Спящие во снах

Два столетия назад и здесь был чудный лес, полный любопытных тайн, предназначенных для путников, которые больше всего на свете желали заглянуть в священную рощу и найти там что-то невероятное и мистическое, загадочное и притом настолько естественное, как сама жизнь.

Но теперь на этом месте только «мёртвая» земля, которая, быть может, до сих пор помнит и держит ту боль в себе, готовясь, набирая силы, чтобы воскреснуть и отомстить… Кому? Собственному сыну.

***

Это случилось давно. Так давно, что даже древние духи леса уже не помнили тех событий… или не хотели помнить. Могли они, иль нет, забыть всё это: предательство их сына, потерянную родительскую любовь? Могли они оставить Туманный лес, безнадёжный дом, угасший дом, и страшную боль, ставшую для них паразитом, пьющим силы, которая нашёптывала одно-единственное слово — вечность? Так она намекала им, что они будут жить и жить, жить и всё помнить. Страдать.

Это случилось в середине мая.

На синей поляне, заросшей васильками, люди, наверное, часто любовались бы утренними туманами, которые возникали внезапно, резко, заполняя собою пространство и окутывая всё серой мягкой пеленой.

Солнце — вечный враг лесных хранителей — ещё до прихода туманов рассеивало, изгоняло непроглядную прежде темноту, и священная роща вмиг теряла свою таинственность, атмосферу загадки, особенность. Свет вызывал уже не страх, не предвкушение чего-то невероятного, но глупую радость, которая тут же возвращала тебя в твою скромную реальность, где время вновь текло быстрее, словно бы догоняло само себя, торопилось, словно один-единственный раз за вечный свой ход боялось не успеть к сроку.

Это случилось ранним утром, ещё до туманов.

Я парил тогда над пышными кронами мудрецов-дубов, пролетал между их ветвями, стволами, под корнями, устраивая очередное соревнование в своём воображении с самим собой, потому что я был один и не имел даже и собственной тени. И никто не замечал моего присутствия, но я замечал всех и видел жизни всего живого, ведь жил одновременно везде и следил за всем постоянно.

Суетно-заливистым многоголосьем пели птицы — задорные соловьи. Звучало пугающее и зловещее «ку-ку-ку», — казалось, что над тобою скапливались чернильно-чёрные тучи, все рваные, как изрезанные листья. Пробегал — едва заметное движение — зверь: волк ли, нарядная лисица иль заяц-русак? Впрочем, это и не было важно.

И наступало вдруг ясное ощущение одиночества. И думал я, что в лесу никого больше нет, тут же забывая про птиц и тучи, и всё прочее, прочее. И только лишь пение чьё-то, лишь пение чьё-то вокруг.

Дух — истинный сын природы, нэйч’рес — как всегда прогуливался в это время между деревьями, выходил после на васильковую поляну, ступал в эту священную рощу, которая издревле считалась центром Туманного леса. Листья покрывали нэйч’рес, очерчивая его бестелесную оболочку, и силуэт этот напоминал человека. Только вот дух был гораздо, гораздо красивее и величественнее. Впрочем, духи всегда будут лучше людей, какими бы героями последние ни становились в собственном мире, потому что всё в нэйч’рес пропитано магией и сам истинный сын природы — магия.

Извилистыми ручьями вода поднималась из «головы» духа, и в месте, где у человека находились глаза, у него горели красным пламенем два огня.

У высокого дуба, стоявшего на окраине поляны, перед самым оврагом, он заметил девушку.

Человек.

Нэйч’рес понял это сразу, потому что в лесу не было больше никого, кроме духов, животных и детей туманов, которые всегда сторонились истинного сына природы. Люди же про него вообще не слышали, а если и слышали, то опасались заходить в таинственный лес, желали, но опасались. Видимо, не так сильно.

Нэйч’рес подошёл к девушке, прекрасной и рыжеволосой, которая сидела на земле и тряслась от страха: дух чувствовал это всем своим телом из листьев и воздуха.

