51-60

51.

Когда ему переставало хватать второго яруса — иногда Феликс спускался вниз, чтоб растопить железную печку, если Китти этого не делала, или же, оторвавшись от своих бледных набросков, застывал над листками распечаток, будто там могло вдруг открыться что-то новое, — когда на втором ярусе становилось тесно, он отправлялся в город (чуть-чуть по лесной тропинке и дальше минут десять дорогой вдоль поля) и бродил там. На ходу ему часто думалось лучше и порой приходили в голову очевидные вещи, которых он почему-то не замечал прежде.

По Каталёву расхаживали люди, но их было немного, даже на площади перед ратушей. Через город текла небольшая речка, с того места, где стоял Феликс, виднелся лёгкий деревянный мост, тоже будто с картинки: бревенчатый, выгнутый над рекой коромыслом, с тонкими перильцами. На такой и ступить побоишься лишний раз: разве вынесет такая эфемерная конструкция груз реальности?

Подумав, он спустился к воде. Волны здесь тихо бились о камни, плеск их и речной свежий воздух прочищали голову. Машинально нащупав завёрнутый амулет, Феликс достал его, повертел в пальцах, спрятал обратно в карман. (Тулуп, который «на холодное время» подарила ему Булова, был несколько великоват, вроде остался от кого-то из её «приёмышей», зато можно было много чего таскать с собой в карманах).

Феликс присел на большой камень. Отсюда удобно было наблюдать за берегом через реку.

Итак, спросил он себя, что мы имеем?

Некий печатный текст, якобы представляющий из себя описание одной сходки. Опуская все подробности вроде кем, кому и зачем он был прислан — что тоже, согласитесь, спорно и весьма немаловажно, — с чего вы вообще взяли, Шержведичев, что перед нами доклад о реальных событиях, а не, скажем, фантазия на тему? Как, вы лично помните ту сходку? Спустя столько времени? Как любопытно и удивительно… мы вот ничего такого не помним.

Поступления на банковский счёт. Да, это действительно наш банковский счёт, и на него действительно шли поступления с этого, второго. Этот второй — счёт Софи Нонине? Откуда у вас такая информация — от вашей… кстати, кто она, ваша любовница? Ну понятно, понятно, все мы люди… А вот то, что она человек из бывшего окружения Нонине, — это куда хуже и, согласитесь, наводит на определённые подозрения.

Ну и, наконец, номера телефонов… Но слушайте, это ведь даже смешно: неужели вы серьёзно думали старыми записными книжками и общими знакомыми «доказать», что эти номера принадлежат кому-то из нас? Можете убедиться: в базе данных они числятся совсем за другими людьми. И да, так же было месяц и год назад.

Не думается, что кто-то отнесётся всерьёз к вашим словам. Вы ведь известный скандалист, Шержведичев.

(«В общем, — как он мог бы сказать Рамишеву или Пурпорову, — по всем параметрам имеют нас»).

Речка тихо рокотала у камней — так могла рокотать площадь, пока сероватые окна равнодушно поблёскивали толпе людей внизу. Дом проплыл, второй, третий, будто кто-то раскрыл их на веере, внизу же бушевали лозунги и флаги (отдельные буквы размывались), и чей-то голос говорил: «Но, так или иначе, Нонине должна уйти!» Он даже не сразу понял, что это его голос и его собственная фраза.

Поняв же, удивился. Давно, лет… сколько лет назад? Всё, конечно, мило и даже смело в известной степени, но скажи мне, смелый мальчик: кто же должен уйти теперь?

Он подумал и понял, что не знает ответа.

Все последние его статьи — он писал очень много статей в мае-июне и даже до самого октября, будто просто чтоб доказать, что может, — походили на не вовремя запущенный фейерверк: много блеска, много шума, но о чём это вы, гражданин, и что это за будущее, которое вы с таким энтузиазмом для нас рисуете? Отсюда не очень видно.

Даже Видерицкий уже пару раз поглядывал на него с выражением «на этот раз приму, разумеется, но не надо больше такой халтуры, договорились?»

Стоп. Мысль пришла так внезапно, будто громыхнуло в светлый день. И как раньше он не сообразил, что так и будет…

Вот уж Видерицкому они должны были разболтать наверняка — Пурпоров и Рамишев, — хотя бы чтоб объяснить, почему выпал из рабочего процесса его бывший лучший журналист. Феликс, конечно, попросил их молчать, но они же просто не понимают, до какой степени всё взаправду, в их головах не укладывается пока, что бывшие товарищи и союзники могут оказаться теперь и не союзниками вовсе...

Ты это всерьёз? — подумалось вслед. Подозревать всех — это да, но Видерицкий, которому ты обязан доброй половиной всего, что у тебя есть, который не вышвырнул тебя этой осенью, когда многие уже отводили взгляд, да и всегда был к тебе крайне лоялен и даже выручал там, где совсем не обязан был этого делать… Ты это действительно всерьёз — что он может быть с ними?

Вспомнилась вдруг та весна — март, какой курс… третий? Да, третий, он тогда полгода уже работал у Видерицкого (весна же четвёртого курса была для совсем другой истории). Об обысках в офисе Феликс услышал по телевизору, в вечерних новостях. Первым был порыв нестись туда, улизнув отсюда (какой предлог? кто поверит, что ты сейчас просто «куда-то?»), вторым — осознание, что его присутствие там только помешает.

Прикинув, он понял, что фактически здесь нет вариантов. Загребут как миленьких и его, и Рамишева с Пурпоровым, которых он затянул за собой. Видерицкий-то выкрутится, ему не впервой. А вот с Феликсом Шержведичевым наверняка всё.

Может, даже завтра.

— Чего не ешь, доходяга? — между прочим поинтересовалась мама, кроша в миску какой-то салат.

— Да что-то не хочется… Потом, может быть.

Видимо, она уловила нечто в его интонациях и повернулась теперь посмотреть внимательно.

— Что-то не так, Феликс?

— Нет-нет, всё в порядке, — он старательно улыбнулся в ответ.

О да, в полном порядке, думал он перед тем, как заснуть. Отчислят наверняка, тут ясно. А скорее всего, этим не обойдётся. Будут тянуть долго и тягомотно — он уже видел, как проходят процессы над журналистами. И сроки, которыми они заканчивали, не вдохновляли совсем.

(Почему в стране нет расстрела? Ну хотя бы для исключений вроде него?)

Чёрт. Чёрт. Ну ладно.

Утром он был в университете куда раньше обыкновенного: скорее разыскать своих, как можно скорее, будто бы вместе они могли ещё что-то поправить. Совсем необязательно будут пораньше и они, запоздало пришла догадка — но нет, он уже видел их: оба шли ему навстречу и приветственно махали.

— Ну что, братья по оружью, — Феликс приобнял обоих за плечи. — Отталкиваясь от вчерашних событий — что будем делать?

— Ты разве не в курсе? — удивился Рамишев. — Он нас покрыл.

— В смысле?

— Видерицкий.

— Ну типа мы у него не работаем, — добавил Пурпоров. — Он нас знать не знает и вообще со студентами дел не имеет, а кто под какими псевдонимами пишет — это не к нему.

— В общем, всё путём, — вставил Рамишев и поспешно улыбнулся.

Феликс недоверчиво перевёл взгляд с одного на другого.

— И что, обошлось?

— Ну разумеется, что ты, Видерицкого не знаешь? Сам нам про него рассказывал…

Глупая улыбка стала расползаться сама, когда до него начало доходить.

— Сигурд Анатольевич, — протянул Феликс. — Золотой вы человек.

…А кстати, любопытно, подумал Феликс из настоящего, как ему удавалось — в этот раз и во все остальные. В тот год — ладно, но позднее ведь одного подозрения хватало для самых жёстких мер. Видерицкому же и его журналу явно сходило с рук слишком многое.

(Снова поплыли дома — с яркими маленькими огоньками, в сумерках люди — совсем как тени. Не хотелось думать об этом, как на самом деле и почему так, жгуче не хотелось).

— Сигурд Анатольевич… — пробормотал он почти злобно, не зная ещё, что собирается прибавить следом.

Опять зачем-то вытащил и повертел амулет, положил обратно. Вода в реке была мутна, только рябь мельтешила в глазах. Вокруг же стоял день и прогуливались люди, притворяясь, что всё как надо.

