Глава 13

Глава 13

Ветерок лежал на животе на расстеленном лоскутном одеяле — ручки вытянуты вперед, голова гордо задрана. То и дело потешно заваливался на бок, останавливая себя дрыганьем всех конечностей, а на спине хлопала пара голых розовых крылышек.

Чармейн убедилась, что Ветерку, так назвали сына, ничего не угрожает на зеленой траве и отступила к глади озера, не сводя глаз с малыша. Такова была новая жизнь — она больше не могла позволить купаться в уединении. Чармейн не мешало полоскаться, наблюдая за сыном — сейчас он увлеченно разглядывал травинки. Она и не могла бы оставить его в доме одного, даже спящего в кроватке, и улизнуть к озеру.

Интересно, где все-таки Кувшинка, не случилось ли с ней чего? Она любопытна по природе и не пропустила бы интересного зрелища. Значит заболела или чего хуже.

Чармейн прищурилась, разглядывая бликующую гладь озера. Зеленой головы не видно. Эх, неужели Тейл остался последним фейри в лесу?

Ветерку уже три недели и все они слились в один период разделенный отрезками сна и бодрствования малыша. Чармейн любовалась им и в тайне гордилась, что это чудесное существо полностью создано из нее — творец и кормилица в одном лице.

Хотя характер чувствуется уже в первые дни. Почему-то у самой Чармейн плохо получалось успокаивать резкий требовательный плач. А вот у Дэмиена на плече Ветерок тут же утихал и издавал удовлетворенный вздох. Поэтому Дэмиен спешил домой после заданий как угорелый, да и лес старался не вызывать его по мелочам. Муж хотел как можно больше проводить времени с Ветерком. Есть у малышей такая особенность — чем больше уделять им внимания, тем прочнее привязываешься.

Милисент тоже заглядывала так часто как могла. Ее часть леса находилась в целом дне пути, а оборачиваться она еще не могла, но Милисент нашла выход — она бежала. Бежала без устали, как горная козочка, не сбавляя шага и перепрыгивая через преграды. Появлялась вся красная, со сбитым дыханием, но быстро отходила, споласкивалась в холодной воде, а потом носила Ветерка на руках или помогала в доме.

Сказывалось Вирхольмское воспитание — ребенок в доме событие, ради которого откладываешь в стороны прошлые раздоры. Чармейн была несказанно рада визитам Милисент, она и не подозревала как сильно можно устать, если не спать больше пару часов кряду несколько недель.

Ветерой сильно пыхтел, сопел ночью и дышал неровно. Чармейн вскакивала при малейшем шуме, шла проверять колыбельку. И ничего не могла с собой поделать — слишком переживала за сына. А еще она боялась проспать, обнаружить пустую кроватку, без родной кровиночки. Дэмиену в этом страхе она признаваться не хотела. Старалась, чтобы он не знал о ее ночных бдениях. Так и ходила с тяжелой головой. Иногда, казалось, что она плохо разбирает где сон, где явь, совсем как в полете.

Поэтому при визитах Милисент Чармейн ложилась на кровать и проваливалась в небытие.

Чармейн закончила быстрое купание, обтерлась полотенцем, накинула свободное платье времен беременности. Ветерок устал, так и рухнул на одеяльце носиком вниз.

— Иди ко мне, мой хороший, — проворковала Чармейн.

Взяла его крепкое тельце, уложила на чистую пеленку. Вместе с родами пришла весна, выдался на удивление теплый день, поэтому она позволила сыну солнечную ванну. Крепко спеленала его в тугой комочек. Пришло время его трапезы, а потом спать.

Чармейн покормила Ветерка сидя на лоскутном одеяле на берегу озера. Сын сыто вздохнул и, прикрыв глаза, откинулся на локоть.

— Идем домой, маленький?

Она встала, одной рукой поддерживая сверток, а другой поднимая одеяло. Обернулась и увидела за собой Тейла. Он появился неслышимый, в первый раз после родов. Чармейн инстинктивно закрыла Ветерка зеленым одеялом.

