Взгляд первый.

**Либертанго(отрывок)**

слова Орасио Феррер

музыка Астор Пьяццолла

Меня свобода любит — я всей душой ей предан.

Плевать моей свободе, что заточён я в теле.

Обижена свобода моей боязнью счастья.

Обнажена свобода — глоток небес в борделе.

"Решись!" — кричит свобода, когда топчусь на месте.

Меня свобода ценит, одетого в лохмотья.

Она меня прощает, когда её теряю:

не справившись с собою, тону на мелководье.

Свобода знать не хочет, который мне десяток.

Безгрешная пастушка моей мечты извечной.

Оставила свобода — и я несчастный призрак;

зовёт меня — лечу к ней — счастливый и беспечный.

Свобода понимает, что я попал в ловушку

своих ошибок прежних, о коих не жалею.

Хотят моей свободы небесное светило

и атом, тот же пленник — загадка! — бредят ею.

***Искандер***

— Искандер Шамилович, зайдите ко мне. Прибыли наши курсанты. Будем посмотреть.

— Слушаюсь. Валерий Владимирович, ничего не изменилось, всё же пятеро?

— Вы сами отказались от дополнения, или я что-то путаю? — в голосе полковника слышатся резкие металлические ноты.

— Никак нет, всё точно. Буду через две минуты.

Считаю, что усечённый вариант лучше, чем три неизвестных. Группы набирались из восьми, десяти человек — четыре, пять пар. Я предпочитаю восемь, так наиболее результативно, удобно и рационально. В этот раз всё было неправильно. Трое из моих потенциальных курсантов отсеялись ещё на стадии утверждения. Одного привезли в госпиталь с аппендицитом и перитонитом, другой сломал ногу на полосе препятствий, третий задержан комендантским патрулём за драку в кафе. И всё же, лучше «неудобные пять», чем плюс «неизвестные три».

Смотрю на своих курсантов.

Артемьев Александр Борисович, лейтенант. О***ское Высшее военное училище, выпуск прошлого года. Военное многоборье. Если бы не армейская стрижка, вились бы золотые кудри. Глаза синие, рост гвардейский. Фактурный парень, наверное, девицы снопами падают к ногам. Не женат. Женатых к нам не берут.

Горяченко Олег Андреевич, лейтенант. Тоже год службы. Бокс, плаванье. Смуглый волоокий брюнет, губы чувственные, нос с горбинкой, южанин. Склонность к полноте, но подтянут, молодец, и рост хороший.

Соколик Игорь Леонидович, только из училища. Рыжий, но не огонь. Стоит смирно, но по всему видать — шило. Волейбол. Ну, что, командный игрок, будем учиться играть самостоятельно.

Чалых Максим Викторович, тоже желторотый, после училища не служил ещё. Биатлон. Глаза карие, волосы тёмно-русые, внешность заурядная, в толпе увидишь — не обратишь внимания. Поглядим, что ты можешь, Максим Викторович.

Штольц Леон Рудольфович. Какой у него рост? Один метр семьдесят два сантиметра? Дзюдзюцу. Чемпион округа. Всевышний, благодарю тебя за то, что не устаёшь удивлять. Лейтенант, год служил в С***. Боевое ранение. Русачок, волосы выбелило южным солнцем, лицо загорелое, глаза серые, внимательные. Ого, какая улыбка! Наверняка, тоже от девиц отбоя нет. Маленький, но ладный. Борец, это хорошо.

—… Ваш куратор — майор Амиров Искандер Шамилович, — меня представили, сдержанный кивок, продолжаю рассматривать своих курсантов.

***Искандер***

— Работать будете парами: Артемьев — Штольц, Соколик — Чалых, Горяченко — со мной. Вопросы? Нет вопросов. Приступаем.

Я наблюдаю, как Кравец работает с моими курсантами. Он мастер рукопашного боя, с Горяченко ему скучно, парень бережётся. Соколик и Чалых — Чук и Гек. Артемьев — старший братец, Штольца это бесит.