52.

Когда Китти не чинила авто, она почти всё время лежала наверху на кушетке, сложив на груди руки, и смотрела в потолок. Феликс иногда предлагал ей что-нибудь съесть, но она почти всегда отказывалась.

— Это ты, на самом деле, зря, — сказал он ей в очередной раз. — Когда ты всё-таки будешь выступать с тем, что мы нарыли, тебе потребуются силы. А без еды их у тебя не будет.

— Кстати, с этим лучше справишься ты, чем я, — задумчиво протянула Китти, будто ничего другого он не сказал. — С моей теперешней репутацией мне просто уже никто не поверит. А вот тебе — ещё могут.

— Серьёзно? — он уставился на Китти. Она на минуту повернула голову.

— Абсолютно. В этом плане ты недооцениваешь себя. Ты всё же родственник теперешней правительницы. В сознании людей это очень много.

— Ну вот, — он недовольно скривился. — Не нужны мне от неё такие подачки… Но ладно, это всё можно будет решить на месте — кто и как. Вопрос сейчас — где мы собираемся это провернуть. Здесь не получится. Куда мы двинемся, когда ты починишь машину?

— Сначала я хочу её починить.

— Хорошо… мм… где карта? — он поискал на подоконнике, широком настолько, что можно было б сидеть, если б не холод от окна, поднял истрёпанную брошюрку. — Посмотрю, какие города есть вообще.

Китти ничего не сказала на это. Она снова смотрела в потолок.

— Так, — пробормотал Феликс, разворачивая нужный участок карты. — Мне кажется, в больших городах легче затеряться. Да и со СМИ там наверняка получше. По крайней мере, телесвязь быть должна…

— И как ты представляешь себе разговор с работниками местного телевидения? — в голосе послышалась ирония.

— Ну, придумаем что-нибудь на месте… Договариваются же люди с людьми. Вот, совсем недалеко от нас — чудесный город Камфа. Чуть подальше — другой чудесный город Шоржинск. А тут уже недалеко и Воломеев… Хотя нет, — он развернул карту шире. — Воломеев — далеко. Мы туда не поедем.

Он украдкой взглянул на Китти. Было даже непонятно, слышит она его или нет.

Его вдруг осенило.

— Послушай! — Феликс привстал со своего места. — Помнишь, ты работала на каком-то частном канале, когда мы только закончили университет? Ещё до.

— Помню.

— Может, у тебя остались какие-нибудь связи с того времени? Кто-нибудь… ну, кто мог бы нам малость помочь?

— Канал давно сдох. Почти сразу, как я перешла к Нонине.

— Это понятно, но что-то же могло остаться? Скажем… кто тебя порекомендовал туда? В такие места всё же не берут с улицы.

— Мой отец, — сказала Китти после секундной паузы, растянув губы, словно для усмешки.

— Так это же отлично! — Феликс описал неровный круг по комнате. — Если он хоть чуть-чуть знается с этой сферой, мы вполне можем связаться с ним.

— Нет, — проговорила Китти.

— Почему? Слушай, я понимаю, что вы давно не общались и, наверно, у вас всё сложно в плане личного, но не обратиться в нашем положении к человеку, который с большой вероятностью нам посодействует… по-моему, это просто преступление.

Китти села и холодно уставила на него взгляд. Заговорила резко и отрывисто:

— Я не знаю, где он сейчас. Не знаю, чем он занимается и что из себя теперь представляет. Не знаю даже, не сдаст ли он нас, если мы к нему явимся. Мы в постоянной опасности, Феликс, не можем быть уверены в самых своих близких людях и не ожидать подвоха с любой стороны, там, где его и не предвиделось, а ты готов доверить всё человеку, которого ни разу не видел, — только потому, что я когда-то его знала.

Закончила она почти с восклицанием. Потом, досадуя на себя или на Феликса, опустила взгляд к своим коленям.

— Ты так и не понимаешь. Ты так ничего и не понимаешь.

Дыхание вырывалось у неё громче, чем обычно, и несколько дрожало.

— Китти.

Он сел рядом с ней. Молчание.

— Что у тебя с твоим отцом?

— Неважно.

— Он бил тебя?

— Иногда. Не в этом дело.

— А в чём?

Она помолчала ещё немного, подняла абсолютно спокойный взгляд.

— Я не хочу говорить на эту тему. Сделай одолжение.

Что-то не так с ней, подумал Феликс. С человеком, который только лежит часами, уставившись в потолок, или же монотонно, как робот, работает и сутками не спит, не может быть всё нормально. Надо, наверно, сказать ей что-нибудь…

Он подумал пару минут, не придумал ничего, встал с кушетки и отошёл на другую сторону комнаты.

— Я тебе про всё рассказывал, — Феликс отвернулся к большим рамкам на стене (кажется, какой-то гербарий). — Даже про школу. Помнишь? Как я подхалимничал перед учителем истории. Не для оценок даже, а просто чтоб лишний раз похвалили.

Этого он действительно не рассказывал никому больше — даже Рамишеву с Пурпоровым или кому-то из их компании. Да ладно, он бы скорее зарезался, чем допустил бы, чтоб они такое узнали.

Он разглядывал расплющенный жёлтый цветочек под стеклом («Лютик едкий»), когда слух доложил о едва заметном колебании воздуха. Феликс обернулся.

Китти уже стояла в дверях.

— Попробую починить машину, — она изобразила формальную улыбку диктора. — Найди пока подходящий город.

53.

Через несколько дней дверь барака открылась.

Щурясь от непривычно яркого света, Рита вышла наружу. Надо же, за время, что она провела в этой коробке, успело навалить снега и зима здесь настала по-настоящему.

Вокруг было тихо, никто не обращал на Риту внимания. Укутавшись поплотнее в шарф, она двинулась вдоль бараков. Надо только везде осмотреться, не пропустить…

— День добрый, фройляйн, — возвестил о своём присутствии Эрлин.

— И тебе такого же, — процедила Рита, не удостаивая его взглядом.

— Кого-то конкретного ищете? — невозмутимо поинтересовался он. — Или вообще?

— Не тебя уж точно.

Она ускорила шаг, намеренная оторваться и остаться в относительном покое.

— Кстати, твоя Лила всё, — с радушием заметил Эрлин. — Сегодня утром.

Застыв и обернувшись, Рита мрачно смотрела на него. Он слегка покачал головой:

— Из вас плохой ангел, фройляйн. Хотели помочь — и посмотрите, чем обернулась в итоге ваша помощь. Не думаю, что Лила просила вас об этом.

Пробудиться, открыть глаза в темноте, наверно, призывая кого-то, — но зачем? — или это только показалось, простучало в ушах… ушло отзвуком другой жизни.

Китти полежала, глядя в потолок (ночью там, конечно, не было теней). Прислушалась к дыханию Феликса. Спит.

Она поднялась, осторожно, чтоб не разбудить его — здесь доски и мебель скрипели при любом движении, — слезла с кушетки и спустилась вниз.

У дверей она засветила слабенькую лампочку, нащупала своё старое пальто (оно, как и красное платье "на выход", всегда на всякий случай хранилось в багажнике). Накинув пальто на плечи, вышла на улицу.

Воздух ночами был уже колкий и режущий, но освежал хорошо и отгонял жаркую дурноту, от которой ломило виски. Китти остановилась на крыльце, крепко вцепилась в перила. Подняла голову кверху.

В черноте висели звёзды — большие и тусклые, болезненные, как за слоем мутного стекла. Китти поискала среди них ту — самую яркую, — но её, конечно же, не было на небосводе. И остальные светили совсем незнакомо, чуждо — сами себе, а вовсе не ей.

Только полый пустой воздух.

Она опустила голову, поглубже запахнула пальто: начинало холодить. Это могло кончиться не слишком хорошо, но перспектива вернуться в помещение казалась ещё хуже. Китти плавно спустилась со ступенек, миновала двор, поленницу и угол дома. У задней стены, чуть поодаль лежало длинное бревно — удобное, хоть и подгнившее с одного краю. На бревно и присела Китти: ноги сейчас не очень держали.

