За грехи наши...

После обеда Тася и Елизавета Петровна уединились наверху в гостевой комнате.

— Чувствовало моё сердце, что с тобой что-то не так. Почему сразу мне не позвонила? — выслушав рассказ дочери, горестно вздохнула мать.

— Я тогда вообще никого видеть не могла, хотела побыть одна.

— Понимаю… Я бы тоже, наверное, так поступила. Сколько уже недель беременность?

— Аборт ещё можно сделать.

— Скрининг показал, что параметры у малыша в норме. А вдруг в анализе ошибка?

— А если нет? Я боюсь, что это разрушит нашу семью. Я боюсь потерять мужа.

— Ты своей наукой совсем голову себе заморочила! Саша не такой, чтобы тебя в беде оставить, — защитила зятя Елизавета Петровна.

— Причём здесь наука! Я не могу на них всё это повесить, страшно даже представить такое будущее… С другой стороны, если это ошибка и малыш нормальный, я никогда не прощу себе что убила его.

Помолчав, Тася добавила:

— А ещё генетик сказала, что это может быть мозаицизм ограниченный плацентой. Я кое-что нашла из исследований этой патологии, но очень мало.

— Что это такое?

— Это когда идёт сбой в делении клеток плаценты, а не у плода.

— И как-то это может отразиться на ребёнке?

— В этом случае ребёнок развивается нормально, только может сформироваться фетоплацентарная недостаточность, плацента не сможет полностью выполнять свою функцию и тогда наступают преждевременные роды. Но только в двух процентах случаев клетки плаценты могут не совпадать с кариотипом плода.

— Тогда нужно сделать более точный анализ — кордоцентез, который покажет набор хромосом у ребёнка.

— У нас такого анализа не делают, надо ехать в Иркутск.

— Значит поедете. Мы с отцом останемся с внуками.

— Надо ждать до двадцати — двадцати двух недель. Может быть, всё зря? И я цепляюсь за мифические два процента, как за последнюю надежду? Мама, я так устала от неизвестности. С самого начала беременности какие-то страхи накатывались, словно чувствовала — что-то не так, — всхлипнув, произнесла Тася и прижалась к плечу матери.

Елизавета Петровна обняла дочь, пытаясь как в детстве укрыть от всех бед.

— Всё будет хорошо доченька, всё будет хорошо. Ты не думай о плохом, мысли, они материальны.

— Это сказать легко — не думать. Мысли в голову одна, страшнее другой лезут. Нам врач, когда делал УЗИ, сказал: «Детей уродов Господь даёт родителям за тяжкие грехи их». И я вот всё думаю, за какие грехи нам это? Мне так тяжело! Я не знаю, что делать.

— Не придумывай! Какой может быть на вас с Сашей тяжкий грех? Работаете, детей воспитываете, нам помогаете. В храм сходи, помолись, может сердце успокоится.

— Вот и отец Виталий так же говорит. Я с ним переписывалась вчера в «Одноклассниках». Он посоветовал мне съездить в женский монастырь, что за городом.

— Отец Виталий плохого не посоветует, съездите обязательно. Там подскажут, как быть.

— Поедем на той неделе, — Тася высвободилась из объятий, и глубоко вздохнув, попросила: — Ты прости, что я ничего не сообщила вам сразу, знала, что расстроитесь.

— Да разве сейчас дело в нас … Может мне остаться, пожить у вас?

— Зачем? Будешь смотреть на меня вот такими глазами? Ты думаешь, мне от этого будет легче? Нет, поезжайте домой. Отцу ничего не говори. Ты, хотя бы понимаешь, что для меня угрозы нет, а он придумает что попало…

— Хорошо, уедем! Только обещай больше ничего от меня не скрывать.

— Прости, мама, что так негостеприимно встретила. Но мне с этим надо справиться самой.

*****

За окном машины проносились поросшие лесом заснеженные сопки. В салоне было тепло, уютно урчал мотор. Семён Андреевич, пытавшийся в начале пути разговорить жену, оставил её в покое и, чтобы веселее было ехать, включил радио. Елизавета Петровна молчала, погрузившись в тяжёлые раздумья. Вчера, когда дочь спросила: «За какой тяжкий грех им такое наказание?», она даже возмутилась «Надо же было придумать такое!». Но ночь выдалась бессонной, почти до утра она перебирала в памяти то, что давно старалась забыть:

«Видно за мои грехи, доченька, наказал тебя Господь! — с горечью думала она, стараясь задавить боль в груди. — Мы тогда даже грехом это не считали. Думали, долг исполняем — избавляем женщин от беды. Работали в операционной как на конвейере. Сил хватало только на то, чтобы успеть сделать запланированное на день. Роботы равнодушные. А оно вон как догнало… Как я могу тебе рассказать, что значит аборт на большом сроке? Ребёнка выскребали по частям, а потом, утилизировали как мусор с другими отходами. Про малое кесарево и говорить страшно! Ребятишек вытаскивали из матери живыми, некоторые пищали, а их, как котят в ведре с водой топили! Не выдержала я тогда больше недели в той операционной, попросилась в другую. Только грех-то, всё равно на мне остался» — думала она, украдкой вытирая невольно бегущие по щекам слёзы.

— Может, скажешь, что произошло у дочери? — не выдержав, спросил муж.

— Жалко мне её, токсикоз, беременность тяжёлая…

— Что-то раньше я не замечал, что бы ты из-за этого плакала.

— Старею, наверное, сентиментальной стала, — отыскивая в сумочке платочек, ответила Елизавета Петровна.

— Значит, не расскажешь что за беда у Таси?

— Ты на дорогу смотри, не отвлекайся, а то накликаешь беду на всех, если аварию сделаешь, — сердито ответила жена и отвернулась к окну.

Однако дома не выдержала, и, ни смотря на дочерин запрет, вечером всё рассказала мужу.

— Я, конечно, ничего не понимаю в вашей медицине, только неоткуда в нашей семье плохому семени взяться. Пустое все эти анализы. Нормальный внук у нас родится, и больше, чтоб я таких разговоров не слышал, так и Тасе передай, — хлопнув ладонью по столу, сурово сказал Семён Андреевич. Потом помолчав, посоветовал: — Ты сватье позвони, а то она там от такой новости, наверное, с ума сходит.

— Да позвонила уже, плачет она и тоже твердит, что не верит никаким анализам.

— Ну, вот и хорошо. Спать пора, что-то устал я с дороги.