— Горяченко, ты что, боишься меня? Шевелись, воин! Я твой противник, а не просто спарринг-партнер. Соколик, Чалых — отставить обезьяньи пляски! Артемьев, если не прекратишь выпендриваться, он тебя побьёт!

Артемьев снисходительно улыбается и в тот же момент зарывается носом в пол.

— Я тебя предупреждал! Штольц, неплохо. Следующий спарринг — со мной. Артемьев, Горяченко, работаете в паре. Соколик, Чалых — продолжаете.

Валентин давно меня заметил. Он не любит наблюдателей, поэтому останавливает занятия и подходит ко мне.

— Пять минут перекур! Здорово, Искандер. Пришёл посмотреть на своих? Ничего хорошего.

Я знаю Кравца уже четвёртый год, «ничего хорошего» — значит нормально. Хуже было бы, если он сказал про «пасхальных зайчиков». Но у меня «пасхальных зайчиков» не бывает.

— Ещё малыш что-то собой представляет, остальные — белок.

Это значит, Штольц определённо хорош, остальные — вполне не плохи.

— Я посмотрю, не возражаешь?

— Да сколько хочешь! Всё, дети, работаем!

Я прав, никаких «зайчиков». Даже Соколик недостаток боевых навыков компенсирует скоростью и гибкостью. На то он и соколик — схватывает на лету. Но малыш Штольц вне конкуренции. Кравец уже называет его Лёша, по имени он обращается только к «любимым ученикам». Да, малыш определённо хорош. Лёгкий. Быстрый. Противника чувствует, не боится. Упрямый. Ему бы хладнокровия побольше, а то заводится легко.

Валентин хлопает его по плечу:

— Молодец. Хорошо.

У Лёши розовеют скулы, он по-мальчишески морщит нос. Ещё и скромняжка.

— Артемьев, учись пользоваться тем, что тебе дано от природы и прекращай играть, бить буду. Горяченко, если ты соблюдаешь пиетет, то не надо, я не учитель риторики. Ну, а если боишься — учись преодолевать страх или вали отсюда на хрен. Чалых, к противнику нельзя быть равнодушным. Пред тобой — враг, или ты его, или он тебя, на кону — твоя жизнь, а может быть и не только твоя. Соколик, скорость есть, реакция хорошая, ну а дальше — «будем посмотреть», — Кравец очень похоже передразнивает начальника, — свободны.

Валентин ждёт пока курсанты выходят из зала и говорит с ещё не до конца утихшим раздражением:

— Ну, посмотрел?

— Да, спасибо.

— Чего высмотрел?

— Всё, что хотел.

Меня не задевает его раздражение, он хороший инструктор, он научит моих курсантов всему, чему они смогут научиться. Я прощаюсь с ним рукопожатием.

***Лёша***

Как же не хотелось ехать сюда. Но приказы не обсуждаются. Теперь я военный, как и хотел отец.

В последнем классе у меня не было чётких планов на будущее. Учился я неплохо, мог бы лучше, но хотелось ещё всякого разного, кроме учёбы и спорта. А тренировки и так отнимали много времени. На занятиях спортом тоже настоял отец. Когда мне исполнилось одиннадцать, он за руку отвёл меня в секцию дзюдо. После окончания школы, особо не интересуясь моим мнением, он озвучил своё:

— Работать ты не хочешь, учиться — чему — не знаешь. Раньше в таких случаях мальчиков отдавали в военную школу. Военный — прекрасная профессия. Пойдёшь в военное училище.

— Ну, ещё бы! Там меня научат строевым песням, бальным танцам, владению оружием, а главное — как спокойно жрать и спать после его применения.

Отец абсолютно бесстрастно закатал мне такую затрещину, что из глаз полились слёзы, а из носа — кровь.

— Не смей ёрничать. Хам, клоун, бездарь. Ты должен понимать, что это лучше, чем учитель физкультуры. На большее ты не способен. Хорошо уже то, что ты знаешь собственный язык. Но и в этом нет твоей заслуги. Тебе просто повезло родиться в немецкой семье.