Обратной стороной дом выходил на опушку леса. Иногда казалось, там перебегают, смотрят из потёмок тысячами пар маленьких глазок, ждут: ну когда же, когда же ты к нам. Но, конечно, нет — разве что скрипнула ветка или прошмыгнул маленький зверь. Может, только две тени всё ещё переговариваются у большого дерева, как много лет назад…

Но какое чудище, если всматриваться долго и пристально, выйдет из чащи тебе навстречу?

Всё равно как глядеться в тёмное окно.

Позади послышались шаги. Феликс остановился недалеко от бревна.

— Снова бессонница?

В буловском тулупе он походил на мальчика-подростка, которого из экономии одели «на вырост».

— Почти. А ты почему?

— Тоже не спится, — он опустился рядом на бревно.

Больше он ничего не сказал и так же, как она, стал смотреть на лес. Будто тоже думал что-то там увидеть.

Так прошло минут пять, а может, и все десять: в молчании и почти без движения. Возможно, конечности уже не сдвинулись бы с места, захоти она что-то ими сделать.

— А что это за фройляйн, которую ты упоминала? — спросил вдруг Феликс.

— Мм? — Китти повернулась с видом искреннего непонимания.

— Ну ладно тебе. Со мной не прокатит.

Однако он всё же умеет притворяться куда лучше, чем она думала.

— С тобой бы тоже прокатило, — заметила Китти как ни в чём не бывало, аккуратно поднявшись с бревна. — Чуть менее подчёркнутое удивление — и ты бы поверил.

Она прошла несколько шагов обратно к крыльцу, когда Феликс заговорил:

— Хорошо, не надо. Я и так догадываюсь, о ком ты. О той фройляйн, что в «колыбельной», да?

Китти чуть оглянулась. Он всё так же сидел на бревне и, извернувшись, смотрел на неё.

— Да.

— И это её шпильку ты всё время таскаешь с собой?

Китти отвернулась. Повторно сказала:

— Да.

Феликс помолчал немного, затем снова заговорил:

— Может, всё-таки расскажешь, откуда она у тебя? Ты обещала, что когда-нибудь расскажешь.

— Да. Когда-нибудь.

— Но не сейчас, — он чуть слышно усмехнулся.

— Не сейчас.

Феликс порывисто встал с бревна, но там и остановился, не подходя ближе.

— Кто ты, Китти? — спросил он тихо, тише обычного. — Иногда мне кажется, что ты — это не ты, не та Китти Башева, которую я знаю. Какой-то совсем другой человек.

Она улыбнулась в потёмки, где он всё равно бы не разобрал точно.

— А может, правильно кажется, господин Шержведичев? Может, той Китти, которую вы знали, нет на свете? Может, кто-то другой давно уже подменяет её? Кто-то с той же внешностью, тем же голосом, той же походкой, но по сути — нечто совсем иное… Какая-нибудь ссо-шная мразь, как вы однажды имели возможность выразиться.

Феликс дёрнулся, хотел было подойти, но сразу остановился.

— Ты мне всю жизнь эту фразу вспоминать будешь?

Китти слегка повернулась:

— Я никому ничего не забываю.

54.

— Божечки, — Дукатов пренебрежительно всплеснул руками. — Они это специально, что ли?

— Не думаю, что специально, — он спешно нахмурился. — Совсем не думаю, что специально… Однако столько совпадений становится слишком нехорошим делом.

Над всеми нависло мрачное молчание. С таким только готовиться к худшим переменам.

— А тот человек точно так сказал — Камфа? — подал голос Вислячик.

— Он сказал — под Камфой, — заметил он, задумчиво поболтал в чае серебряной ложкой. — Вы же понимаете, как расплывчато звучит… Я вот о чём, господа. Если мы их обнаружим — простите, когда мы их обнаружим и если амулет всё-таки у них, — так вот, глину нам надо будет забрать в любом случае, пока не возжелала вмешаться госпожа Мондалева. Это первое, о чём мы должны позаботиться.

Мамлев на секунду вынырнул из планшета (так, впрочем, и не отрывая взгляда):

— Тогда, я так понимаю, накрывать надо быстро и сразу обоих. Искать неизвестно где нет смысла.

— Нуу, слушайте, — он недовольно скривился. — Я думаю, можно обойтись без шантажа там, где можно обойтись…

Мамлев многозначительно прокашлялся и всё же поднял взгляд — холодно удивлённый франтик в белом воротничке.

— Я сказал, надо накрывать обоих, потому что второй обязательно перехватит и амулет, и бумаги, после чего с большой вероятностью скроется в неизвестном направлении, играть же в пятнашки у нас нет никакого времени. А ты что услышал?

Он хлопнул глазами, затем, поняв, растянул вежливую улыбку:

— Ах да, прости, замотался в последние дни.

— По мне, так это всё равно, — вставил Дукатов. — По мне, так тот факт, что людям Мондалевой они могут попасться раньше, куда хуже.

— Это да, это естественно… Тем более ещё один Истрицк нам совершенно не нужен. Шелетов выедет сегодня же.

Он поднялся, собираясь закруглять потихоньку это словословие. Задумался на секунду.

— Ах да, ни у кого нет идей, чем отвлечь, если что, госпожу Мондалеву от сулевской башни и вообще Камфской области, денёчка хотя бы на два-три? — он с растерянной улыбкой развёл руками. — Амулеты кончились.

— Может, чем-нибудь реальным? — так и не поднимаясь со своего места, проговорил Вислячик.

— Мм?

— Реальными проблемами. Ей бы пошло на пользу, да и стране тоже.

— Оно тебе надо? — чуть усмехнулся он, накидывая плащ (всё равно придётся мокнуть насквозь, что ни напяливай). — Я бы скорее вспомнил про кой-какие телефонные разговоры — тоже штука небезынтересная.

Последнюю фразу он больше пробормотал себе под нос. Все вокруг тоже накидывали верхнее и расходились (по старой памяти он предпочитал для собраний эдакие конспиративные квартирки и избегал по возможности помпезных зданий с буфетом и гардеробом). Лишь Вислячик почему-то продолжал сидеть на месте.

Он подождал, пока все вышли, негромко осведомился:

— Что-то не так?

— Это твоя политика? Отвлекать? — Вислячик поднял наконец голову. — Она и так днями в своих галлюцинациях. Она уже давно не здесь, не знает ничего, а если и знает, то не понимает. И — снова отвлекать? Ещё больше?

— Мм… послушай, Серёжа, что не так? — он участливо приблизился. — Если ты про телефонные разговоры… так я пошутил, и вообще это было скорее не о тебе.

Вислячик подскочил, как ужаленный:

— А про тебя же говорили… ещё тогда говорили, что ты просто политический жулик и ничто иное, что, если бы ты пришёл на смену Нонине, ничего бы не изменилось, а местами было бы и похуже, — он прищурился как будто с омерзением и покачал головой. — И угораздило меня с тобой связаться.

— Так, ну об этом после. А вот про «похуже» я тебя, честно признаться, не понимаю.

— Что, ты тоже перешёл на федеральный канал и у тебя всё хорошо? — Вислячик рассмеялся. — Ничего не знаешь ни про пайки, ни про поезда, ни как по центру уголовники ходят со спецами пополам? Когда полный автобус затапливают — это нормально? Когда города сгорают целиком — это нормально? Когда южный округ не отвечает вторую неделю — вообще пустяки? Или твоих драгоценных не коснётся, а дальше хоть земля полыхай? Нет, местечко повыше и потеплее и чтоб ещё всё своим — это понятно, вполне даже понятно, я тоже волонтёром не нанимался. Но продолжать под это швыряться словами «демократия», «законность», «цивилизованное — бляха-муха — общество» — даже со своими, здесь, у нас, с таким видом, будто это что-то для тебя значит, — он прервался, словно выдохшись, снова покачал головой. — Подонок — ты и есть подонок.

Он в некотором недоумении пожал плечами, расправил полы плаща.

— Ну хорошо, допустим. Мне тогда только одно непонятно: что ты здесь в таком случае делаешь? Ещё летом, помнится, ровно поделили… и вроде тебя всё тогда устраивало. Или что, своя доля на совесть давить стала? Так отдай мне и вперёд, оставь это ужасное общество прогнивших людей. Выход у нас свободный, преследовать тебя никто не будет. А если своё местечко оставлять не хочется — то зачем вообще столько слов и столько шума?

