Трагикомедия

Смерти безразлична ваша национальность,

сексуальная ориентация и социальный статус.

МЕЙДЗИН (наст. имя Алексей ГУСАРОВ)

Победив все свои пороки,

человек перестаёт быть человеком.

МЕЙДЗИН (наст. имя Алексей ГУСАРОВ)

Если не удаётся сбежать от самого себя,

то попробуйте пойти себе навстречу.

Это, конечно, ничем не поможет,

но даст хоть какое-то разнообразие.

МЕЙДЗИН (наст. имя Алексей ГУСАРОВ)

— Мы — старые вояки, мы без церемоний?

Только знаете, капитан, здесь вы нарвётесь на неприятность!

— Ни за что! Всё будет очень приятно!

Из худ. к/ф-ма «Лисы Аляски», к/ст. «Дефа», ГДР (1964 г.)

Всё понимаю я с трудом.

Где я? И что со мною происходит?

Я возвращаюсь...

Смерти нет.

Жизнь и любовь меня находят...

***Точка возврата***Всё очень со стороны

Его больно били по лицу, и срывающийся на обертона голос колотился в раскалывающейся голове:

— Придумал, да?!!! Что придумал?!!! Я убью тебя!!! Умный какой!!! Придурок!!! Мудак!!! А я как?!!! Только попробуй ещё раз!!!

Он попытался закрыться руками, но удары стали сыпаться и по рукам, и по голове, и по голым плечам.

— Я тебе позакрываюсь!!! Закрывается он!

Голос сорвался на сиплый лай, поперхнулся, закашлялся и замолк. Удары прекратились, зато послышался тихий, почти неслышимый горловой вой.

— Уууу… дурак… убить тебя мало...

Он попробовал открыть глаза и глянуть сквозь пальцы, на всякий случай, ещё не опуская рук.

Получилось не очень. Веки отекли и пропустили только неясные светотени.

Послышалась трель дверного звонка и, чуть погодя, наглый голос произнес:

— Кому тут «скорая» понадобилась? Вам, плачущая прелестница?

Сиплый отвратный голосок, судя по всему, шмыгнул носом:

— Вон, у седого, наверное, инфаркт. Гляньте его поскорее. А этот дурак...

Снова запел звоночек, и другой голос с кислыми интонациями произнёс:

— «Скорая». Что случилось?

Сиплый голос снова повторил информацию. И продолжил, всё ещё пошмыгивая носом:

— Вы осмотрите этого придурка, пожалуйста. Он сейчас всё понимает, но не говорит. Вы меня спрашивайте, если что.

Послышались звуки движения, лязганье, шуршание, щелчки, обрывки фраз. Заговорили сразу несколько человек.

— Что, старый муж застал молодого любовника?..

— Ой, коллега, помолчите со своими предположениями, я сердца не слышу...

— Ещё бы, какое сердце выдержит такое надругательство над чуйствами?..

— Он мне не муж. И никто никого не заставал...

— Сейчас снимем кардиограмму и не спеша разберёмся. Нитроглицерин — одну под язык, анальгин — четыре, димедрол — два, струйно...

— Попытка суицида. На ремне удавиться хотел, что ли?

— Ага...

— Сделай ему антишоковую. Да не ему, молодому...

— Если бы меня застал такой товарищ, мне тоже надо было бы антишоковую...

— Коллега, для Вас авансом...

— Да говорю же, он мне не муж!..

— Спасибо, коллега, я обойдусь...

— Ну, никакого инфаркта, слава Богу, нет. Приступ стенокардии, затянувшийся, тоже не сахар. Мы его забираем. А парня оставляю на Ваше попечение, коллега, справитесь? Мирко, звякни водителю, носилки пусть несет. Как же мы его, такого лося?.. Ладно, придумаем что-нибудь...

Он, наконец, смог приоткрыть глаза настолько, что стал видеть относительно чётко. Над ним склонился молодой, но уже лысый мужчина в голубой униформе врача «скорой помощи». Смотрел внимательными, чуть раскосыми жёлтыми козлиными глазами:

— Ну, красавец, голову немного откинь назад, мне выю твою прощупать надо. Ну-ну, не дёргайся. Знаю, что больно. Дышать больно? М-м. Говорить можешь?

Сильные пальцы больно мяли и крутили его шею. Он попытался ответить. Сквозь отёкшее горло мучительно вырвался хриплый, напряжный шёпот:

— Могу.

Брови притворно удивлённо взлетели над жёлтыми глазами:

— О, да ты живчик! Глотать получается? Ага, хорошо. Ну что тебе сказать? Повезло. Через недельку будешь петь песни и пить коньяк.

