61-65

61.

— Так вот как? — она открыла глаза, хотя спала до того крепким сном.

Звон воды отозвался в ушах, чёрный зверь же стоял на носу лодки и помахивал хвостом, довольный тем, что сделал.

Не зверь, поняла она. Зверёныш.

— Вот, значит, как, братишка.

Она поднялась: надо звонить Герману Вайзонову, чтоб побыстрее запускал дело с сулевской башней, прямо сейчас.

Китти закончила с машиной через несколько дней. Объявив об этом во всеуслышание, потом она добавила Феликсу наедине:

— Всё, что можно было, я сделала. Хотя есть у меня подозрение, что она просто не заведётся в какой-то момент.

— Это из-за того обстрела?

— Необязательно. Она всё же не предназначена для таких перегонов.

Придирчиво оглядев неблестящие, но ровные чёрные бока, Китти с невинным вопросом посмотрела на Феликса:

— Ну так, куда едем теперь?

Ускоренным ходом экспедиция выдвинулась в Сулево. Хорошо, думала Лаванда, Вайзонов сумеет это уладить. А что так случилось с глиной — даже к лучшему. Меньше амулетов и меньше хлопот теперь — удастся справиться раньше… Может, даже ещё до Нового года.

— Но куда вы поедете сейчас? — Таисия Булова скептически покачала головой. — Разве что есть варианты?

— Признаться честно, нет, — кивнул Феликс. — Мы собирались прикинуть уже в дороге…

— Ездить по незнакомым дорогам в праздники — сомнительная и накладная перспектива, — Булова сощурилась, посмотрела на него задумчиво. — Почему бы вам не остаться у нас хотя бы на Новый год? Земля не обрушится, если выедете на две недели позднее. В ратуше будет бал и много гостей. Я даже убедительно вас приглашаю.

— Нас — это меня и Китти? — уточнил Феликс. — Или всех нас?

— Конечно, всех, — улыбнулась Булова. — В ратушу приглашается любой, кто оказался в городе в эти дни, по какой бы то ни было причине, и так каждый год. Это наша каталёвская традиция.

— У вас и вправду сказочный городок, — заметил Феликс.

В эту неделю они зачастую просто гуляли по Каталёву и окрестностям все впятером — Сибилла прочно присоединилась к ним. Обсуждая всё один и тот же вопрос — куда же дальше? — они наперебой называли города — на север, к Камфе, на юг, к Шоржинску, на запад… да, конечно, на запад — перекрикивали, спорили друг с другом, смеялись, чуть не валялись в снегу — и знали каждый раз, что, нагулявшись по усыпанному огнями шкатулочному городку, снова вернутся в молчаливый дом в лесу, будут сидеть у нагретой печки и отогреваться горячим чаем, изредка поглядывая с тревогой на нависшие звёзды за окном, и рассказывать друг другу чудесные истории, в которые никто из них уже не верил.

Китти почти не принимала участия в их спорах и на прогулках держалась несколько в стороне, но Феликс несколько раз ловил её на тихой умиротворённой полуулыбке. Он и не помнил, когда Китти последний раз улыбалась так — просто оттого, что ей было хорошо.

— Скажите, а это правда, что обязательно надо так? — недовольно обводя пальцем полукружие мела, проговорила Лаванда.

— Разумеется, нет, госпожа Мондалева, — Гречаев быстро проскользнул к её столу, бросил взгляд на напечатанный текст. — Но люди так привыкли — чтоб в Новый год к ним обращался правитель страны, из телевизора или радио, под бой курантов… Это уже своеобразная традиция, ничего больше. Тем более это первый раз, когда с ними вы, а не кто-то другой… Если их не поздравить, боюсь, можно вызвать настроения почти панические. Впрочем, вы, конечно, всегда можете поступить на своё усмотрение.

Лаванда холодно отложила в сторону заготовленный для неё текст.

— Вам разве не надоело, когда только обещают из года в год? — пробормотала она. — Уж думается, я найду, чем поздравить их получше.

62.

Директор Камфской обсерватории, Павел Иоаннович Чечёткин был человеком смелым и волевым — не зря же носил одну фамилию со знаменитым генералом Чечёткиным, что с остатками своей армии завёл врагов в непролазную трясину в Великую войну. И, хотя Павлу Иоанновичу было уже за шестьдесят, а неприятности в последние дни сыпались будто из рога изобилия, он тоже не собирался сдаваться.

