Агнесса, или Историческая Справедливость

Фантастика группа 2

Как положено, в семь утра, я позвонила своему нынешнему Дарующему, Тому Биггсу.

— Привет, милашка! — в своей обычной ленивой манере обожравшегося кота отозвался Том. — Жду тебя к полудню, не опаздывай!

Я бухнулась назад на кровать.

Опять всё утро мучиться в ожидании! Я ведь больше ни за что не смогу заснуть!

Винс ни слова не говоря поднялся и отправился на кухню готовить завтрак. Он всегда очень деликатен в такие субботы. А вот Джемма постоянно жалуется, что её парень лезет с расспросами. Что да как — всё ему интересно. Она на него каждый раз шипит и кричит, а он всё равно лезет. Один раз, говорит, даже дала ему в нос. Самое удивительное во всей этой ситуации, что Джеммин парень тоже евро. На своей шкуре ведь знает, так зачем приставать?

Я немного поворочалась под простынёй.

Винс шумел на кухне.

Я встала и пошла к нему. Прислонилась к дверному косяку.

— Мне сегодня к двенадцати.

Винс ничего не сказал. Коротко глянул на меня и сосредоточенно стал резать помидоры.

Я вспомнила, что он не любит, когда я голышом шляюсь.

Сходила в спальню, напялила длинную футболку, потом вернулась к Винсу.

— А хочешь, расскажу, какие у меня предыдущие были?

— Ты знаешь, Салли, я в этих вопросах не любопытен, но, если тебе надо, — рассказывай.

Кофеварка аппетитно булькала.

Всё-таки, молодец Винс! Ещё ни один бойфренд не чувствовал меня так, как он.

— Этот у меня уже четвёртый. А до него трое было.

— Значит, — Винс изобразил нарочитые умственные усилия, — тебе сейчас двадцать четыре? Или уже двадцать пять?

— Неважно. Трое у меня их было. Первый — это вообще нечто! Представь, я только стала совершеннолетней, в голове всё сплошь пропагандистские штампы про Восстановление Исторической Справедливости, я почти горю желанием внести свой скромный вклад. И… попадаю к плантатору!

— К кому?

— К плантатору! Он, понимаешь, специально развёл у себя целую плантацию сахарного тростника, чтобы мы все на ней пахали! Плевать ему было, что хорошего сахарного тростника здесь вовек не вырастишь! Он хотел, чтобы в точности, зуб за зуб. Мол, его предки на плантации горбатились, теперь давайте вы! Я тогда ещё совсем дурой была, старалась изо всех сил. А двое других Искупляющих, Джо и Люси кажется их звали, не помню точно, всячески отлынивали и надо мной посмеивались. В самом деле, чего зря стараться? Дарующий-то не утруждал себя постоянным надсмотром, так иногда заглянет, наорёт, погрозится, но сам не бил и в экзекуторскую не посылал — жадный он был вдобавок. Я тогда и поняла, почему рабовладельческий строй ушел в историю: неэффективно! Кстати, недавно я нарочно крюк сделала, чтобы заехать, глянуть, как там у него сейчас. И ты представляешь? Плантация этого дурацкого сахарного тростника всё ещё на месте!

Винс вынул тосты, разлил кофе по чашкам, и мы сели завтракать.

— А на второй год мне, можно сказать, повезло. Лотерея отдала меня в руки молодому парню, Луису. Немножко музыкант, чуть-чуть растаман и большущий раздолбай. Он не стопроцентный афро был, а что-то среднее между афро и мулатом. Луис постоянно шокировал меня своим пренебрежительным отношением ко всему. Билль о Восстановлении Исторической Справедливости он тоже не принимал всерьёз. Говорил, что всё это — очередное говно сверху, и потому его не касается. Представляешь? Билль — говно?! А когда я пыталась возражать, просто щёлкал меня по носу или подкалывал на предмет того, что вот разбужу в нём настоящего Дарующего и огребу сполна! Но настоящий Дарующий в нём так ни разу и не проснулся.

— А двое других Искупляющих? Те, что были одновременно с тобой? — задал, наконец, вопрос Винс.

— Двух других я даже не видела. Луис сказал, что старпёры ему неинтересны, и он сразу отпустил их на все четыре стороны.

— А тебя не отпустил? — Винс всё-таки не смог сдержать ревность.

— Меня он обычно использовал как компанию куда-нибудь намылиться. И при этом всегда вёл себя со мной как равной!

