100-101

100.

Поезд мчался под грохот колёс и только сейчас начал медленно останавливать свой ход. Феликс вылез из укрытия и стоял теперь перед дверью, лишь слегка опираясь о неё пальцами. Не было никаких сил ждать ещё.

Толчки постепенно сошли на нет. Под полом прокатился резкий скрежет, почти заглушивший короткий цок по ту сторону двери. Открыли? — или нет, откроют, наверно, громче… Додумать Феликс не успел: финальный рывок вагона сбил его с ног и со всей силы швырнул в стенку.

Сначала показалось, что он сломал руку. Хотя, понял он, всё же нет: тогда бы ею, наверно, не получалось пошевелить. И тогда он вряд ли бы смог стоять вот так, почти спокойно. Просто сильный ушиб, не больше (хорошо, что левая, мелькнуло в голове, правая ещё может понадобиться).

Тихо втягивая воздух, он воспользовался заминкой, чтобы несколько переждать. Снаружи не раздавалось ни голосов, ни шума какой-либо техники. Только ветер свистел.

Никто не приходил открыть и проверить вагон, и это было странно. Феликс, как ему показалось, прождал достаточно долго, «с запасом». Затем всё же — мало ли, на всякий случай — попробовал подвинуть дверь. Она поддалась.

С трудом, но откатив её вбок, Феликс замер. Перед ним была белая пустошь.

Он прищурился, прикрыл глаза рукой. После суток в потёмках свет был жгучим, почти ослепительным. Постепенно, однако, проступили очертания предметов: дальний перрон… какой-то навес в стороне. Никого вокруг по-прежнему не появилось. Это означало, можно было спрыгнуть и идти… неважно!

Спрыгнуть не получилось — скорее сползти, конечности не настолько его слушались. Ещё несколько минут ушло на борьбу за попытку встать: снег был рыхлый и вязкий, местами чуть не по пояс. Но всё же Феликс одолел его и смог выбраться на прочный наст.

Он огляделся.

Это место не казалось знакомым. Феликс не смог сообразить даже, что за район: вокруг застыло только нетронутое снежное поле. Над ним свирелью проносился ветер.

«А может, это вообще не Ринордийск?» — промелькнуло кощунственное. Но нет: вскинув взгляд, он заметил у горизонта высокое здание, то самое, на котором они так и не поставили флаг в октябре. Феликс попробовал найти Часовую башню, чтоб было легче сориентироваться, но не получилось. А впрочем, не надо: он узнал тот бетонный навес в стороне от перрона.

Когда-то здесь работала дальняя железнодорожная станция, однако с новой застройкой она ушла вглубь города и давно не использовалась. Отсюда в «чёрное время» поезда с ссыльными уходили на восток — всегда только в одну сторону.

Ну что ж, подумал Феликс. Хотя бы один вернулся.

Город был пуст. Дома занесло снегом, некоторые исчезли вовсе: Феликс не находил их на местах, где те всегда стояли. Другие были повреждены и глазели из-под наледей чёрными проёмами окон.

Что же случилось здесь, пока его не было?

Узнаваемые, хоть и искажённые ориентиры провели его по улице Кобалевых — теперь просто белой широкой ленте, хотя все знакомые линии сохранились до мелочей, каждый изгиб и неправильный торчащий угол. По привычке Феликс свернул там, где сворачивал всегда, и, пройдя немного, остановился.

На этом месте располагался раньше Турхмановский парк. Кое-где остались даже чёрные прутья ограды. Феликс прошёл между ними и двинулся вперёд в надежде отыскать что-нибудь узнаваемое (и втайне меньше всего желая подобной встречи). Среди заносов он заметил бортик фонтана — видимо, его открыло ветром. Статуя девы и мантикоры поблёкла и торчала нелепым обломком из прошлого.

Временно утратив все свои силы, Феликс присел на край бортика. Мимодумно подобрав, подкинул на ладони обломок красного кирпича, выпустил снова. Пар от дыхания несколько затуманивал видимость.

Как будто сбывался его давний и тайный кошмарный сон: про заброшенный и мёртвый город, про опустевший мир, где только он почему-то остался последним человеком.