Вислячик не ответил и только рассматривал поверхность стола, будто она оставалась единственным, что его интересовало.

— Кстати, ты ещё забываешь, наверно, что я не правитель, только около. А все конкретные претензии, которые ты так живописно выразил, лучше бы адресовать лично госпоже Мондалевой. Тем более ты же высказывался за то, чтоб не отрывать её от реальности, — он ободряюще улыбнулся. — Вот кстати, если ты так и сделаешь, я тебя полностью поддерживаю.

— Почему же сам ей не адресуешь, раз такой умный?

— Потому что, как ты весьма верно заметил, у меня другие приоритеты.

— Подонок, — ещё раз бросил Вислячик и быстро удалился нервным неровным шагом.

Он вздохнул, пробормотал себе «Не собрание, а какое-то сборище истеричек» и постарательнее застегнул плащ.

55.

Через несколько дней они уже оба лежали, каждый на своём месте, время от времени переговариваясь друг с другом. Иногда приходила Сибилла: она рассказывала, как идут дела у Буловой, порой приносила от неё какие-нибудь вкусности, вроде засахаренной вишни. И Китти ела вишню — отправляя по одной в рот, медленно, явно без всякой охоты пережёвывала каждую ягоду.

В этот раз Сибилла уже ушла, стеснительно улыбнувшись на прощание. Лил навязчивый, сонный дождь: слабел, усиливался, вновь слабел, но никак не иссякал полностью. Печку внизу Китти тщательно растопила с утра, но, похоже, все дрова железное брюхо уже сожрало. Впрочем, новое зеркало для авто и кое-какие другие мелочи успели сожрать ещё больше.

Деньги были на исходе.

Феликс проглядел ещё раз бумаги (со своими пометками ручкой и её — карандашными), но даже ему было ясно, что больше ничего нового тут не почерпнёшь. Будь они в Ринордийске — открывался бы простор для деятельности. Но здесь, без всякой связи, без сети старых знакомств, без возможности даже что-то уточнить, — нет, бесполезно. Поэтому он просто лежал теперь, так же глядя в потолок.

— Почему Замёлов вообще спрятал их в шкатулке? Ему-то зачем это могло быть нужно?

— Не знаю. Возможно, он опасался, что компромат найдут. И спрятал там, где точно искать не будут. Исходники же уничтожил.

— Так это у нас, возможно, единственный экземпляр? Страшное дело…

Или:

— А может, он знал, что ты слышишь, и сделал это нарочно? С расчётом на то, что прочтёшь позже?

— Бумаги очень случайно ко мне попали… Но я бы спросила его, если б была такая возможность.

Или:

— А если он был в курсе, кто ты? А Нонине просто не проинформировал?

— Прямой путь на госизмену. Разве что ему совсем нечего было терять.

— Ну? Решил побыть камикадзе напоследок и заодно подкинуть тебе подарок. Абсурд, конечно, но в порядке бреда...

— Я думала об этом…

Или:

— Как считаешь, почему они отдали нам глину? Это же убийственная вещь, такими не разбрасываются просто так.

— Воображали, что у нас она будет в большей безопасности, может быть. Лаванда когда-то спрашивала меня про уголь… И помнишь, как туда приходили спецотрядовцы?

— Хочешь сказать, приходили всего-то за глиной?

Или:

— А как вообще ею пишут, мне интересно? Глина же не красит. И не сгорает.

— Думаю, размачивают и наносят очень тонким слоем. В огне же неочищенная глина рассыпается.

— Никак сделано из расчёта, что владелец и впрямь «ко всему приспособится».

Или:

— А если её будут искать у нас? Если они знают.

— Значит, спрячем. Или отдадим Буловой.

— А если нас спросят?

— Можно и не отвечать.

— А если… — Феликс замолчал.

— Что?

— Ну… если они знают, что мы знакомы.

Китти помолчала.

— Я считаю, тут каждый за себя. Если кто-то дойдёт до точки, может и сам сказать.

— Вообще да… — Феликс сел и раздражённо взглянул на неё. — Господи, о чём мы говорим!

— Да, действительно, — Китти продолжала смотреть в потолок. — Абсолютно антинаучная ересь.

За окном смеркалось. С места Феликса был виден лежавший на подоконнике, рядом с картой бережно завёрнутый зелёный шарик — будто и всем это казалось таким важным: аккуратно и тщательно хранить амулет, не позволять никому отнять его, а если и передать, то лишь в проверенные и надёжные руки, которые не наделают бед…

— А может, поедем домой?

Снаружи прошумел мотор. Заглох внизу, у дверей.

Они быстро переглянулись. Китти встала.

— Дверь на замке?

Через секунду он вспомнил:

— Сибилла же выходила последней…

Внизу что-то стукнуло несколько раз. Похоже, даже лишней минуты не будет.

Китти переместилась к двери, нашаривая пистолет.

— Стой, — Феликс рванулся наперерез ей. — Я сам.

Он приоткрыл дверь на лестницу, чутко прислушался, что делалось внизу.

Там происходило что-то невнятное, будто топтались на месте. Наконец скрипнуло на входе и громко прозвучало:

— Феликс! Китти! Дверь-то чего не закрываете?

Феликс недоумённо оглянулся на неё, снова воззрился на ступени. Он узнал голос, но его здесь просто не могло быть. Секунда — и, распахнув дверь, он шагнул наружу.

Рамишев и Пурпоров стояли внизу у лестницы. Вода слегка припорошила их, но лица были довольные и радостные.

— Люди, — Феликс, недоверчиво улыбнувшись, мотнул головой, спустился к ним на несколько ступенек. — А вы здесь что делаете?

Пурпоров взмахнул руками:

— Мы мчались за вами из самого Ринордийска. Сибилла сказала, что вы за городом. Ты что, не рад нас видеть?

56.

— Так как вы здесь? — спросил Феликс (Китти после обмена объятиями и словами приветствий оставила их и удалилась наверх).

— Ну вот, ты тогда звонил и сказал, что вы движетесь в Истрицк, — начал Рамишев (Феликс кивнул). — Мы, вообще, сразу не собирались никуда ехать: ты об этом речи не завёл и мы решили, что помешаем скорее.

— А если я послал намёк? — протянул Феликс.

— Нет, — Рамишев переглянулся с Пурпоровым, покачал головой. — Нет, мы раз десять обсудили, что именно ты сказал, и пришли к выводу, что никакого намёка в эту сторону не было.

— А… — их убийственная серьёзность была сейчас даже забавна.

— Вот так, а потом вся эта шумиха с Истрицком. То есть понимаешь, никаких официальных новостей не было, вообще нигде не промелькнуло, только непроверенное и через частных лиц… Мы, конечно, начали звонить. У вас что, телефоны сели?

— Отключили, — сказал Феликс (вдаваться в подробности ему почему-то не хотелось).

— Аа, а у нас уже сели. Ну так вот, тогда мы посовещались и решили-таки рвануть в этот Истрицк.

— И как там сейчас? — всё же спросил Феликс, отводя взгляд.

— Пепелище, — Рамишев покачал головой. — На юге сохранились кое-какие постройки и немного на севере, там даже, кажется, остались какие-то люди. А так вообще всё выгорело подчистую.

— Ясно, — кивнул он.

— Ну так вот, — продолжил Рамишев, — а там… мы туда добрались за три дня на его внедорожнике, — он кивнул на Пурпорова, — а там уже нам попался этот человек. Странный такой, будто из ниоткуда появился. И как специально для нас.

— Кто? — насторожился Феликс.

— Этот… как же, — Пурпоров несколько раз щёлкнул пальцами. — По фамилии такой из начала того века… Редисов, вот. Яков Редисов. С такими рыжими вихрами.

— Бобров, наверно?

Пурпоров качнул головой:

— Нет. Яков Редисов. Точно, Редисов.

— Ясно… — снова проговорил Феликс, на этот раз с ухмылкой. А даже почти поверил…

— И он, — снова взял слово Рамишев, — он рассказал, что вы уехали с Таисией Буловой, а Булова вроде как живёт в Каталёве. Значит, и вас если где имеет смысл искать, то там.

— Так, стоп, откуда он знает про Булову? — Феликс нахмурился. Что-то он ничего не слышал раньше о таком странном знакомстве.

