Глава 11 Исход

Перипетии обратного пути едва ли отличались от тех, которые мы пережили до этого. Утомительный тракт, расстилающийся под ногами, заставлял только покрепче стиснуть зубы. Городища скал, неизменные желтые степи, безводные пустыни старались вытолкнуть нас из себя и снегом, песком и ветром поскорее замести наши следы. Мы не сопротивлялись этому, а когда над горизонтом, на двугорбом холме заалели стены и шпили, обрадовались, что путь, наконец, завершился.

Встретивший нас город изменился. Да, кашет со шпилей дальних от центра башен глухими голосами еще пели куплеты из Кашет — Сотран, вслед за поднимающимся солнцем. Но то были не скорбные стихи, прославляющие в праздник Улак — Уджи Кессу, как жертву, а повторяющиеся, радостные строки: «Н’талли эс ранэт!» — «Благословение живущим!», коими заканчивалась печальная дата Бан — Улака. Да, на улицах еще встречались изваяния прародительницы рода Аль — Кессад, но красных шарфов на месте ее прижизненного ранения не было. Отнюдь, каким — то портным — умельцем были сшиты традиционные для Кирс — Аммалена белые сарафаны, укрывающие взлелеянную Тенью наготу. В предрассветном сумраке одеяния статуй обрели серовато — розовый окрас, а установившийся в это время в крепости умеренно — теплый ветер трепетал в складках, будто только что пойманная ловцом птица. Изредка, сильный порыв, приглаживающий волны полотен к изящным фигурам, ослабевал и вблизи очередного идола слышался тихий хлопок. Но и он не нарушал тишины просыпающегося города. Тот же ветер на широких крыльях принес от далекого от пустыни моря призрак соленого бриза. И пусть короткое мгновение прохлады, созданное им, улетучится с приходом дня, пока Кирс — Аммален радовал уютом, даже несмотря на свою грозную историю.

Цокот копыт наших лошадей эхом отразился от стен домов тоненькой улочки, ведущей к пустой рыночной площади. Изысканный аромат всевозможных специй не будоражил успокоенный легким завтраком аппетит. Не слышалась беглая тарабарщина караванщиков. Сегодня как раз тот исключительный день, когда даже набивание кошельков монетами не шло ни в какое сравнение с ценным даром утренней прохлады. Безмятежные люди: местные и приезжие — спали в постелях.

Песочно — розовая колоннада дворца с широкой террасой ступеней была с нами заодно. Туф, собравший в себе солнечное тепло и жар потухшего вулкана, породившего его, гасил звуки наших шагов вплоть до предательски скрипнувших ставен ворот крепости. За ними тот же зал, сияющий старым золотом. Тот же водоем с колыхающимися цветами. Те же статуи, льющие воду из, кажется, неупиваемых чаш. Тот же трон, слишком простой и угловатый, для здешнего убранства.

Но на троне она. Причудливый северный цветок среди пустыни. Будто ожившая статуя Кессы, но ее реальность призрачна, будто сон. Уже сейчас от нее исходит куда более сильный ореол власти, чем от ее прародительницы. И она познала ее. Бледные, ничуть не загоревшие, за время нашего отсутствия, тонкие пальцы с изумрудными ногтями спокойно лежали на краях подлокотников. В тон, в полотно легчайшего шелка с ног до изящного, но нарочито воинственного корсажа затянута худощавая фигура. Новый, любимый цвет? Слияние Сибилл и Э'тен, подстегиваемое силами Иррэ, на исходе и из-за этого черты ее лица все больше походили на облик фантома, что видели охотники нуорэт на Старой заставе. Тяжелые, каштановые косы, складываемые до сих пор в безукоризненную родовую прическу, безжалостно обрезаны. И теперь голова подруги с неровными, рассыпающимися прядями, напоминала бок линяющей волчицы. Но даже это не портило ее красоты. В лазурных глазах то и дело проскальзывала Мать Тарэ, заставляя пристальнее приглядываться к знакомым чертам и ловить изменения в обоих. Однако и в таком принужденном действе теплилась искра веселья. В нашем долгом путешествии, называя старшего принца Аль — Кессад "Коброй Кирс — Аммалена", я легко воображала это неприятное чудище, извивающимся на троне. Ведь пустыня — стихия змей. Но волчица, пусть даже в человеческом обличии, чужда этому месту. Это понимала и сама Сибилл. С непоколебимым видом, как божество — судья из древних сказаний, она сидела на просторном троне. Но, в жестах: наклоне головы, движении бровей и в подрагивающих губах, за напускной серьезностью читалась присущая Э'тен дурашливость. Что могло так ее развеселить, и от кого она так хорошо скрывала эту веселость? Медленным кивком, раскрывающим царственность осанки, она поприветствовала нас издалека. Но стоило подойти ближе, как безупречная линия ее плеч сломалась и передо мной снова оказалась упрямая, но дорогая моему сердцу, подружка. «Банир кэфер!» — чуть слышно, одними губами, шепнула она. Так же, как мы делали в детстве, когда хотели обсудить кого — то, не привлекая лишнего внимания. И я разобрала это только потому, что еще с тех пор, научилась читать по губам. Вопросительный взгляд не получил ответа. Но румянец на щеках и проступающие сквозь кожу вены — следы недавней схватки с невозмутимым Иррэ, выдали ее настроение. Одновременно с этим, я осознала, что эта ссора и забавляет ее. Озадаченная таким ощущением, я решила поговорить с подругой позже.

Однако, ее избранник разобрался с этим быстрее.

Колыхнулась золотистая занавесь над коридором, ведущем в тайные покои правителей, и из-за нее вышел прихрамывающий «Городской сумасшедший». Стоило ему переступить порог, как Сибилл вспыхнула как пламя. Что ж, я понимала ее, ведь затянувшееся обучение Херет — Э’тен помогало и в исцелении Иррэ. Невероятный накал сдерживаемой силы Матери волков, направленный на слияние с сосудом, играючи преодолевал преграды, устраняя застарелые изъяны и восстанавливая то, что было разрушено.

Иррэ уже нельзя было назвать калекой. Зажатые недугом, плечи развернулись вширь, открыв изящные и стремительные линии ключиц. Руки, утратившие роль дополнительной опоры, выровнялись и теперь легко передавали пластику грациозного зверя. Грудь и спина вернули естество формы, только украсив фигуру атлета, облаченного в бело — серые одежды. Засаленные пряди волос, под ножом умелого цирюльника, укоротились, обрамив высокий лоб, разлетающиеся крылья бровей и туманную сталь глаз. Мужчина, представший перед нами, был красив, но не яркой красотой длительно оберегаемой породы.

