Когда улетают скрипки (Фомальгаут Мария)

Смотрю, как летят скрипки.

Летят ровно-ровно над городом, клином летят, у скрипок положено клином лететь.

А что делать, осень уже, холодно уже стало, вот и улетают скрипки на юг. Из консерваторий, из театров, из музыкальных школ, где они живут, гнезда вьют — улетают на юг.

Листья желтые кружатся, умирают.

Все.

До весны теперь не слышать людям, как играют скрипки. Вот и стоят люди, приложили руки козырьками к глазам, смотрят, как скрипки улетают.

И я смотрю. Хотя мне и самому лететь надо. Со своими. А я на скрипки смотрю. Уже не прячусь, уже так смотрю, в открытую, все равно все уже знают. Судачат, шепчутся, ну что это такое, в самом деле, куда мир катится — граммофон и скрипка! Ладно бы с контрабасом каким, но чтобы с граммофоном? Ужас какой, вот в наши-то времена молодежь такого себе не позволяла…

Врете вы всё.

В ваши-то времена еще и не такое бывало.

Сам не знаю, как это получилось…

Скрипка и граммофон…

— Это мое место! — она наскакивает на меня, хлопает крыльями, сильно, люто, бешено, — мое, мое, мое!

— С какой радости твоё, я здесь всю жизнь играл!

— Не было тебя здесь никогда! А ну уходи, я тебе трубу переломаю!

Наскакивает на меня. Скрипка. Даже не скрипка, скрипочка, даже не скрипочка — скрипчонка какая-то, маленькая, первогодок…

— Люди добрые, да что это такое делается-то? Я сейчас полицию позову!

— А вот, кстати, и полиция, — киваю на три пролетающие арфы, лечу к ним, — разберитесь пожалуйста, кто здесь играть должен?

Скрипочка тушуется, ага, голуба, хвост поджала…

— А то давай вместе.

— Чего?

— Давай… вместе сыграем? Тебя какие пластинки есть?

— Вот… Лунная соната…

— Давай её…

Играем. Прохожие бросают мелкие монеты, хватаем их стремительно, на лету. Сами знаем, спешить надо, а то зазеваешься, замешкаешься, тут-то тебя за лапы человек и схватит.

А от человека всё ожидать можно.

И даже больше. Вон, так арфе одной отморозки какие-то струны вырвали… Ладно, не о том речь…

Смотрит на город полная луна.

Подсчитываем прибыль, пять, десять, двадцать, сорок…

— На ноты хватит, — киваю.

— Что на ноты, мне на футляр надо.

— Да вот футляры по десятке.

— Тю, по десятке, мне такие не надо, мне красивый надо, что я как нищенка в уродском буду…

— Почему как?

— Да чтоб тебя! — чуть не впивается в меня клювом. Тэ-экс, хорошенькое начало…

— А тебе чего надо?

— Да пластинок бы новых…

— А корпус свой уродский обновить не хочешь?

Вспыхиваю. Никто меня еще так не оскорблял.

— А то такой красавец, а корпус обшарпанный весь….

— Тоже верно.

Влетаем в магазин. Осторожно, а то мало ли что. Скрипка правда сказала, что человек нормальный, ловить нас не будет…

— Ну вот, смотри… как раз на корпус тебе хватит, еще и на ноты деньги останутся… — скрипка скачет по прилавку.

— А… футляр тебе?

— Да ладно, еще подожду, сколько без него жила…

— Не-ет, так не пойдет… давай тебе футляр, мне пластинки, еще и ноты купим….

— Выбрали? — продавец подмигивает нам. Перепархиваю на прилавок, вздрагиваю. Никогда раньше не видел распотрошенные инструменты, вот так, вживую…

…вылетаю на улицу в сумерки, повыше, на самый шпиль, где точно не достанут.

— Ты чего? — скрипка бросается за мной.

— Чего-чего, не видела, что ли, он нашего брата ломает!

— Эх ты-ы… ломает… Он же доктор, он знаешь, сколько наших вылечил? У него руки золотые вообще. Вот казалось бы, человек, а руки золотые… Ой, трусишка ты, зайка серенький… ну полетели уже, не бойся…

— Ну как оно?

Скрипка щеголяет в новом футляре.

— Здорово.

— Вот теперь я самая красивая скрипка на свете.

— Точно.

— А у тебя девушка есть?

— Чего?

— Девушка, говорю, есть?

— Да нет как-то…

— А чего так?

— Так…

— Не родилась еще та, которая достойна…

Смеемся.

Смотрю, как улетают скрипки.

Знаю, что могу опоздать к своим, а всё-таки смотрю, как улетают скрипки…

Ровным треугольником.

На юг, на юг.

А как вы хотели?

Осень пришла.

— Вообще ни стыда, ни совести нет, что за молодёжь пошла…

Оборачиваюсь. Два старых фортепьяно шепчутся на крыше.