— Ты не покажешь мне сына? — спросил эльф и в его голосе послышалась пополам боль и угроза.

Первым порывом Чармейн было отказать. Есть у малышей такая особенность — чем меньше уделять им внимания, тем легче быть к ним безразличным. Потом ей стало стыдно перед Тейлом и она убрала край одеяла, показывая пухлое лицо Ветерка с закрытыми глазками и вздернутой пуговкой носа.

Тейл смотрел не дыша, замерев всем телом, будто ничего другого в мире не существует. А потом повернулся спиной и растворился между стволов не попрощавшись. Оставил Чармейн глотать воздух в приступе паники. Боже! Какую ошибку она совершила. Постеснялась отказать в просьбе здесь и сейчас… Дура! Он же теперь не откажется от Ветерка, ни за что на свете. Ради него все было задумано!

Что ей делать? Как защитить?

Единственный выход это взять сына в охапку и сбежать за черту прочь от фейри и волшебного леса. Просить милости у Юстаса, раз он хорошо устроился. И никогда не видеть Дэмиена… Пожалуй она не готова заплатить такую цену.

Тише, все это продумывалось не раз. Как бы Тейл не хотел ребенка, он не может его забрать против воли. Он, наверное, будет ждать, когда Чармейн ослабит бдительность. И не дождется.

Чармейн вернулась в хижину и принялась собирать котомку. Пришло время нанести визит родителям. Крылья сына она спрячет, в тугом свертке с щечками наружу их не видно. Ей необходимо поменять обстановку, увидеть мать. Сколько бы их не разделяло недомолвок, как бы не была высока стена непонимания, но становясь матерью понимаешь, как нужна поддержка той, что дала тебе жизнь. Как много ей надо спросить, чтобы не бояться ежеминутно совершить ошибку и навредить Ветерку. Можно ли откусывать ему ногти или следует приобрести крохотные ножницы? Что значит его плач ближе к вечеру, когда ничего не помогает, только присутствие Дэмиена? Чармейн сходит с ума, когда мужа нет.

И да, ей нужно узнать новости о Юстасе, только, чтобы прояснить картину. Убегать она не будет, но полезно узнать, возможен ли такой выход, если угроза Ветерку станет невыносимой.

Чармейн полностью собралась и принялась дожидаться Дэмиена, нервно прохаживаясь по комнате с ребенком на руках.

Когда муж вернулся домой и узнал о намерении навестить родных, то не стал задерживать. Захватил перекусить ломоть хлеба, забрал из рук Ветерка и только попросил:

— Возвращайся поскорей, хорошо? Дома так пусто без вас.

И Чармейн сразу забыла обо всех невзгодах, потянулась к нему за поцелуем. Коснулась его губ, провела щекой по щетине, окунулась в привычный запах хвои и мускуса. Дэмиен обнял ее одной рукой, а второй баюкал Ветерка. Чармейн положила голову на грудь мужа, слушала стук его сердца и пыхтение малыша.

— Я сама долго без тебя не выдержу. Хоть выспишься как следует.

— Знаешь, бельчонок теперь уж не так сладко спать, когда тебя нет рядом. Приручила.

— И ты меня.

В Вирхольм она пришла с легкой душой. Дэмиен проводил Чармейн до дома родителей, так и не выпуская Ветерка. Отдавал его жене только для кормления. Она не могла сдержать улыбки, глядя на их связь — Ветерок тоже был без ума от Дэмиена. Лежал у него на руках как сказочный властитель из южных стран, развалившись в расслабленной неге, с мечтательным выражением на лице. А потом и вовсе заснул.

Жителей города Дэмиен вежливо осаживал, никому не дал подойти «посмотреть одним глазком» на спящего Ветерка.

— Ребенка будить нельзя, — говорил он встречным твердым голосом и те спешно уходили с пути.

Подле родительского дома Дэмиен поцеловал ее крепко в губы, нехотя передал Ветерка, напоследок потершись щекой о пушистую головку и заторопился домой.

