Тактика 48

Итак, дорогие мои детишечки, я снова даю вам советы, которым вы никогда не следуете.

Потому что слишком самоуверенны и беззаботны, и думаете, что вам, вот именно вам они не пригодятся. Но вашей благосклонности и моего авторитета здесь все-таки хватает на то, чтобы вы прочитали пару строк, чем я и пользуюсь. Чтобы потом, когда вы прибежите ко мне за советом, я мог бы с чистой совестью посоветовать вам убить себя.

Сегодня я расскажу вам о молчании. Потому что только молчание — самое лучшее и часто единственное, что у вас есть. Только молчание может помочь,

если вас угораздило попасться выживальщикам. Лучше всего сразу представьте, что вы умерли. Если на это не хватает воображения, то представьте, что вы в состоянии произнести только одну фразу: «Согласно 48-й статье вашей конституции я имею право хранить молчание». Что бы ни случилось, повторяйте только это. И вы будете великолепны. Помните, что всё, что вы скажете, обязательно будет использовано против нас.

Даже если они попытаются склонить вас на свою сторону, у них это не получится в случае вашего молчания. Они будут злиться. Очень злиться. Конечно, есть большая вероятность того, что вас будут избивать или убьют, но это уже не ваша забота.

«Тактика 48», как я её называю, действует всегда. Всё остальное — на ваш риск.

Смотрите, не жалуйтесь только мне потом!

«Тактика 48» из «Записок старого умиральщика», архив другого интернета

Когда меня выводили с чёрного хода, я попробовал сопротивляться, но мои попытки были быстро и решительно пресечены. Я думал тогда о том, что братья наверняка сейчас ищут меня и беспокоятся, и это казалось мне самым плохим во всём происходящем. Хотя вообще-то ситуация моя была ужасна, особенно для человека, не привыкшего к насилию. Меня усадили в машину — как водится, чёрную, с тонированными стёклами, — справа и слева от меня на заднем сиденье разместились неприметные типы, локти которых довольно чувствительно упирались мне в рёбра. Мы ехали, я не знал, куда. Очевидно, спрашивать было бесполезно. Поэтому я просто ехал и думал о случайностях в моей жизни.

Со мной никогда не происходило ничего необычного. В детстве мне очень этого хотелось — как и всем детям, наверное. Когда случайности воспринимаются ещё как зелёные двери в таинственные волшебные миры и называются чудесами. Потом я понял, что случайности чаще бывают неприятными, и стал их остерегаться. Потом я стал бытовым фаталистом, чтобы избежать моральной ответственности за своё раздолбайство и мучительных сомнений выбора. Я стал говорить, что всё происходит случайно, а даже если нет, то человеку никогда не понять закономерности происходящего. И нет никакой гарантии, что не злой умысел лежит в основе нанизывания на ось реальности всех событий на земле и в жизни каждого отдельного человека — как будто злой колдун собирает бусины на одну нитку, чтобы замкнуть круг абсолютного зла и торжествующе посмеяться над всем. Всё, что бы ты ни сделал, ведёт к худшему, поэтому не имеет смысла что-то делать вообще, а уж тем более стараться выбрать что-то лучшее из одинаково плохих вариантов. «Всё, что не делается, всё к лучшему». Такая философия оказалась вполне непригодной для жизни, но, в сочетании с моей счастливой возможностью не делать того, чего мне не хотелось, позволяла сохранять высокомерный вид при отсутствии каких-либо достижений.

Когда родители бросили меня в возрасте двадцати пяти лет и уехали в страну, название которой напоминает название какого-то химического элемента, а курс местной валюты по отношению к здешней позволяет снимать дом у моря за те же деньги, за которые в Городе снимают комнату во дворах, заваленных мусором, с видом на жёлтую стену с потёками, я только убедился в том, что никому не нужен. А значит, никому ничего не должен — даже самому себе. Мои планы ухода во внутреннюю эмиграцию успешно осуществлялись. До тех пор, пока не появились братья…

В то время, когда в моей голове крутились эти несвоевременные мысли, машина похитителей везла меня по предвесеннему ночному Городу. Огни фонарей и домов переливались во влажной темноте ночи, отражались в лужах и в мокрых перилах мостов. Я смотрел на эту красоту через лобовое стекло и думал, какой Город большой и сколько людей в нём живут и умирают. Насколько Город, созданный как будто для людей и привлекательный для них, как цветущая поляна для пчёл, на самом деле непригоден для жизни и опасен. Такая концентрация людей ненормальна и создаёт болезненное напряжение, от которого люди гибнут или сходят с ума гораздо быстрее и чаще. Но в то же время в этой концентрации, выжатой до капли, в этом человеческом питательном бульоне может появиться что-то стоящее. Что-то, что будет некоторое время украшать жизнь тех людей, которые попали в мировую мясорубку жизни. Что-то, что будет создавать для них иллюзию смысла — тем, кому это нужно...