Мама молча пошла на кухню и принесла салфетку с завёрнутым в неё льдом, приложила к моей переносице, потом из комода также молча достала носовой платок. После чего вышла из гостиной и направилась в комнату к Юргену.

Юрген, Юрочка, мой младший брат. Когда он родился, мне было десять, через месяц ему поставили диагноз детский церебральный паралич. Тогда я стал свидетелем «семейного разговора» родителей.

— Ты бесполезна. Первого ты родила слабым и недоразвитым, второго — инвалидом. Ты неполноценная женщина, ты не способна произвести на свет здорового ребенка, ты ни на что не пригодна.

Отец выговаривал страшные слова спокойным размеренным голосом, не повышая и не понижая тона.

Мама тихо плакала, зажимая рот платком, чтобы не было слышно всхлипов, и не возражала, ни словом, ни жестом.

Все вокруг считали нас замечательной семьёй, отца — идеальным главой семейства, а маму — образцовой супругой и матерью, превосходной хозяйкой.

Рудольф Штольц, о, прекрасный человек, врач, работает в реанимации, да. Он такой умный, интеллигентный, знает три языка. У него прекрасная жена, скромная, достойная женщина, имеет высшее педагогическое образование. У них чудесные дети. Старший хорошо учится, спортом занимается, такой воспитанный мальчик, тоже языки знает. Младший такой милый, тоже умница, но вот — инвалид, такая жалость! Они замечательные люди, очень, очень жаль.

Родители никогда не скандалили. Никто из посторонних никогда не слышал, что и как говорил отец во время «семейных разговоров», как плакала мама. Никто не слышал, как я давился слезами и соплями, закусывая крики собственной рукой, когда отец «воспитывал» меня. Нельзя кричать, нельзя жаловаться, нельзя чтобы кто-нибудь видел «следы» воспитания на моей спине и заднице, мои стёртые коленки и припухшие запястья. Мы идеальная семья!

Когда я стал заниматься дзюдо, отец бил меня гораздо реже. Тогда я думал, что он доволен моими достижениями, но потом понял, что он просто опасается ненужных свидетельств его жестокости. Зато он стал чаще изводить меня «семейными разговорами» о моей никчемности, неспособности добиться нужных результатов в чём бы то ни было, моей глупости и неполноценности.

Меня хвалили учителя, мной был очень доволен тренер, и мысли о несправедливости отцовских слов всё чаще посещали мою светлую голову.

Рудольф Штольц высокий, стройный, красивый, умный, сильный, какой там ещё? Неважно.

Рудольф Штольц моральный урод, тайный садист, упрямец и сволочь. Мой отец.

Что бы я там себе ни думал и ни понимал, возражать отцу тогда я не посмел. Я поступил в военное училище и закончил его, и пошёл служить, и меня это вполне устраивало.

А через год меня направили сюда, в ЦСП. Курсантов в группе оказалось всего пятеро. Два здоровых лося Саня Артемьев и Олег Горяченко, тоже служилые, и двое желторотых Игорь и Максим. Я меньше всех ростом, но в бубен настукать могу любому из них, если что. Начальник — полкан, мутный дядька, взгляд мороженого судака, губы тонкие, весь блёклый. Разговором отца напоминает, голос ровный, бесстрастный, и темы те же. Только без «бездарей» и «неполноценных», зато о дисциплине и необходимых знаниях — сколько угодно, и о горестной судьбе тех, кто плохо учится и мало старается.

А вот куратор занимательный тип. Ещё не старый мужик, но седой — соль с перцем. Смуглый, будто только что с ривьеры. Глаза чёрные, как углями прожигают, и улыбочка лёгкая блуждающая. Высокий и плечи широченные, в руке карандаш крутит, пальцы длинные, тонкие. Майор Амиров. Голос не форсирует, но слышно его хорошо, интонации мягкие. Грамотный мэн, вежливый и не прикидывается, такой видно и есть, вот только… Первое впечатление, что с вами говорит интеллигентный саблезубый тигр, образованный, воспитанный и очень умный. А ещё этот тигр очень за собой следит. Вот так вот. Понятно, что ничего не понятно?