— Моя госпожа? Тарья, Лигу! — спокойный, как северные фьорды, голос, не передал и тени раздражения. Однако, судя по топорщащимся перьям на нагруднике Сибилл, склока между ними была знатная. Ее витающий дух ощутил Один. Величественно прошагав от нас к трону, он растянулся в ногах девушки, недвусмысленно намекая обидчику, что будет защищать ее до конца. Вот только лесная зелень глаз искрила смехом. Да что между ними происходит? По наказу Сибилл Один все это время провел со мной и Лигу. Но, казалось, что он не покидал хозяйку и даже сдружился с «Городским сумасшедшим». И, по-моему, эти перебранки внутри сложившегося союза вождей двух племен, только веселили почти бессмертных Э’тен и Одина. Кто разумеет, для кого устраивала зрелища эта четверка? Ведь даже сейчас средний принц Кирс — Аммалена наслаждался произведенным действом.

С непосредственным изяществом дикого пустынного кота, так отличающимся от тщательно создаваемого в течение многих лет образа беспризорного бродяги, он занял место за троном, по левую сторону от Херет — Э’тен. Положил руку на спинку каменного кресла и что-то шепнул на ухо. Сказанные слова утонули в мягкости богатого тембра, и я поняла, что Сибилл давно в его власти. Эта осязаемая связь между ними, будто бы между супругами, оставшимися наедине, заставила неловко отвести взгляд. Это обманчивое впечатление растаяло за минуту.

Пунцовый отсвет вновь хлестнул по ее щекам и тут же пропало, не оставив намека на красноту на фарфоровой коже. Цвенькнули пластины нагрудника, вставая в предназначенные им пазы, зашелестел подол роскошного платья, и вот она уже бежала с постамента трона, едва не оглядываясь на спутника.

В порывистом, слитном движении она приблизилась ко мне. Обняла, так что хрустнули кости. И, схватив под руку, потащила к занавесу, скрывающему очередной потайной ход. Вместе мы откинули его и только после нескольких минут, проведенных в тишине, она восстановила сбитое дыхание и зашагала размеренно.

Недалеко от входа в полумраке наступающего дня чернильным пятном открылся проем в незнакомом ответвлении коридора, пройдя по которому мы вступили во внутридворцовый дворик с узкой арочной анфиладой. Извитые навершия колонн, слегка тронутые резцом каменщика, погруженные в паутину лиан с жесткими, ворсистыми листьями. Среди них девственной чистотой и нежностью сияли кисти-шишки цветов со светло-фиолетовыми лепестками.

Спрятанный стенами от солнца, он хранил спасительный сумрак и прохладу. Толчки ключевой воды в чаше, расположенной у земли недалеко от анфилады, волновали гладь, но не создавали шума. Вблизи от него стало видно, как деловитые и молчаливые пресноводные караси красовались золочеными, белоснежными и алыми боками, играли с невесомыми жемчужинами, рассыпанными по дну и доводили до совершенства этот тихий уголок. И только под нашими ногами, когда мы сошли с туфовой мозаики перехода, захрустело сероватое каменное крошево. Я пригляделась получше. Легендарную историю наших народов знали все нуорэт, от мала до велика. Но видеть хотя бы ее часть, было суждено немногим. Под ступнями были не просто камни, а окаменевшие скорлупки-дома первых детей Сигира с берегов почитаемой моей деревней голубой реки. Как наследникам Аль-Кессад удалось достать такую редкость? И как хватило смелости расточать наследие предков? Пусть в этих осколках уже не было жизни, но важность их до сих пор неоспорима.

Я почти с ненавистью глянула на чуть выдвинувшуюся вперед Сибилл. Веками наши предки дорожили великой историей наших племен. Так зачем она привела меня? Зачем заставила уподобиться источенным временем тиранам этих пустынь? Будто почувствовав взгляд кожей, Сибилл остановилась, чтобы подождать меня. И теперь я видела, к чему этот жестокий урок. Не она была по ту сторону видимой и осязаемой оболочки Херет — Э'тен и не Мать волков наполнила ее сосуд, чтобы показать мощь. Сама Аор — Молчаливая богиня нашего народа безутешно рыдала в глазах Сибилл. Лила слезы над судьбой своих живых и павших детей и над бесполезной и уничижительной кончиной первых детей запятнанного чуждой этому миру тьмой брата Сигира. Так Аор хотела предупредить нас о сущности нашего предназначения. Это открытие сразило меня, и мы еще долго стояли в тишине, боясь потревожить память. Однако, лучи солнца перевалили через стены дворика и осветили вершины колонн и Сибилл, словно получив высшее соизволение, заторопилась дальше. Благо, среди сизых осколков скорлупок начали появляться обкатанные морем или рекой голыши. Сначала крохотные, едва умещающие половину стопы и поэтому мы заскакали по ним, как гивик-калу. Затем расположились целыми островками, по которым было удобно шагать. Ближе к краю дворика островки переросли в округлые, широкие пластины и уже они вернули нас на туфовый пол под арками, по квадрату окружающими водоем. На прощание я оглянулась, дивясь изяществу и трагичности этого места. Осмотрелась и вновь ступила под покров приземистого коридора.

Тут прохлада дворика постепенно рассеялась, и на ее смену пришел жар зарождающегося дня. Горячие волны ветра, не ясно как проникающие в это узкое помещение, накатывали одна за одной, топя под собой даже малейшую попытку вдохнуть полной грудью. Хуже того, издалека, по-видимому, оттуда, откуда заносило ветер, сюда проникли запахи просыпающегося рынка: сложный и навязчивый аромат благовоний, тонкие ноты пропахших шалфеем шелков из низких долин и полупрозрачной бумаги, используемой, как подклад в роскошных платьях местных матрон. Животный мускус верблюдов и лошадей и ни с чем не смешивающаяся вонь немытого человеческого тела — незавидный удел караванщиков. После того как это изобилие докатилось до моего носа, время в коридоре растянулось, и когда я уже ощутимо пропиталась смрадом и отчаялась увидеть солнце, наш путь окончился у неприметной деревянной двери, за которой на рыночной площади уже бушевал мир торговцев.

Я обогнула Сибилл, стремясь поймать хотя бы глоток чистого воздуха, раскрыла дверь и едва не наступила на миниатюрную собачонку, принадлежащую, судя по виду, какому-то высокородному вельможе. В разы меньше наших волков, ее нельзя было даже назвать преградой на пути, и я с легкостью переступила этого чудного зверька, вот только Сибилл не последовала за мной. Я обернулась. Встав, как вкопанная, подруга следила, как забавно животина копошилась в песке. Словно игрушечные, ее лапы цепляли какой — то продолговатый предмет. Собака подбрасывала его в воздух и тут же ловила, поднимая все большие клубы пыли. Чуть отбежав в сторону, она повторяла нехитрые действия. Наконец, умаявшись от беготни, легла на землю, положив голову на вытянутые лапы и глубоко вздохнула. Поднятая пыль осела, и мы узрели второго участника этой маленькой заварушки.