— Как ты попала сюда? — спросил он обманчиво-нежным шёпотом, но в глазах его можно было уже увидеть яростную злость: людям нельзя здесь находиться, даже ступать на священную землю.

Девушка не отвечала, она плакала, и тогда он повторил свой вопрос, уже много громче. И медленно-медленно тучи начали скапливаться не в грёзах, а в самой настоящей реальности. Запуганная, несчастная девушка наконец ответила истинному сыну природы, рассказав ему, как она едва спаслась от разбойников, которые перерезали всю её семью. Но дух ей не поверил.

В то время даже такой огромный мир был идеален, потому что не существовало ни убийц, ни воров, ни всех тех, кто наполняет его ядом сегодня. Но так думал только нэйч’рес, и дух никогда бы не признал, что всё изменилось: он верил лишь в то, что люди хотят познать великие тайны, сокрытые в Туманном лесу, и что девушка эта такая же. Нэйч’рес не стал слушать её — поток ветра подхватил истощённое тело и понёс к большому древу, стоявшему в центре поляны и являвшимся сердцем Туманного леса. Там дух хотел совершить правосудие…

И он совершил.

Только другие духи, его предки, родители, не одобрили это. Они пытались объяснить ему, что мир начал изменяться и что с каждым годом хорошего будет всё меньше и меньше. И если духи станут изменяться вместе с людьми, то мир этот когда-нибудь утонет во мраке. Но нэйч’рес снова не слушал. И когда он сказал, что будет править Туманным лесом так, как хочет, и что для него нет никаких законов и предостережений, духи леса изгнали его. Да…

Собрав всю силу, они изгнали его, но сами ослабли… И древний лес угас, угасло всё живое. И почернели деревья, и высохла земля, даже птицы перестали петь, а на небе, лишь над Туманным лесом, скопились океаны рваных угрюмых туч. И душа каждого духа наполнилась болью предательства родного дитя, но ничего уже нельзя было изменить. Так казалось тогда. И казалось ещё очень долго.

***

Она пришла спустя три сотни лет. И между чёрных деревьев, в мёртвой тишине женщина эта казалась ярко-синей искрой, звездой, которая прибыла сюда как будто не из нашего мира. Светло-синие волосы её блестели, платье голубое искрилось сапфирами, и только глаза были зелёные, как прежний цветущий Туманный лес. Чудилось, будто земля за ней оживает, но лишь поначалу, потом ты понимал — это просто мираж, мираж, пробравшийся в сердце и душу, а потом безжалостно покинувший их. Оставивший клубок светлых и печальных мыслей о нереальном будущем и реальном прошлом.

Женщина — чародейка и колдунья, ворожея и шаманка — шла к священной роще. И никто не мог прочитать её мысли, потому что всё здесь давным-давно умерло… или только уснуло? И даже я млел перед ней, падал ниц, на колени, которых никогда не было, но сейчас, как никогда хотелось верить в то, что они у меня есть и что я могу показать чародейке всё своё очарование ею. Если бы она видела меня. Если бы в душе она была так же красива… А ведь я действительно был сейчас очарован этой женщиной, даже зная её истинные помыслы. Как же обманчив внешний облик и как притягателен!..

В священной роще, возле сердца Туманного леса, великого древа, она остановилась. После взмахнула руками, и вокруг вековечного дуба вспыхнул ярко-преярко серебристо-синим пламенем магический круг. От границы этого огня пошли мерцающие линии, которые в следующее мгновение будто пронзили великое древо: кора его треснула, и в сердцевине ствола можно было уже увидеть загадочное сияние.

Я следил за этой женщиной очень долго, и она давно готовилась к обряду. Почему же раньше никто не сделал это за неё, ведь все давно хотели заполучить таинственные сокровища, познать тайны, хранившиеся в Туманном лесу? А совершить подобное можно было лишь только с помощью ослабленных духов, приручив их. Конечно, много кто пытался, и некоторые даже обладали настоящей силой, способной воззвать к силам земли, духам, но мысли их были грязны, и как много корысти плескалось в их сердцах и душах. И все они, как один, умирали в этом мёртвом месте.