Имя у него конечно эпическое, но у меня самого не лучше. Хорошо, что ещё в школе меня перестали называть Леоном. Это всё папаша: «у немца должно быть немецкое имя». Сначала я стал Лео, а потом, как-то незаметно Лёшей. Мама долго думала, что это уменьшительное от Леона — Леоша, она иногда сама так меня называла. Но дети не настолько многознающи. Лёша, Лёшка, Лёха. Интересно, а куратора как звали в детстве, я на эту тему ничего придумать не смог.

***Лёша***

Сегодня получено разрешение выйти в Город. Парни обрадовались, как дети. Пиво! Девчонки!

В Город хочу, в бар — нет. Отговариваюсь, что не пью вообще ничего, даже слабоалкогольного, даже пива. Совсем. Нисколько. Сошлись на том, что я иду со всеми, но пью по своему усмотрению. То есть сок, лимонад, молочный коктейль безалкогольный. Поржали на тему трезвости. Оделись в цивильное. Жара стоит несусветная. Я по привычке, вбитой отцом, сбрил волосы подмышками и на лобке. Сколько я наслушался по этому поводу в разное время! Ну почему всех так волнуют особенности моей гигиены? Почему никого не мучает вопрос, как Горяченко уживается со своим буреломом? И какого я должен слушать рассуждения об интимных стрижках от Игорька? Короче, я сказал им, что я обо всём этом думаю. Они поржали и на эту тему.

А вот отсутствие наличия трусов под легкими джинсами в такую жару все поняли нормально. Потому что, оказывается, пацаны летом тоже ходят без белья. Ну, хоть в чём-то мы согласны.

Ворота автоматически открываются — ворота автоматически закрываются, до свидания, ждите нас с нетерпением, мы вернёмся непременно.

Натаскались по Городу, ноги гудят. А вот и всеобщая мечта — бар. Зашли, сели за столик. В зале прохладно и уютно. Чудное местечко. Сделали заказ. У меня зазвонил телефон (Кто говорит? Слон?) Нет, это друг мой Мартин. Выхожу из бара, чтобы спокойно поговорить. Мартин женится через месяц, пригласил на свадьбу. Спасибо, друг, поздравляю от всей души, не могу, служба. Нихрена меня никто не отпустит.

Настроение подпорчено, возвращаюсь в зал. Пить охота, будто Сахару прошагал. Саня взял мне большой стакан холодного апельсинового сока. Спасибо, Саня, ты настоящий друг. Опустошаю стакан большими глотками. Что-то сильно не так...

***Искандер***

Городок маленький и мест, где можно спокойно пообщаться и поговорить о делах или просто встретиться с друзьями, знакомыми, крайне мало. Точнее, наверное, такое место всего одно. «Мой Мио» — по отечественной провинциальной традиции это всё понемногу и сразу — бар, кафе, клуб по интересам.

Сегодня я встречаюсь здесь со своим давним приятелем. Кинсаров позвонил мне два дня назад и попросил о встрече.

— Искандер, мне нужна твоя помощь. Профессиональная. Помоги. Поработай с сыном. После смерти Анюты он… уже второй раз. Он считает себя виноватым и думает, что… не имеет права жить.

Четыре месяца назад сын, вернее пасынок Марата, вместе со своей женой вылетел на мотоцикле за дорожное ограждение. Молодую женщину выкинуло вперёд, как тряпичную куклу, она упала в нескольких метрах от переднего колеса и просто раскроила себе голову. Перелом свода и основания черепа — смертельный приговор. Парень отделался ушибами и ссадинами и вот уже второй раз пытался свести счёты с жизнью.

— Почему ты не хочешь обратиться к столичным специалистам? Ты же знаешь, чем я занимаюсь.

— Я знаю, что ты умеешь. Я прошу тебя. Мне некогда искать кого-либо, кому я смогу доверить сына. Если Егор… Знаю, денег ты не возьмёшь. Я буду твой вечный должник, ты знаешь, я долги отдаю. Конечно, не дай Бог, что бы тебе понадобилась моя помощь. Но ты знаешь.