— А не обычно? — Винс старался задавать вопросы самым безразличным тоном, на какой был способен.

— Иногда мы просто сидели у него дома, курили травку и смотрели его любимые ужастики. Где хлещет кровища, повсюду лазят упыри и монстры и всё в таком роде. Луис расспрашивал меня, чему я училась в универе, и стебался надо всем подряд. А если я возражала — щёлкал меня по носу. Собственно, эти щелчки и были моим основным Искуплением в тот год.

Винс больше не спрашивал, поэтому я сама добавила:

— Но иногда он и меня отпускал, говорил, что в эту субботу у него нет настроения возиться с белой овцой. А ещё он всегда дрых по полдня, поэтому я звонила ему не с утра, а ближе к обеду.

Всё, что я рассказала Винсу про Луиса, было ЧИСТОЙ правдой. Но, конечно, не ПОЛНОЙ правдой. ПОЛНАЯ правда состояла в том, что нас с Луисом связывали несколько более тесные отношения. Мы даже несколько раз встречались в другие дни. И он часто называл меня не овцой, а нежно, овечкой. Вообще, Луис несколько изменил моё отношение к Искуплению. Я, по крайней мере, поняла, что не все афро одинаково воспринимают Историческую Справедливость и непременно жаждут компенсации.

Но Винсу всё это знать совершенно не нужно. Я и так кое-что лишнее сболтнула. Иначе с чего бы он взялся мыть посуду руками, а не сунул её в посудомойку? Я уже достаточно изучила Винса, чтобы понимать: так он занимается самоуспокоением.

Но мне хотелось дорассказать, тем более что в последнем случае никаких поводов для Винсовой ревности, по-моему, не было.

— А в прошлом году в Дарующие мне выпала женщина. Вот это оказалась настоящая Дарующая! Она на полную катушку использовала нас как бесплатную рабочую силу по домашнему хозяйству! Мы переделывали всё, что только можно представить, но за две недели опять накапливалось, и нам приходилось впрягаться по новой. Она, мне кажется, и пальцем не шевелила сделать по дому хоть что-нибудь самой. Ждала этой субботы. Ох, и уставала я у неё!

***

Под чутким руководством Большой Салли, жёнушки Тома, во дворе кипела работа. Двое её Искупляющих опять красили забор, третий ровнял лужайку газонокосилкой. Джека и Хэла, моих Со-Искупляющих в этом году, нигде не было видно. Наверное, Том нашёл для них работёнку в своей автомастерской.

Большая Салли как всегда неодобрительно фыркнула в мою сторону. Том иногда отдавал ей Джека и Хэла, но меня — никогда. Это чертовски злило Большую Салли. Пару раз она закатывала ему шумные скандалы, требуя меня для какой-то неотложной хозяйственной работы. Но Том упорно отказывал. Слава Богу! За это я искренне благодарна старине Тому. Не то, думаю, Большая Салли вздрючила бы меня на полную катушку!

Том высунулся из окна и позвал в дом.

— Гляди-ка, милашка! — сказал он и ткнул мне прямо под нос… о ужас! Это был хлыст! Новенький, еще пахнущий свежей кожаной оплеткой конский хлыст, каким орудуют жокеи! Какой кошмар!

— Твоя белая жопка отведает сегодня новое угощение! Ты рада?

Я потрясённо молчала, пытаясь представить, каково оно будет, этим кошмарным витым хлыстом. Не иначе, Том заметил, что я привыкла к его всегдашнему ремню и почти перестала бояться. Поэтому не поленился наведаться в магазин конской амуниции, чтобы прикупить новое, более грозное орудие для наказания.

— Ты оглохла милашка? — Том взял меня двумя пальцами за подбородок.

— Да, дядя Том, то есть — нет, дядя Том, — запуталась я, не зная на какой из вопросов отвечать в первую очередь. Но, слава Богу, вовремя вспомнила универсально-спасительное:

— Как пожелает дядя Том.

Дядя — он требовал, чтобы я обращалась к нему только так! — Том удовлетворённо хмыкнул и размашисто посвистел страшным хлыстом перед моей физиономией. Как эта хрень рассекала воздух! Мне вдруг подумалось, что покраска забора под бдительным надзором Большой Салли — не самый плохой вариант.

— Поедем сегодня в парк, милашка! — насладившись уже произведённым эффектом, добавил Том. — Заодно и погуляем!

