Скрипач (Вербовая Ольга)

Проза

Михаил вытащил скрипку, положил футляр прямо на снег и задумался. Весёлая танцевальная музыка тут будет явно некстати. Понятно, что после случившегося Наталье просто необходимо отвлечься, однако если сейчас неуместное веселье вихрем ворвётся в её мир, это может быть воспринято как некое кощунство, насмешка над её горем. Песенки и романсы, которые так любила Лара (царствие ей небесное!), тоже будут звучать как-то странно — особенно «Besame mucho», которую Михаил к тому же дал себе слово не играть более ни для одной женщины. Только для Лары и только в память о ней. Оставалась классика — Моцарт, Бах, Бетховен, Чайковский, Глинка…

С этими мыслями скрипач тронул смычком струны, и скрипка, повинуясь его опытным рукам, запела. Наталья живёт на втором этаже — должна услышать.

Кто-то, проходя мимо пятиэтажки, наверное, подумал бы, что немолодой музыкант, озарённый любовной музой, играет для любимой девушки, стремясь добиться её расположения. Но единственной возлюбленной Михаила — и на земле, и на небесах — была его супруга Лариса. Наталье он был благодарен за сына.

Четыре года назад Владика задержали на митинге против коррупции. В колонии, куда его посадили по обвинению в участии в массовых беспорядках, парня били и пытали, требуя чистосердечно признаться, а заодно и оговорить своих товарищей по несчастью, дав нужные следствию показания. Неизвестно, чем бы всё это закончилось, если бы журналистка Наталья Совенко не подняла шум. История с Владиславом Мухиным получила широкую огласку не только в России, но и за рубежом. Отсидеть ни за что Владику, правда, пришлось, и надзор за ним установили после освобождения — за то, что заявил о пытках. Но главное — его не придушили по-тихому.

А теперь саму Совенко обвинили в пропаганде экстремизма и заперли под домашний арест. На все мольбы журналистки отпустить её под подписку о невыезде — к умирающей в реанимации старшей дочери — суд оставался глух. В конце концов, правда, отпустили на несколько часов — проститься с Алисой — и снова под арест.

Чувства этой несчастной женщины были Михаилу понятны. Когда его Лариса умерла от скоротечного рака, он думал, что сойдёт с ума от горя. Но он не сидел взаперти — надо было заботиться о сыне, зарабатывать, чтобы на что-то жить. И он играл на скрипке — на концертах, в ресторанах, на офисных корпоративах. И в свободное время — для измученной страданиями души. Он был занят делом. А Наташу лишили даже этого утешения.

До ареста сына Михаил не интересовался политикой, безропотно принимая всё как есть, и в людях всегда старался найти что-то хорошее. Когда Владика пытали в полиции, он впервые задумался о том, что доброе и светлое, пожалуй, есть далеко не в каждом. Некоторым оно чуждо, словно китайская грамота. И вот с Натальей… Михаил не сомневался, что её нарочно стремятся сломить духовно, довести до сумасшествия или самоубийства. Но нет — так просто он не отдаст спасительницу своего сына этим садистам! Пусть он ничего больше не умеет, кроме как пиликать на скрипке, пусть не в его силах освободить узницу, но исцелить её душу Михаил считал долгом чести. И он играл.

С того дня визиты скрипача под окна квартиры Натальи стали повторяться с завидной периодичностью. Играл Михаил преимущественно классику, иногда разбавляя философскими напевами «о несчастных и счастливых, о добре и зле, о лютой ненависти и святой любви», об очаге забытых истин, до которого «один лишь шаг, и это шаг длиннее жизни». Конечно, удавалось ему это не каждый день, однако пару раз в неделю музыкант брал скрипку и ехал на другой конец города, шагал по не чищенным от снега тротуарам, чтобы отвлечь от грустных мыслей узницу собственной квартиры. Он не мог знать, нравятся ли Наташе его уличные концерты, ибо она даже не выглядывала в окно. Но всё равно продолжал приезжать.

Бывало, что на музыканта набрасывались с бранью агрессивные идиоты со здоровенными лбами, угрожая показать силу своих кулаков, если он не уберётся по-хорошему. Тогда Михаил уходил, чтобы через некоторое время появиться вновь. Некоторые, напротив, приходили в восторг от его музыки. Старушки, бывало, прослезившись, просили музыканта сыграть на бис. Он им не отказывал.

Около месяца продолжались эти концерты для незримого слушателя, пока однажды окно на втором этаже не открылось. В проёме показалось лицо Натальи — бледное, с припухшими от слёз глазами. Скрипач как раз только что закончил партитуру Моцарта. Увидев её, он закивал головой.

— Это Вы, Михаил Сергеевич? — удивилась узница.

— Здравствуй, Наташа!

— Вы замечательно играете!

— Стараюсь. Тебе нравится?

— Очень нравится. Особенно Моцарт.

— Хочешь, ещё сыграю?

— Да, пожалуйста, если можно, — произнесла она чуть смущённо.

Никогда ещё Михаил не выполнял пожелания слушателей с такой радостью. Да и не смог бы он сейчас отказать той, которая впервые за столько времени проявила интерес, впервые о чём-то попросила. По лицу слушательницы он увидел, как аккорд за аккордом отступает чёрная тоска, сменяясь твёрдым желанием жить. Теперь Михаил был уверен: эта женщина ничего с собой не сделает.