Я неловко попытался проверить, работает ли мой телефон, и его тут же отобрали. Впрочем, в нём все равно не было ни номеров братьев (странно, что мне ни разу не пришло в голову записать), ни кого-то ещё, кому я хотел бы сообщить о своём бедственном положении.

Мы ехали долго, и мне даже успел вспомниться какой-то старинный чёрно-белый фильм, в котором людей возили на допрос к разумному компьютеру, похожему на говорящий вентилятор. Видимо, мне предстоит что-то похожее, хоть город там был совершенно другой. Да, там ещё почему-то осуждённых на смерть публично расстреливали в бассейне.

Чтобы отвлечься от этих мыслей, я стал сосредоточенно вспоминать наставления «Тактики 48». На секунду в моей голове мелькнуло подозрение: почему братья сказали мне прочитать её именно накануне того дня, когда эти знания мне явно пригодятся? Впрочем, они разбирались во всём этом лучше меня и наверняка продумывали все возможные варианты исхода встречи. Поэтому и решили просветить меня на всякий случай. Наверняка так и было.

«Тактика 48» состояла, в общем, из одного совета, изложенного на разные лады: молчать. Если будут бить, тоже молчать. Если убьют — тоже. Советы весьма стильные, в духе радикальных умиральщиков. Только вот я не был уверен, что у меня хватит духу их реализовать. Точнее даже, что я могу признать их правильность так, как должен это сделать безумный правоверный умиральщик. Я снова смотрел на людей сверху вниз. Но это, по крайней мере, помогало мне сохранять самообладание.

Наконец машина остановилась и меня вытащили на звонкий ночной холод. Под ногами хрустнула уже успевшая покрыться тонкой корочкой льда лужа. И снова мне в глаза ударил яркий свет — на этот раз из коридора того огромного здания, куда меня привезли. Оглядевшись, я увидел стены и коридор казённого типа, причём обстановка выдавала важность места: отсутствием явной обшарпанности и запущенности, этих вечных признаков тех государственных зданий, которые когда-то именовались «социальными» и в которые, в отличие от этого, редко заходят погоны.

Меня завели в кабинет и оставили одного. Я услышал, как закрыли дверь снаружи. Такая у них психологическая тактика — посиди тут, подожди, подумай о своём поведении. Я тоскливо оглядел этот застенок: комната с тёмными обоями, с вытертым красным диваном, кожаным креслом и тонконогим столом, какие даже у нас в школе значились «списанными». И, разумеется, настольная лампа — чтобы светить в глаза. В комнате имелось окно, которое, конечно, сразу привлекло меня. Оно выходило на противоположную глухую стену, что не редкость для Города, но на нём не было решёток, что меня удивило. Я отодвинул жалюзи и потянулся к ручке на белой пластиковой раме окна. В эту минуту за моей спиной раздался щелчок двери, и входящий наверняка заметил, как поспешно я одёрнул руку. От этого я смутился, а он сразу же оказался в выгодном положении.

— Кажется, здесь довольно прохладно, — заметил он. — Не стоит открывать окна. Мне жаль, что пришлось пригласить вас таким образом, не очень располагающим к беседе. Вы хорошо себя чувствуете?

— Да, спасибо, — чудовищно неуместная привычка к вежливости заставила меня отвечать и сходу нарушить «Татику 48», которой я твёрдо вознамерился следовать.

Вошедший, молодой мужчина в теплом свитере с оленями на крепком, чуть расплывающемся теле, выдающем балансирование между спортзалом и рестораном, в модных ботинках, с уверенными, но в то же время интеллигентными движениями, прошёл в комнату и сел на красный диван.

— Присаживайтесь, поговорим, — кивнул он на кожаное кресло.

Этакий молодой профессор на экзамене. Меня начало подташнивать, да ещё и в глазах рябило от его бело-красных оленей.

— Спасибо, я постою, — неожиданно ответил я. Из упрямства и злости на себя за то, что он так легко втянул меня в разговор.

— Как угодно, — сухо отозвался он, — но разговор может выйти долгий. Смотрел сейчас ваш файл — у вас ведь прекрасная биография, образование очень достойное по нашим временам. И старые политические заметки ваши очень познавательны, хоть и наивны. А с умным человеком и поговорить, как известно, приятно.

Если он рассчитывал поразить меня своей осведомлённостью, то не на того напал. Я даже похвалил себя за самообладание — мне было абсолютно наплевать, что этот неприятный самодовольный тип знает обо мне.