В парк! О-о-о-о-о! Вот теперь я была в полном ауте!

В животе предательски заныло, вдоль позвоночника пронёсся целый табун многоножек.

Том деловито развернул меня в сторону двери и стегнул по заднице этим хлыстом, передавая моему безвольному телу импульс движения.

Через джинсы это показалось не так уж и страшно.

***

По дороге, в машине, Том вальяжно разглагольствовал, время от времени пихая меня локтем в бок. Он любил перемывать косточки своим клиентам. Получалось, что все они — козлы. Один козлее другого. Только некоторые козлы тупые — ничего не соображают в автомеханике, а другие — козлы хитрые и жадные; эти соображают, но пытаются за счёт своего соображения недоплатить мастеру положенные бабки. Однако Том, по его словам, находил должную управу и на тех козлов, и на других. Они у него все плясали под его дудку.

К слову, Том так и не включил магнитолу. Это был, наверное, первый афро на моей памяти, равнодушный к музыке. А мне бы любая музыка сейчас не помешала. Чтобы хоть как-то отвлечься.

Да, Том Биггс использовал меня с единственной целью — для порки. Он всегда драл самостоятельно и делал это с большим рвением и энтузиазмом: говорил, мол, зов его далёких ангольских предков. Видать, частенько им доставалось на орехи! А сегодня, если я правильно поняла, он собрался задать трёпку еще и публично, при посторонних!

Я сидела, опустив голову и изо всех сил (как всегда бесполезно!) пытаясь внутренне собраться, чтобы по возможности достойно встретить испытание. Я понимала, что всё происходящее справедливо. Мы, евроамериканцы, должны искупить вину прошлых веков. Наши предки заставляли работать на себя, унижали и наказывали афроамериканцев. А теперь настал черёд потомков платить по старым долгам. И мой черёд тоже. Мне сейчас нелегко, но афроамериканке, которую в начале девятнадцатого века прилюдно стегали кнутом возле старого барака на краю хлопковой плантации, было ещё тяжелее. Я всегда воображаю себя на месте той несчастной афроамериканки, когда в субботу Искупления мне становится уж совсем невмоготу. Я даже имя ей придумала: Агнесса. Красивое, правда?

Ясное дело, в Актах к Биллю о Восстановлении Исторической Справедливости нет ни слова о публичном наказании. Но тут лучше не спорить. Вот моя подружка Джемма в прошлом году подала в суд на своего тогдашнего Дарующего за то, что он взял в привычку трахать её без презерватива. В принципе, закон был на её стороне, но суд, как это уже много-много раз случалось, за отсутствием очевидных доказательств вынес решение в пользу ИСТОРИЧЕСКИ потерпевшей стороны. И Джемму в результате присудили к Искуплению у этого же Дарующего ЕЖЕНЕДЕЛЬНО. То есть КАЖДУЮ субботу! Излишне говорить, сколько бедняжке Джемме пришлось пережить за остаток года!

Так что у меня изначально хватило благоразумия во всём подчиняться Тому.

… Наконец, мы подъехали к парку, моей Голгофе.

Уже стоя на месте, перед главным входом, Том докончил историю о том, как он обул на бабки очередного козлившего клиента. Потом он цепко ухватил меня за коленку и, широко улыбаясь, скомандовал:

— Вылезай, милашка!

***

Несмотря на погожий день, народу в парке было не очень много. Оно и понятно: все евро в возрасте Искупления сегодня были заняты. Поэтому в парке прогуливались главным образом афро и миксы.

Мы шагали по дорожкам, и Том оглядывался по сторонам, высматривая подходящее местечко. Я, как обычно требуют, шла в паре шагов позади него. Том жизнерадостно помахивал хлыстом, и уши мои горели от сознания того, что каждый встречный и поперечный прекрасно понимает, чем тут пахнет.

Правда, оставалась ещё малюсенькая надежда: авось Том всё-таки выберет уединённый уголок. Тогда мне было бы чуточку легче. Ведь, плюс ко всему, я, идиотка, заболтавшись с Винсом, надела сегодня не самое нарядное бельё!

Но моим надеждам не суждено было сбыться. Уже издалека я поняла, что эта скамейка должна Тому понравиться. Почему? Да потому, что напротив неё на газоне расположилась ватага студентов-тинейджеров, половина из которых были евро. Понятно, что такую благодарную аудиторию Том не мог пропустить.