Отец и мать уже стояли у порога со счастливым и ошалевшим выражением в глазах. Отец сказал короткую и прочувственную речь о счастье его семьи, пообещал праздник для всего города. Тем временем мать тронула Чармейн за рукав, поманила домой.

— Ты не должна стоять с ребенком на руках, пока отец разливается перед горожанами. Ну как, дашь посмотреть?

Чармейн усадила мать на диван, осторожно передала сверток. Ветерок проснулся и недовольно ерзал, пока не подавая голос. По хорошему, его давно пора покормить.

Мать восторженно рассматривала его нахмуренное личико. Чармейн невольно отметила, что она держит его странно — плечи напряжены, локоть под неудобным углом. Неужели так быстро забывается наука ухаживать за младенцами?

— Несла его всю дорогу, Чармейн? Как же о шапочке не озаботилась?

Чармейн вздрогнула и поспешила оправдаться:

— Посмотри как хорошо он укрыт одеялом и носик тепленький, я проверяла!

Ветерок просительно заворчал, тоненько захныкал, прося еды. В лифе стало тесно и подложенный за ворот платок весь промок от прилива молока. Чармейн больше не могла ждать, забрала сына у матери и по привычке побежала наверх в свою комнату, чтобы там в уединении всласть покормить Ветерка.

Как удивительно смотреть на стены комнаты, в которой выросла из крохи, и держать на руках собственного сына!

Чармейн бросилась в глаза картина во всю стену, на которой она юная и прекрасная качалась на качелях, посреди цветущего сада. Художник был в нее немного влюблен, это чувствовалось в том, как платье облегало тонкий стан, как развевались шоколадные кудри на ветру. Чармейн со стены смотрела игриво, с вызовом в глазах. Кормящей Чармейн, уставшей и погруженной в заботу о беспомощном существе, казалось на стене изображен совсем другой человек.

Малыш наелся и заснул, утомленный дорогой. Чармейн снесла его вниз к родителям. Те долго умилялись его красотой. Мальчик получился загляденье: пусть все дети похожи друг на друга, но Ветерок прям ангелочек с картин возрождения с белым пухом на макушке, с огромными глазами пока непонятного свинцового цвета.

Чармейн позволила себе отдохнуть. Сидеть в глубоком кресле, подложив ноги на мягкий пуфик, пить яблочный сок в прикуску с ломтем хлеба, щедро намазанный маслом, чтобы молоко было пожирней. И смотреть, как бережно отец прикасается к внуку, как смотрит на нее совсем по другому, будто наконец нашел повод гордиться дочерью.

Идиллия длилась не долго — в дверь постучали. На пороге стояла мать Дэмиена, тот заглянул к ней по дороге в лес, сказал, что внук в городе. Она не выдержала, побежала к мэру посмотреть на Ветерка одним глазком.

— Кэрон! Заходи скорей, посмотри, каких гостей привечаем. Воистину королевских кровей!

Отец поднял Ветерка в воздух, Чармйен занервничала.

— Простите, без приглашения, мне очень неудобно, — забормотала мать Дэмиена глядя то в пол, то, щурясь, на малыша.

За ее спиной стояла лавочница Агнесса с подарком в руках, завернутом в красную яркую бумагу с золотым бантом. Передала его в руки матери и откланялась, а Кэрон вся красная от смущения прошла и села на диванчик подле Чармейн.

Кэрон подержать Ветерка не дали. Родители Чармейн знали, что дочь пришла всего лишь погостить и пользовались своим правом хозяев, не спуская внука с рук. Во время роскошного ужина отец то и дело отлучался принимать подарки от горожан. Несли одежку, игрушки, изысканные лакомства, которые по традиции кушали кормящие матери — хрустящие стебли аспарагуса, передаваемые из-за завесы на вес золота.

Когда Чармейн поднималась наверх покормить Ветерка, то позвала за собой мать Дэмиена, под предлогом помощи с застежкой на платье. В комнате дала ей на руки ребенка после кормежки.

Кэрон прижала к себе Ветерка, тот удобно устроился у нее на руках.

— Как он пахнет молоком! Вечно сидела бы тут и млела, глядя в эти чудесные глазки.