Первых «гостей» удалось выпроводить из обсерватории почти что мирно. Конечно, те обшарили всё и везде, но спускаться в подвал, видимо, побоялись: не хватало только грохнуться с такой лестницы, кто там потом внизу собирать станет. Придя же на следующий день с подкреплением, они уткнулись в наглухо заваренную дверь. Свет в башне не горел, и, похоже, здесь никого не было: скоро, знаете ли, праздники, господа, решили закрыться пораньше.

Чечёткин знал, что надолго этого не хватит: двери, хоть и железные, взлому поддавались, а те, кто пришёл второй раз, придут и ещё. Знал он также и то, что колдовской кирпич ни в коем случае не должен попасть им в руки: лучше уж пусть разлетится на тысячу кусочков, чем служит недальновидным и неблагонадёжным людям. Для чего может быть нужен камень, как вообще совершается его работа — в этом Чечёткин понимал мало. Всякие мистические штуки, сразу решил он, не его ума дело, однако хранил амулет как зеницу ока: сам определил ему подходящее место, сам очищал от грязи каждый день и даже разговаривал с ним. Остальные сотрудники красного камня побаивались: выдумывали, что не даётся, что обжигает или падает сам собой… Глупости! Сколько раз Чечёткин сам брал его в руки — и ничего. Не хотят, видать, просто возиться…

Однако время не ждало.

— Вот что, Ваня, — сказал Чечёткин своему самому проверенному заместителю, которого готовил себе в преемники. — Бери сейчас кирпич и уматывай с ним побыстрее и подальше. Здесь всё устрою, не беспокойся — пока хватятся, далеко будешь.

— Заметут же, Павел Иоаннович, — прошептал тот испуганно. — Да и как так: столько лет здесь, всё, что ни нажито, тут — и вдруг сразу, в никуда… Нет, Павел Иоаннович, я так не могу.

— Трус! — оборвал Чечёткин.

— Сам, всё сам! — бормотал он себе под нос, спускаясь по старой лестнице в подвал и невольно припадая на одну ногу на кривых ступеньках. Внизу он бережно достал кирпич из ниши, отёр с него пыль и положил в свой дорожный саквояж. А чтобы камень не заинтересовал посторонних глаз, Чечёткин спрятал его между корок пустого книжного переплёта: пусть думают, что в саквояже едет старый «Бунефицио».

Когда Чечёткин добрался до верха, он уже точно знал: следует лететь самолётом на юг. Не любил же он самолёты… Казалось, уже ничего в жизни не боялся, но без почвы под ногами всё равно чувствовал себя как беспомощный младенец. Но выбирать не приходилось: в краях более близких обнаружат на раз, поезда не ходят, самолёт же через несколько часов сядет в совсем другом месте, далеко отсюда. А там… Мало ли вечером тридцать первого декабря странного народа на улицах. Удастся затеряться.

— Ну, бывай, — сказал он на прощание заместителю. — Придут — откроешь, всё покажешь. Если про меня спросят — по срочному и личному, обещался быть… через неделю.

Он многозначительно похлопал саквояж.

Служебное авто было подано тут же, и из него Чечёткин, уж конечно, не мог услышать, как отзванивается из своего кабинета Ваня.

— Павел Иоаннович только что выехал в аэропорт, — уведомил он, из предосторожности прикрывая ладонью рот вместе с трубкой. — Похоже, кирпич тоже при нём, в портфеле.

Он не хотел, чтобы у них всех были проблемы из-за одного упрямого старика.

— Так, значит, он летит в самолёте? — медленно произнесла Лаванда и подняла слегка недоумённый взгляд (в глазах будто небо выцвело под солнцем).

— Именно так.

— Но ведь его арестуют на месте? Ведь да?

— Очень хотелось бы обнадёжить вас, госпожа Мондалева… Что я, в общем-то, и делаю: скорее всего, так, — для вида он замялся. — Тут видите ли, в чём проблема… Связь с Южным регионом уже несколько недель происходит урывками: некоторые ведомства отвечают, некоторые — нет или не всегда...

Он приготовился объяснять, почему не доложил раньше о таком чрезвычайном обстоятельстве, но Лаванду, похоже, это не интересовало.

— Так, значит, в аэропорту его не арестуют, — уточнила она.