Песочно — розовый банир кэфер, чудом спасшийся от проворных лап, сам пошел в атаку. Приподняв тело на задних ногах, он развел передние, зазубренные «клешни», здорово напомнив мне рогатины, с которыми ходили некоторые кашет, и причудливыми рывками двинулся вперед. Раскрывая и сводя клешни, распрямляя их и складывая под прямым углом, вытягивая и опуская исполосованный выпуклыми насечками корпус и вращая треугольной глазастой головой, он старался напугать противника и раззадорить его на продолжение. Но пес не реагировал, только шевелил кончиками ушей, наклоняя шею то вправо, то влево. Борьба эдакого гиганта с карликом рассмешила меня, и я улыбнулась, ища поддержки в глазах Сибилл, но обнаружила только слезы, быстро сбегающие по щекам? Почему она плачет опять?

Что могло так изменить все — таки получившую душевное равновесие девушку за время нашего отсутствия. Слово — ответ, объяснение не покидало головы, но так и не находило словесного отражения. И вот я вспомнила: «Банир кэфер» — шептала она в покоях со статуями.

Что же ей сказал Иррэ в их перепалке? Сейчас, она воочию наблюдала похожую битву. И пусть нить, соединяющая родословные собак и волков уже готова была порваться, Э’тен еще сопереживала этому маленькому шерстяному мешочку. Ее двуглавое «я» кипело от сдерживаемых эмоций. Банир кэфер, так же как средний принц Аль — Кессад, ограничивал свободу девушки — собаки и вызывал новый прилив раздражения.

В одночасье, я перестала узнавать подругу. Слезы лились потоком. Хрупкая фигура девушки болезненно изогнулась, под гнетом собственных переживаний и взглядов, чуждых ей посторонних, так что мне пришлось вновь увести ее под свод темного коридора. Там, в тишине, она еще долго не могла успокоиться. И только когда это произошло, она заговорила. Она твердила, как плохо ей в этом занесенном песком и пылью городе, как тянет отсюда неразрывная связь Призванных, как с криками о помощи и требованиями о защите, обращаются к ней голоса молодых Тарэ. О том, как жесток бывает Иррэ, сталкивая ее с проблемами иного народа и воспитывая в ней стойкость. Как он прав и как дорог он ей стал, будучи единственной родственной душой в этой крепости.

Последнее признание не ново, ведь создание союза между нуорэт и правящей династией Кирс — Аммалена было частью нашего общего пророчества. Однако, я думала, что скрепляющей силой в нем будет расчет уже обретшей своего избранника Э’тен, но никак не чувства Сибилл. Оказалось, оба этих предположения легко объединялись в этом угодном двум племенам деле. Из едва слышимого бормотания Сибилл, я поняла, что вскоре Иррэ будет назначена церемония обмена клятвами, сродни нашим свадьбам, и мы с Лигу приглашены на этот праздник, как свидетели и последователи этой традиции и этой клятвы.

Вот так, начиная этот день с мольбы о милости Красного города к заблудшим путникам, я не ожидала, что к середине я буду мечтать о бегстве из его стен.

Меня не пугал возможный неприятный ответ Лигу на эту новость, когда я донесу ее до него. Мы давно перестали прятать друг от друга скверные вести, и даже сокровенные желания. К тому же мы уже хотели объединиться. Я не испытывала неловкости перед нашими "старшими" друзьями, размышляя о том, как буду сопровождать их в этот момент, ведь за время наших злоключений мы стали одной большой и дружной семьей. Отнюдь. То, что два таких мудрых не по годам человека решили объединиться было полезно тем, что они могли уберечь нас от опасностей в дальнейших наших путешествиях. Но осознание того, что знаменитую, по словам Лигу, клятву: «Валэ а Верре...» я буду произносить под взорами дюжины кашет и нескольких десятков жителей Кирс — Аммалена, будто молния поразило меня. С трудом собрав остатки не занятых свадьбой мыслей, после короткой прогулки по рынку, я тем же путем, что мы попали сюда, проводила Сибилл во дворец. А потом, как тать направилась обратно, в место, где по заверению Лигу, он должен был ждать меня.

Прихотливая россыпь прилавков топорщилась тем, что можно было обменять, продать и купить. Многоцветные шелка, словно волны, несли на своих спинах парчу. В похрустывающих скрутках, раскрывшихся, как нежнейшие «поцелуи зари», необычайными улитками свернулись клубы цветной пряжи нидар карахи: тонкой и прочной как паутина. На этом великолепии сияющими созвездиями раскинулись изумруды, рубина, сапфиры. Но краше них была вязь причудливых серебряных цепочек, собранная в подобия гнездовий северных птиц. В центре каждого осколками обители Аор и ее пристанищем сияли крупные сероватые жемчужины. Изящная поделка, будящая во мне память о рассказах Гайра, восторгающегося искусством западных мастеров, так шло моим голубым глазам и светлым, как лен волосам. И об этом не врали готовые всучить товар торговцы, ведь само отражение в начищенных до блеска медных зеркалах, услужливо выданных ими же, говорило мне об этом.

— Нравится? — он подошел с той стороны, которая не просматривалась в зеркале. Ну почему, почему его приход вынуждает меня краснеть? Я смущенно опустила очи долу: «Да!»

Его волосы, почти такие же, как мои, острижены короче, чем в походе и, несмотря на жару — влажные, по — видимому, после утреннего купания. В карих глазах все та же смесь удивления, дружелюбия и любви. Легкие, бежевые полотна ткани рубашки и шаровар не скрывают линий стройного тела, а молочно — белые шрамы — отпечатки багрянника на стане напоминают диковинный ритуальный узор. Голос, в сотни раз лучше голосов певчих кашет, будоражит, как местная солодовая наливка.

— Стамма?

Юркий купец знает дело. Мигнув осоловелым от курения благовонных трав глазом, он разворачивает украшение так, что лучи солнца, проникают в глубины перламутра и высвечивают суть их лунной красоты, тем самым задирая стоимость до заоблачных высот. А потом прикладывает его к моим локонам, и серебристые цепи теряются среди них, оставляя на виду только гнезда. И я, наконец, вижу то, чем они являются на самом деле. Цветы с дрожащими металлическими лепестками источают едва уловимый аромат и эта еще одна особенность чудной поделки откликается трепетом сердца.

Лигу, наблюдающий за мной, удовлетворенно хмыкает, только на мгновение в кривоватой улыбке бархатистых губ открывая ровный ряд зубов, но даже эта мимолетная перемена заставляет меня насладиться изяществом, ладностью и мужественностью его черт.

— Это — свадебный дар!

Молчаливая, непознаваемы твои пути! Его ли решимость в беседах с Иррэ натолкнула наших друзей на этот замысел? Удивление во мне сменилось нарастающим ощущением освобождения. Душевное тепло окутало тело тончайшим из покрывал.

— Ты возьмешь его? — мое молчание он посчитал за сомнение. Но и беззвучие, и нерешительность были только маской. Сердце пело, окрыленное чувствами, крепкими, как стены Кирс — Аммалена.