В детстве, когда в моей семье увлекались видео и папа снимал меня везде — дома, на прогулке, в школе, — меня это очень раздражало. Пока я не представил, что если всю жизнь какого-то человека снимать на видео, то кому-то, кто решит это видео посмотреть, не перематывая, придётся потратить всю жизнь, или, по крайне мере, большую её часть, чтобы смотреть настолько унылый и скучный фильм, что мне становилось жаль этого человека, и камера уже не воспринималась мною как подглядывание. Потому что кому может быть интересно за мной подглядывать? Довольно быстро это перестало быть интересным даже моим родителям…

— Как же вас угораздило связаться с такими людьми? Они воспользовались вашим доверием и добротой. И вашей неосведомлённостью, конечно. Тем, что вы, при вашем уме и энергии, ничего-ничего не знали.

Стало тоскливо. Захотелось поскорее уйти отсюда, выйти на подмороженные пустые улицы, подальше от этого типа с оленями. Я молчал, как мне казалось, угрюмо. Попытался отключиться от смысла того, что он мне говорил, но на этот раз почему-то не выходило. К тому же, его речь была какой-то необычной, что заставляло прислушиваться.

— Нет, я вовсе не говорю, что кто-то из ваших друзей нарочно это сделал. Просто так получилось, о вас узнали опасные люди, которые ни перед чем не остановятся ради достижения своих целей. Весьма, я вам скажу, сомнительных.

Неужели он думал, что такими разговорами чего-то добьётся? Или это только отвлекающий манёвр? Признаюсь, я тогда ждал, что откроется дверь и войдут бравые ребята в чёрных масках — или хотя бы те, что ехали в машине, — и станут меня бить. Я сразу же упаду на пол, и тогда они станут пинать меня своими тяжёлыми ботинками. Но слегка, чтобы не забрызгать кровью дорогой паркет. А потом этот, в свитере, снова участливо спросит, хорошо ли я себя чувствую. И я отвечу, что отлично, картинно размазывая рукавом кровь по лицу…

Но ничего такого не было, он просто продолжал нудить у меня над ухом. И я против воли запоминал почти каждое слово.

— Я понимаю, сейчас вы меня не сможете воспринимать иначе, чем врага. Но я надеюсь, что вы запомните то, что я вам скажу, и будете периодически возвращаться к этому, сравнивая и оценивая то, что будет происходить, уже более объективно. Ведь на самом деле, — тут он совершил странный манёвр, встал и переместился ближе ко мне. — Они вам так ничего и не объяснили. Так ведь? Пустили пыль в глаза и сразу записали вас в союзники, так что вам ничего и не оставалось. Вам, видимо, тоже не нравится то, что происходит вокруг, поэтому вы так легко поддались. Решили, что вот они — герои. А героев-то и нет, — тут он встал и принялся расхаживать по комнате, вполне театрально. — Нет героев, понимаете? Есть просто трусы, которые бегут от реальности в придуманный мир. Ненавидят нас за то, что мы видим их фокусы насквозь и они не могут нас одурачить. Ходят самодовольными индюками, поучают, как всем жить, надеются на конец света. Потому что конец света для них — единственное, за что они могут цепляться со своим страхом жизни. Потому что у них нет жизни, а у нас — есть. Вот они и щёлкают зубами в бессильной злобе, заманивая таких вот неопытных идеалистических людей, как вы.

— Неопытных в чём? — спросил я. На этот раз сознательно нарушая советы старого умиральщика.

— В жизни, — ответил мой собеседник, с удивлением взглянув на меня.

Тогда я подумал, что он, пожалуй, прав. И ещё испугался, что своим, на первый взгляд, ни к чему не обязывающим ответом уже выдал братьев, поэтому засуетился и стал делать новые ошибки.

— Не понимаю, о чём вы говорите, — сказал я, — и почему я должен всё это выслушивать.

— Не должны, конечно, — свитер с оленями вмиг оживился и ласково посмотрел на меня. — Конечно, не должны. Мы просто хотели предупредить вас.

— Предупредить о чём? — продолжал я навязанную мне игру, забредая всё дальше в лес.

— О том, что вас могут использовать. Вы, как бы это сказать, чересчур увлекаетесь и слишком чувствительны к скрытым сторонам жизни, вместе с тем, не имея никакого доступа к ним.

— А у вас, надо полагать, этот доступ есть?

— Нет. Но мы знаем, почему то, что должно быть скрыто — должно быть скрыто.

Я усмехнулся.

— Вам странно, что я говорю загадками и, тем не менее, вы меня прекрасно понимаете? — спросил мой собеседник. — Не удивляйтесь — не случайно ведь мы выбрали именно вас.

— Не случайно. Если вы читали про меня, то наверняка знаете, что мне всегда не везёт. Тем не менее, у вас ничего не получится.

— Что не получится? — в свою очередь повёлся мой всезнающий собеседник.