«Как будто тебя нет ни в каких списках», — вспомнилось ему. Вот что, наверно, имела в виду Сибилла. Милая девочка, не стала говорить ему раньше времени: знала, что он предпочтёт скорее подохнуть, чем чтоб вот так.

Точно, пузырёк. Китти ведь давала ему пузырёк.

Феликс вскочил, чтоб запустить руку в левый карман. Пальцы пошевелились, нашли что-то. Нет… ну правда, нет. Это уже слишком смешно. Он извлёк на свет несколько осколков. Конечно, любой пузырёк разобьётся, если его с размаху впечатать в стенку вагона.

Феликс оглядел бесполезные теперь стекляшки, сбросил их с ладони. Не то чтобы в планах было прямо здесь и сейчас употребить содержимое — может быть, всё ещё можно спасти. Но всё-таки он хотел бы знать, что у него есть такая возможность.

Впрочем, он уже не помнил, когда последний раз вселенная заботилась о том, чего он хотел.

И хватит ныть. От человека, провозгласившего себя «борцом с режимом», можно было ожидать и большего.

Феликс нашёл взглядом то высокое здание вдалеке, что помогло ему сориентироваться при въезде. Медленно побрёл в его сторону.

Все двери были открыты настежь, и внутрь заметала позёмка. Внизу, где раньше была парковка, Феликс заметил в снегу что-то красное. Это оказался флаг — тот самый, что они никак не могли установить наверху. Феликс поднял его. Полотнище несколько изорвалось, но было по-прежнему ярким. Феликс бережно отряхнул его от снега, задрал голову вверх — где высилась углом крыша. Перехватив флаг так, чтоб было удобнее нести, вошёл в двери.

Когда он добрался до крыши, небо уже подёрнулось глубоким сумраком. Неужели так много времени ушло на блуждание по этажам и лестницам? Или и времени как такового здесь больше не существовало?

Он приподнял флаг и, пытаясь не волочить древко, двинулся по площадке. Кто бы там что ни говорил, пусть сильно постфактум, когда это уже никому не нужно и не имеет никакого значения.

Но знамя должно быть поставлено.

Однако почти у места Феликс настороженно замер: на краю крыши уже стоял кто-то на ограждающем бортике и, казалось, обозревал город с высоты. Ветер трепал плащ и гриву тёмных волос.

— Кто ты? — окликнул Феликс.

— Ну, здравствуйте, Шержведичев, — Нонине повернулась. — Вы, кажется, давно хотели со мной встретиться.

— Софи Нонине, — проговорил он тихо, затем сделал шаг вперёд. — Откуда здесь ты?

— Я, — повторила она с задумчивой улыбкой. — Нет бы задаться вопросом, с чего вдруг вы сами можете меня видеть.

Феликс невольно на секунду выпустил флаг, тут же подхватил его снова. От резкого движения рука заныла с новой силой, хотя, казалось, уже давно не давала о себе знать. Он резко втянул воздух и вцепился в древко.

— Тоже левая? — даже почти сочувственно поинтересовалась Нонине. — Скажу банальность, но значит, вы ещё живы. У меня прошла с тех пор, как я здесь. Да, если вы не верили, у меня действительно была прострелена рука. И я действительно участвовала в южной войне. Хотя это, конечно, несвязанные события.

Она снова отвернулась и стала смотреть на руины. Сколько хватало глаз, здесь всё было разрушено и оставлено, теперь Феликс видел это абсолютно точно.

— Что это? — проговорил он. — Морок, какое-то наваждение? Как отсюда выбраться?

— Очень интересно, куда вы собрались выбираться.

— В Ринордийск. В настоящий Ринордийск.

Софи смотрела теперь прямо и холодно.

— Вы ещё не поняли, Шержведичев? Вашего города больше нет.

— Это ложь, — пробормотал он. — Ты лгала всё время своего правления, какой смысл верить тебе сейчас? Я даже не удивлюсь, если ты сама и сделала эту картинку. Но что-то разрушить в действительности… нет, так бы у тебя не получилось.

— Конечно-конечно, это снова сделала я. Если где-то что-то не так, виновата Софи Нонине, это все знают, — она усмехнулась. — Помнится, вы когда-то рвались устроить дебаты? Ну так, если мы всё равно оба здесь и никуда не спешим, я к вашим услугам. Или вам принципиально наличие публики?