— Да!

Будто пришитая к лицу улыбка торговца стала еще шире, но я отвечала не ему.

Еще одна улыбка, искренняя, как поцелуй ребенка, окрасила губы моего избранника. Он, не глядя, вынул из кошеля на кожаном поясе стопку золотых монет, положил на прилавок и, аккуратно коснувшись моего локтя, вывел меня из душных переулков рынка на узкую и прохладную улочку, убегающую к хранилищу свитков.

— Иррэ и пара наших друзей будут ждать нас у Миррны. Там ты отдохнешь и отвлечешься, — шепот, щекочущий волоски за ухом, будил приятные воспоминания. Я мельком взглянула на него и он тоже встретил мой взор открыто и без опаски. Мы думали об одном.

Глинобитный домик Миррны поприветствовал нас прохладой. Раскидистая виноградная лоза укрывала половину крыши и свисала с нее петлями.

Осанистая и добродушная женщина была подстать своему жилищу. Она радушно приняла нас, поздоровавшись и снабдив каждого кружкой желтого, как здешнее солнце, хмельного напитка и кистью духмяного винограда. И то, и другое было великолепным по вкусу, так что мы, от всего сердца, поблагодарили хозяйку. И после этого беседа потекла от слова к мысли и от мысли к слову беззаботным ручейком.

Солнце придвинулось к зениту, когда в двери постучался Иррэ. С этого момента наш разговор наполнился иным смыслом. Теперь мы не только ели и пили в хорошей компании, но и как заговорщики обсуждали сбор сил, способных сместить без вражды и непонимания, остатки верных Тени, даже после его смерти, кашет и приближенных чиновников. И из полных логики и осмотрительной хитрости выводов Иррэ, получалось, что создание союзов между ним и Сибилл и между мной и Лигу, это самый выгодный исход. Постепенно стратегические ходы сменились краткими описаниями нашего похода, перемежающимися взрывами смеха и непринужденное веселье вернулось к нам. Наследники Аль — Кессад постарались и тут. За то время, пока мы сидели у Миррны мальчишки — посыльные наведывались к нам со свертками снеди.

Бутыль местной наливки уступила место сосуду с густым, багряным вином, в придачу к которому был передан остро пахнущий сыр из молока гивик — калу. Затем на стол попали полупрозрачные, тонко — нарезанные куски мяса какой — то птицы и нарядные плоды дерева Аби. Еще через какое — то время Миррна внесла в комнату полосатые шары абир — амма и помещение заполнил сладкий и свежий аромат ягоды, которая и среди торговцев считалась редкостью.

Наконец, когда воплощенный в светиле Сигир перекатился через линию горизонта, настала пора прощаться. Пара низенького, как табурет, весельчака Ирдиша и высокой красавицы Аминат — близких друзей Лигу, ушла от Миррны первой. Они жили в другой части города, и им требовалось уложить спать четверку неугомонных детей — погодок. Потом празднество покинул чуть задумчивый, пожилой, но обаятельный мужчина — Сариф, друг Иррэ. Последним ушел «Городской сумасшедший». Старший брат Лигу знал, как меня тяготит жизнь во дворце и поэтому попросил перед уходом хозяйку дома приютить нас.

Миррне и ее семье, приятельствующим с братьями и обладающим иными взглядами на жизнь в городе, не в тягость были новые люди и впечатления, принесенные ими, и они с удовольствием оставили нас у себя на ночь.

Свечи из сала не то морской рыбины, не то животного, которые поставляли в крепость купцы, догорели чадящим светом почти до середины, оставив на плошках лужицы буроватого жира. Дочь хозяйки, по указанию, вытащила из подпола соломенные подложки, обтянутые тканью для нас. Затем привела в неприметную со стороны входа комнатку, по стенам которой были приторочены две широкие, заделанные в красноватую глину наспех обтесанные доски. Не предел мечтаний уставшего путника — лежаки, к тому же располагались слишком высоко от пола, и судя по всему, когда солнце нагревало воздух, на них можно было упариться. Поэтому, когда за проворной девчушкой закрылась дверь, мы сдвинули подстилки на полу, соорудив просторное ложе и сразу уснули.

Однако, я не долго наслаждалась сном. Сумрак не победила дневной жар. Над Кирс — Аммаленом расправил крылья Зефир — теплый и влажный ветер из вечно — зеленых стран юга. Его отголоски, перенесенные через океан, были здесь еще утром и только теперь обрели истинную силу. Зной, накопленный красной глиной и песком крепости "придавленный" неослабевающими потоками воздуха, вытеснил даже память о вечерней прохладе прошедшего дня, и я беспокойно металась на колком одре вплоть до рассвета.

Мирные шорохи дома просыпающейся семьи все — таки позволили мне ненадолго смежить веки, но это короткое забытье схлынуло, как только губы ощутили прелесть мягкого, влажного и холодного прикосновения губ Лигу. Кто вручил ему этот бесконечно ценный дар? На мгновение, вернувшись мыслями к северу — обители моего народа, я удивленно распахнула глаза. Лигу улыбнулся, довольный произведенным впечатлением, чуть отстранился от меня, грациозно склонившись над каким — то предметом, который я не видела в бесцветном сумраке комнаты. И вновь накрыл мои губы своими. Поцелуй повторился, и я уверенно ответила на него, впитывая подаренную влагу и согревая дыханием льдистое касание. Как бы я не пыталась растянуть этот волнующий миг близости, он исчез, гонимый солнечными лучами. Но ответ на не заданный вопрос теребил краешек сознания.

И после еще одной, сияющей, как свет древних звезд и божеств улыбки, Лигу мне его дал. Оказалось, привилегией наследников трона Кирс — Аммалена было первыми насладиться священной водой из глыб льда, которые в крепость из северных земель везли караванщики, укрыв замерзшую влагу слоями особого шерстяного полотна и закопав в речном песке. С того времени как первый принц пришел к власти большую часть каждодневных грузов льда доставляли во дворец, дабы кристально-чистые ручьи омывали его тело и каменные станы скульптур его "матери". Правом испить эту воду обладал он сам. И только осколки полупрозрачных, голубоватых камней расходились за пределами дворца. Они не искореняли алчущей жажды города. Теперь же, когда Тень был убит и в его права вошли средний и младший брат. Они разделили дворцовый запас воды на двоих, прекратив бездумный расход, и даже пустили караваны с драгоценной ношей на городской рынок.

Впервые плошки, чашки, кувшины, горшки и сосуды горожан были до краев наполнены чистой и холодной водой, которую, добыв из глубоких и редких колодцев не нужно было отстаивать и нагревать до кипения над смолистыми поленьями кумине карин. Вот и теперь, в глиняной чаше на ножке, что стояла у соломенного лежака и той, к которой склонялся Лигу, была та самая, прекрасная влага.

Отворив двери комнаты, мы увидели, что Миррна с дочерью ушли, оставив на хозяйстве мужа. Тепло попрощавшись с ним, мы покинули дом, приютивший нас.