Но я всё это время наблюдал за людьми, парил везде и одновременно нигде. И заметил, что они становятся всё умнее и умнее, изощрённее в убийствах и кражах. Люди научились скрывать даже самую истинную правду, которая, казалось, неопровержима и которую, казалось, нельзя исказить. Люди погрязли во лжи, осмелели. И прежние их искренние эмоции и чувства, мысли и слова, уже были сплошным хитросплетением личной выгоды, власти и могущества. И я понял, что скоро появится человек, который преодолеет этот барьер, эту защиту, направленную против хаоса во всём мире, способного разразиться, если силу всех духов леса получит один человек и если он найдёт те самые сокровища и познает те самые тайны. Человек, опьянённый жаждой власти, корыстный и бесчестный, сплошь пропитанный ядом, но внешне добрый и невинный. И эта женщина была именно такой.

Ведь сейчас, когда она стояла возле бушующего огня, лицо её озарялось магическим пламенем. И только теперь я полностью увидел то, что скрывалось за внешним очарованием и добротой — злость и тысячи ухмылок, от которых бросает в дрожь, море яда и гнильё, гнильё, сплошное гнильё! Эта женщина, нет… Это чудовище гнило изнутри уже очень давно. И даже я в этот момент боялся её, хотя был невидим и бессмертен.

Она взмахнула руками ещё раз — столб пламени рванул вверх и понёсся к самым небесам, где неприступной ордой стояли тучи, чёрные с серым налётом, как остывшие угли. И небо сиюминутно загорелось; от места же, куда ударил магический огонь, заскользили в разные стороны синие волнистые линии, как будто бы вены этого мрачного полотна. И зазвучала разом музыка тысячи барабанов, появившихся неизвестно откуда, которые выбивали зловещий ритм. И всё трепетало в Туманном лесу, хотя и всё здесь давным-давно умерло, и только духи, возможно, до сих пор обитали в недрах этой земли. Ждали чего-то или кого-то?

Музыка угнетала, и, когда ритм был настолько быстрый, что уже гремела и трещала, казалось, сама земля, женщина эта призвала нож и без тени сомнения провела им по ладони. И потекла кровь, красно-чёрная, пропитанная ядом, пахнувшая тысячью смертей. И вошла женщина в разыгравшееся не на шутку пламя, и подошла к великому древу. Капли крови падали на кору и тут же исчезали, и тут же снова падали, и снова исчезали. И так раз за разом. А на небесах же тем временем образовалась пентаграмма — привычный знак для подобных обрядов в этом мире.

Пентаграмма эта наливалась кровью и почти уже сливалась с чёрным небом, совсем едва выделялась тёмно-красным. Я знал, что обряд подходил к концу, и вот-вот чародейка должна была воззвать к силам земли, духам. Если они откликнутся, то она подчинит их, ослабленных и потерянных. И тогда этот мир будет обречён. Если бы я только мог вмешаться…

Но я лишь наблюдатель, всесильный наблюдатель, который ничего не может сделать. «Ха-ха-ха», — как будто прозвучало свыше. Злая глупая шутка… И чья же? Судьбы или того, кто ей управляет? Кого-то ещё более великого и непостижимого? Быть может, этот «кто-то» боится, что я, обладая такой силой, тоже внесу в мир хаос? Что ж, пожалуй: даже я сейчас всё больше и больше не доверяю себе и своим мыслям. О людях и говорить нечего.

…По спирали пентаграмма начала вдруг опускаться, оставляя за собой кровавый след, и, когда она плавно легла на землю, вокруг всё взревело, заклокотало, зашелестело. Они проснулись! Духи проснулись! Женщина злорадно засмеялась, глаза её загорелись золотым пламенем, платье вспыхнуло тысячью искр. Она готова была сломить оставшуюся после предательства волю духов. «Ещё немного! Нем-но-го…» — пронеслось у неё в голове. Теперь я легко читал её мысли. Но тут что-то пошло не так: серебристо-синее пламя вышло из-под контроля чародейки и отпрянуло от великого древа.