— Нет, — Феликс мотнул головой. — Нет, не принципиально.

— Тогда я вас внимательно слушаю. Любопытно узнать, что заставляет человека с таким упорством обвинять тебя во всём, когда те же усилия можно было потратить с куда большей пользой.

— Не во всём. Я обвинил бы любого, кто взялся бы вершить чужие судьбы без ведома и всякого согласия, кто почему-то решил, что лучше знает, что делать другим, как жить и ради чего умирать. Любого, для кого другие — просто игральные фишки разной степени полезности.

Софи пожала плечами:

— Но ведь так делают все. Взгляните на любую государственную власть в любой стране, сейчас или в любое другое время человеческой истории. Все — в той или иной степени, явно или более околичными путями. Поинтересовались бы хотя бы у вашей кузины, что она здесь устроила.

— Это лишь значит, что все они точно так же неправы. А вовсе не то, что следует смириться и принять это как должное.

— Но большинство совсем не против принять это как должное. Или теперь вы скажете, что и они неправы?

— Некоторые из них — такие же сволочи, большая же часть просто одурманена. Пропагандой, общественным мнением… всем строем.

— Так стоит ли лишать их дурмана, если они и сами того не хотят? Ведь так куда проще и комфортнее, когда всё решается кем-то ещё. Потому что — ну честно, сколько бы ни было между нами противоречий, оба мы прекрасно понимаем, что люди, по сути своей, стадо. И как стадо не способны даже на мелочь, пока не скажешь им, что, куда и как.

— Стадо, вернее, грызущуюся свору, из них сделала ты и такие, как ты. Многие из людей были бы совсем другими, если бы над ними не стоял ежечасно этот пресс. Но какой смысл пытаться подняться и что-то менять, если это всё равно обречено? Легче спрятаться в норку, легче забиться и не слышать ничего, пока сверху гуляют силы заведомо превосходящие. И только грызться с другими такими же, если жизнь совсем дрянь. И в это их превратила ты.

— Надо же, я такая могущественная? — довольно блеснув глазами, Софи раскурила сигарету. — Кстати, не желаете?

— Нет.

— Хорошо, а вы сами? Как действовали бы вы, став вдруг правителем?

— Во-первых, я никогда не стал бы правителем, — тихо, но твёрдо проговорил Феликс.

— О, ну разумеется. Вы бы хотели революцию и погибнуть на баррикадах. А что-то строить и развивать — это, конечно, уже не так интересно. Правильно?

Он хотел ей ответить, но больше было нечего. Софи насмешливо покосилась на него, отвернулась вновь.

— Скажите мне, Шержведичев, — она неспешно повела рукой, чтоб распустить дым по ветру. — Вот просто интересно: существует ли в принципе такой вариант мира, который бы полностью вас устроил? Или вечный протест — это ваше нормальное состояние?

Феликс вскинул голову.

— Да, есть такой мир, — заговорил он. — Там никто не возвышается за счёт другого. Там ничего не происходит насильно. Там люди не думают лишь о себе и о своей выгоде, а свобода и высокие идеалы — не пустой звук. Там прекрасное не угнетается и не становится поводом для насмешек, и никто не остаётся в беде, когда ему нужна помощь.

— Отлично, — Софи стряхнула последний пепел с сигареты. — И где же вы видели такой мир?

— Я его видел, — сказал Феликс.

— В глюке, пока валялись среди бочек в грузовом вагоне? И сами успели в него поверить? — Софи усмехнулась краем рта, покачала головой. — Вы всё-таки забавный, Шержведичев.

— Можешь смеяться сколько угодно, — Феликс сделал несколько шагов вперёд. — Даже если в тот раз мне приглючилось, этот мир всё равно существует.

— Да-да, — Нонине несколько отступила по бортику, одновременно сдвинувшись к краю. — Всё, что в нашем воображении, по-своему существует тоже.

Он шагнул ближе, почти к самому ограждению. Софи с любопытством взглянула на «знамя», которое сами сжали его пальцы. Порывшись в кармане, кивнула:

— Флаг на палочке — отличное оружие. Попробуйте.