Принесенные Лигу новости приближали наш отряд на шаг к поставленной цели. Но еще впереди было то знаменательное событие, от которого пробирала дрожь. Через три недели, по четко установленному Иррэ плану, мне, Лигу, ему и Сибилл предстояло провести свадьбы.

***

Свадьбы, свадьбы...

Наши свадебные ритуалы куда проще ежегодных обрядов Призыва. Женщины нуорэт выбирали себе мужчин, принимая от них подарки, а затем, в назначенный для этого срок, по давнему обычаю собрав волосы в родовую прическу, и, не забыв вплести в нее голубые ленты, шли с избранником к шаманке. Она, заручившись жертвенным подношением: шкурой годовалого оленя, сжигала пару рунных поленьев и, опоив молодоженов отваром, читала заклятие единения. После этого связанная узами пара уходила от колдуньи и с этого дня для племени становилась семьей. Весь ритуал проходил в узком кругу новобрачных и шаманки. Даже свадьба Саин и ее мужа совершалась так, хотя они и были глубокоуважаемыми людьми — вождями нуорэт.

Свадебные традиции нордов тоже были мне известны. Неожиданная песнь Корабеллы во время нашего похода на юг раззадорила мой интерес и я, возможно, даже слегка надоела Лигу, в течение нескольких дней спрашивая его об обычаях нордов. Девушки пустынников отличались скрытностью. Будущему мужу и лишь ему они пели песнь: " Эд нур, Каллани,..." И если влюбленный отвечал на чувства, то он забирал их домой и с этого момента они жили уже узаконенной семьей.

Но церемонии кессад! Их богатства и излишества заставляли меня внутренне содрогнуться. Мало того, что для освидетельствования брака и передачи клятв на пышном празднестве присутствовали толпы кашет и горожан. Так и саму невесту перед свадьбой обряжали так, что бедной девушке было тяжело двигаться. Головной платок, по верованиям кашет, оберегал горожанок от греха. Покров, накинутый на плечи, прятал сокровенное, открываемое только перед мужем. Но он был настолько мал, что его не хватало, чтобы укутать шею, на которой стройные связки бус показывали достаток жениха. Чуть ниже груди цельный кусок грубой и тяжелой ткани, в цвет наряда, скрывал женственные изгибы до щиколоток. А уже они и стопы укрывались тонкими алыми узорами из смолы Карин, которые служили оберегом жены. И это еще не все.

Свадьбы кессад предполагали обязательное чудо. За маленькими чудесами небогатые жители Кирс — Аммалена обращались к кашет. И тогда в расход шли драгоценности «Мин’нар атрани». О большем диве знатные Аль — Кессад просили самих Сигира, Кессу и Адара. И при определенных манипуляциях собрания первосвященников совершали это чудо.

Что же предстояло нам?

Одолеваемая сомнениями я направлялась в ненавистные покои в крепости, которая, наверное, никогда не будет моим домом.

Неделя за неделей уплывали за горизонт, подгоняемые неумолимым временем. Этот срок, я в основном проводила или на площади, рассматривая базарные диковинки или у Миррны, с которой мы подружились. Или в мастерских кварталах: в кузницах или стеклодувных, куда меня приводил Лигу и которые, неожиданно для меня, стали отдушиной в этом красном месиве и поводом сбежать из дворца.

Но и в крепости нам вчетвером не было места. Иррэ и Сибилл уехали в имение в садах Карин. А нас с Лигу не пускали ни в тронный зал, ни в крохотный садик за ним. Почему? На вопросы немногочисленная прислуга предпочитала или отмалчиваться, или убегать.

Наконец, когда миновала третья неделя "заточения" в городе, через Миррну мне передали просьбу будущей властительницы о посещении дворцовой швеи, к которой мы должны были явиться вдвоем. Женщина, вдвое меньше меня и Сибилл, встретила нас, как самка трудолюбивого кэфер пелен, окруженная коконом причудливой ткани. Белая и полупрозрачная, словно покрытая сотнями распушенных узелков, она опускалась тонкой бахромой по краю и летела при малейшем касании ветра. Швея, по возрасту сравнимая с Нойтой, по — матерински взглянув на меня, оценила достоинства моей фигуры и отчеркнула резаком для ткани плат размером в два моих роста. Проворные пальцы, как лапы паучихи закружились над моими плечами, соединяя и сцепляя, прикалывая и сшивая утекающее, как вода, полотно. И уже спустя час, в медном зеркале, начищенном до блеска, отражалась высокая и статная красавица в длинном платье. Присборенный лиф, с угловым вырезом выгодно подчеркивал грудь. Плечевой платок, сливающийся по цвету с кожей, оплетал руки так нежно и бережно, что не стеснял движений. Головная шаль, ан нет, косынка ложилась на воздушное плетение кос, венчающееся свадебным даром Лигу, продолжая его и заканчиваясь у края локонов бусиной желтого, степного нефрита. Ноги, укрытые золотой росписью, дополняли созданный образ. Одеяние голубоглазой волчицы пока представляло собой кусок мягкого, но тяжелого холста темного, бирюзово — зеленоватого цвета со странноватыми разводами, спускающегося от нижней границы груди к подолу. Остальное держалось в секрете.

И вот день, которого я так боялась и на который я так надеялась — настал. Сотни людей выступили на рыночную площадь, гомоня и пересказывая друг другу новость о женитьбе наследников Аль — Кессад. Из этой сотни дюжина наиболее богатых и важных проследовала к крепости и вслед — такая же колонна одетых в серое служителей культа с посохами — рогатинами, увенчанными золотыми кольцами, беззвучно втянулась в крепостные ворота. И вновь я удивилась — зал со статуями был открыт! Последними в это помещение заходили мы. Как всегда, свежий и прекрасный Лигу в костюме из той же ткани, что и мое платье, встретил меня влюбленным взглядом и протянутой навстречу ладонью. Чуть только мы сдвинулись к нам подошли "старшие". Любимые цвета Иррэ были при нем. Серая, как дорожная пыль, рубашка обтягивала мускулистую грудь. Светлые брюки уже не складывались в чудные силуэты, а располагались точно поперек поджарого торса и вдоль стройной линии ног. Его избранница и моя подруга на этом фоне пугала отрешенностью и даже напускным высокомерием. Обряженная в то самое рубище, сшитое так, что оно скрывало изгибы тела, с тучным платом на челе, она казалась гораздо выше своего миниатюрного роста. Вложив руку в руку Иррэ и даже не удостоив его взглядом, она встала чуть позади меня, дожидаясь, пока двери приемных покоев раскроются настежь.

Множество глаз наблюдало за нашими парами. Множество голосов обсуждало мельчайшие детали наших одежд, подолгу смакуя, но тут же выбрасывая на ветер каждое сказанное слово. Свист и гиканье сопровождали нас до входа на террасы. А там...