— Да вроде как общался с ней… Когда она сидела в Истрицке. Она же, говорит, интеллигентка, надо было ей отдельное помещение обеспечить, чтоб наш дурдом вокруг не плясал.

— Так и сказал?

Те оба закивали.

— Слушайте, что вы ему наболтали, что он вам всё это выложил?

— Да и не пришлось болтать особо…

— Бутылку поставили?

— Н-нет, — запнулся Рамишев. Пурпоров удивлённо поднял брови:

— Разве он из таких? Не похож.

— Нет, мы просто узнали, что он из местной ночлежки, и спросили, не было ли приезжих в городе. Он вас сразу вспомнил и описал подробно. А тут мы уже нашли Булову, и Сибилла сказала нам, где вы… Что-то не так?

— Думаю, — Феликс оторвал взгляд от стены и попытался сделать его менее мрачным. — Думаю, не расписал ли он всё это, кроме вас, кому-то ещё. Кстати, а он не упоминал какой-нибудь…

«Какой-нибудь амулет», — хотел он сказать, но что-то остановило.

— Какие-нибудь… свои догадки, может быть. Прогнозы.

— Вроде нет… — Рамишев снова с сомнением взглянул на Пурпорова, но тут же просиял. — А, разве что он догадался, кто ты, и вообще, считай, твой фанат. Читал журнал Видерицкого и так ещё… Ах да, кстати!

— Ага, забыли, — подхватил Пурпоров и вытащил из кармана белый запечатанный конверт. — Это тебе от Видерицкого.

— Что это? — мгновенно подобрался Феликс.

— Посмотри — увидишь. Мы объяснили в общих словах ситуацию, когда отъезжали в Истрицк, и он просил тебе передать.

— Ну вот просто отлично, да, — бросил он злобно, опираясь спиной о косяк притворённой двери.

Китти внимательно и молча смотрела на него, не вставая с кушетки.

— А мы-то думали, кто нас сдал в Истрицке, — он патетически взмахнул руками. — Теперь всё понятно. Не удивлюсь, если и тот телефон, который мы не опознали, тоже его.

— Может быть, — откликнулась Китти. — Но не факт.

— Я ещё всё думал в прежние годы, почему наш журнальчик не накрывают, высшие силы на нашей стороне, что ли… — Феликс вздохнул. — Какой же я идиот.

— Подожди, даже если это он, он едва ли знает про Каталёв. Только про Истрицк.

— Да не в этом дело, как ты не понимаешь!

Последнюю фразу услышали, наверно, даже внизу.

Феликс помолчал немного, заговорил снова:

— Нет, и вы посмотрите! Задобрить меня решил. Деньги присылает зачем-то… Или считает, что я их возьму?

— Я бы рекомендовала тебе взять, — спокойно сказала Китти. — Нам бы сейчас было нелишне.

— И ничего не значит, что он сдал нас? Ничего не значит, что горел Истрицк? Знаешь, как это называется? Это называется политическая проституция.

Китти чуть поморщилась:

— Н-нет, так называется несколько другое.

— Без разницы. Пусть подавится ими.

— Феликс, — она пристально смотрела ему в глаза. — От того, что ты их сейчас не возьмёшь, там уже ничего не изменится. А еда, бензин и прочие полезные фишки нам ещё нужны.

— Бери сама, если хочешь! — Феликс швырнул ей конверт и вылетел на лестницу.

Китти посидела без движения около минуты, затем подняла конверт, вытащила деньги, пересчитала их и положила к себе. Конверт же начала тщательно и методично складывать пополам.

Рамишев остановил его возле самых дверей.

— Феликс, ты куда? — вид у него был растерянный и чего-то ради немного испуганный.

— Не трогай меня! — Феликс отдёрнул руку. Рамишев поспешно отступил, но смотрел всё так же растерянно.

— Но послушай, там же ливень и уже почти ночь. Куда ты собираешься идти сейчас?

— А что такое, Витик? — Феликс с ехидной улыбкой обернулся на него. — Хочешь сказать, если я сейчас не вернусь, для кого-то что-то изменится?

— Феликс, ну что ты такое говоришь…

— Какое кому дело, куда я!

Он толкнул дверь и вышел в потёмки.

Китти сложила конверт в маленький аккуратный квадратик, когда в комнату протиснулся Рамишев (Пурпоров остался стоять в дверях).

— Китти? — Рамишев неуверенно склонился к ней. — Что тут у вас произошло? Куда он пошёл?

Она ещё раз для надёжности продавила одну из сторон квадрата.

— Кажется, я не его личный надсмотрщик, чтоб ты меня спрашивал. Я не знаю, куда он пошёл.

— И всё-таки? — он присел рядом с кушеткой на корточки. — Китти, серьёзно, ты лучше его знаешь. Куда он мог скорее пойти сейчас?

Китти помолчала, раздумывая.

— Скорее всего, никуда в особенности. В случайно выбранном направлении.

— Это плохо, — Рамишев тревожно оглянулся на Пурпорова. Тот, по-прежнему стоя в дверях, кивнул:

— Как искать будем — сначала в сторону леса или города?

— Давай я к лесу, ты — к городу.

— Нет, наоборот…

— Оставьте его в покое, — громко прервала Китти. — Хочет пробежаться по окрестностям — пусть пробежится. Разве что заблудится немного на обратном пути.

Рамишев встал, присел с ней рядом на край кушетки.

— Китти, что всё-таки случилось? Из-за чего вот это всё?

— Мы даже ничего понять не успели, — подхватил Пурпоров.

— Что случилось… — задумчиво повторила Китти.

57.

Он думал, пройдёт куда больше, будет идти всю ночь без конечного пункта, без направления — сквозь темноту, в поля, вдоль пустых трасс. Когда же чуть заметно забрезжит рассвет, он дойдёт туда, куда, наверно, теперь и хотелось: какое-нибудь хранимое в тайне от мира, давно позабытое всеми пристанище — последний и настоящий дом для тех, кто был изгнан обществом и самим временем. Если же нет — а более чем вероятно, что нет, — просто наткнётся на тех, кто положит конец путешествию. Серьёзно, раз все уже сдали всех, то и этих должно здесь быть предостаточно.

Не так сложно оказалось даже игнорировать дождь, пусть он и хлестал холодным душем. После нескольких минут Феликс, наоборот, приспособился радоваться ему: чем хуже, тем лучше, в конце концов. Но вот идти в потёмках по настоящему бездорожью… Да, тут он немного не рассчитал.

Уже просто двигаться здесь было куда трудней, чем по городу, где он мог безустанно шагать из края в край десятками улиц. Дойдя через размокшие поля до кромки дальнего леса (ну сколько, квартал-два по городским меркам), Феликс привалился к ближайшему стволу.

Только сейчас он понял, что совершенно вымотался.

Отдышавшись слегка, он на чистом упрямстве прошёл ещё немного вглубь леса, но через две минуты был принуждён остановиться. Ещё несколько шагов — и он просто упадёт, а падать в сырые полусгнившие листья было противно.

Он постоял на месте, чтоб хоть чуть-чуть перевести дыхание, затем развернулся и медленно, понуро побрёл обратно.

Насквозь вымокший, с единственным желанием — забиться в какой-нибудь угол и вырубиться там без сновидений, он добрался до порога. В такой час, конечно, все уже спят. Что к лучшему: меньше всего ему сейчас нужны были свидетели.

Чуть выше по лестнице стоял Леон Пурпоров.

— Вернулся? — он спокойно кивнул Феликсу. — Молодец. Пойдём.

Наверно, это следовало опротестовать, но сил не хватало ни на протест, ни на то, чтоб поинтересоваться, куда, собственно, «пойдём». Поэтому, когда Пурпоров жестом позвал в кухонную пристройку, Феликс просто поплёлся следом.

Они с Китти не пользовались этим помещением, и обычно тут было пусто и холодно. Теперь же откуда-то разливался жар, а на одиночной конфорке, включённой Пурпоровым, что-то тихо ворчало, и синеватый огонь лизал металлическое днище.

Феликс бухнулся на табурет у стола, опустил голову на руки. Закрывать глаза как-то уже не было смысла.

— Во-первых, вот, пей, — Пурпоров поставил перед ним чашку с чем-то чёрным и дымящимся.