— Феликс, не подходи, — раздалось откуда-то сзади и сверху. — Она заманивает.

Он обернулся.

На небольшой надстройке над люком стояла Китти. Остатки вечернего света выхватывали половину лица и завиток на виске, остальное тонуло в тени.

— А, всё-таки явилась, — протянула Нонине. — Я уже думала, придётся мне с ним заканчивать.

Китти сдержанно кивнула:

— Позвольте мне, Ваше Величество.

— Что ж, я удаляюсь, — со смешком отбросив сигарету, Софи прихватила плащ на плечах и ускользнула в темноту.

В следующий миг вместо неё на бортик спрыгнула Китти.

101.

Она стояла к Феликсу боком. Воротник пальто, как всегда, был застёгнут наглухо. У виска колыхалась выбившаяся короткая прядь.

— Всё-таки дошёл? — Китти едва заметно покосилась, тут же отвела взгляд. — Молодец.

Не веря, что она здесь, что это не очередная фантазия, Феликс протянул руку.

— Не надо, — Китти отстранилась. Теперь только Феликс заметил, что ей немного не хватало цвета и она слегка просвечивала, если присмотреться.

— Ты же обещала, — он с усилием сглотнул комок в горле. — Что будешь тогда рядом. Помнишь, на выпускном?

Китти обернулась:

— Я исполняю обещание.

Феликс замер на секунду.

— А. Понял, — он кивнул несколько раз. — Понял, не сразу дошло.

Он осторожно положил на снег не нужное больше знамя, откинул волосы со лба.

— Я готов.

— Что, так сразу? — без интонаций поинтересовалась она.

— Ну а смысл тянуть, — Феликс мельком окинул взглядом руины вокруг. — Вот этого мне, пожалуй, хватило. Никакого желания больше.

— Дурачок, — Китти долго моргнула. — Это же всё не по-настоящему. Одна только иллюзия, игра теней и света.

— То есть, — он весь подобрался, — в действительности Ринордийск не разрушен? Правильно я понимаю?

— Ринордийск никогда не может быть разрушен. Он только перерождается. Я покажу тебе, — она вытянула руку, указывая куда-то за плечо Феликса. — Видишь, вон там? На горизонте?

Феликс развернулся и попытался вглядеться. Сначала он не увидел ничего, что отличалось бы от уже привычной картины, но следом на горизонте проблеснуло яркое зарево. Сперва далёкое, оно приближалось и становилось всё отчётливей — или, может, каким-то образом они сами придвинулись к нему. Когда расстояние сделалось совсем небольшим и так замерло, Китти жестом предложила подойти.

Он увидел большое сверкающее колесо. Узорчатые спицы размеренно вращались, и с ними поднимались и опускались чаши. Одни были наполнены огнём, другие — углем или цветами, некоторые казались пустыми. По мере того как раз за разом совершались круги, в середине колеса разгоралось свечение — всё шире и ярче. Вот наконец оно разрослось настолько, что стала заметна маленькая извивающаяся фигурка. Напряжённо всмотревшись, Феликс понял, что это Танцующий зверь.

— Что это? — он оглянулся к Китти. — Что тут происходит?

Она лишь пристально смотрела на колесо и не двигалась.

— Так возрождается Ринордийск. Из раза в раз, из века в век, но в промежутке всегда проходит огромное время, и новые поколения не могут помнить, что так когда-то уже было. Это таинство, вроде священного обряда, который проводит сам город. Тебе, на самом деле, выпал редкий шанс — может быть, единственный за всю историю. Навряд ли кто-то из живых людей присутствовал раньше при этом процессе.

Огоньки самых разных цветов выплывали из чаш и слетались к центру. Они вливались в общее сияние, наполняли его новыми и новыми красками.

— И для чего так в этот раз? — почти шёпотом спросил Феликс. — Я должен сейчас что-то сделать?

— Ты не должен. Но при желании можешь вмешаться и решить, каков будет результат. Каждый раз Ринордийск получается немного другим, хотя и всегда остаётся собой. Это очень зависит от самого действа, от того, как сложатся линии и огни. Разумеется, если кому-то в тот момент случится находиться рядом, он будет способен изменить очень многое.

