1.

Иногда замечаю, что часто люди делают больно не потому, что злодеи, любящие наслаждаются чужими мучениями. Нет, это называется иначе — цепочка боли, замкнутый цикл, где каждое звено бьет последующее, а потом, в конечном итоге, пинок возвращается к тебе. Нельзя сказать самому себе: «Нет, я не такой!» или «Эта боль не вернется ко мне!».

Все это — <i>чушь</i>. Быть причиной чьих-то страданий так же естественно, как и дышать.

Бывает, бросаешь важного человека ради всего; бывает, бросаешь все ради одного человека. Это две крайности одной сущности или же — две сущности одной крайности. Часто сложно принять решение, но случается, что оно дается слишком просто, ведь этот «кто-то» и вовсе не принадлежит тебе. Но всегда хочется верить в чудо, ведь оно время от времени случается, не так ли? Это происходит с ними иногда. Подобного рода вещи никогда не бывают чьим-то коварным или не очень планом, их никто не продумывает, и они не являются плодом причинно-следственной связи. Просто порой чудо проходит мимо человека, и он настолько сильно задевает эфемерное существо, что оно подходит ближе и случается. Именно так. Жалко, что люди больше не верят в них, ведь только сама эта вера способна сделать магию.

Но бывает и так, что ты слишком долго ждешь его, надеешься на встречу и на то, что оно случится, а оно все никак не приходит и совсем ни разу не случается — и ты разочаровываешься, теряешь уверенность в том, что оно само по себе, а не чей-то план. Но ведь чудо не виновато, что ему просто-напросто не было возможности пройти мимо тебя.

Мы знакомимся в далеком седьмом классе, тогда он — новенький, а я — порядком надоевший всем старожил. В те времена он не имеет друзей, а я не знаю ни одного «постыдного» слова. Через несколько лет я уже не только знаю их, но и довольно часто использую, он — заводит себе много приятелей и живет на пике своей популярности, блистает в лучах своего имени, я же развеиваю сказку о своем. Только тогда я понимаю насколько сильно ему подходит его собственное — Слава, и насколько я не соответствую тому, как назвали родители — Алиса.

Мне — шестнадцать, ему — семнадцать, и мы впервые замечаем друг друга в толпе безликих одноклассников.

Нет, я не влюбляюсь ни с первого, ни со второго, ни даже с третьего взгляда, просто в один момент возникло взаимное уважение, не исчезающее никогда. Еще год мы не общаемся, потом мне уже семнадцать, ему — восемнадцать. И где-то на задворках сознания возникает понимание, что за это время так и не приблизилась к самому красивому в моих глазах человеку. Тогда не хочется ничего, кроме того, что бы просто быть рядом, слушая то, как он мягко произносит мое имя, катая его по языку, поддерживать в сложные времена и называться другом… Всего этого получается достигнуть за довольно короткий.

<i>Чем не повод для гордости?</i>

Знаю, конечно, что у Ярослава есть девушка, и он безумно ее любит. Да и как о таком не знать? Да хочется ничего больше его счастья — утешаю себя, да. Но все же каждый раз, когда мой друг ласково (а иначе он и не умеет) зовет меня по имени, сердце разрывается. Где-то в глубине души приходит понимание того, что так не может продолжаться вечно, и в скором времени я просто умру.

Но все же сил бросить Яра у меня

нет.

И не будет.

Приходится лгать, а потом еще раз лгать… Пока от лжи не сводит язык, тогда уже молчу и покорно ожидаю, пока пройдет судорога.

Но все до <i>того</i> дня рождения — только ходьба по грани, хотя и опасная. Путь, где агапэ и филия смешаны так, что не разберешь где и что.

Яр не может прийти, у него какой-то важный экзамен то ли по анатомии, то ли по зоологии, и он, будучи прилежным студентом медицинского университета, не имеет права его пропускать. Я же остаюсь совершенно одной на свой собственный день рождения. Родители живут в другом городе, ведь я поступаю за две тысячи километров от родного дома, собственно говоря, как и Яр…

Хотя к чему притворство?

Переезжаю к черту на куличики ведь исключительно ради него. Так вот, в тот день ужасно на него обижаюсь. Максимализм в купе с эгоизмом и желанием найти приключения на задницу все же не могут не сыграть дурную роль. Конечно, идея пойти в клуб одной изначально была провальной, но такое едва ли объяснишь девушке, решившей отомстить <i>почти</i> другу, читайте предмету воздыхания. По началу ощущаю страх, но он испаряется после третьей «маргариты», да и что остается после нее кроме желания найти себе еще больше приключений?

Ни

че

го.

Естественно, не остаюсь незамеченной, и через некоторое время приходится отбиваться от толп жаждущих снять на халяву «девочку на одну ночь». В конце концов, какому-то умельцу удается меня увести из клуба, но я в том состоянии, когда не осознаешь, где ты и с кем ты. Помню долгую дорогу, очень долгую дорогу и ужасающее чувство спокойствия. А еще запах его одеколона — герань, лаванда, шалфей. Получите — распишитесь.

«Вот они, мои восемнадцать лет, да здравствует взрослая жизнь», — только и успевает пронестись в голове, прежде чем алкоголь берет свое, и меня вырубает.

Тот козел бросает меня на дороге, не помню ни его лица, ни его имени, только запах-дурман, забивающийся в ноздри. И липкое-липкое желание не просыпаться никогда.

Наверное, он решает, что спящая шлюха все же не достаточно хороша, и… случается то, что случается — я остаюсь одна ночью валяться на безлюдной дороге длиной в вечность. Не знаю, сколько там лежу, и как скоро на горизонте появляется спасательный свет фар, этого уже не вижу.