Кинсаров — нейрохирург высочайшего класса.

— Да, я знаю. Мне необходимо решить некоторые вопросы, я позвоню тебе послезавтра.

— Спасибо, Искандер.

У Марата лицо Сизифа, наконец докатившего камень до вершины. Я приглашаю его и показываю на стол:

— Поужинаешь со мной?

— Спасибо, извини, мне пора, завтра плановые операции, дорога займёт часов пять. Спасибо тебе.

Он в два глотка допивает кофе и прощается со мной за руку:

— Рад был тебя повидать.

Я молча киваю. Что ж, я поработаю с парнем, и больше мысли о самоубийстве не будут приходить в голову молодого вдовца.

***Со стороны***

Всё оговорено, решение принято, теперь можно спокойно закончить ужин и вернуться домой.

В дверях появляется небольшая компания. Курсанты ЦСП. Его курсанты, все пятеро. Они садятся за стол в центре зала, заказывают пива. Под столом передают друг другу «контрабандную» водку и добавляют в пиво. Детский сад! Завтра им будет нехорошо. Но это будет завтра, а сейчас они закрепляют тёмное беленькой.

И только маленький Штольц отказывается от «ерша» и берёт сок. Ему кто-то звонит, и он выходит поговорить. Горяченко вливает водку в стакан с соком. Лёша, вернувшись, пьёт быстро большими глотками и выпивает сразу почти всё. Он удивленно смотрит на стакан и оглядывает хохочущих молодых балбесов, потом поднимается и направляется на выход. Артемьев окликает его:

— Лёшка, стой! Что ты, как дитё?

— Я сейчас… — Лёша идет очень прямо, не оглядываясь.

— Оставь его, пусть продышится. Он же не пьёт.

— А мы что — пьём? Мы отдыхаем и расслабляемся.

Слова катятся, катятся, продолжается ничего не значащий разговор.

*** Лёша***

Мне было пятнадцать, когда я понял, что алкоголь и я несовместимы.

Отец очень строго следил за соблюдением всех правил. Возраст первой пробы — совершеннолетие и ни днём раньше.

Пацаны не могли уговорить меня выпить. Развести меня на слабо никому никогда не получалось, но любопытство, как известно, сгубило кошку, и не её одну. Даже понимание, что я нарушаю спортивный режим, не остановило меня.

Я выпил полный стакан водки и...

Отец с силой давил мне на челюсти, заставляя открыть рот, и вливал в меня тёплый содовый раствор.

— Пей, дрянь. Пей сей час же. Не смей плевать! Глотай немедленно.

Я давился и захлёбывался мерзкой жидкостью, глотал её через тошноту.

Потом отец поволок меня в сортир, бросил на колени и сунул мне в рот два пальца.

Зубы непроизвольно сжались, но он снова надавил мне на челюсти и загнал пальцы в глотку, нажимая на корень языка.

— Не смей кусаться, пакость.

Он говорил негромко и размеренно, слова сопровождались затрещинами.

Меня выворачивало до желудочных спазмов.

Потом всё повторилось ещё раз и ещё раз.

Меня рвало уже желчью, дальше началась сухая рвота.

Только после этого он отпустил меня.

Я сидел возле толчка, не было сил подняться или даже выползти из сортира. Я с трудом дышал, у меня болело горло, голова, рёбра, живот, всё!

Отец вздёрнул меня на ноги и потащил в ванную, там он ткнул меня головой в раковину и открыл холодную воду. Когда меня уже трясло от холода и слабости, он тщательно закрыл вентиль и кинул мне в лицо полотенце.

Наверное, я был похож на недотопленного котёнка. Но отца это не остановило. Он схватил меня за шкирку и пинками погнал в мою комнату, по пути срывая с меня мокрую одежду. Там он швырнул меня на пол и отходил ремнём так, что я ещё неделю спал только на животе.

Попутно слушая лекцию о вреде алкоголя, я думал, что сейчас сдохну. На левом запястье там, где начинается большой палец уже привычные полукруглые следы зубов. Когда-нибудь я прокушу себе руку, в которую вгрызаюсь, что бы не орать от боли.