— Каким же образом?

— Коснувшись колеса, ты вплетёшь себя в будущий город, станешь его ликом, голосом. Его душой, которую не видно и которая в то же время везде, в каждом доме и каждой улице. В каком-то смысле город — это и будешь ты. Все твои надежды, мечты и чаяния, — они определят сам дух Ринордийска, то, каким он станет, когда возродится. По крайней мере, на этот цикл.

Феликс осторожно подался к колесу.

— Значит, от меня зависит, как здесь всё пойдёт теперь?

— Да, — Китти смотрела куда-то в сторону.

— А люди? Они тоже станут другими? Смогут, например, сделаться лучше и правильнее?

— Именно.

— И город будет таким, как мне хотелось?

— Это будет твой идеальный Ринордийск, каким ты всегда хотел его видеть.

— То есть практически, — проговорил Феликс совсем тихо, — тогда я воплощаю в действительность… почти утопию?

Он сам даже не смог поверить в то, что сказал. Полные чаши вращались, колесо мерцало и переливалось. Указав на него, Феликс обернулся:

— Можно?

Китти кивнула.

Он уже двинулся было к узорчатым спицам и сиянию внутри, когда мысль поразила вдруг, заставила отпрянуть.

— Нет, — он нервно рассмеялся, попятился ещё дальше. — Нет, не хочу так, не могу. Нет, не буду и не обсуждается, нет. Нет.

Он обнаружил, что сидит, прижавшись спиной к ограждающему бортику, и что его всего трясёт, то ли от пережитого в секунду испуга, то ли оттого, что на крыше по-прежнему холодно.

Китти стояла у него за плечом.

— Что случилось? — спросила она спокойно.

— Я совсем не так хотел, совсем другого. Я всю жизнь был против диктатуры. И теперь устроить её своими руками, как будто все эти речи и прекрасные идеи — одна только болтовня и ничего не стоили?

Он поднял голову к Китти.

— Я слишком хорошо помню, как это: когда ты желаешь одного, но существовать вынужден по совершенно иным правилам. Потому что кто-то другой формировал этот мир и кто-то решил, что так будет лучше. Я, конечно, тоже хотел, чтоб всё было по-моему, как любой человек, но чтоб вот так… Ведь это, получается, против всего, к чему я стремился. Нет, так я отказываюсь.

Феликс отдышался и смог наконец подняться. Стало как будто даже легче и захотелось улыбнуться, хотя ещё ничего не решено было с ним самим. И, Феликс понимал это, будущее не сулило ему хороших перспектив.

— Но тогда, — несколько задумчиво проговорила Китти, — у тебя только один путь. Ты можешь пойти со мной.

— Скитаться по мирам? — Феликс посмотрел на неё и усмехнулся. — Хорошо. Я согласен.

Китти распахнула глаза.

— Но ведь… — пробормотала она. — Ты всегда боялся этого. Больше всего на свете.

— Ну, мы же пойдём вместе. Не думаю, что тогда это будет иметь значение.

— Правда? — на лице её отразилось искреннее удивление.

— Разумеется, правда. Могла бы не спрашивать.

Китти улыбнулась. Не с первой попытки, но улыбнулась — может быть, в первый раз по-настоящему.

— Тогда пойдём, — она протянула ладонь.

Феликс взял её руку, на момент остановился:

— Подожди. А куда мы всё-таки двигаемся?

— В Ринордийск. В настоящий Ринордийск.

— Значит, на этот раз всё же войдём? — рассмеялся Феликс.

Городские руины отступали назад и забывались, как дурной сон. Даже будто донеслись до ушей знакомые радостные переливы…

— Да, — глядя вперёд, сказала Китти. — На этот раз войдём.

Последнее стихотворение А. Лунева

Посмотри, мы живём, как во сне,

На всамделишных нас здесь наложено вето.

Но сегодня окончен сон —

Мы выходим к свету.

В смог вопросов, спиною к спине,

Мы кидали друг другу чужие ответы.

Но сегодня разбит туман —

Мы выходим к свету.

Улыбается морок в пике,

Будто нас одаряет последним билетом.

Но сегодня бессильна смерть —

Мы выходим к свету.

май 2016 — февраль 2017