— Что это?

— Кофе с коньяком. Тебе надо отогреться.

— Да не хочу я, — Феликс отвернулся от стола.

— Ну да, я понимаю, что ты хочешь заболеть и чтоб за тобой все ухаживали. Но это сейчас будет совершенно некстати.

Феликс подволок к себе чашку, нехотя сделал несколько глотков. Физически и правда теперь было чуть лучше, но менее мерзко от этого не становилось.

— А во-вторых, послушай меня теперь, — Пурпоров наклонился, заглядывая ему в глаза. — Всё, ты успокоился? Или с тобой ещё нельзя говорить?

— Да, — Феликс отодвинул чашку. — Да, успокоился.

— Тогда слушай. Это не Видерицкий сдал вас в Истрицке. По одной простой причине: он не знал, что вы там.

Феликс недоверчиво смотрел на него.

— Потому что, когда дошла эта история с Истрицком, мы выждали неделю с лишним, прежде чем куда-то ехать и что-то говорить Видерицкому. Если даже он и заподозрил что-то или увидел какую-то связь, вас там на тот момент давно не было.

— Неделю, — повторил Феликс. — Даже так?

— Более того, мы вообще не говорили ему про Истрицк — разве что он знал из каких-то других источников, но не будешь же ты всерьёз доказывать на пустом месте, что так и было. Мы назвали Каштору. Это к югу, совсем в другой стороне.

— Вы поменяли город? — Феликс вскинул изумлённый взгляд. — Даже для Видерицкого?

Пурпоров примирительно кивнул:

— Я, конечно, понимаю, что, по сравнению с тобой, мы люди второго сорта. Но не надо так уж нас недооценивать, да?

Феликс смущённо спрятал взгляд:

— Этого я не говорил.

— Ты пей, пей.

58.

С некоторой опаской он поднялся наверх. Китти лежала без движения, отвернувшись к стене. Впрочем, конечно — глубокая ночь на дворе.

Феликс присел на край её постели, тихо позвал:

— Китти? Ты спишь? — она не ответила. — Китти…

Когда он решил, что и не ответит, и собирался встать, она проговорила глухо:

— Я не сплю. Чего ты хотел?

— Ты обиделась?

— Да.

— Я не нарочно. Просто на нервах сейчас, всё это… Наверно, сказал что-то не то.

— Да, Феликс, я тоже на нервах и тоже хочу домой. Мы так и будем швыряться друг в друга?

Он глубоко вздохнул, переместился к ней ближе.

— Хочешь, я что-нибудь сделаю?

— Мм… да, я хочу, чтоб ты починил машину. И чтоб вернул лето: надоело печку каждый раз растапливать.

Она приподнялась, обернулась на Феликса.

— Не получится? Жаль…

На это он не нашёлся что ответить. Китти покачала головой:

— Здесь мы ничего не можем сделать, Феликс. Только по возможности не портить кровь один другому. Это в Ринордийске так было можно… Но такими темпами Ринордийск нам не светит — мы изведём друг друга раньше.

Феликс слез с кушетки и медленно отошёл к окну. Опёрся пальцами о подоконник, сказал:

— Я не знаю, почему так происходит. Я не хочу, чтоб так было, но каждый раз… оно как будто само. Как будто какое-то проклятие.

За стеклом мутнели сливающиеся очертания чужого леса. Небо же… его было не разглядеть.

— Знаешь, что я подумала, когда заметила тебя впервые? — тихо произнесла позади него Китти. — Не когда ты подсел ко мне, немного раньше. На перерыве между парами, когда ты выступал перед теми, кто остались в аудитории. Ты говорил о революции… и о свободе. И о чём-то ещё. И я подумала: какой он странный и неправильный. Все эти слова, слова, бесконечные слова, все эти пафосные жесты, как будто всё это что-то значит и может что-то изменить. Он меня бесит, подумала я. Но… что-то в нём есть. Пусть остаётся таким — он мне нравится в таком виде, — Китти замолчала, дождалась, когда он обернётся. — Ты же подумал примерно то же? Да?

— Да, почти, — Феликс кивнул.

Он отвернулся — лучше уж темень за окном, чем пялиться так друг на друга, — и застыл в удивлении. Тихо проговорил:

— Снег…

— Что? — в следующую секунду Китти возникла рядом.

— Снег пошёл.

Белые крупинки появлялись в ночи будто из ниоткуда. Они ниспадали с самого верху, плавно пролетали перед окошком и все, как одна, стремились вниз, к размытой почве и лужам, по которым совсем ещё недавно барабанил дождь. Сначала казалось, там все крупинки и исчезают бесследно, что они тают, едва коснувшись земли, — слишком слабые ещё, чтобы её покрыть. Но нет: ближе и дальше вырастали постепенно призрачные пятна, белеющие в темноте, — предвестники будущих сугробов по пояс.

— Сегодня же… первое декабря? — он посмотрел на Китти. — Хотя, может, растает ещё.

— Он не растает, — Китти покачала головой.

Где-то, казалось, сквозь тишину тонко звенит свирель.

59.

Простыня полей растянулась от города до леса — гладкая, серовато-серебристая. Просторная… Здесь казалось даже, что у них полно возможностей и способов действовать дальше — совсем не так, как это представало в узких стенах «дома в лесу». Поодаль слышались голоса: люди прогуливались на площади в зимний выходной день. Там, у них, за рекой, было спокойно и мирно, и силуэт башенки, как охранитель, вставал над ратушей и горожанами.

В другое время Феликс, может, и сам бы присоединился к ним.

— Ну что? — он помял комок снега в руке, обернулся с улыбкой к Пурпорову и Рамишеву. — Как там сейчас Ринордийск?

— Не очень хорошо, — взгляд Рамишева тревожно метнулся по полю. Вернулся вновь.

— Об этом можно было и так догадаться, — Феликс тихо рассмеялся. — Рассказывайте, что как.

— Ну… — неуверенно начал тот, переглянулся было с Пурпоровым, но тот смотрел в заснеженную даль. — Из-за дождей там немного потоп. Местами река вышла из берегов, подтопило дома… В низинах, говорят, вода может дойти и до нижних этажей.

— Или уже дошла, — вставил Пурпоров. Поймав их недоумённые взгляды, объяснил. — Это так было на момент, когда мы уезжали. Если вода по-прежнему прибывает, то не замедлит сказаться.

— Да… — Рамишев кивнул и вновь обратился к Феликсу. — Даже трамваи перестали ходить, представляешь?

— Из-за дождей?

— Очень много воды… Льётся по улицам прямо потоками. Рельсы ушли под неё глубоко.

— Ты помнишь, чтоб когда-нибудь в Ринордийске не ходили трамваи? — подхватил Пурпоров.

Феликс подумал мгновенье, уверенно покачал головой:

— Никогда. Даже когда кончался Чексин и начиналась Нонине, они ходили, как всегда. Но как же теперь передвигаются?

— Там сделали сейчас временные дороги, — объяснил Рамишев. — Деревянные, вроде таких закреплённых настилов прямо поверх воды. По ним даже могут ходить автобусы — вытащили несколько из запасников. Они, правда, старые и часто ломаются… — он чему-то нахмурился. — А ещё, рассказывают…

— Это из непроверенных источников, — перебил Пурпоров. Рамишев обиженно хлопнул глазами:

— Дай мне ему рассказать! Вполне возможно, так и было.

Пурпоров недовольно пожал плечами: мол, дело твоё.

— Говорят… Там большей частью эти автобусы ходят и ещё некоторые частные авто, в основном, высоких чиновников. Но ещё, говорят, там встречаются мутные личности — как будто, может быть, выпущенные уголовники…

— Или вольные ссо-шники, — добавил Пурпоров. — За ними сейчас никто не смотрит: ни за теми, ни за другими.

— Да, — согласно кивнул Рамишев. — Говорят, один автобус наткнулся на них — они обычно перемещаются сразу большой толпой. Может, они не смогли разъехаться — их машина не влезала параллельно, на тех дорогах вообще довольно узко. А может, им просто что-то не понравилось. В общем, говорят, они раскачали автобус, столкнули с дороги и утопили.

С хриплым криком пролетела поверху большая серая птица.

— Что, правда? — недоверчиво спросил Феликс.