Там, где располагалось одно кресло, теперь было четыре. Пару, тройку ниш, позади этих тронов закрыли ширмы с вплетенными в ткань живыми белыми цветами с мелкими лепестками, которые, отражаясь в золотой, от зеркальных пластин на дне водоема, воде создавали ощущение чистоты и невесомости. Самые крупные, благоухающие кисти выпустили за пределы занавесов и прикрепили к боковым граням кресел так, что чувство грубого камня, не вписывающегося в эту изящную красоту — терялось. Однако, у каждого изваяния, льющей воду в это золотисто — цветочное великолепие, как бы в насмешку над совершенством их форм, были обустроены невысокие постаменты. Для чего? В этой крепости я больше задавалась вопросами, чем получала ответы.

Из-за оставшихся ниш, закрытых занавесями, полилась какая — то странновато — дикая музыка, и церемония началась! Согбенный кашет из числа приглашенных, вышел вперед и скучным, но торжественным голосом произнес стих из Кашет — Сотран, о благоденствии и здоровье присутствующих, а так же народа за стенами крепости. Затем, не меняя ни тона, ни настроения, обязал нас дать клятвы "Титула и мастерства", и наше разрозненное пятиголосье, включая старческий скрежет первосвященника, на весь зал провозгласило "Аль а аншез, ке кан калак, а тор валак!" "Аль" — "небом" — в четверке вновь нареченных правителей были реальные властители Кирс — Аммалена: Иррэ и Сибилл. "Аншез" — "землей" — управляющими делами крепости и ответственными за ремесла и мастерские города предстояло стать нам с Лигу. И так было верно и правильно. Мы расселись по приготовленным креслам, стараясь не повредить первозданной красоты белых соцветий, в соответствии с установленным клятвой положением. Чуть позже музыкальное сопровождение поменялось. Звуки флейт, свирелей и десятка тонких, трубчатых духовых инструментов ушли так высоко, что отразившись от вершин колоннады, вернулись совершенно неземным отголоском.

Настало время чудес. С места поднялась невозмутимая и отрешенная Сибилл, ступила ближе к льющейся воде и с усмешкой, впервые исказившей эту чудовищную маску, легким касанием притронувшись к потайным крючкам, скинула тяжелые покровы ткани, засияв грозной северной звездой. Все в ней противоречило законам кессад. Высокий лоб и искусные браслеты на руках украшали крохотные оттиски клыков Кессы с сияющими даже в таком рассеянном свете, как в этом зале, камнями в навершии клинков. Тонкие косы, обрамляющие лицо, сплетались в сложные кольца и спирали, спадающие с открытых плеч. Полотна голубоватой ткани, облегающие грудь, накрывал плотный серо — синий клин, растянувшийся от нее до пояса и ниже. Его вплоть до разбегающейся волнами юбки украшал нагрудный узор с ее любимыми белозорами. Синие, как северное небо, рукава отходили от обнаженных плеч. Спускались к запястьям пышными трубами, чтобы там закончиться узкими полосками атласа, прилегающими вплотную к тонким ладоням. Воздушное облако юбки расходилось к низу подола, открывая изящную линию ног, расписанных яркими пурпурными завитками. Вид ее вызвал недовольный ропот, но Сибилл для того и была дочерью вождей, чтобы сносить подобное отношение. Спокойно улыбнувшись тем, кто остался недоволен, она развернулась и прошла к креслу.

Вслед за этим пришла пора свадебных клятв. Вчетвером, поднявшись с мест, мы под руководством старого кашет, друг за другом произнесли: "Вале а Верре, ке кан калак, а тор валак!" и тут, неожиданно для меня, две дюжины крепостных зодчих выступили из-под покровов золотистой ткани, забрались на постаменты вокруг статуй, соответствующие их росту и весу, и разом тонкоклинными молотками ударили по каменным мечам, вспарывающим животы беременных статуй. Но действо этим не закончилось. Сейчас я заметила, что тонкие и прочные нити, собранные в местах, по которым ударяли мастеровые, соединялись с крохотными щепками, усыпающими каждое многократно повторяемое лицо Кессы. В свою очередь, нити, оттянутые слетевшими осколками камней, потревожили эти щепки. И по мановению какого — то безумного невидимки, все лица божества Аль — Кессад преобразились, выпустив наружу другие лица. Лики тех, кого я знала по рассказам Лигу, убил в застенках гарема ненасытный Тень. Одна из статуй, без сомнений мне напомнила Корабеллу, благо, этому изваянию был совсем не знаком ветер. "Ирика," — имя пронеслось в голове, и я беспомощно обернулась к моему избраннику, пытаясь уловить его след. Лигу, в ответ, на мой взгляд, утвердительно кивнул.

Молчаливая, какой тонкой, все — таки была эта работа?! Пусть пока из — за поднявшейся пыли и чуть не ровно отлетевших кусков туфа, черты скульптур немного смазались. Но сделать тысячи — тысяч коротких ударов молотками и зубилами, почти не потревожив внешних слоев изваяния, так чтобы под ними полностью сменить личину, это было ювелирное мастерство высшего порядка. Так думала не одна я. Все присутствующие, не обращая внимания на явное святотатство, восхищенно затихли и рассматривали, впитывали красоту, вышедшую за непреложные рамки религии.

Чудо свершилось.

Но, пока не поднялась новая волна ропота, пока ошеломление кружило над нами, подстегивая медлительные мысли, нужно было еще что — то. И тут помогли Иррэ и Лигу.

Мягким, закрадывающимся в душу, но не приказывающим голосом Иррэ провозгласил:

— В этом зале только двенадцать фигур истерзанных тиранией Тени женщин. Но, знайте, жители Кирс — Аммалена, участь, постигшая их сегодня, будет в эту ночь разделена с судьбой всех статуй в городе!

И будто вторя ему, еще до конца не раскрыв, красоту своего тембра, Лигу добавил:

— Тем, что отныне будут сломаны мечи, поражающие скульптуры, изваяния, статуи и куклы Кессы — матери нашего народа, и тем, что лицо ее останется только в книгах Кашет — Сотран, мы избавляем женщин города Кирс — Аммален и народа Аль — Кессад от страшного пламени проклятия Чахаль — Хассы, перед светлым ликом Сигира. Ни один мужчина из города, окрестностей и страны Красных песков больше не нарушит закона, проведением этой казни и, по своему разумению, не допустит гибели не рождённого еще ребенка. Ни одна женщина не будет убита, по желанию недовольного мужа. И коль скоро, этот указ, заверенный согласием властителей и властительниц Кирс — Аммалена, разойдется песнопением кашет и разговорами люда, по улицам города на Красных холмах, тем скорее будет найдено место и способ решения застарелых споров между мужьями и женами. Нами сказано было это слово. Вы его услышали. Да будет так!