— Как тебе эта скамеечка? — с деланным интересом спросил он у меня.

— Как пожелает дядя Том, — печально ответила я. Кто бы знал, как мне в тот момент было тоскли-и-и-и-во! Проклятая скамейка торчала на открытом месте, даже ни одного куста рядом не росло, чтобы хоть немножко укрыться от чужих глаз.

— Дяде Тому скамеечка нравится! — констатировал мой мучитель. — Здесь-то мы и займёмся наказанием непослушной белой жопки!

Студенты уже явно заинтересовались нами.

Том плюхнулся на скамейку, расставив ноги настолько широко, насколько это было возможно. Его любимая поза.

— Милашка! — строго велел он. — Прежде всего, ты должна оповестить окружающих о том, что тебя будут наказывать!

О-о-о, нет! Только не это!

— Ты должна громко и внятно объявить, что твой Дарующий Искупление сейчас накажет тебя. Как когда-то еврорабовладельцы наказывали афроамериканцев!

Ноги мои внезапно стали ватными, в животе защемило.

— Ну, милашка, я жду! Или твоя ленивая белая жопка позабыла, что с ней бывает за плохое поведение?

Я собралась с силами, гордо (по крайней мере, надеюсь, что гордо!) вскинула голову и медленно, с трудом выталкивая каждое ставшее вдруг чугунно-тяжёлым слово, произнесла:

— Сейчас мой Дарующий Искупление, Томас Биггс, накажет меня! Как раньше еврорабовладельцы наказывали афроамериканцев!

Мне показалось, что я прокричала это, словно иерихонская труба, и весь свет тотчас узнал о моём приближающемся позоре.

Но Тому, конечно же, не понравилось. Он сказал, что мой жалкий писк никому не слышен. Я повторила, но опять недостаточно громко. В третий раз Том заставил меня уже буквально вопить на все окрестности.

Студенты оставили свои дела и смотрели теперь только на нас. Постепенно начали подтягиваться и другие зеваки.

— Довольно! — удовлетворился, наконец, Том. — Разоралась тут, понимаешь! Давай, старушка, снимай штаны!

Я снова попыталась вообразить себя в роли несчастной Агнессы и, старательно изучая гравий на дорожке, стала расстёгивать джинсы. Снимать их перед Томом мне уже давно не было стыдно, но тут ведь кругом посторонние!

Собравшись с духом, я сразу вместе с джинсами спустила свои не самые нарядные трусы — чтобы не сверкать ими лишний раз. При этом вдруг подумалось, что женщины тогда, кажется, не носили штанов, а, может, и трусов тоже не носили. По крайней мере, афроамериканки. В чём же они ходили, эти скромные цветные труженицы?

— Полностью, полностью снимай! — деловито командовал Том.

Я присела расшнуровать кроссовки.

Мимо как раз проходила мамаша с детьми. Одного взгляда на неё было достаточно, чтобы уловить очевидное сходство с Большой Салли.

— А чего тётя с голой попой? — спросил мальчик.

— Тётю будут наказывать, — просто ответила мамаша.

— А за что?

— Вырастешь — поймёшь!

— А я знаю! — сказал второй мальчик, постарше. — Когда мы, Джо, вырастем, у тебя и у меня тоже будут такие тёти!

— Цыц! — рявкнула мамаша.

Всё-таки она не совсем как Большая Салли, хотя мне, честно говоря, было уже безразлично.

— И майку давай стаскивай, и всё остальное! — Том, вероятно, думал, что может ещё больше унизить меня. Но чаша позора уже была испита до дна. Я на автомате разделась и осталась голой, в одних носках и кроссовках.

— Теперь забирайся коленями на скамейку, старушка Салли! И оттопырь как следует свою симпатичную жопку, чтобы мне было удобнее!

Он сегодня впервые назвал меня по имени. Я тотчас ухватилась за уже не раз мелькавшую мысль, что, наказывая меня, Том не только и, может быть, даже не столько борется за Историческую Справедливость, сколько представляет на моём месте свою жену и мою тёзку, Большую Салли, воздавая ей через меня за все накопившиеся обиды. Тогда выходит, что Том в своём воображении лупит Большую Салли, а я перевоплощаюсь в бедняжку Агнессу и, в конечно итоге, получает именно она. Просто бедлам какой-то! Или на самом деле всё обстоит по-другому? Может, это он меня так замысловато любит? А? Не, ну правда, вдруг это всё-таки любовь?!