— Нет, в аэропорту — с большой вероятностью, да. Там сидят наши люди, и мы уже связывались с ними… Вот если он по какой-то причине минует охрану и выйдет из зоны аэропорта, это много хуже. Если там и правда сильны сепаратистские настроения, то это будет, как будто он в другой стране… Я, однако, продолжаю надеяться на аэропорт.

О том, что давно связались с пилотами и самолёт негласно, без всяких объявлений летит в столицу, он пока решил не говорить. Не ранее, чем машина приземлится в Ринордийске, а ничего не подозревающий Чечёткин окажется и впрямь ничего не подозревающим, а не чертовски проницательным мастером телепортации и прыжков без парашюта. До этого же времени нелишней будет возможность списать всё на регионы. А уж если госпожа Мондалева отставит на минутку свои амулеты и увидит кое-какие сложности…

— А если он умрёт? — нахмурившись, спросила Лаванда. — Что, если он умрёт в полёте? Он же почти старик.

Вопрос сбил его, но следом он понял, чего она опасалась.

— Если так, скорее всего, вещи переправят обратно, в Сулево, где мы сможем их перехватить… Но я бы не стал всерьёз об этом беспокоиться: он всё ещё крепок и бодр.

— Да, — задумчиво кивнула Лаванда. — Это так.

63.

Маленький город встречал праздник во всём великолепии своих огней: красные, синие, золотые фонарики горели на каждой улице, их гирлянды тянулись через тёмное небо и притягивали к себе сотни снежинок. Те окрашивались и танцевали у любого огонька, что находили в ранней зимней ночи. Глубокий пушистый снег засыпал Каталёв и продолжал тихо падать — будто белые лапы укутывали город.

Из окон ратуши лился тёплый свет, и доносились звуки музыки. Там, внутри бал был в самом разгаре.

Здесь танцевали — в костюмах и праздничных платьях, здесь разговаривали и смеялись, переходили из зала в зал, и одна за другой звучали песни: «Зимний танец», «Там вдали — огни столицы», «Маленький остров на краешке света»… («Транзит в Черюпинск», — мысленно продолжил Феликс, но этого, конечно, не сыграли). Пары вальсировали в блёстках и пламенных отсветах, среди всех он разглядел даже… да, это Витька Рамишев с Сибиллой, кто бы думал. Вот уж ни на что не претендующий скромняга, а своё ухватит. Ладно, пусть их.

Китти в красном платье, с густыми прядями до лопаток сидела на высокой банкетке изящно и непринуждённо, даже не касаясь пола. (Где-то он видел точно такую же позу — проскользнуло на миг, из какого-то старого сна, — но сразу потухло и сгинуло). В руке она держала полный бокал и немного оборачивалась, будто рассеянно кого-то слушала — кого-то, кто сидел рядом и говорил ей на ухо. Но рядом никто не сидел.

— Потанцуем? — Феликс шагнул к ней и тряхнул головой.

Китти улыбнулась:

— Я не умею танцевать.

— Впервые слышу, что ты чего-то не умеешь, — рассмеялся он.

— Не сложилось.

Впрочем, от праздничного гомона, от уже выпитого и от золотистого свечения во всех залах было неплохо и так. Тем более здесь, среди гостей оказалась и Таисия Булова: даже не пришлось далеко отходить, чтоб завязать с ней светскую беседу.

За окном проблеснуло несколько звёзд: мерцающими камешками они покатились с небосвода, прочертив темноту хвостами. Метеоры?.. Почти тут же все в залах прилипли к окнам с ахающим шёпотом: «Желания! Загадывайте скорее желания!»

— Ну народ, — Феликс шутливо и обиженно окинул их взглядом. — Хоть бы пожалели, что упала, — нет, сразу «желания, желания»…

— В моём детстве, — примирительно проговорила Булова, — считалось, что, если видишь падающую звезду, значит, где-то рядом с тобой — ангел. Так мне нравится гораздо больше.

— Вы верите в ангелов? — с интересом протянул Феликс.

— Ну, как сказать, — Булова загадочно улыбнулась, склонила голову. — Они ведь разные бывают. Моя бабушка, например, утверждала, что видела ангела — в ссылке, в приозёрье. У неё был… какой-то затяжной конфликт с одним из охранников, уж не помню, с чего там дело началось. И выручила её один раз какая-то женщина, тоже ссыльная — то ли норму помогла выполнить, то ли что-то ещё… Бабушка даже имя спросить не успела: ту охранник куда-то увёл, а бабушку на следующий день отправили в совсем другой пункт. Поэтому она всегда верила, что это был ангел: если б не он, так бы её там и схоронили, скорее всего. А так бабушка долго прожила, уже и после «чёрного времени» — здесь, в Каталёве.