— Это рассказывают, что так, — снова поспешно вмешался Пурпоров. — Сейчас вообще почти невозможно понять, что рассказывают, а что было на самом деле. Тогда ещё интернет более-менее оставался, иногда неофициально всплывало разное. По телевидению — естественно, молчок… Знаешь, что там теперь показывают?

— Ну конечно, наши победы и достижения, какие варианты!

— Нет, не угадал, — он выжидательно поглядел на Феликса. — Уточек. На городской пруд прилетели чайки и теперь должны ужиться с местной фауной. И так — все сутки на единственном оставленном канале.

— Чайки… — повторил Феликс. Ему что-то вспомнилось было, но тут перебил Рамишев:

— Да… А когда окончательно накрылся интернет, перестали доходить любые новости, даже на уровне слухов. Разве что кто-то знает по службе, но, если так, он обычно молчит. Или кто-то вдруг случайно стал свидетелем, и узнать от него. Но на улицы сейчас в принципе выходят редко: кого можно было, перевели на удалёнку или отправили в отпуск. Так что люди, в основном, сидят дома.

— Необходимости ездить за раздачей вообще-то никто не отменял, — прервал Пурпоров.

— За чем? — не понял Феликс.

— Раздачей еды. У нас пока сделали так — в городе с ней не особо.

Дыхание вырывалось изо рта и укатывалось морозными клубами в размытую даль.

— Это новости… — протянул Феликс. — Чтоб всего завались, но ничего не купишь — такое помню. Но чтоб в Ринордийске просто не было еды?

— С доставкой сложности, — пояснил Пурпоров. — И ещё, говорят, много съедают крысы. Подвалы же затопило. Поэтому то, что есть, выдают всем ограниченно… Но зато бесплатно.

— Хоть что-то, — у ратуши пробила башенка, совсем как другая и на другой площади. Три часа пополудни. — Это Лаванда придумала так сделать?

— Нет… — Пурпоров улыбнулся чему-то. — Лаванда — вся в своих грёзах. Не думаю, что ей есть дело до чего-то отсюда.

— Не говори, — перебил его Рамишев. — Ей очень даже есть дело. У неё всё как сквозь призму, через какое-то кривое стекло, но ей очень много до чего есть дело. Нет, молчи, — остановил он порывавшегося что-то сказать Пурпорова. — Это меня она вызывала, а не тебя.

— И для чего она тебя вызывала? — Феликс настороженно сузил глаза.

— Она… — Рамишев попытался вспомнить. — Она хотела узнать про амулеты.

— Про какие амулеты? — уточнил он осторожно.

— Про уничтожающие камни. Она, видимо, решила почему-то, что я могу о них знать, — Рамишев растерянно развёл руками. — Но я… что я мог рассказать. Её интересовали странные такие подробности… Все ли амулеты действуют совершенно одинаково, нет ли среди них самого сильного, можно ли уничтожить такой камень и если можно, то как… Что будет, если совместить их в одно, — кажется, так.

— Ах вот что… — прошептал Феликс себе. Из города слева неслись, как прежде, весёлые голоса почти предпраздничной толпы. Справа же хмуро молчали застывшие в белом ели.

— Что? — не понял Рамишев.

— Совместить в одно. Ну, это, конечно, поважнее всякой суеты и разных там людишек. Кто б спорил.

Ещё только они подходили к дому, но уже можно было заметить Китти: чёрная её фигура чётко выделялась на снегу.

Феликс, приостановившись, пропустил спутников к крыльцу. Кинул им:

— Я сейчас.

Машина стояла сбоку под навесом. Китти всё ещё возилась с ней, хотя с появлением главредских денег дело вроде пошло быстрее — может, до того как раз не хватало какой-нибудь очень важной мелочи.

Феликс остановился рядом:

— Ну что?

— Немного хуже, чем я думала. Тогда было не только по зеркалу, — Китти шагнула к нему, протянула что-то мелкое. — Прошла с твоей стороны. Можешь оставить на память.

На ладони у него оказалась сплющенная пуля.

— Но думаю, я закончу через несколько дней, — сказала Китти.

60.

Таисия Булова их приглашает, передала Сибилла. Квартирка теперь приведена в порядок и знатно соскучилась без гостей.

Китти отговорилась тем, что чем скорее она завершит дело с машиной, тем лучше, потому что уместиться всей толпой во внедорожнике будет трудно (она и впрямь теперь почти не отходила от авто). Сибиллу же, прежде не видевшую ни Рамишева, ни Пурпорова, затянуло это новое знакомство, и она так заболталась с обоими, что, казалось, и не думала теперь никуда уходить.

Что ж, в квартире Буловой было так тепло и так уютно свистел чайник, что Феликс совсем не пожалел, что пришёл один. На розоватых кухонных обоях висело несколько картин, но всё больше — фотографии: новые и блестящие снимки последних лет десяти, тоже цветные, но пожелтевшие и будто в лёгкой флёрной дымке — середины-конца того века, старые чёрно-белые фото…

— Бабушка, — пояснила Булова, указав на чёрно-белую, несколько больше других, с молодой женщиной в полный рост. — Я ведь из семьи репрессированных. Как подумаешь, из чего они выкарабкались, так самой нелепо было бы не суметь. Талант к выживанию — это у нас семейное.

Она тихо рассмеялась.

— Трудные времена? — Феликс кивнул с понимающим видом.

— Ну а когда они лёгкие, — с краткой улыбкой Булова пожала плечами. — Нам ещё не самый худший вариант достался. Бабушке после высылки так вообще всю жизнь пришлось с начала выстраивать, а я, что… Так, нервы потрепать немного, туда-сюда побегать. Как все, в общем.

— Это при Чексине? — Феликс мысленно прикинул, сколько лет Буловой и на кого могли выпасть её молодость и расцвет сил.

— При нём родимом, — та охотно закивала. — Тогда очень непросто было в материальном плане… Вы маленький были, не помните.

— Нет, ну что-то я помню… — возразил Феликс.

Булова примирительно похлопала его по руке:

— И хорошо, что не помните.

Она разлила чай по чашкам, сразу запахло розой и чем-то ещё, травянистым.

— Я же переводчик по жизни, — начала Булова, усаживаясь за стол. — Работала тогда в большом журнале, серьёзном таком издании. И тут, значит — обвал, сокращения… Из иностранных разделов в первую очередь, конечно: «нам чужого не надобно, нам своего достаточно»… Помните, было такое в моде. Ну, что делать, попробовала в другие, журналов хватает, не обязательно больших и известных. На постоянку, правда, нигде не брали — переводчики тогда не в цене были, — но получалось иногда пропихнуть что-нибудь в частном порядке. Было несколько раз даже, подвязывалась с заказными статьями работать — ну, знаете, из тех, в которых некий загадочный иностранный эксперт объясняет, как во всём прав господин Чексин, — она смущённо улыбнулась. — Понимаете же — или то, или другое. Не всегда есть возможность выбрать правильное из имеющегося.

Феликс кивнул. Он прекрасно помнил, как осознал вдруг с ясностью перед третьим курсом, что дальнейший его путь — или в нелегалы (в подпольщики, упрямо поправлял он, в подпольщики), или в журнашлюхи классические.

— А в другие сферы не пробовали? — спросил он.

— Ну как же без этого. Город маленький, с этим несколько напряжённо. Но бывало, приходилось, и уборщицей, и разгрузчиком, и… да много кем, разное было. Вот ещё репетитором часто подрабатывала: тут-то всегда находились, кому это было надо. На этом чуть и не погорела один раз, — Булова насмешливо улыбнулась. — Пришли как-то сверху, спрашивают: репетитор? Образовываем, стало быть? А где лицензия? А нет лицензии… На пять лет закрыть грозились.

— И как же вам удалось с ними справиться? — Феликс удивился.

— Откупилась, — Булова вновь пожала плечами. — Хорошо, было ещё чем… Тогда, кстати, в эту квартирку и переехали, — она окинула взглядом фотографии на стенах. — Прошлая большая была, трёхкомнатная, разменять пришлось. Ну, ничего, эта тоже хороша.

— Что ж вы так? — шутливо заметил Феликс. — Вместо того чтоб отстаивать справедливость, только ещё подпитали систему.

