Послесловие

Как и обещал своим сбежавшим докторам, я описал всё по порядку, день в день. Но теперь это уже стало не важно, и я не знаю, кто и зачем будет читать мой дневник. Но привычка всё доводить до конца и дальше заставляет меня приписать ещё и послесловие.

Эдвард стал жить у меня, мы оба устроились работать в антикварную книжную лавку в центре Города. Я продавцом, а Эдвард — курьером. Он приезжает к людям, которые желают продать или купить книги, и улыбался им своей открытой детской улыбкой. Но говорить он тоже стал чаще — хотя никто его и не заставляет, особенно я, не большой любитель разговоров. О больнице я почти не вспоминал и никогда не говорил — чтобы не причинять боль Эдварду. А теперь, когда дневник закончен, можно постараться и вовсе забыть.

Родители звонят мне по видео-связи также раз в месяц: кажется, они вообще ничего не заметили.

Концом света воспользовались, чтобы устроить революцию. Впрочем, тут даже описывать нечего: в дни моего детства революции иногда ещё были красочные, но теперь они стали мгновенными и точными, как выстрел снайпера. И такими же банальными. Кажется, к власти пришли умиральщики, хотя я снова перестал интересоваться этим и читать новости. В Городе закрыли все развлекательные заведения, а к нам в магазин раз в неделю приходит доброжелательный интеллигентный цензор («Мы вам доверяем, конечно, — подмигивает он мне, — но, вы же понимаете, таковы правила») и просматривает корешки всех книг, выставленных на продажу. Некоторые из новых или очень старых книг берёт в руки и задумчиво листает. Я киваю, а потом иду в свою каморку, потому что мои руки всё-таки немного дрожат, хотя я знаю, что все запрещённые книги мастерски спрятаны в «рекомендованных к прочтению», и завариваю кофе, который снова стал законным, — и, чёрт возьми, всё-таки потерял от этого немного так любимой мной горечи. По старой памяти меня ещё иногда зовут в ряды «правящей партии»: каждый раз это задумчивый покупатель, который долго разглядывает книги, а потом вдруг улыбается мне и говорит что-нибудь вроде: «Вы ведь знакомы с Витей? Он считает вас ценным специалистом, вы могли бы возглавить информационный отдел «другого интернета». «Были знакомы», — мысленно поправляю я горе-агента, а вслух вежливо отвечаю: «Очень благодарен за доверие, но, думаю, что это не для меня». «Он так и говорил, Витя, что вы вот так ответите», — признаётся умиральщик и уходит, приподнимая шляпу, совсем как профессор Перов когда-то. Мне нравится, что всем теперь управляет мёртвый король — в этом есть что-то из моей любимой литературы. Я часто вспоминаю Витю, его голос, его болезненный вид. И то, как ловко он обхитрил свою смерть, вызывает у меня невольное уважение.

В целом, правление умиральщиков похоже на один большой нескончаемый траур: все должны ходить с мрачными лицами, никаких развлечений, кино и телевидение уничтожено, выживальщики состоят на особом учёте и чуть что — направляются на «перевоспитание» в школы для взрослых с углублённым изучением философии. Мне как раз при таком правлении очень неплохо, это всё в моём вкусе, но, я уверен, большинство людей страдают, не имея возможности открыто радоваться и чувствовать счастье. Но тут уж ничего не поделать — у кого власть, тот и скажет вам, что правильно, да так, что вы сами постепенно полюбите «рекомендованные» книги и концерты симфонической музыки.

Теперь я понимаю, что моё желание никогда не узнавать новости не было связано с тем, какие это новости. Просто мне это не кажется важным — даже то, что они теперь пишут в своём «другом интернете» без картинок. Но взамен я должен не удивляться, если они опять отправят меня в психушку. И я не буду удивляться. Хотя если они попытаются навредить Эдварду, то им придётся написать обо мне в новостях.