Недовольное гудение усилилось, но даже сейчас и даже среди них: этих высокородных вельмож, я видела ищущие глаза братьев, отцов и матерей, потерявших членов семьи. Девочек, девушек, женщин, призванных обогатить этот скудный пустынный мир наследием, но так и не получивших этого призвания. Могли ли они хотя бы надеяться увидеть их памятные черты? Пусть не живые, пусть навечно застывшие в камне, они все равно несли печать родства. И, возможно, когда — то облик их мог передаться потомкам. Богатые ли, бедные ли, в стенах крепости и за пределами, приверженцы старой власти или бунтари, первосвященники кашет или отвергшие жестокую веры — все они объединенные памятью, отмщением и честью. Верной человеческой честью, способной преодолеть накипевшую вражду между сословиями и народами. Впервые, с момента осознания необходимости наших наследных браков, как чего — то правильного, я ощутила еще один позыв к гордости за наше дело. Мы были в силах сломить устоявшийся порядок и, наконец, исполнить довлевшее над нами пророчество. Мы были не одиноки.

Восемь долгих лет мы не находили приюта ни в одной из земель нашего мира в поисках новых связей и союзов. Лигу и Иррэ со мной и Одином в придачу, во главе отряда воинов и торговцев, словно перелетные птицы неслись к южным деревням оседлых нордов и в поймы рек низинцев, где волнующийся от порывов ветра рис давал обширные всходы. Оттуда, в обмен на дельные советы Иррэ, казалось знающего все: от способов приготовления мяса до тактики борьбы против поющих жаб, мы везли тюки самого редкого золоченого шелка и иглы рыбы калис — самые тонкие и прочные в мире, которыми когда — то шили занавеси в покоях Тени. Мы вдоль и поперек исходили дюны пустынников, пытаясь разыскать хотя бы следы этого гордого и своенравного племени.

Не обошли стороной и те горные поселения кузнецов — нуорэт, куда в былые времена отсылал меня Гайр. И, как и говорил мне старый учитель, мастерство их было неоспоримо. Отсюда Эстэ принес чудесный секрет амулета. Подспудно зная это, я со страхом вступила в каменные лабиринты жилищ, поблескивающие языками пламени. Но стоило осмотреться, все тревоги рассеялись. Небольшие углубления — пещеры, вырезанные заботливыми руками в розовом туфе скал вблизи заснувшего вулкана, снабженные, через одну, неугасимыми очагами, такие похожие на гнездовья ласточек — побережниц, виделись мне более уютными, чем пропитанные солнечным зноем хоромы жителей Кирс — Аммалена и занесенные снегом, хмурые хижины моего племени.

Да и люд тут другой. Похожие внешне: пепельной чернотой волос и сизым блеском глаз, горные нуорэт отличались красновато — бронзовым загаром, который так шел бледной коже, и сухим и гибким строением высоких тел. Необычная красота смешения красного и серого, голубого и черного в удлиненных лицах и миндалевидных глазах разила наповал. Рядом с Призванными у этих нуорэт так же были их Тарэ — горные, длинноногие волчицы — светлянки, с чистым белым мехом, покрытым изморозью серых пятен. А переход от красного оттенка глаз щенков к бирюзовым отблескам глаз побратимов создавал неизгладимое впечатление. Но не только даром прекрасного наградила их Аор. Женщины и мужчины отделившихся нуорэт были сильнее моих соплеменников. Их общность, созданная мужчинами и вознагражденная властью женщин, была неделима. К удивлению и радости, в кузницах под защитой розовых скал, я видела не только умело управляющихся с молотом мужчин, но и не отстающих от них женщин.

Лаэра, седовласая уже, с тонкими и хищными чертами лица и серыми глазами, женщина, по — видимому, из совета старейшин племени, заговорила со мной первая.

Диалект ее — гортанный и певучий, с придыханиями, еще более древний, чем наш, был мало похож на шерефет. Однако, стоило прислушаться и понять ее не составило труда.

Моя необычная внешность нисколько ее не удивила. Наоборот, она с радостью и гордостью за успехи ученика, не в пример со строго оберегающими свои секреты северными нуорэт, вспомнила молодого светловолосого мужчину, который приходил к ней еще до моего рождения. Таланты его были велики. В родовой пещере, где жила их дряхлая на вид шаманка, до сих пор хранились диковинные украшения, сделанные его руками из медного жгута и стальной нити. Изящные драгоценности, вплетенные в вязь перекрещивающихся цветов и листьев переливались в блеске пламени чудными цветами. Но эти вещицы были только крупицами, по сравнению с настоящим мастерством, которое проявил Эстэ.

Этому народу была знакома загадка "генет тафиз" — древнейшей из наших реликвий — пористых камней, в которых еще присутствовал призрачный дух Аор. Последние из них северные нуорэт подняли с берегов синего озера давным — давно. И сила их была истрачена на первых порах установления союзов между Призванными и Тарэ. Здесь же еще не утратили бесценные осколки. Напоенные могуществом Молчаливой, они, как и бусы на шеях наших женщин, источали голубоватый свет и к тому же передавали его другим камням, вблизи которых находились. Бирюзовые раковины с жемчужинами "генет — тафиз" в пластах розового туфа в святилище ворожеи манили к себе, но я знала, что мощь их слишком необузданна. Хотя она и поддалась отцу.

Днями колдуя над подвластным ему металлом, он понял, что и его может наполнить той же силой, запечатывая куски туфа в сплаве. Но, то, что было прекрасным в мечтах, на деле не до конца удалось. Капли металла проникающие в полости камня запирали только окружающие звуки. Выбитые, выхолощенные из сплава обломки больше не принимали в себя сущность Аор. Однако, когда Эстэ превращал этот состав в тонкие пластины, свойства сохранялись. Так, путем набивания и переплетения заготовок, был создан амулет.

Лаэра, хорошенько его осмотрев, уверила меня, что внутри него еще многое можно поместить. Да вот только и она сама не обладала такими обширными знаниями и магией, чтобы раскрыть его тайну, как мой отец.

Уяснив, что даже мастерам горных северян не все известно, мы решили продолжить путь. Однако, Лаэра, не отпускала нас, предварительно не накормив яствами этих мест. Блюда, предложенные нам были вкусными и питательными. Но даже среди них одно — из нежного мяса длинноухого грызуна, под глянцевитым буро — красным соусом из крупных, алых ягод, выращенных на вулканической земле, было выше всяких похвал. Приправленное горьковатой, пепельно — серой солью, которую специально добывала колдунья, выливая взятую из горячих ключей в затухающие, но еще покрытые багрянцем скипающихся пород, ям, оно будило успокоившийся было аппетит. Наевшись настолько, что нам стало тяжело подниматься с нагретых солнцем и внутренним жаром гор, каменных скамей, я, Лигу, Один и Иррэ все — таки отправились спать.