Взрываюсь.

— Ты что сказал?

— Да мы не про тебя вообще, мы внучку свою обсуждаем, всполошился тоже! Это знаешь, как называется… когда полошатся…

Отворачиваюсь.

— А где скрипка?

Спрашиваю. Меня никто не слышит.

— А где скрипка? — повторяю громче, во всю силу своей трубы.

— Да вон их сколько летает…

Останавливаемся на ночлег в заброшенном замке. Главное, убедиться, что замок и правда заброшен, люди оттуда ушли. А то мало ли чего от людей ждать, кто-то начнет на телефон снимать, или нотами подкармливать, а кто и поймает, и в клетку. Любят люди нашего брата, ой, любят…

— Да нет… такая… ну знаете… в белой шляпке…

— А-а, так заловили её.

Кажется, что оборвались все струны, даром, что нет у никаких струн…

— К-кто? Г-где?

— Да этот, как его… ну, который инструменты чинил. Поймал её… и в клетку, — кивает старый кларнет.

Не верю себе.

— Но… она же говорила, хороший он человек.

— Все они хорошие до поры до времени. А потом заловит, и ну струны терзать… играть, вишь, хочет…

— Надо её вызволить оттуда.

— Мечтай, мечтай…

— Нет. Я серьезно.

— Да что серьезно, сдурел, что ли, к людям переться? Ну жить надоело, лети, кто не даёт-то…

— И полечу.

Говорю так — уже знаю, никуда не полечу, и мерзко так на душе, злость такая на себя, что не полечу, трус, трус, трус…

Нда-а, герои книг вот как-то могут, р-раз, полетел, два — освободил возлюбленную, три…

То герои книг.

А то я.

Не сразу замечаю, как подбираются ко мне три гитары, это не к добру, обступят, заговорят, а потом нот своих недосчитаешься. Так что надо держать ухо востро…

Гитары обступают меня, почему-то чувствую, что ничего хорошего от них ждать не приходится.

— Ну что… нот-то подкинешь?

— Ч-чего ради?

— А мы девочку твою вызволим. Идет?

— М-м-м…

— Чего, не веришь?

— Сначала девочку, — говорю, сам плохо верю в то, что говорю.

— Будь по-твоему.

— Ты чего, — электрогитара толкает своего товарища, кажется, главного в их банде, — сбежит на хрен…

— Никуда он от нас не денется… не боись. Ну давай, показывай, где она, прынцесса твоя… это в этом, что ли, в Ба-Бахе?

Не знаю, о чём они.

— Это там… где этот живет, который наших лечит…

— Ну я и говорю, в Ба-Бахе… Магазин такой… Я ему полечу наших, сам потом хрен вылечится… Это, блин, в город возвращаться, о-ох, контрабас, или как тя там, ты раньше спохватиться не мог, что девчонка твоя тю-тю?

— Граммофон я.

— Один хрен… Ладно, пацаны, я с бокового окна влетаю, вы в центральное… слышь, орган, или как тя там, у тебя клюв ничего?

— Да вроде не жалуюсь.

— А клеваться приходилось?

— Да как-то не до того было.

— Тоже прально, мы же интеллигенция… ладно, разберёмся…

Город встречает нас холодом — уже не осенней прохладцей, а зимним холодом, что-то белое падает с неба, оседает на крышах…

— Небо обвалилось, — вздрагиваю.

— О-ох, идиотище ты наше, это ж снег называется… чучелко… небо ему обвалилось… артист…

— Смех?

— Снег… уши мыть надо… не компотом…

В музыкальном салоне погашен свет — тлеет надежда, что хозяина нет дома, тут же замечаю отблеск ночника на втором этаже. Осторожно заглядываем в окна, электрогитара шипит, тише ты, тише, идиотище…

Вот он. Высокий, ненормально худой для человека, сжимает мою скрипку, положил на плечо, водит смычком. Сам не заметил, как сказал — мою скрипку…

Укол ревности — когда вижу, как он прижимает её. Водит смычком, слышу жалобный стон, от которого разрывается сердце. Смотрю на человека, на оттиск на его шее, называется — скрипичный поцелуй, чёрт, моя скрипка ещё и целовала его…

— Айда… с бокового окна заходи…

— Так закрыто же.

— Ой, какие мы нежные, а стекло разбить, крылышки отвалятся?

