Глава 3.

Глава 3.

Чармэйн проснулась от света, бившего в глаза. Тело сковывала непривычная слабость, тяжелая голова ныла, охватывая затылок тупой, давящей болью. Страшно хотелось пить. Она приподнялась на локтях, с трудом сощурила глаза, осматривая комнату.

Слава Богу, она дома! Только странно, что столько света, обычно в горнице полумрак из-за бычьего пузыря на окне. Беспорядок исчез, а в проеме появилась новая дверь из светлых досок с красной, квадратной ручкой. Окно странное, вроде не пустое, но чем затянуто не видно, а солнечные лучи рассеиваются радугой по полу. Со стола исчезла вышитая скатерть, открывая грубо обтесанные доски, ваза для цветов перекочевала на полку. Кажется, Дэмиен вновь заправляет домом.

Чармэйн откинула одеяло, спустила вниз одну ногу за другой. Нет, сесть не получится. Непонятная слабость тянет тело назад.

— Лежи, — окрикнул ее знакомый голос, — я как раз похлебку несу.

Дэмиен появился сбоку, из-за печи, держа в руке зеленую плошку. Сел прямо на кровать, зачерпнул ложкой варево, попробовал.

— Уже теплая, не горячая, все ждал, когда проснешься.

Потом зачерпнул еще раз, поднес ко рту Чармэйн. Она послушно глотнула — похлебка была пересоленной и немножко горькой: Дэмиен плохо почистил картошку. Чармэйн обнаружила, что голодна и без возражений опустошила посудину.

Вокруг все было родным и уютным, только Дэмиен глядел как-то странно, словно сквозь нее. Чармэйн тянула время, солнечно улыбалась, лишь бы понежится еще немного в теплой постели под опекой мужа.

Она откинулась на подушку, закрыла глаза. Слабость нахлынула внезапно, комната закружилась вокруг. Мышцы невыносимо болели во всем теле, особенно плечи. Съеденная похлебка комом застыла в животе, вчерашняя тошнота вернулась.

— Отдыхай Чармэйн, тебе нужно набраться сил, — заметил ее слабость Дэмиен.

— Я заболела, да?

Дэмиен дотронулся кончиками пальцев до лба.

— Сильный жар. Та же болезнь, что была у меня на прошлой неделе.

— Дэмиен, — Чармэйн посмотрела на него, распахнув глаза словно маленькая девочка. — Ты не прогонишь меня?

— Нет, по своей воле не прогоню, если сама не уйдешь, — Дэмиен замолчал, задумался о чем-то, а потом продолжил: — Тейл говорил о девушке из деревни, это была ты? Значит вы познакомились больше полугода назад, а то и раньше.

— Раньше.

— Чармэйн, почему ты вышла за меня?

Она мяла в руках кусок одеяла, жалобно молчала. Отвечать, раскрывать старый нарыв не хотелось, он давно уже покрылся плотным шрамом, сверху выглядел почти зажившим.

— Я хотела счастья.

Дэмиен молчал, смотрел на нее исподлобья, ожидая продолжения.

— Господи Дэмиен, разве ты не помнишь кого брал в жены? Я тогда саму себя видеть не могла. Каждый день казался мучением, люди вокруг говорили, а я не слышала, все пыталась дышать, чтобы как-то унять боль. А потом пришел ты. Я даже не знала, что отец меня просватал, он наверное говорил, не помню. Увидела тебя, Дэмиен, тогда в горнице, помнишь ты немного стеснялся, а я молчала, словно онемела. И вдруг будто оковы железные разжались, будто запыленные окна мокрой тряпкой протерли. Я бы за тобой на край света пошла. Ты ведь мне, Дэмиен, и раньше нравился. Я тебя из всех отличала, сразу, увидев, песню заводила, с косой игралась, а ты на меня внимания не обращал.

— Не понимаю, Чармэйн.

— Я же все рассказала.

— Больше умолчала. Особенно о Тейле.

— Почему ты зовешь его так?

— А как по другому?

— Он мне своего имени не сказал, — Чармэйн отвела глаза.

— Они никогда имени своего истинного не говорят. Только самым близким. Я все ждал, ждал… эх! А Тейлом кликнул, потому что еще в детстве купались на озере, а он хвостатый. Так и прилипло.

— Нет, Дэмиен, нету у него хвоста!

Он горьковато усмехнулся.

