даже разговаривать с ними было приятно.

— А ваша сестра? Что с ней?

— Она в реабилитационном центре для наркоманов и алкоголиков, тут, в Городе. Они держат её насильно. Сволочи, — помрачнев, сказал Макс. — Схватили её, когда она шла из школы домой, и увезли на чёрной машине.

— Она ещё школьница? — удивился я.

— Нет, она учит детишек в школе, у нас в посёлке. Учила, в смысле. Она их жалела и учила по-старому, скрывая это от своего начальства, — сказал Вася. Все братья заметно погрустнели от разговоров о сестре. — После неё никто не решился там работать — и всех детей тоже увезли, на жёлтом автобусе, в интернат в соседний мёртвый городишко.

— А как вы узнали, что она здесь? — осторожно спросил я. Ведь Лис просил им помогать, и мне нужно было узнать побольше.

— Нам пришло письмо, вроде бы от неё, — объяснил Макс. — Нам так кажется.

— Мы нашли адреса всех реабилитационных центров в Городе и будем их проверять. Если сестра в одном из них, то мы рано или поздно её найдём, — сообщил Вася.

Этот гениальный план вызвал у меня, с одной стороны, смех от его наивности, а с другой стороны, отчаяние от его безнадёжности. И эта другая сторона явно перевешивала. Поэтому я сказал:

— Я буду помогать вам. Лис попросил меня вам помочь.

Все трое посмотрели на меня. Они, видимо, не ожидали такого великодушия от того, кто вёл себя «как выживальщик». Но мне было всё равно. С тех пор как мои родители навсегда уехали в страну, название которой напоминает название какого-то химического элемента, никто не смотрел на меня так заинтересованно. Даже девушки, которые пили со мной кофе и улыбались мне. Тем более они.

— Спасибо тебе, — сказал Вася. — Когда мы освободим сестру, ты увидишь, какая она хорошая. Очень хорошая.

— Я знаю, — сказал я. Конечно, сестра самая хорошая, и её надо спасти, и я это знал.

Чтобы рассеять туман, который они навели в моей квартире своими разговорами, я принялся объяснять им, где прячутся полотенца, одеяла, где можно спать и на какой замок нельзя закрывать дверь, чтобы потом не пришлось её взламывать. Когда с этим было покончено, я сказал братьям, что пойду прогуляться.

На улице было холодно. Предвесенний снег хрустел под ногами, сумерки потихоньку выбирались в Город их своих укрытий: дворов, переулков, парков и грязных придорожных кустов шиповника. Люди возвращались с работы, шли по извилистой дорожке по пустырю, поднимались в свои квартиры и зажигали свет. Я шёл в обратном направлении и желал им всем счастья. Потом свернул на улицу вдоль домов, которые остались ещё от прежней системы строительства: шестнадцатиэтажные, грустные, потерявшие новостроечный блеск и не получившие ничего взамен. Зато на улице вдоль этих домов было пустынно и тихо, улица заканчивалась небом тёмно-фиолетового цвета, в которое можно было смотреть прямо, когда идёшь. Я шёл довольно быстро, как всегда, и радовался, что холодный вечерний воздух пробирается в широкие рукава моей куртки. Сначала я думал позвонить Лису, но потом решил, что этого делать не нужно. Я шёл и обдумывал странные вопросы. Например, могут ли мои родители быть выживальщиками? И если есть люди, которые возвращаются посмотреть на конец света, то, может, мой брат тоже вернётся? Он всегда был ужасно любопытным. Эти безумные мысли вертелись сами собой, без моего участия, а параллельно бубнили другие, привычные: дурак, готовый поверить в любую ерунду, ты настолько жалок, что доверяешь любым незнакомым людям, которые принимают тебя всерьёз.

Постепенно все мысли вытеснила картинка, на которой Сестра выходит из школы, натягивает капюшон, спасаясь от холодного мартовского ветра, и идёт по едва различимой тропинке вдоль сугробов. В руках у неё учительский портфель, им она размахивает, как школьница, идёт, не замечая ничего, и тут сзади на неё набрасываются двое в кожаных куртках, надевают ей на голову мешок и несут к машине. Она пытается кричать, извернувшись, пинает одного из похитителей, теряет при этом ботинок. Её приносят к большой чёрной машине, укладывают на заднее сиденье, один похититель исчезает с ней за тонированным стеклом, а другой — садится рядом с водителем и закуривает.