— Так была б одна — может, и отстаивала бы, — согласилась Булова. — А приёмыши мои куда бы пошли? Снова на улицу? Я же там их всех подобрала — больше они никому не были нужны. Я, знаете, считаю, что будущее — это, главным образом, будущие поколения. Если оставлять их так, как сорняки — что из них вырастет? Тоже вроде Софи, куда нам столько?

— Какой Софи? — не сразу понял Феликс.

— Которая Нонине, — мягко улыбнулась Булова. — Помните же, что она из беспризорников?

— Рассказывали и такое тоже.

— Ну вот. Попадись ей кто-нибудь вовремя на пути — может, и пошло бы всё по-другому.

— Вы правда так считаете? — проронил Феликс.

— Всё может быть. Из моих тоже не со всеми получилось — кто-то не дался, ушёл обратно. Но многие и в людей выросли. Тот дом, в котором вы сейчас живёте, — знаете откуда? Один из них построил. По собственной, надо сказать, инициативе, я даже не просила. Просто сколотил из подручного материала, сказал, в лесу такого много достать можно… Получилось вроде дачи. Потом уже, при Нонине, тоже нагрянули к нам — что это мы тут такое строим без разрешения, — Булова рассмеялась, покачала головой. — И-и-и понеслась. Что у нас тут вообще за коммуна такая: я ж никого не усыновляла официально, там одних бумажек собрать — грузовик не увезёт, да и то не факт, что разрешат. И на какие всё средства, и не спонсирует ли нас случайно какой-нибудь иностранный фонд, и не ведём ли мы часом антигосударственной деятельности… А когда выяснилось, что у меня и загранпаспорт имеется, — всё, приплыли.

— И как же вы? — он ловил каждое слово.

— Вы знаете… — Булова неуверенно оглядела стол и всё, что на нём. — У меня к тому времени старшие уже самостоятельные сделались, двое в Ринордийск переехали… Думается мне, они как-то устроили, уж не знаю, по каким своим каналам, но скоро с нами приутихли. С проверками только изредка возникали, но это мелочи. Загран, конечно, сдать пришлось, но тоже невелика потеря, всё равно бы меня тогда не выпустили. Сейчас вот собираюсь заново сделать, в Ринордийске даже успела документы подать, хотя ждать теперь… Тоже интересно, — она с любопытством посмотрела на Феликса. — Границы вроде открыли, а загран — всё равно только в столице и чуть ли не с личного разрешения. Но ничего, сейчас-то уж как-нибудь прорвёмся. Все приёмыши выросли, обойдутся и без меня, если что. Да и я пока на дно не собираюсь.

— Вы удивительно жизнелюбивый человек, — Феликс искренне улыбнулся ей.

Булова развела руками:

— Жизнь прекрасна, как бы там ни было.

— Прекрасна и ужасна, — та же мысль, что промелькнула короткой вспышкой ещё в начале разговора и сразу погасла, всплыла опять. — Госпожа Булова…

— Таисия, — поправила она с улыбкой. — Просто Таисия.

— Х-хорошо… Таисия, — непривычно произнёс Феликс. — Скажите, вы верите, что уничтожающие амулеты из легенды действительно существуют?

— Вполне может быть, — кивнула Булова. — Легенды часто правдивы.

— А если бы было так… Как думаете, смогли бы вы воспользоваться каким-нибудь из них? Далась бы вам в руки… ну, например, глина?

— Она у вас с собой, да? — глаза Буловой загорелись любопытством. Феликс вздрогнул от неожиданности. — Покажите, я хочу попробовать.

Он передал ей амулет, завёрнутый в розоватую бумагу — совсем как здешние обои. Булова приняла его в руки, аккуратно развернула.

— Хорошая вещица, — сказала она, перекатывая глину в пальцах. — Очень хорошая.

— Можете её держать? — уточнил Феликс, хотя видел и так: да, может. Точное попадание.

— Вполне, — Булова подняла заговорщически вспыхнувший взгляд, полушёпотом произнесла. — Вы хотите кого-то записать, да? Я не очень ориентируюсь в теперешней обстановке… Но, если вы назовёте виновника, я попробую.

«Это не игры, Феликс. Я не стану убивать Нонине и вообще не стану кого бы то ни было убивать», — вспомнилось ему, и он едва не рассмеялся от осознания всей нелепости и абсурдности происходящего. Каких-нибудь несколько месяцев, уничтожающий амулет, попытка номер два, и совсем другие глаза смотрят с совсем другим выражением, которого он, наверно, и ждал тогда, — но теперь ему совершенно нечего им предложить.

— Представьте, — Феликс с некоторой насмешкой посмотрел на глину. — Год назад я бы не задумываясь назвал вам имя и ни на секунду бы не сомневался. Но теперь… — он покачал головой. — Теперь я не знаю.

Булова удивлённо взглянула на него, но затем понимающе и мягко покивала.

— Хотите, подарю вам? — предложил Феликс. — Вы хотя бы сможете воспользоваться, если что.

— Спасибо, Феликс, — она улыбнулась, отодвинула от себя амулет. — Но, думаю, не стоит. Прибегать к таким вещицам имеет смысл только в крайних случаях. Но, когда у тебя появляется такая возможность, любой случай очень быстро становится крайним. Лучше по старинке, своими силами — я так привыкла.

Мост над рекой присыпало снегом, и он зыбко белел в ночи — совсем уже призрачный, нездешний. Феликс, однако, рискнул — и мост не рассыпался под ним, не растаял дымкой, ровные брёвна отчётливо отозвались на шаги, вполне материально пружиня под ногами. А может, он и сам теперь стал эфемернее, призрачнее — как пламя перед тем, как свеча погаснет.

Феликс остановился на середине моста, облокотился на перила. С них упал накопившийся снег, исчез внизу, где звенела вода. Речка вся покрылась тонким льдом, лишь у опор моста вода взламывала его, пробивалась клокочущей непокорной чернотой — наверх, в точно такую же черноту, немую и бесповоротную. Это только в сказках и романтических историях злодеи подыгрывают положительным персонажам.

Вот и всё. Лишь кромка льда нелепо белела по краю.

Он поискал в кармане зажигалку, вместо неё наткнулся на завёрнутый амулет. Что ж…

Развернув, Феликс вытащил глину на хрупкий свет снега и дальних огней. Маленький неровный комочек, искры перелились зеленцой — как котячьи глаза, хитроватые, уклончивые… Они почти не били теперь, скорее, согревали шершавым покалывающим теплом. От него тяжелела голова, наливалась обречённым спокойствием и немного клонило в сон.

Может, так и надо? В мире, где враги и свои неделимы, где нет направлений и нет больше ясной цели, по ту сторону всяких надежд и любых планов, кроме как мышиной чехарды в колесе? Если бежать быстро-быстро, можно не заметить, что давно мечешься в замкнутом круге и что из него нет выхода. В конце концов, хочешь жить — умей вертеться, а жизнь, как бы то ни было, прекрасна. Ведь прекрасное можно ловить крошечными дозами в повседневных мелких вещах — во вкусном печенье, в мельком услышанной мелодии, в мёрзлом тепле печки, когда за стенами сгущается зимняя мгла, — и, занимая себя, довольствуясь ими, тихо пересекать тем временем снежное поле длиною в жизнь. Все мы живём так: ведь посмотрите, сколько воздуха вокруг…

Что, это не тот воздух? Извините, но другого для вас нет. Ничего личного — всего лишь законы природы и любого общества.

«Да? — лукаво подмигнула зелёным глина. — Давай к нам. Будет легче».

— Не хочу так, — тихо, но вслух сказал Феликс. — Лучше смерть.

Пальцы, будто им наскучило держать, лениво разжались, и шарик медленно скатился по ним. Феликс не стал его перехватывать. Через мгновенье донеслось, как бултыхнулась вода внизу.

Феликс тихо усмехнулся, но не пошевелился больше: всё так же стоял на середине моста, облокотившись на перила. Позади него тоже стояли, он понял это. Прямо за спиной: нет, он не слышал шагов, скорее уж дыхание, а может, просто почувствовал пристальный взгляд, наставленный в затылок. Не оборачиваясь, произнёс:

— Я тебя слушаю, тенепопятам.

— Куда ты дел глину? — спросила Китти глухим голосом без интонаций.

— Она утонула.