Чармейн ждала, скажет ли мать Дэмиена на кого похож Ветерок, но та молчала. Вот и хорошо.

— Давай не будем тут долго засиживаться. Твоя матушка верно ждет внизу и ревнует, что ты позвала меня, а не ее. Я благодарна, Чармейн, но нельзя злоупотреблять гостеприимством

А и верно! Чармейн не подумала, но Кэрол права — скорей всего мать стоит внизу, оскорбленная пренебрежением дочери и не смеющая самовольно вломиться к кормящей матери.

Чармейн попросила у Кэрол спуститься первой вниз, передать, что они с Ветерком скоро будут. На скорую руку перепеленала сына, жалея, что нельзя дать ему свободу подрыгать ногами в свое удовольствие.

Мать действительно стояла под лестницей. Чармейн передала ей Ветерка, со смиренным видом направилась в гостиную. Кэрол уже стояла в дверях, прощаясь с отцом. Повернулась помахать невестке, улыбнулась — Чармейн померещилась горечь в улыбке? — и исчезла в ночи.

Отец устало сел на диван и предложил дочери место подле себя.

— Скажи Чармейн, удалось ли тебе узнать что-то новое для Юстаса?

— Н-нет отец. Я была в тяжести и мало ходила по лесу, — соврала она.

— Он передал тебе еще одно письмо. Это просил не открывать, только для твоих глаз.

Чармейн приняла желтый конверт, запечатанный сургучом с затейливой печаткой волчьей лапы. Чармейн гладила воск пальцем, не решаясь сломать печать.

— Юстас очень плох, дочка. Я понимаю, ты была в тягости и не могла уделить время его просьбе. Теперь, разрешившись бременем можешь подумать о брате.

«Вот, все, что ему нужно от меня!» — с горечью отметила Чармейн.

— Теперь у тебя свой ребенок, может поймешь со временем, что значит днем и ночью думать о его благополучии.

— Отец, ты ведь понимаешь, что толкаешь меня на преступление против леса?

— Понимаю. Поверь, мы с матушкой беспокоимся и о тебе. Никому не пожелаю выбирать между своими детьми. Прости, может я ошибался, но мне казалось ты сама радеешь о судьбе брата.

Чармейн промолчала в ответ. Она чувствовала себя виноватой перед Юстасом. Полагалось его любить, но ничего похожего она в себе не ощущала. Ей было все равно, жив Юстас или мертв. Ей стало стыдно и она опустила голову.

Отец посчитал это положительным ответом. Одобрительно положил тяжелую руку на плечо и вышел из комнаты, оставив наедине с письмом.

Чармейн выдохнула и вскрыла его.

«Возлюбленная сестра,

Моя судьба в твоей власти. Родители передали весть о мужестве и силе воли младшей сестренки. Горжусь тобой, милая Чармейн. Я не смел надеяться на твою руку, протянутую в беде. Когда просыпаюсь ночью, осознавая свое дикое одиночество, то вспоминаю, что сестренке не безразличен брат и мне становится чуть легче дышать. Я кашляю кровью, Чармейн. Это начало конца.

Уже несколько месяцев слежу за пещерой на границе, и уверился окончательно — белокурый фейри стоит на страже полога. В самом начале я видел еще и зеленовласую, но она видимо больна, так как еле ходила, а потом и вовсе пропала. Чармейн, будь уверена, фейри уязвимы. Я передал через родителей серебряные стрелы. Надеюсь, ты достаточно тренировалась и сможешь попасть в туловище, буде представится такой шанс.

О последствиях не беспокойся. Я буду ждать тебя, сестра. Я богат, в твоем распоряжении будет трехэтажная усадьба, не чета Вирхольмским домишкам. О малейшей прихоти позаботятся специальные люди, работающие на меня, зовущиеся слугами. Вся их забота, Чармейн, о твоем благополучии. Беги смело через черту с малышом.

И помни, твое промедление — мой приговор. Тебе не следует сомневаться сестренка, потому что в случае моей смерти, и тебе жизни не будет.