— Значит не заметила. Все фейри от людей отличаются: у кого вместо ног копыта, у кого перепонки между пальцами, а у Тейла хвост. Вот так, Чармэйн. Спи, набирайся сил, я тебя замучил разговорами. Завтра продолжим.

Чарм бы обрадоваться отсрочке. Со дня свадьбы она то и дело проговаривала про себя всю историю, но даже мысленно ничего хорошего не выходило. Потому что как Чармэйн ни старалась — не находила в себе ни одной отличительной черты, ничего, что могло заставить Дэмиена побороться за нее. Все, что он знает о ней — притворство, только так можно расположить к себе другого человека.

А с другой стороны ей хотелось рискнуть — ринуться с головой в омут, открыться, как никогда, переступить все преграды. Прежней жизни с Дэмиеном не вернуть, а если Чармэйн промолчит, то на совести будет появившееся во взгляде мужа недоверие, насмешка над жизнью, будто он давно понял, что ничем дорожить на свете не стоит, все фальшь.

Она начала с самого начала, с того, как увидела на заднем дворе незнакомого златовласого юношу. Это было так неожиданно и чудесно, похоже на рассказанную теплым вечером сказку. В Вирхольме каждый день похож на предыдущий и Боже упаси нарушить издревле заведенный порядок. Юноша попросил напиться, сказал пару слов о погоде да исчез в за поворот улицы. Чармэйн, конечно, слышала истории о фейри и даже знала, что встретила одного из них, но как замечательно было иметь собственный секрет от матушки, как ныло под ложечкой в предчувствии завтрашнего дня, ведь эльф обещал вернуться. Так и завелось пару минут в день говорить за яблоней в дальнем конце огорода. Чармэйн долго не могла отойти от тех встреч, все думала о новом знакомом, заново переживала сладкие минуты, засыпала, видя эльфа перед глазами. Так и продолжалось, пока на одну из встреч эльф не пришел.

Чармэйн ждала его до самой полуночи, обнимая яблоню, а на душе было тяжело и вязко. Просто она осознала, что нуждается в эльфе намного больше, чем он в ней. Она дышит лишь для того, чтобы видеть его. Сама бы Чармэйн не смогла пропустить встречу ни за что на свете.

Так и стояла, шевелив губами:

— Ни за что на свете.

Тогда, в первый раз Чармэйн вернулась в дом сама не своя, всю ночь не могла заснуть, подбегала к окошку, ожидая эльфа и ненавидя себя за слабость. До тех пор она считалась первой красавицей на деревне и вела себя соответственно. Чувствовала власть над соседскими пареньками и вовсю ею пользовалась — кто придет отцу помогать, кто подарок принесет: брошь или ленту в волосы. Она умела разжечь желание в простачках, поводить за нос, а потом ускользнуть юркой рыбкой. И что бы Чармэйн не выкидывала — все сходило с рук. Бедные парни ходили за ней следом, как привязанные, для Чармэйн же они были только игрой. Игрой, о которой сразу же забываешь, стоит появиться новой забаве.

Теперь она оказалось с другой стороны.

На следующий день ее отношения с эльфом неуловимо изменились. Кто знает, каким образом мы распознаем чувства близких, но фейри в этом нет равных. Для них, человеческая душа — открытая книга, а самое большое удовольствие — заставить метаться. С тех пор Чармэйн не знала покоя. Эльф мог пройти мимо не замечая ее, весь вечер ухаживать за другой девушкой в личине одного из городских, а напоследок шепнуть Чарм в ушко — "ты единственная".

Мог целыми днями быть только с ней, брать в самую чащу леса, чуть не до холма, заставляя сердце трепетать в груди. Тогда Чармэйн забывала прошлые обиды, ей казалось, что никто другой не сможет заставить ее звенеть натянутой струной, вычерпать до конца. Чармэйн горела любовью, с головы до пят. Для этого она родилась, росла, вся жизнь была лишь маленькими шажками до этого момента на берегу реки, под нежно-зелеными ветвями ивы, когда лицо любимого с глазами цвета неба, находится в локте от ее лица, а мягкая трава щекочет затылок.

Она отдалась ему тогда. Чармэйн всю себя отдала, а тело, по сравнению с душой, такая малость.

Эльф мог быть холоден и высокомерен, а потом полон страсти, обнимая горячими руками. Мог смеяться над каждым словом Чарм, а потом брошенной фразой показать как глубоко понимает ее.

Она пропала. От прошлой Чармэйн не осталось и следа.