Смотрю на гитару, только сейчас понимаю, откуда глубокие порезы на крыльях. Перевожу взгляд на стекло, страшно, как было страшно, когда учился летать, вот так первый раз, с крыши, и сзади подталкивают, ну давай, я не трус, но я боюсь…

Лечу, хочу одним махом разбить стекло, понимаю, не смогу…

— Чего, слабо? О-о-ох, учись, студент…

Гитара с грохотом разбивает стекло, врываемся в комнату, моя скрипка кричит мне что-то, не слышу, что. Бросаюсь на хозяина, что я делаю, что я делаю, слышу в памяти голос отца, ты как себя ведешь, умные мальчики не дерутся…

Не такой я дурак, чтобы умным быть…

Два резких хлопка — даже не сразу понимаю, откуда. Две гитары падают с простреленными корпусами, кровь заливает вытертый коврик. Электрогитара облетает человека, бьет клю… нет, не клювом, чем-то другим, как это у него получилось…

— Летим!

Даже не понимаю, кто это закричал, да неужели это я так орать умею, вот так, снова вспоминаю отца, орут только дураки…

Вылетаем в окно, чёрт, окном ошиблись, здесь у него окошечко-то зарешечено… кто нас сюда повёл, да неужели я нас повел в эту комнату…

Хозяин захлопывает дверь. Взводит курок. Чувствую, что скрипку он не тронет, не знаю, почему… потому что не тронет, потому что ему нужна скрипка, никто из нас, только скрипка…

Электрогитара падает с простреленным корпусом, вцепляюсь человеку в волосы, он взводит курок…

С грохотом разлетается дверь, растерзанная огромной стаей. Ещё не верю себе, когда вижу всех, всех наших, и скрипок, и граммофонов, и гитар, и арф, и лир, и… о-ох, они еще и два рояля пригласили, и фортепьяно…

Чёрт…

Вылетаем из дома. На лету хочу подхватить раненную гитару, хватаюсь за гриф, не чувствую пульса, понимаю — мертва…

— Свобода-а-а!

— Ур-рр-аа-а-а-а!

— На-а-а-шии-и взяа-а-а-ли-и-и-и!

Кричим на голоса, кто во что горазд, летим над городом…

— Они погибли? — спрашивает скрипка.

Не знаю, что ей ответить. Скрипка всхлипывает, обнимаю её крылом…

— Веснаа-а-а-а!

Несутся над полями наши голоса.

Несемся мы — домой, к родным городам.

Весна пришла.

Кончились скитания на чужбине, на той стороне луны, теперь можно и на землю вернуться.

Люди выходят из домов, прикладывают руки козырьком к глазам, смотрят, как мы летим. Конечно, кто и ловушку поставит, не без этого, кто и поймает нашего брата. Кто и в клетку посадит, не без этого. Ну, это нам самим надо ухо держать востро…

Возвращаемся в город, город встречает нас весенней прохладцей. Облетаем родные дворики, ратуши, врываемся в городские парки, люди щелкают нас на телефоны, смотрите, смотрите, летят…

Летим.

Уже подумываю, где мы со скрипкой совьем гнездышко. Уже точно знаю, что никто не будет гневно шипеть в спину, где это видано, граммофон — и скрипка…

— А то давай возле кладбища, — предлагает скрипка, — место спокойное, тихое, никто не позарится…

— Тоже верно, — в который раз думаю, до чего умна моя скрипка, я бы в жизни не догадался — близ кладбища…

— Вот здесь, — скрипка влетает под сень старого дуба, который раскинулся над могилами. Понимаю, что здесь можно поставить целый дом, было бы желание. Оглядываю ряд памятников, кресты, обелиски, любим, помним, скорбим…

— Смотри! — скрипка показывает на памятник за оградой, даже не понимаю, что её насторожило, памятник как памятник, ничего такого…

— А что?

— Да ты на фото посмотри!

Смотрю на фото. Не верю себе.

— Что-то знакомое…

— Эх ты! Не узнал?

Спохватываюсь. Ну конечно. Он самый. Человек с золотыми руками. Кажется, вот-вот подмигнет мне с памятника.

— Мы его вроде легонечко совсем… а он умер…

— Да что легонечко, ты хоть понимаешь, кого за воротами кладбища хоронят?

— Места на кладбище не хватило…

— Эх ты… самоубийц там хоронят!

Вздрагиваю. Слышал где-то что-то, что человек сам себя извести может, но первый раз вижу воочию…

— А ты на дату посмотри… в тот день, когда мы от него улетели. А он руки на себя поднял…

Не понимаю.

Всё-таки слишком мало мы понимаем людей.

— Зачем он… так сделал?

Скрипка набрасывается на меня, бьет острым клювом, но-но, ты полегче, так недолго и трубу проломить…

— Он из-за меня… ты понимаешь, из-за меня, из-за меня, из-за меня! А ты… а ты… ненавижу тебя, ненавижу, ненавижу!

Бьет меня клювом. Вспархиваю, улетаю, больно-то надо сидеть рядом с такой. И странное дело, и улетаю, и не улетается, тянет к ней…

Скрипка догоняет меня опускает голову мне на плечо, приобнимает крылом, всхлипывает.

— Он из-за меня… из-за меня… из-за меня…