С надеждой и любовью

Твой брат, Юстас»

Чармейн скомкала белый лист бумаги исписанный ровным почерком. Буквы показались шипящими змейками, а уж содержание!

Будто Юстас прочитал ее тайные и недостойные мысли. Будто ему обо всем прекрасно известно: предлагает избавиться от Тейла и найти убежище в прекрасном особняке на три этажа.

А вот нет! Не будет она этого делать! И пусть он уже приготовил для нее какую-то гадость — недаром закончил письмо угрозой, — Чармейн брата не боится.

Следует обо всем рассказать Дэмиену. Кажется, у Юстаса связь не только с родителями, а с кем-то еще в Вирхольме. Скорей всего он взял под контроль пещеру обмена и таким образом влияет на дела в городе. Значит стоит подрезать ему крылья — рассказать Тейлу, пусть усилит таможенный контроль. Юстас не обрадуется, но сейчас Чармейн его больше боялась, чем жалела.

Расстроенная, она отправилась искать мать с Ветерком, чтобы уткнуться в его макушку, пахнущую молоком и забыть обо всем на свете. Нашла их в зеленой гостиной, мать качала его на руках, а Ветерок не то возмущался, не то жаловался.

— Он недавно поел, — объяснила Чармейн забирая сына. — Скорей всего его нужно поменять. Я сейчас.

Она побежала наверх, движимая желанием остаться один на один с сыном. Будет ли она любить его, даже если он вырастет жестоким?

«Буду».

Заставит ли она сестру Ветерка идти на преступление ради него?

«Невозможно решить, слишком тяжелый выбор. Одно ясно, судить родителей я не могу. Они делаюсь все возможное ради Юстаса, даже если цена — давить на меня. Что за ошибку совершили родители, раз выросли два чудовища, я да Юстас? Один предлагает убить фейри, вторая думала об этом. Брат не знает о тебе, Ветерок, вот в чем ошибка Юстаса. Я не могу поднять руку на тех, кто плоть от моей плоти».

Чармейн достала чистую пеленку, уложила Ветерка на диванчик и принялась за дело. Малыш сразу успокоился и теперь агукал звучным голосом на всю комнату и с удивлением смотрел на собственные кулачки.

Он был такой потешный и наивный. Мутные мысли рассеялись.

«Я буду любить сына как умею, хоть Ветерок достоин лучшей матери. Постараюсь дать все, что смогу. Вырастет, кем вырастет».

Чармейн увлеклась вытиранием попы и не заметила, что малыш освоил новый трюк. Рывок, и Ветерок изящным маневром перевернулся на живот, гордо расправив куцые крылья и задрав голову.

И тут послышался… Даже не стук, поворот дверной ручки. Чармейн в панике обернулась, увидела лицо входящей матери и всем телом бросилась на Ветерка в тщетной попытке укрыть сына.

— Не пугайся так, Чармейн, дай посмотреть на него хорошенько.

Мать проскочила в комнату плавным движением, повернулась, достала из кармана сверкнувший ключ и заперла дверь. Ах если бы этот ключ попал к Чармейн чуть раньше. Что теперь будет!

Чармейн настороженно наблюдала за матерью, готовая в любой момент броситься на защиту сына. И удивилась, увидев, как мать с мечтательным выражением наблюдает за трепыханием ощипанных куриных крылышек.

— Перед фейри не устоять, поверь я это знаю по собственному опыту. Только не понимаю, почему Дэмиен нежно относится к ребенку? Мой муж так и не смог тебя полюбить…

У Чармейн задрожали губы.

— О чем ты говоришь?

— Не знала? Я то думала, давно догадалась… Твои успехи в лесничестве… Чем из объяснить, как не щедрой дозой крови фейри?

— Кто? Кто мой отец?

— Я его не видела с твоего рождения. Думала придет посмотреть на тебя в лесу. Никого из фейри не встречала?

Чармейн поперхнулась. Желание узнать о своем происхождении жгло изнутри, но лишь мгновением ранее она сказала отцу (или как его называть теперь. Мэр? Бертерих?) о том, что не видела никого из народа фейри. Сейчас ничего не осталось как подтвердить:

— Нет, не встречала.