Из размышлений меня вырвал первый удар. Том вмазал от души, и я вскрикнула.

— Молодец, Томас Биггс! — одобрительно вякнул кто-то из зевак. — Так ей! Врежь ещё!

— Точно-точно, — поддакнул другой кто-то. — Надо их регулярно драть! Чтоб не теряли нюх!

Довольный (этого я, конечно, не видела, но буквально чувствовала всеми своими тылами) Том дал мне ещё, и Ещё! и ЕЩЁ!

Поначалу он, как обычно, порол не спеша, размеренно, давая мне всё сполна прочувствовать. Без одежды, новый хлыст оказался очень злым! Крепко вцепившись пальцами в спинку скамейки, я скулила и вихлялась при каждом ударе. Томовы порки не шли ни в какое сравнение с наказанием в экзекуторской, которое мне впервые довелось отведать только в прошлом году, у моей третьей Дарующей. Та несколько раз не пожалела дюжины баксов, чтобы заставить меня работать ещё усердней. Конечно, тогда мне это показалось просто ужасным. Я делала всё, чтобы у Дарующей больше не возникло желания послать меня на порку. Однако в этом году Том убедительно продемонстрировал, как сильно я заблуждалась насчёт строгости тамошних наказаний. В экзекуторской на тебя смотрели равнодушными глазами и лупили казённо, как на конвейере. По крайней мере, мне не попадалось истинных энтузиастов этого дела, каким оказался старина Том.

Между тем он разошёлся, и уже скоро я не могла думать ни о чём, кроме того, как же мне ЧЕРТОВСКИ БОЛЬНО!

— Хороший хлыст, душевный! — приговаривал Том. — Правда же, Салли-белая жопка?

— Да, дядя Том! — подвывала я. — Простите, дядя Том! Пожалейте!

Кто-то из зрителей, очевидно студент-евро, сказал, что моя задница уже давно не белая. На него тут же напустились и пообещали через пару-тройку лет водрузить на эту же скамейку и разукрасить его пятую точку во все цвета радуги.

Впрочем, мне уже было наплевать на окружающих, их слова и взгляды. Только бы всё поскорее закончилось!

В какой-то момент Том решил сменить свою позицию и, чтобы удобнее попадать по мне, забрался с ногами на скамейку. Однако оказавшийся в числе зрителей полицейский заявил, что так делать нельзя: скамейка в муниципальной собственности, её нужно беречь.

Ругаясь, Том слез сам и заставил меня опуститься коленями на дорожку. Острый гравий впился в голую кожу и добавил мучений.

— Славно орёт! — сказал кто-то.

Наконец, Том остановился перевести дух и обозреть плоды своих трудов.

Размазывая слёзы и сопли, я ныла о пощаде.

Среди зрителей раздались голоса доброхотов, мол, нормально уже эта Салли огребла. Да и негоже Дарующим так надрываться, рабы того не стоят!

Тут снова всунулся полицейский и напомнил всем, что слово «раб» по отношению к Искупляющим употреблять нельзя. Так как это обидно и политически некорректно.

Том чертыхнулся и высказался в духе, что, вот, настали же времена: белых толком не выдрать, сразу защитнички объявляются!

Полицейский разозлился и велел заканчивать. А то мы мешаем, понимаешь, добрым людям благопристойно отдыхать!

— Ты у меня ещё получишь! — шепнул Том.

Кто бы сомневался!

***

Вечером дома, полная жалости к себе, я лежала на животе пластом, словно выброшенная на берег медуза, а Винс старательно мазал целебными мазями мои синяки и ссадины.

Мне вдруг захотелось спросить, каким бы он стал Дарующим, как относился к Искупляющим, случись такая возможность.

Винс, разумеется, заявил, что этот вопрос не имеет смысла, так как он микс и никогда не будет ни Дарующим, ни Искупляющим.

Да, на его месте я, скорее всего, ответила бы так же. Есть вещи, про которые лучше никогда никому не говорить, что думаешь о них взаправду.

И ещё мне подумалось: если наши с Винсом отношения продолжатся и углубятся, мы поженимся, и у нас родится дочка — что покажет её контрольный расовый тест? Определит её в миксы или евро? А главное: чего бы мне на самом деле хотелось для неё, моей маленькой Агнессы?

— Ой, Винс! Да аккуратней же! Знаешь, как щи-и-и-плет?!