Потому что для эльфа деревенская девушка была нужна по неизвестной прихоти. Она знала, что улыбка, которая наполняет ее до краев, для него лишь движение мышц. Для эльфа характер девушки просматривался так же ясно, как прожилки листочка на дне мелкого ручья. Он же, оставался для Чарм загадкой и по сей день. Когда эльф был печален, она не могла угадать причину или найти нужные слова. В радости же, просто прыгала около него, как щенок на прогулке. Чармэйн видела неравенство между ними и мучилась, стараясь выплавить себя в угодную ему форму.

Через несколько месяцев чувства эльфа к ней прогорели. По крайней мере относится к ней он стал холодней. Не сразу, а постепенно, и Чармэйн до последнего цеплялась за него. Он стал более раздражительным, часто искал повода для ссоры. Сами ссоры были ужасными, после них Чармэйн еле доползала до кровати, чтобы выплакать обиду. Эльф умеет задевать, поняла она тогда. А еще ее мучила мысль, что она предложила всю себя и этого оказалось недостаточно. Значит и сама Чармэйн ничего не стоит.

Фейри поманил ее сладкими обещаниями, ни одно из них не выполнив, а потом выместил на ней раздражение, скопившееся, по непонятной причине. Тогда началось настоящее мучение, прежние томительные месяцы служили лишь прелюдией. От чувства собственного достоинства не осталось и следа, эльф во всем находил недостатки: неуклюжесть Чарм, доверчивость, граничившая с глупостью, ее самолюбие, фигура...

Чармэйн слушала, но не понимала. Пыталась исправиться, угодить. Не хотела отпускать никакой ценой, цеплялась за те крохи, что эльф давал.

До тех пор, пока однажды не увидела с другой.

Не деревенской девушкой, а одной из лесных фейри. Она была высокой и очень бледной, с прямыми темно-зелеными волосами до середины колен. Чармэйн тогда искала эльфа в лесу, хотела объясниться после очередной ссоры. А наткнулась на них, целующихся у ручья.

Это было слишком больно. Как схватить в ладони скорпиона и не отпускать, пережидая укус, чувствуя, как яд пробирается по жилкам, а пальцы немеют и отмирают. Как выйти в зимнюю ледяную ночь без одежды — вначале холод обжигает, мучает тело, а потом незаметно отсасывает жизнь, замутняя разум.

Чармэйн приказала себе отказаться от наваждения. Забыть об эльфе.

Самое странное, что он вернулся к ней. А встретив холодность, воспылал вновь.

Так и повелось у них — неделю вместе и две врозь. Встречи и расставания, слова любви и ненависти. Именно тогда ее окутала темнота — каждое расставание забирало еще частицу души, а примирение — надежды. Если прежде Чармэйн и смогла собрать себя, то теперь взлеты и падения разбили в щепки.

Тогда и случилось в первый раз — эльф взял силой то, что прежде доставалось ему даром по велению любви. Назвал своей суженой и привязал навсегда заклятием — сшить рубашку без нитки и иголки, без единого надреза.

Чармэйн перестала выходить наружу, заперлась в горнице. Мир превратился в колодец, ничего не трогало, не имело значения. А меньше всего — она сама.

Когда эльф пропал на месяц, Чармэйн наконец решилась. Если его привлекала в ней красота, то нет ничего легче, чем красоту уничтожить. Она поправилась, перестала прихорашиваться, сшила новое платье, сидевшее на ней мешком.

Шел день за днем, эльф не появлялся, и Чармэйн решила, что план сработал. Она сумела освободиться не спряв рубашки, но спокойствия не обрела. Ее мучила то тоска по эльфу, то страх того, что он вернется.

Чармэйн без сил откинулась на подушки, отходя от рассказа. Вспомнила, где находится и кому выговорилась. В горле встал ком. Чармэйн сжала зубы, попыталась собраться с силами. Не говорят, никогда не говорят любимому мужчине о прошлой любви. Вышло сумбурно и неправильно, а Дэмиену не полагалось слышать и десятой части. Она должна была просто сказать — да, была связана с Тейлом, но сбежала, хочу быть с тобой, только с тобой.

Чармэйн попыталась сгладить впечатление. С нажимом произнесла:

— Это был не мой выбор, понимаешь? Не мой.

— А разве любовь это выбор? — наконец ответил Дэмиен, нарушая долгое молчание. — Нет Чармэйн. Я не знаю, почему именно тебя, но буду любить и завтра и всегда, что бы ты не делала и как не менялась.