— То, что вы хотите сделать, — сказал я, прямо смотря в его маленькие карие глаза.

— Ах, это у нас уже получилось, поверьте мне. Вы уже с нами.

Тут я как будто вынырнул из этой безумной душной беседы, как из кроличьей норы, и вдохнул немного свежего воздуха, чтобы тут же захлебнуться:

— Нет, никогда с вами не буду.

— Ну вот вы и выдали себя с головой. Кто такие мы? А с кем вы тогда, если не с нами? — хищно напал на меня выживальщик.

— Вы все обречены. И поэтому злитесь, что вам не за что теперь ухватиться. Теперь, когда ваш мир будет скоро уничтожен, а вы так ничего и не поняли. У вас нет даже иллюзии правды. Поэтому вы запугиваете и убиваете людей, пытаетесь выжить любой ценой. Я вас не боюсь.

Человек в свитере откинулся на спинку кресла и принялся рассматривать меня скучающим взглядом.

— Вы закончили? Видимо, правда, вам уже не помочь. Вы говорите не своими словами, разве вы не слышите? Ради какой-то игры вы предаёте своих родителей, всех здравомыслящих людей, ради иллюзии считаться каким-то особенным. Не видите, что это не особенность — просто уродство, и не желаете выздоравливать, только упорствуете в своём ничтожестве.

— Вот и прекрасно. Только знаете что? Я вас на самом деле не боюсь. А вы, будь вы на моём месте, дрожали бы от страха.

— Поэтому я и не на вашем месте, не находите? — расхохотался мой визави, теперь уже ничуть не напоминавший повзрослевшего добродушного хипстера. — Кстати, если бы ваши родители не уехали, вы бы могли подпортить их планы. Мы бы вряд ли разрешили им выехать на каникулы — кто-то ведь должен следить за благополучием неразумного сына, раз он сам не справляется. Ваше счастье, что вы никому не нужны.

Разговор закончился, начались оскорбления и угрозы. Тут-то всё было понятно, и я почти вздохнул с облегчением. Мне, правда, стало всё равно, что этот тип ещё скажет или сделает. Он тоже, видимо, понял, что разговор окончен, и вызвал охрану. Из мелкой мстительности он велел им отвезти меня на самую южную точку Города — то есть самую дальнюю от моего дома. Но я чувствовал себя бесконечно счастливым, когда поднялся с мокрого асфальта, на который меня бесцеремонно вытолкнули из машины, едва притормозив, и пошёл долгой-долгой ночной дорогой через весь Город. В ту ночь меня не пугали даже снующие всюду шайки мародёров и редкие комендантские патрули. Пересекая район, в котором находилась больница номер шесть, я нарочно прошёл мимо неё, остановился и разглядывал тёмные окна больничных палат, разбросанные вперемежку с мерцающими голубоватым медицинским светом дежурных и ординаторских.

Уже в своём районе, когда мне навстречу стали всё чаще попадаться спешащие на работу люди, а я порядком устал, я сдался на милость утреннему автобусу, который любезно довёз меня до дома.

Братья ждали меня, не спали всю ночь и ужасно обрадовались, когда я появился на пороге квартиры. Вася даже полез обниматься, мне налили горячего чаю с пирогами, и я долго рассказывал и своём путешествии в мир выживальщиков. Надо сказать, что я почему-то опустил некоторые детали философской беседы — те, в которых мне намекали, что братья меня используют. Несмотря на то, что я нарушил «Тактику 48», братья похвалили меня и сказали, что я держался отлично. Я забеспокоился, не опасно ли им находиться здесь, но братья уверили меня, что опасность им грозит только в том случае, если я сам их сдам выживальщикам. И что если бы до них могли добраться, то уже сделали бы это.

— Тут о тебе написали, — заметил Макс, указывая на компьютер с открытым «другим интернетом», — о твоей уникальной методике избавления от информационного мусора, представляешь?

По ошибке я открыл поисковик обычного интернета и тут же залился хохотом. Меня было не остановить, я буквально покатывался со смеху — по крайней мере, насколько возможно покатываться, не слезая со стула.

Братья обеспокоенно переглянулись — видимо, решили, что это последствия стресса.

Конечно, они ведь не видели, что в топе новостей Города красовалась «Загадочная кража собачки»: «Поздно вечером у дома номер семь по восьмой улице злоумышленник напал на даму, которая возвращалась из театра с собачкой породы чихуахуа под мышкой, выхватил собачку и скрылся. Драгоценности с бриллиантами, которые были в тот момент на даме, а также сумочка из крокодиловой кожи и кошелёк не заинтересовали похитителя. На месте преступления похититель оставил записку, содержание которой не разглашается. Мотивы действий преступника и обстоятельства происшествия выясняются, ведётся расследование».