Картинка была настолько яркая, что мне стало не по себе. Я машинально оглянулся и увидел, что за мной на расстоянии примерно пятидесяти метров идут двое. В сумерках их трудно было разглядеть, но когда я остановился, они остановились тоже. Не зная, что делать, я полностью развернулся и стал открыто смотреть на них. Теперь я видел, что это мужчины в чёрном. Когда мне показалось, что они достают оружие, я не стал ждать и бросился бежать в узкий проём между домами — по счастью я остановился как раз между двумя длинными многоэтажками, которые местные жители называли «китайской стеной». В отличие от оригинала, в этой стене была брешь, которая мне очень помогла. До сих пор не могу сказать, кто были эти люди и что им от меня было нужно. Скорее всего, мародёры. Они могли начать стрелять по ногам, заставляя жертву прыгать на пустой дороге: в нашем Городе такие развлечения снова стали популярными, и я раньше удивлялся, почему. Но мародёрам-извращенцам не нужна была причина, чтобы повеселиться.

Я петлял по дворам, пока не выбежал на дорогу к дому через пустырь. Погони я не слышал, и вряд ли те двое могли добраться сюда так же быстро, к тому же люди продолжали идти с работы — те, кто работает в позднюю вторую смену, — и я в общем потоке благополучно дошёл до своего подъезда. Прогулка явно пошла мне на пользу: в голове не осталось ни одной мысли. Разве что картинка похищения Сестры осталась такой же яркой, и я подумал, что нужно завтра же рано утром отправиться на поиски.

В квартире меня ожидал сюрприз в виде немного расплавленного электрического чайника и чёрного круглого пятна на столе. Запах гари я почувствовал ещё на площадке. Около двери я понял, что надежда на то, что у кого-то из соседей подгорели макароны, не оправдалась.

— Мы сожгли твой чайник… — сообщил мне Макс. — Мы хотели ещё чаю, включили, он зашипел, заискрился — и вот.

На деревянном столе красовалось чёрное пятно с неровными краями. Все окна были открыты, но всё равно пахло гарью и плавленой пластмассой. Я глубоко вдохнул запах новой жизни и рассмеялся.

— Ты не сердишься? — удивился Макс.

— Я вспомнил одну книжку, которую читал в детстве. Про Малыша и Карлсона. Там Карлсон прилетает в гости к Малышу и первым делом взрывает игрушечную паровую машину, так что на полу остаются следы от взрыва. Мама и папа наказывают Малыша, хотя он и говорит, что это сделал Карлсон. Уже потом мне объяснили, что Карлсон, по задумке автора, это придуманный Малышом хулиган, на которого удобно сваливать собственные шалости. Я-то был уверен, что Карлсон настоящий. Если вы не исчезнете бесследно, то я не сержусь.

— Что ты имеешь в виду? — испугался Макс. Видимо, братья слишком переживали из-за порчи моего имущества, так что нужно было их успокоить.

— Ничего. Так, вспомнилось. А чайник — ерунда, он уже старый был. Да и вообще ерунда. Вот можно в этом кипятить воду, — я достал из шкафа большой ковшик, в котором мама обычно варила кофе.

— Скажите лучше, какой у нас план на завтра? — бодро спросил я.

— Мы нашли вот адрес, — Макс показал мне распечатанную карту. — Вот здесь закрытый реабилитационный центр, внутри обычной больницы, начнём с него.

Этот центр находился в моём любимом районе «центральных окраин», удивительно пустынном, застрявшем в каком-то позапрошлом веке, отгороженном оживлёнными проспектами от театров, музеев, торговых центров, зато полный больниц, подворотен, зелёных дворов, со странными местным жителям, которые делали вид, что живут не в самом центре Города, а где-нибудь за пару станций скоростного поезда от городских границ, а происходящее даже в соседних районах их не интересует. И в этом был свой особый шик, придающий им ореол богемного снобизма, не сравнимого, впрочем, со снобизмом жителей городского Острова.

На правах единственного жителя Города я деловито сообщил, что добираться далеко, поэтому нужно лечь спать пораньше. Проверил, все ли разместились: на удивление, они не заняли мой любимый диван без ножек (хотя в квартире было ещё два похожих, и узнать, на котором из них я привык спать, было невозможно). Один из «не моих» диванов занял Вася, Макс устроился на полу, постелив одеяло, а Денис в спальном мешке пристроился вдоль шкафа. Пожелав всем спокойной ночи, я лёг и, впервые за несколько недель, мгновенно уснул.