— Ангел без имени… — повторил Феликс (так была подписана одна из самых известных картин Клода Хасселя). — А как звали вашу бабушку, не напомните?

Он прекрасно помнил, что Булова прежде этого не говорила.

Та задумалась на мгновенье, чтоб, видимо, уж точно ничего не спутать.

— Лила, — сказала она наконец. — Её звали Лила.

Бокал разбился в руке Китти. Осколки, звякнув, рассыпались по полу.

Булова тут же встревоженно обернулась к ней:

— Вы не порезались?

— Нет-нет, всё в порядке, — Китти с картонной улыбкой спустилась на пол, чтоб собрать осколки. — Это просто… стекло…

Подобрав последний, она кинула взгляд на большие напольные часы. Стрелки показывали десять.

— Я отойду ненадолго, — Китти кивнула на двери. — К полуночи вернусь.

Она скрылась. Недовольно посмотрев ей вслед, Феликс как бы ненароком переместился к окну. Минута — и точно: она появилась на боковом крыльце. Затем спустилась со ступенек и быстро двинулась куда-то по снегу.

Вот что, скажите, ей вздумалось сейчас учудить. Феликс ещё раз посмотрел на часы, бросил взгляд за стекло: может, и пусть себе идёт куда хочет? Сказала же, что вернётся, а здесь тепло и свет, пахнет цитрусами, сладкими духами и чем-то ещё. Он упрямо прождал ещё полминуты, затем незаметно ускользнул от окна и метнулся вниз, к дверям.

Чёрт с тобой, хранитель теней. Я потом скажу тебе много хорошего, но бродить в одиночку в не пойми каких снегах я тебе не позволю.

Снаружи сразу обдало темнотой и шибущим морозом. Голоса и пряные запахи остались за дверями: в ночь вела только пустая заснеженная дорога.

Он зашагал вперёд, отмахнувшись от тоскливого желания вернуться. Тем более вскоре показалась и она: уж чёрное её пальто было сложно не разглядеть среди завалов белого. Она быстро и ровно шла по дороге вместе с позёмкой и не оборачивалась. Феликс прибавил шагу, но бьющий с боков ветер и марь снежных потёмок не давали ускориться так, как хотелось бы. К ограде он подошёл всё равно вторым.

Ну естественно. Как он и думал.

Феликс остановился у ворот.

— Ты не нашла другого занятия в новогоднюю ночь, кроме как шататься по кладбищу?

Китти смахнула снег с очередного камня, на секунду подняла голову.

— А вас сюда никто не звал, господин Шержведичев, — она перешла к следующему. — Могли бы сидеть в помещении, там тепло и много выпивки.

Очистив таким же образом ещё несколько камней, она остановилась и теперь посмотрела на него.

— Но, если уж пришёл, можешь помочь мне, — она кивнула в другую сторону кладбища. — С того краю.

Феликс переместился в указанном направлении.

— Кого ищем-то? — бросил он на ходу.

— Лилу Кнельсон.

Насколько плохой была эта идея, он понял почти сразу. Мало того, что здесь намело куда больше, чем на городских дорогах, и, чтоб добраться до могил, пришлось влезть в снег по колено (до камней, поправил он, просто до камней). Ко всему этому то ли фонари с его краю светили слабее, то ли Китти умела читать в темноте (а что, она — почему бы и нет), но только Феликс не мог толком разобрать ни одной надписи, что выныривали из-под снега.

Он прошёл так ряд и хотел уже сказать ей об этом, но Китти опередила.

— Феликс, — негромко донёсся её голос. — Я нашла её.

Он стряхнул, сколько получилось, снег (пальцы уже почти не чувствуются) и обошёл по дуге, пытаясь попутно восстановить дыхание. Китти стояла теперь ровно, не двигаясь, только пар вырывался у неё изо рта и растворялся в тёмном воздухе. Феликс остановился рядом с ней.

Маленький белый камень не содержал никаких украшений: только имя — «Лила Кнельсон» — и два года. Китти провела по ним кончиками пальцев, остановилась на втором.

— Не в ссылке… Гораздо позже.

Она убрала руку, казалось, попробовала изобразить улыбку.