Просыпаюсь в своей кровати. Плохо, кошмарно, отвратительно, ужасно — слабо сказано. Рядом лежит Яр. Скорее всего это он меня и спас. Как только нашел? Наверное, объехал пол города, в поисках подруги с шилом в жопе.

Дурак, что вообще связался со мной. Надо было так и не обращать внимания, не поддаваться на уловки и уж точно не позволять приезжать с тобой. Я же убью кого-то из нас двоих — тебя или меня, — это неизбежно.

Тихо встав, иду в ванную. Голова раскалывается на крошечные кусочки, в ушах гудит, а к горлу то и дело подступает подлый ком. Но Яра нельзя разбудить — и так парню досталось, со своим похмельем могу и сама справиться.

<i>Ave, Margorita! </i>

Зеркало в ванной беспощадно, да и не заслуживаю я пощади, что и не говори. Синяки под глазами, несколько царапин на скуле и на лбу, неестественно бледный цвет кожи, красные глаза и запутанные волосы. Привет, восемнадцать лет.

Лежа в ванной, не думаю ни о проблемах, которые доставила другу, ни об ошибках, которые могли привести к печальному концу, ни о том, что делать дальше и как извиняться. В голове чистая спасительная пустота и боль. Внезапно в дверь стучат, а затем звучит голос Яра и такой банальный, но все же болезненный вопрос:

— Ты тут или опять куда-то ушла?

Морщу нос, но все же отвечаю:

— Здесь.

— Выходи, Алиса, или я сам тебя вытащу. Даю тебе две минуты.

Предстоит неприятный разговор, однако приходится послушно выйти, обернувшись в полотенце. В последний раз с тоской смотрю на ванную, наполненную теплой водой, так и манившую обратно в свои объятия, и вздыхаю.

<i>Чуть позже, детка!</i>

Самое ужасное то, что он не катает мое имя по языку. Выплевывает скорее.

Ярослав в ярости, и это при том, что вывести его из равновесия чаще всего было просто невозможно. Видимо, моя выходка действительно довольно сильно разозлила его. Да и вымотала — вон какие синячища под красными глазами, да и волосы спутались. Так непохоже на Яра, обычно до неприличия аккуратного, презирающего всякий намек на беспорядок во внешности.

Стыдно и приятно одновременно.

Должно быть, мой жалкий вид несколько смягчает всю ситуацию — стоило только Ярославу взглянуть на ссадины, как он поморщился и грустно вздохнул.

Сама знаю, что дура.

— Зачем? Просто скажи мне зачем ты это сделала, Алиса, — если бы я знала, то непременно бы ответила.

Молчу. Оправдания ведь для слабаков? Да и нечего ответить, глупость в заднице заиграла, иначе и не опишешь ситуацию. Так что только и остается, что печально смотреть на Яра, надеюсь таким образом выпросить прощение. А он, добрая душа, простит ведь — и не такое прощал. И снова все будет как раньше. Или не будет.

— Ну не смотри на меня так, Алиса! Не смотри… Не ты пол ночи ездила по городу в поисках меня, не ты пыталась дозвониться мне, не ты потеряла надежду меня найти, не ты нашла оборванца на обочине окружной дороги… Всё не ты, не находишь?

— Нахожу, что не я, — цежу сквозь зубы, почему-то обидно.

— Не огрызайся! Ты, вообще, думала о ком-то, кроме себя? Обо мне, о родителях? Нет, вижу, что твою дурную башку не посещала даже скудная мысль о том, что кто-то будет переживать. Как же сложно с тобой, маленькая эгоистка.

— Яр, один раз в жизни я поступила так, как хотела только я! — то телу пробегает стайка мурашек. Все же в одном полотенце холодно стоять.

Он молчит. Я бы тоже молчала после таких слов, кто бы не молчал?

— Этот единственный раз чуть не стал фатальным, дура! Тебе совсем плевать на меня? — он устало зарывается ладонями в волосы и закрывает глаза, глубоко вдыхает воздух.

А вот это уже неправда, неправда обидная, но заслуженная. Неправда, которая заставляет чувствовать себя самым ужасным существом в мире. Неправда на границе с откровенной ложью и горькой полуправдой.

— Нет, — только и могу сказать.

Теперь уже не смотрю на Яра в упор… Всё не важно.

— Тогда почему? — продолжает.

Не выдерживаю и начинаю некрасиво реветь, закусывая губы до крови и впиваясь длинными ногтями в ладони. Излишки андреналина покидают тело вместе со слезами, и становится немного легче. Ярослав же не дальше мучает меня, а просто подходит ближе и ласково говорит:

— Я так волновался, Алиса, — снова катает мое имя по языку, от чего хочется улыбнуться.

Вместо этого произношу только одно слово:

— Прости.

И он прощает. Не через несколько дней, не через несколько часов, не через несколько минут, а в тот же момент, как слышит это слово. Все понимает без лишних объяснений: и мой страх, и мое одиночество, и мои сожаления.

Тот день Ярослав проводит со мной, а ужасный случай больше никогда не вспоминает, не упрекает и не кидает его в лицо, как обиду…

Мне только исполнилось восемнадцать, я стала взрослой и понимаю, что жизнь не так проста, как кажется нам в шестнадцать лет, а еще я безнадежно влюблена в своего друга — человека, который никогда не принадлежал мне. Боль острием ножа врезается в сердце и не уходит ни на минуту.

Я стала взрослой.

Мне только исполнилось восемнадцать.