— Не буду.

Врач посмотрел без улыбки и пригрозил:

— Заставим!

Он снова прикрыл глаза и откинулся на подушку:

— Мне пить нельзя.

— Зашился? Закодировался? Нет? Ну, тогда — фигня. С остальным — можно. — Обнадёжил лекарь.

Дверь закрылась за врачом и фельдшером «скорой», щёлкнул замок. Послышались тихие шаги. Она стояла рядом, её взгляд чувствовался, как что-то осязаемое. Но смотреть на неё он не мог и не хотел.

Прошла самая долгая минута, и наконец, он услышал:

— Почему?

Ему ничего не хотелось. Он уже пережил все чувства несостоявшихся самоубийц: боль, нежелание возвращаться, досаду и стыд за неудачу. И вот теперь ему было всё равно. Всё равно, что происходит вокруг, кто рядом, что говорят ему и о нём. Он отвернулся к стене и натянул на себя плед, укрываясь с головой, его знобило.

Наверное, он уснул, потому что когда она стянула с него плед, за окном уже светилось утреннее небо.

— Вот, пей.

Она протягивала ему большую синюю чашку с золотым ромбом, в который были вписаны ещё три ромба поменьше. Он сел и взял чашку двумя руками, в тёмно-красном напитке плавал ярко-жёлтый кружок лимона. Чай был крепким, горячим и сладким.

Он молча пил, а она сидела в кресле напротив и смотрела на него.

— Теперь ты мне скажешь?

Он протянул ей пустую чашку. Она почти выдернула посудину из его руки и грохнула ею о столик.

— Говори. Говори, а то я не знаю, что я сделаю!

Он закрыл глаза и заговорил.

Он говорил долго, тихо и монотонно, ничем не выдавая своих чувств. Она молча и внимательно слушала его, не сводя с него глаз и не перебивая.

Он рассказал ей всё, с самого начала и до последней минуты. Обо всём, о чём она знала, не знала, но догадывалась и о том, о чём просто не могла знать или догадываться.

Она поднялась и вышла из комнаты.

Ну, вот и всё. Теперь уже точно всё.

Через минуту она заглянула в комнату:

— Я в магазин, у нас хлеба нет. Приведи себя в порядок и накрой на стол, вернусь — завтракать будем.

***Неабсолютный ноль***Всё очень со стороны

Она стояла перед монолитной немолодой фельдшерицей, упрямо глядя ей в глаза и снова спрашивала:

— Почему Вы нас не пускаете к нему?

И в ответ снова слышала не менее упрямое:

— А вы ему кто? Не родственники же? Вот и не пущу.

— Бред! Мы лучше, чем родственники. — Она решила изменить тактику уговоров и обезоруживающе брякнула — мы ему любовники.

Монолитная дама с ухмылкой вгляделась в её лицо и затряслась от смеха:

— Хм-хм-хм-ха, и парень тоже?!

И услышала хриплый и не менее наглый ответ своего сопровождающего:

— И парень. Тоже.

Фельдшерица, продолжая посмеиваться, махнула на них рукой и отошла от двери кардиологического отделения, пропуская их внутрь:

— Я с вас умру щас. Халаты наденьте и бахилы. Любовники! Идите уже.

Вслед им прозвучало:

— Вы лечащему такого не говорите, он у нас без юмора.

На узкой больничной койке лежал измождённый старик с чёрным лицом. В первую минуту она не смогла узнать своего прежнего любовника, а когда узнала, была поражена произошедшим в столь короткий срок переменам.

Накануне она кричала на своего нынешнего:

— К нему?! Он сволочь, мразь, он совратил и изнасиловал тебя! Ты соображаешь, что ты говоришь?! Да пусть он сдохнет!!! Я пальцем не пошевелю, чтобы… Идиот… Какой же ты идиот… Ну что с тобой делать? Застрелить, чтобы не мучился. Сам виноват, да? В чём ещё ты виноват, в хиосской резне? Ты понимаешь, кто он? Ты не понимаешь… Ладно, иди… Стой, я с тобой пойду. Заткнись сразу, пока не успел ничего сказать, и не смей мне возражать! Я с ума сдохну...

Она смотрела, как по чёрным впалым щекам катятся слёзы, и слушала отчаянную мольбу о прощении. Так просят только обречённые. Глядя на этого знакомого и неузнаваемого человека, можно было думать только о том, что он проживает свои последние дни или даже часы. Другой, тот, кого она любила и ради которого была готова на всё, пальцами осторожно гладил это чёрное лицо, убирая с него солёные дорожки. Она тихонечко подалась назад и выскользнула в больничный коридор.