— Он соврал вам, фройляйн. Он просто соврал вам. Ведь это… слова. Слова ничего не стоят. Их легко заменить другими, а выдумать новый смысл проще простого.

— С кем ты разговариваешь?

— Да, действительно. С кем.

Она была как во сне.

— Уже ни с кем, пожалуй. Мёртвые давно умерли. Им без разницы, что и зачем теперь здесь, у нас. Ну… разве что так…

Она вытащила из кармана старую шпильку с блестящим камешком, опустилась на корточки и положила её в снег на могиле. И похоже, вставать не собиралась.

— Китти, — он настойчиво потряс её за плечо. — Может, пойдём отсюда?

Она не ответила. Феликс быстро кинул взгляд по сторонам: уже совсем ночь, дома и дальние камни тонут в потёмках, только белеет циферблат на башне у площади и они одни здесь, на этом чёртовом кладбище.

— Серьёзно, пойдём, а? Тут холодно вообще-то.

Китти молчала. Да это же не Китти, понял он, это просто безмолвная сомнамбула — непонятно кто или что под знакомой личиной, и что там в его планах, в его голове… От этой шальной мысли стало вдруг по-настоящему морозно и жутко.

— Китти, — Феликс с усилием потянул её вверх. — Ну вставай, вставай. Давай вернёмся в ратушу?

— А, — Китти медленно поднялась, оглянулась на Феликса несколько растерянно, как человек, только что проснувшийся. — Который час?

— На башне одиннадцать, — он ещё раз мельком взглянул на циферблат. Тот светился, как маяк, и был хорошо виден даже отсюда.

— Да… — кивнула Китти. — Да, пойдём. Нам пора.

64.

Лаванда ещё раз оглянулась на догоравший огонь. Уже, должно быть, всё. Башня за стеклом, серебристый циферблат — стрелки приближали полночь.

Она ничего не имела против Чечёткина: он даже был бы ей симпатичен в другое время и кого-то напоминал. Но он сам противопоставил себя обществу и сам проиграл. Здесь всё честно.

Жаль, поздно было начато. Кирпич, конечно, доставят, она не сомневалась, но только через несколько дней. Наверно, следовало всё же записать поздравление, если она не успела по-настоящему ничего другого, и огненное колесо, завершив круг, пойдёт на новый для тех же масок, и будто дальше — как прежде, как уже много раз. Но ничего, теперь немного осталось…

Лаванда снова вгляделась в часы на башне: возможно ли ещё уложиться, если дать прямой эфир и прямо сейчас. Шум в небе набрал громкость и заглушил всё, металлическая туша грохнулась у горизонта. Дым и огонь за ней ещё вспарывали пространство.

Где-то звякнули стёкла. Окно в кабинете задрожало, но выдержало, оно было крепким. Через секунду погас свет (главная станция, вспомнила Лаванда, и он должен был зарыться носом в телебашню), погас везде, сколько хватало глаз. Невиданные красные существа вырывались из пожара, взмывали в черноту над городом и мчались, стаями или поодиночке, на восток, на восток…

Трррщщгхххччч, — послышалось сзади. Будто запоздало открывались врата.

Мел, вспомнила она. Мел она оставила на столе. Два полулунья разъехались одно от другого, и белое зверьё посыпало из них. Они хотели мчаться за своими собратьями, но рано, слишком рано… Им пока не хватало сил, и они, падая, разбивались под столом.

— Назад! — крикнула им Лаванда и попыталась соединить половинки. Одна тут же попалась в пальцы, и Лаванда крепко прижала её к груди, вторая же… Где она? Прыгнула большой белой кошкой за окно?

Нет. Просто исчезла.

Медленно разгорелся электрический свет: включились генераторы в здании. От зверей на полу остались только белые кляксы — Лаванда, опустившись на колени, провела руками.

— Госпожа Мондалева, — в дверях показался Гречаев: из-за разных экстренных обстоятельств он не уходил в эту ночь.

— Главное, что с вами всё в порядке, — он торопился и путался в словах, но быстро подошёл к ней. — Видите ли, самолёт…

— Я знаю. Я всё знаю, — опершись на его руку, Лаванда встала. Сглотнула комок, чтоб не заплакать от обиды. — Скажите, чтоб запустили генераторы — все, что есть в городе. У людей должен быть свет.

Когда Гречаев исчез, она ещё раз хмуро осмотрела кляксы и оставшуюся при ней половинку луны. Второй просто не было. Глупый, глупый старик. Что он наделал.