— Не-е-е-ет! — вскричала она.

Что-то увидела в собственном пламени? Что же? Кто мог так испугать её? Но ответа не требовалось. Я сам узрел Его… Нэйч’рес вышел из древа и ураганным вихрем, рассыпая по земле зелёные листья, словно изумруды, подлетел к чародейке. Она отступала в страхе. Дух заговорил медленно, обманчиво-нежным шёпотом, но даже женщина, я уверен, услышала то самое коварство, которым и славилась. Пусть узнает, какая она, пусть понаблюдает за собой со стороны.

— Верно, ты думала, что духи так просто подчинятся тебе. Быть может, быть может, если бы не было меня… Но я есть, как видишь. Ха-ха-ха, смешно, не правда ли. Ты хотела заманить их в ловушку, воспользовавшись слабостью, но сама оказалась там. Видишь, как всё вышло? Они воззвали ко мне, как ты воззвала к ним. И я простил их, и духи простили меня. Ну что ты плачешь? Вот я — тот, кто тебе нужен. Я сильнее всех. Что, уже не хочешь? Ну ладно, ладно. Тогда, — он повысил голос и зашелестел листьями, — быть может, мне отблагодарить тебя за твою храбрость и желание? Я уважаю сильных, тех, кто терпелив, кто научен выжидать годами. Или наказать за то, что хотела заточить моих родителей? Впрочем, это не так уж важно, потому что в любом случае, наказание выберу или благодарность, я подарю тебе настоящее наслаждение, такое наслаждение, какое ты получала бы, уничтожая целые города и цивилизации… Что ж… ты молчишь, а молчание, как говорится — знак согласия. Пожалуй, так и будет.

Дух стремительно приблизился к ней, и поток воздуха сорвал с женщины одежду. Нэйч’рес взмахнул рукой из листьев, и музыка заиграла громче, взмахнул другой раз — ещё громче. Деревья закачались, затрепетали. Дух подхватил девушку, и они закружились вместе. Казалось, это был танец любви, их ауры сплелись между собой, но потом ты понимал — это настоящий танец мести, изощрённой мести, которой люди ещё не научились. Но женщине, опьянённой страстью, хотелось именно такого танца, жестокого и неправильного.

Дух посмотрел на небо и моргнул — тут же загрохотало, и, огибая круг ярко-синего пламени, круг, в котором танцевал нэйч’рес с чародейкой, начали бить серебристо-белые молнии. Они оставляли, исчезая, горящие участки земли.

Ритм нарастал, голова чародейки кружилась, и её чуть ли не рвало чувствами. Музыка заиграла быстрее, ещё быстрее, к барабанам добавилась пронзительная флейта, которая одним только своим тонким звуком пронзала сердце женщины, затрагивала самые сложные и неуловимые нотки души. Чародейка и шаманка, ворожея и колдунья, всегда державшая всё под своим контролем и манипулировавшая людьми, сейчас даже не могла вздохнуть. Дух окутал её целиком, молниеносно постелил ковёр из листьев на землю и уложил женщину на него, не разъединяя аур, которые переливались всеми цветами радуги. И продолжил ещё сильнее, и ещё быстрее, и злее, и чародейка уже кричала от жуткого наслаждения, граничащего с болью.

Флейта взяла самую высокую ноту, и эта нота проникла в женщину, добравшись до сердца и пронзив его последний раз как будто бы острой ледяной иглой. И музыка стихла, гроза прекратилась, деревья успокоились, и пламя погасло. И всё закончилось. Так сложно и быстро.

Запах дыма и магии, запах свежих листьев и истинного наслаждения, за которое всегда нужно платить, каким бы великим и ужасным ты ни был — все эти запахи окутали духа и чародейку. Только вот чародейка уже не дышала, и для неё это ничего не значило.

Дух поднялся с земли, взлетел высоко и закружился в воздухе.

— Я вернулся! — крикнул он. Хмурые тучи исчезли, зажурчал ручей, позеленели деревья… и впервые за последние сотни лет Туманный лес наполнился суетным и радостным многоголосьем.