Сказанные ровным голосом слова пристыдили Чармейн, будто любовь по выбору родня той, что по расчету.

— А что плохого в том, что я хочу любить не только мужчину, но и человека? Хочу просыпаться каждое утро, уверенная в том, что ни на кого бы тебя не променяла. Быть твоим другом и опорой в трудную минуту. Вот, чего я хочу и ничего другого. Вот мой выбор, а все остальное тлен. Посмотри на меня, Дэмиен, по своей воле я бы никогда не нарушила клятвы, данные в день свадьбы. Ты веришь мне?

— Я хотел бы верить, Чармэйн. Но твой голос дрожит, когда ты говоришь о нем, и тверд, когда обо мне. А я тоже многого хочу. И не знаю достаточно ли "любви по выбору".

Дэмиен осторожно взял в руки плошку, отошел и рассеянно поставил на край стола. На мгновение обернулся, вспомнив что-то, и поднес к кровати Чармэйн полный кувшин воды. — Вернусь к вечеру, — коротко сказал он и вышел прочь.

Из под печи вылез брауни, стараясь не смотреть на Чармэйн достал из под лавки таз, сложил в него всю грязную посуду.

— Скажи, дедушко, как спрясть рубашку без нитки и иголки?

— А почто мне знать? — вздохнул брауни. — Ох, горький воздух в доме, хозяюшка. Я уж, пожалуй, помогать тебе сегодня не буду, все из рук валится. Прям поплохело от криков...

— Мы же тихо разговаривали.

— Значит тут кричали, — домовой указал пальцем на висок, еще раз тяжело вздохнул и пропал за очагом.

Чармэйн и сама чувствовала себя ужасно. Может лучше уйти, освободить Дэмиена от необходимости прогонять ее. Нет, нельзя ему вернуться в пустую хижину без объяснений. Лучше подождать до вечера, а потом принять любое решение мужа. А пока следует приготовить вдоволь еды на неделю. Забыть о слабости и встать на ноги.

Чармэйн, покачиваясь подошла к окну. Так вот чем оно затянуто. Прозрачной пленкой из стрекозиных крылышек, рассыпающих солнечные лучи цветным всплеском по полу. Еще одно чудо, которое она пропустила. Дом иногда менялся за ночь — на печной заслонке появлялась резьба из виноградных лоз, или горшки красило в белый с голубым. Домовой говорил, что не он, что Хозяин Леса ворожит. И Дэмиен иногда Хозяина Леса поминал, а в деревне о нем не говорят, только шепотом.

Дэмиен вернулся к вечеру, шлейфом занося запах хвойных шишек и пожухлых листьев. На Чармэйн не смотрел, не начинал разговора, но вроде не прогонял. Она боялась подойти к мужу, молча поставила перловую кашу на стол, села не на обычное место наискосок от него, а около стены на лавке.

— Тебе не стоило за меня выходить, — наконец сказал Дэмиен. — Это во-первых.

— Я знаю...

— Подожди. Ты сказала, что хочешь быть мне другом, а сама… Я о тебе ничего не знаю, Чармэйн. Все что знаю, могу на пальцах пересчитать. Ты человек, который способен месяц лгать, ничем не выдавая себя. Да что там месяц, кажется, твоя семья о Тейле и не слышала, выходит, умеешь скрываться годами! А я простой человек, Чармэйн. Я люблю, когда все на ладони, когда у друга нет второго дна. И вот я думаю — ты одна такая или все женщины горазды притворяться? И еще одно. Ты наверное была права утром. Зачем она нужна, слепая любовь? Ты меня заразила ею, и я даже не могу вычеркнуть тебя, начать все сначала.

— Я не хотела… причинять тебе боль, Дэмиен. Прости меня.

— Простить? Может Тейла и могу, а то молчание… нет Чармэйн.

— Подожди, не решай ничего сгоряча. Я докажу, что мне можно доверять.

— Дать тебе время? Сколько Чармэйн, год?

— Сколько захочешь.

— И Тейл не вернется?

Чармэйн запнулась. Он прав и этот разговор — пустой. Тейл может вернуться в любую минуту и она ничего с этим поделать не сможет. Как бы она не хотела доказать Дэмиену обратного.

Она заклята, или проклята и теперь судьба Чармэйн в чужих руках. Дэмиен вернулся и теперь смотрит на нее с затаенной нежностью, значит все таки дает ей шанс.