Вдалеке на башне часы забили двенадцать.

65.

— А сейчас, выходит, полночь по столице.

Они чокнулись бокалами второй раз — теперь уже отдельно с Феликсом: Рамишев и Пурпоров были далеко, а остальных людей здесь вряд ли бы заинтересовал сей факт.

Китти успела опустошить бокал наполовину и почувствовала, как Феликс вскочил с банкетки.

— Что случилось? — она повела головой в его сторону.

Он стоял, судорожно втягивая воздух и озираясь вокруг.

— Что-то в Ринордийске.

— С чего ты взял?

— Чувствую.

— Может, показалось?

— Нет, — Феликс нервно улыбнулся, потряс головой. — Там что-то случилось, прямо сейчас. Какой-то большой трындец, — он снова беспомощно огляделся по сторонам. — Подожди… Я скоро.

Он поставил свой бокал на банкетку и скрылся на лестнице. По всей видимости, наверх. Там казённый радиоприёмник, и он иногда ловит сигналы.

Китти пожала плечами и опрокинула в себя остатки шампанского. Сейчас это было кстати: в горле уже характерно саднило, хотя пока несильно (наверно, пальто на вечернее платье — не лучший вариант, чтобы копаться в снегу). Да можно, думается, и ей один раз не быть за рулём и не решать, как извернуться перед сумасшедшей правительницей.

Хоровод лиц кружился перед ней под всплески музыки — блёстки, перья, застывший смех в веерах и масках, шали на плечах, выбеленные манжеты — лица тонули в красно-чёрном, в плывущих, меняющих взгляды и улыбки пятнах, и думалось почему-то, что, если ворваться в самую их гущу — теперь, когда последний раз для них уже минул и всё дозволено, — это… может быть весело.

Жаль, она и впрямь не умела танцевать.

(«Да, стреляешь ты куда лучше», — заметил призрак, но Китти только лениво отмахнулась от него).

На деле, конечно, она не тронулась с места: конечности налились тяжёлым теплом и казалось невозможным куда-то двинуться с их помощью, только по-прежнему сидеть в той же светски-изящной позе. Из вереницы фигур вдруг вылетела Сибилла и, потеряв от кружения равновесие, упала бы — Китти цепко поймала её за руки. Та благодарно улыбнулась, хотела было отойти обратно и чуть удивилась, когда захват не сразу разжался. Улыбнувшись в ответ, Китти расцепила пальцы за секунду до того, как стало бы видно другого.

(Вот поэтому она не пила обычно).

— Да, иди, — она помахала рукой, и Сибилла снова скрылась в хороводе.

Однако — Китти посмотрела на наручные часы. Двадцать минут. Что-то долго — явно, новости плохи.

Она поднялась, взяла его бокал; подумав, взяла ещё один себе. Отмечать — так отмечать.

Осторожно, чтоб не оступиться, Китти поднялась по лестнице (внизу продолжало греметь: «Только увидеть свет дальних огней, там, где…»), дошла до открытых дверей.

Феликс не обернулся: он сосредоточенно вслушивался в прижатый к уху маленький динамик.

— Ну что там? — тихо спросила Китти, прислонившись к косяку.

Вместо ответа Феликс выдернул шнур: теперь голос, хоть хрипловатый и малоразборчивый, говорил во всеуслышание.

С минуту они помолчали под шорох и скрежетание слов.

— Сто шестьдесят два? — повторила Китти. — Многовато.

— Это только в самолёте, — мрачно уточнил Феликс. — Он упал, похоже, на жилые кварталы. И говорят… Да ничего толком не говорят, там нет связи.

Радио с готовностью подтвердило, что Ринордийск не отвечает. Попытки наладить связь пока не принесли результатов, но специалисты пытаются…

Феликс пробормотал:

— Там, может быть, телебашня… Или если… — он вдруг сорвался. — Там творится фиг знает что, а мы сидим здесь и ничего не можем сделать!

— Выпей шампанского, — Китти протянула ему бокал.

— Ты что, издеваешься?

Она покачала головой:

— Выпей, хуже не будет.

— Ах теперь уже не будет, — усмехнулся он и взял у неё бокал. — Ну хоть так.

Перехватив удобнее свой, Китти прошла к окну и распахнула его настежь. Там, снаружи под колыбельную ветра вились белые космы метели и все огни терялись в снежной мгле.

— Отлично год начинается.