В этот раз он задержался подольше. Наталья, накинув на плечи пальто, стояла у открытого окна и слушала.

— Спасибо Вам, Михаил Сергеевич! — поблагодарила женщина музыканта, когда тот, устав играть, стал упаковывать инструмент в футляр.

— Не за что! Ты ведь сына моего спасла. Если хочешь, приду на неделе — ещё поиграю.

— Так всё это время Вы приходили играть для меня?

— Ну да. Когда не стало моей Лары, сам музыкой и спасался.

— Должно быть, Вы её очень любили? — в голосе Натальи слышалось неподдельное сострадание.

— Любил. И сейчас люблю. Моя Лара и твоя Алиса — они оттуда с небес наблюдают за нами. Наш долг — жить и помнить о них. Иначе нельзя.

— Да, Вы правы, — задумчиво проговорила Наталья. — Иначе нельзя.

От её дома музыкант удалялся с чувством выполненного долга. Как врач выходит из палаты пациента, убедившись, что кризис миновал, и больной будет жить. На радостях он не заметил, как от крыши оторвалась тяжёлая сосулька и стремительно полетела вниз…

— Миша! Мишенька!

До боли знакомый голос звал и манил.

— Лара! Ларочка! Это ты?

Темнота стала мало-помалу рассеиваться. Спустя несколько мгновений перед глазами Михаила предстал цветущий сад. На клумбах росли невиданной красоты деревья и кустарники. Из причудливо украшенного лепниной фонтана били струи прозрачной воды. Мощёная булыжником дорожка вела к увитой плющом беседке, где между колоннами стояла она — та молодая и красивая Лара, которую он полюбил с первого взгляда и навсегда. Как же она была похожа на ангела — в белом платье, с ниспадающими на плечи тёмными, вьющимися колечками длинными волосами, с лучистыми глазами, голубыми, словно бескрайнее море!

Михаил бросился к ней с возгласами радости.

— Лара! Любовь моя! — восклицал он, обнимая её тонкий стан и жадно целуя пухлые губы. — Я так скучал по тебе!

— Мишенька, родненький!

Она гладила его по волосам, как при жизни. Где-то вдали играла музыка. Михаил готов был поклясться душой, что ни на одну земную мелодию она не была похожа, и что даже самому искусному музыканту не под силу сыграть такое чудо.

— Позволь мне остаться здесь, с тобой.

— Нет, Мишенька, — Лара мягко отстранила его от себя. — Твоё время ещё не пришло. Ты должен возвращаться на землю. Владику привет передавай, скажи, что я его очень люблю. И Наташе привет от Алиски. Мы ещё встретимся. До свидания, милый!

— До встречи, любовь моя!

Райский сад стал постепенно таять, пока, наконец, не превратился в белый потолок больничной палаты. Приборы и датчики исполняли нескладную музыку победы жизни над смертью.

— Очнулся, — проговорил доктор в белом халате. — Ну, как Вы себя чувствуете? Помните, как Вас зовут, что с Вами случилось?

— Да, конечно. Михаил меня зовут. Мухин Михаил Сергеевич. А что случилось… Не помню, вроде как чем-то по голове огрели.

— На Вас упала сосулька. С крыши. Чудо, что живы остались. Полгода, считай, в коме пролежали.

— Полгода?! — Михаил отказывался верить своим ушам.

— Именно так. Сейчас уже июль на дворе. К Вам пришёл Ваш сын. Хотите с ним поговорить?

— С Владиком… Да, конечно.

Доктор вышел в коридор. Через минуту в палату вбежал Владик, взволнованный и счастливый.

— Привет, пап! Слава Богу, ты живой!

— Ну, здравствуй, сынок! Повезло твоему папке — крепкая голова оказалась! Кстати, я маму видел. Привет передавала, говорит, что очень тебя любит… Да, я был там, думал остаться. Но мама сказала, ещё не время мне покидать этот мир. Ты-то как? Не шибко достают полицаи?

— Некому доставать. Половина уже за решёткой, половина трясутся, ожидая наказания. Да, и надзор с меня уже три месяца как сняли. Жду компенсации — обещали выплатить за незаконное лишение свободы, за пытки. Кстати, Наташа мне активно в этом помогает.

— Подожди. Ты серьёзно? Какая Наташа?

— Совенко. Журналистка, для которой ты на скрипке играл.

— Так она уже тоже на свободе?

— Именно. Политических сейчас активно выпускают. Когда ты лежал в коме, тут такое началось…

— Ох, надеюсь, что хоть не кровавая революция?

— Нет, пап, в этом плане всё было мирно. Кстати, Наташа приходила, интересовалась, как ты там. Говорит, твоя музыка её спасла — не дала сойти с ума. Ты, пап, действительно волшебник.

— Нет, сынок, — Михаил покачал головой. — Волшебник не я. Пела моя скрипка, а я просто водил смычком.

— Однако твои руки заставили её петь. Без них она просто кусок дерева. Слушай, пап, я тут подумал: зря я, наверное, сопротивлялся, когда ты хотел меня ещё маленького научить играть на скрипке. Может, научишь сейчас? Если ещё не поздно.

— Учиться, сынок, никогда не поздно, — ответил Михаил.