Интересно, что же я такого натворил, что он так рассвирепел? Я не помню.

Вот я пью водку, содрогаясь от омерзения. А вот отец, чуть не ломая мне челюсти, выполаскивает меня.

Закончив экзекуцию, он сказал:

— Тебе пить противопоказано. У тебя патологическое опьянение. Знаешь, что это такое? Это, когда даже от малой дозы алкоголя человек теряет над собой контроль, полностью. Ты не будешь помнить, что и как ты делал, кому и что говорил, где был и почему там оказался. Надеюсь, ты понимаешь, к каким последствиям это может тебя привести? Подумай, как следует. Иначе я буду вбивать в тебя понимание.

*** Со стороны***

Счёт оплачен. Искандер поднимается и выходит на улицу.

На маленькой парковке у стены прямо на тротуаре сидит Штольц, прислонившись затылком к стене, колени подтянуты к груди, руки открытыми ладонями вверх — на асфальте.

Искандер останавливается перед курсантом:

— Штольц! Что происходит?

—… Плохо… Всё… Плохо...

Странный отсутствующий взгляд, но одежда цела и видимых следов нападения нет. Крови… крови не видно. Пьян? Десять минут назад он вышел из бара совершенно трезвый.

— Встать!

Команда действует, Лёша поднимается, прислоняется к стене и тут же начинает съезжать вниз. Оставлять его тут нельзя, но и вести обратно не зачем. Возвращаться в казармы сейчас, для того, чтобы только доставить незадачливого гуляку, совсем не хочется. Что ж вы так пить-то не умеете?

Завтра всем поганцам будет «воспитательная беседа». А сейчас...

Он усаживает Штольца на переднее сиденье машины и пристёгивает ремнём безопасности. Лёша тихонечко вздыхает и молчит.

«Правила существуют для того, что бы их нарушать» — старо, как мир. Что значат подобные нарушения по сравнению с уверенностью в правильности своих поступков?

Искандер почти заносит парня домой, тот упирается, хватает Искандера за руки и требует не стоять, а идти дальше, а иначе он, Лёша, сейчас упадёт и его придется нести. Странно, он выпил стакан сока с небольшим количеством водки, но почему-то настолько мало вменяем.

Сейчас говорить с ним надо краткими точными фразами:

— Мы уже пришли.

— Да?

— Да. Разувайся и проходи в комнату.

Лёшка садится на пол, приваливается к стене.

— Ну, в чём дело?

— Устал я.

Хамло мелкое. Но выглядит и правда неважно.

— Тебя тошнит?

— Просто… устал...

Искандер снимает с него мокасины, тащит его из прихожей в комнату и сбрасывает в кресло. Лёша, как-то неловко устраивается там и устало закрывает глаза. Он выглядит беззащитным и несчастным.

Надо его уложить. Неплохо бы отправить в душ, но маленький упрямец уже порядком вымотал Искандера, так что обойдется без душа.

Искандер постелил на низком широком диване и подошёл к Штольцу.

— Лёша, надо раздеться.

Глаза медленно открылись, взгляд абсолютно трезвый.

— За-ачем?

— Потому что спать одетым плохо.

— Хорошо.

Глаза так же медленно закрылись.

И что это значит? Что хорошо? Да, хорошо, надо раздеться или спать одетым хорошо, а вовсе даже не плохо?

Придётся раздевать его самому.

— Подними руки.

Ну, да, как же. Снимать футболку с безвольного Лёшкиного тела, стягивать джинсы не так уж и легко. А ещё оказалось, что парень не носит белья, у него выбриты подмышки и внизу — тоже ни волоска. Ну что ж, это дело личное. Теперь — на диван. Всё, пусть спит.

Глаза медленно открываются.

— Не… уходи...

Так же медленно закрываются.

Ну, да. «Побудь со мною...»

— Не шути так, мальчик. Я ведь могу.

Я только… Что?.. Прикоснусь-поглажу-приласкаю?..