— Как может быть?

Мать посерела и осела на пол, отвернувшись от Чармейн в сторону окна.

— Я была уверена, что пусть он не хотел больше видеть меня, но никогда не откажется от дочери. Хотя, что мы знаем о фейри?

— Матушка скажи, поэтому отец, — Чармейн так и не могла называть его по другому, — всю жизнь предпочитал мне Юстаса?

— Ах да, по поводу твоего брата. Чармейн надеюсь на твою благоразумность. Не делай ничего, что может нарушить договор или рассердить лес. У Юстаса созрел безумный план убить защитника границы. Не смей ему потакать. Пусть делает грязную работу сам, раз ему это угодно.

— Неужели отцу меня совсем не жаль?

— Жаль меньше, чем родного сына. Прости, милая, вижу мои слова причиняют тебе боль. Чармейн, я думала ты давно выросла и обрела жизненную хватку. Тебе отлично удалось выйти замуж за одного и родить ребенка от другого. После этого легче-легкого просчитать чувства обманутого мужчины.

— А тебе мама, есть до меня дело?

— Конечно, маленькая. Если и есть в мире, кто будет любить до последнего, то это матушка. Если бы ты знала Чармейн, сколько раз я принимала отцовский гнев на себя, лишь бы тебе не досталось. Чтобы ты росла в спокойствии и безопасности?

— И все же кто мой настоящий отец, как мне его узнать?

В дверь постучали. Чармейн мигом принялась пеленать ребенка, а мать нарочито медленно пошла открывать.

— У него такие же шерстистые уши, — прошептала она дочери напоследок.

У Чармейн запылали щеки и она подняла руку проверить прическу. Волосы надежно прикрывали заостренные, поросшие рыжей шерстью уши.

Мать подмигнула, бросила:

— От глаз матери ничего не скроется, — и открыла дверь. Когда Бертерих зашел в комнату, Ветерок уже зевал, замотанный в плотный кокон.

— Простите, если помешал, — виновато сказал отец. — Внизу без вас пусто и тоскливо. Я уже соскучился по Ветерку.

Он взял его на руки и принялся расхаживать по комнате с непривычно умиротворенным видом, мурлыча под нос колыбельную песенку для ребенка.

Чармейн вспомнила как в детстве родители всеми правдами и неправдами достали из-за черты белокурую куклу. В Вирхольме живут мастера на все руки, но такую сделать не могли — одетую по непривычной моде в узкую спереди юбку с пышным задом, с кокетливой шляпкой на волосах и кружевным зонтиком. Чармейн была от нее в восторге, не расставалась ни днем ни ночью. А потом подхватила от игрушки неизвестную заразу, провалилась в беспамятство и жар, провалялась на грани жизни и смерти чуть ли не месяц. Мать в сердцах выбросила куклу. Когда Чармейн пришла в себя, то была безутешна. А отец отправился в выгребную яму, нашел там куклу, отстирал собственноручно костюм в синюю полоску и вернул дочери. Кукла, кстати, до сих пор лежит в нижней полке комода.

Нет, не Бертерих — отец, настоящий отец, пусть любящий брата чуть больше нее.

А кровный, тот, кого любила мать, так и не пришел посмотреть на дочь. Чармейн боялась думать о причине — с тех пор, как она попала в лес пропала Кувшинка. Не хотелось верить в то, что с ней случилось нечто непоправимое. Чармейн нравилась безмолвная девушка с чешуей на плечах и зелеными волосами. Наверное, она так и не узнает никогда в чем была причина неуемного любопытства Кувшинки по отношению к Чармейн.

Если, действительно, на свете когда-то был фейри, давший ей жизнь, то его больше нет. И грустно признать, но наверное Тейл остался последний из своего народа. Нет, теперь есть еще Ветерок. И Чармейн следует задуматься, что за беда стерла фейри с лица земли, раз теперь она одна из них, а в сыне и того больше волшебной крови.