О, эта ночь была одной из лучших ночей, которые я помнила. Засыпая под небосводом полным перемигивающихся звезд и созвездий в окружении пламенных светлячков, подсвечивающих грубые кромки гротов песочно — розовыми отсветами, обдуваемые легкими дуновениями ветра, мы с Лигу в объятиях друг друга отдыхали спокойно и безмятежно. Один, так же как мы сносящий тяготы пути, мирно посапывал в другом краю пещеры Лаэры. И даже Иррэ, все еще временами мучающийся от внезапной боли, вступившей в поясницу, не проявлял никакого беспокойства и нашел здесь приют. Для меня эта деревушка, населенная отделившимися нуорэт, была словно отсроченная встреча с домом. Лигу не мог не радоваться колориту местности, здорово напоминающей ему пески, среди которых вырос. Одину, пусть даже мысленно находящемуся в глубокой связи со своей богиней, в одночасье открылось множество новых разумов его соплеменников, чуть более гордых и свободных, чем были они с Э'тен. Ну, а стратегически сложенному уму старшего принца Аль — Кессад тут виделись возможности и в торговле, и в обороне, которыми нельзя было не воспользоваться.

Ночь закончилась черезчур быстро, чтобы оценить ее прелести. А пробуждение… С ним мне везло, как удачливому рыбаку у узкой лунки. На этот раз не было никаких пророческих откровений, событий и потрясений. В какой — то момент времени мне пришлось открыть глаза под давлением чужого взгляда. Что — то подобное я ощутила во время схватки с Херет в хижине Гайра. Но тут пронзительный взгляд двоился. Передо мной, до половины скрытые тенью стояли — Тарэ — светлянка Лаэры, с кипельно — белой шерстью и голубыми, словно небо очами и ее маленькая копия: волчица — подросток, взор которой еще был наполнен кумачевыми отблесками заката. Движения зверей не говорили об их агрессивности. По — видимому, огромное любопытство управляло ними. Следую за каждым движением неотрывно и сравняв странную пульсацию силы в широко раскрытых глазах взрослая и молодая Тарэ застыли неподвижно, переговариваясь, как я уже давно знала в тайне от посторонних. Мне, видевшей маленьких волчиц только после обряда инициации, так же забавно и интересно было наблюдать за ними. Короткое наставление, передаваемое, по — видимому, от матери к дочери окончилось. И, прекратив гипнотизировать меня, гордые звери без опаски вышли из пещеры через главный вход. Их могущество и магия, что мелькали в искрах заинтересованных глаз, в рваной грации тел, не заставили меня отшатнуться, в попытке объять необъятное. Наоборот, присутствие было более дружеским, чем наставническим.

Такое различие в понимании божества, ее наместницы и Тарэ для самих волчиц и Призванных в очередной раз удивило меня. Но времени, чтобы разобраться, как и прежде не хватало. В нашем долгом объединительном путешествии в глубь знакомых и не известных земель, нам предстояло собрать союзные племена, верящие в новую судьбу царской династии. И поэтому хижина Лаэры, ставший на какое — то мгновение и моим домом, пришлось покинуть.

Наш путь от селения к селению, от земли к земле, отразился в голове цепочкой несвязанных образов. Степи, пустыни, горы. Желтое, рыжее, серое. Люди в полотняных рубахах, в легком шелковом облачении или тяжелых, белых шерстяных одеждах. Те, кто верует в Сигира и Аор, те, кто не ведает их, солнцепоклонники или почитатели земных духов. Города, полные жителей или забытые и забитые деревушки. Многолюдные караваны, над которыми в сумраке простираются огненные птицы или одинокие путники с мутными фонарями.

Все, что бережно хранил разум, сливаясь и рассыпаясь, раскрывалось передо мной тончайшими платками на рыночных улицах Кирс — Аммалена. Иногда мне снилась и эта крепость. Вся история, что связывала с нею, от встречи с Тенью до гибели Анни, мелькала в ночных кошмарах, от которых не спасали даже крепкие объятия Лигу. Ибо и он был в этих снах. Редко мне виделись и заснеженные поляны вблизи деревни нуорэт, по которым брела прекраснейшая из ипостасей Молчаливой: жрица Э'тен, оберегающая свой народ. Но картины их все сильнее размывались пеленой смешения красок. Остаток дней в спокойном пути и междоусобицах, нападениях и союзах притупили томление по дому, ровно так, как покрылись коркой древние шрамы. Конечно, их стало больше, но и умения мои возросли. Со знаниями, что дала мне Лаэра, дела мои спорились даже скорее, чем при Гайре. После нескольких болезненных упражнений с рудой поддалась и "дассам" — пустынная сталь. Вылитый на пористую гладь камней, что мне показала женщина, быстро застывающий сплав кололся, словно ледяная глыба. Но запомнивший каменные оковы багровый металл сохранял их пузырчатый оттиск, растягиваясь в жгуты и ленты на степных кострах.

Переплетенные и слитые в одно, осколки, спекающиеся в песочно — стеклянном горниле, зачаровывали красотой радужных переливов и точностью горных рисунков. Не один народ в награду за сближение получил от Белой Кессад, как теперь часто называли меня, этот дар, как и северную вязь белозоров из тонких стальных и медных жил. И то была еще одна порука в нашем общем деле.

Время шло и даже те восемь лет, что "вручила" нам Сибилл, для освоения не виданных краев, минули. Распался наш отряд. Торговцы удалились, унося все полученное и нажитое в другие веси и дали. Вместе с небольшим кулаком стражи, прикрепленной к нам, вслед за ними ушел Иррэ. Кипы свитков договоров и соглашений, которые уже с трудом поднимал его тягловый зверь, ждали внимания, так же как напряженно ожидала его и властительница Аль — Кессад. На каменистых просторах от меня ускользнул муж, порхнув, как мотылек, на еще одну весточку о моем отце и его дяде.

На меня навалилась тоска. И ее не унимали ни зашумевшие ручьи, ни посветлевшее до лазури небо. Последняя петля дороги, уносящая на северо — запад, вела меня к обители моего народа.

Это была первая весна за два добрых десятка лет, наполненных Великими Бурями. Нынче Сигир не был тускл и тосклив. Лучи нашего светила, попав в черные ловушки ветвей иссушенного морозом дубняка, выбирались из них только к обеду, когда накопленное ими тепло иссякало. Каждую ночь по окрестностям этой дикой рощи прокатывались волны светло — фиолетовых вспышек, древнейших знамений зарождения. То был свет заснувших на века, но все же не погибших семян Души и их далеких потомков: детей Аор.

Днем количество темных пятен прибывало и там, где их уже было много — омершвелая твердь наполнялась влагой, открывая живое нутро. Вскоре и оно вступило в череду изменений. В продолжение беззвучной, но ощутимой мелодии жизни, по бурому торфу из края в край протянулись бледные, будто призрачные нити грибниц, укрывая ее серым ковром. Там, куда не дотянулись грибы, проклюнулись затерявшиеся во мхах семена. И уже они, крохотными, словно насмешка над оружием Матерей лучниц, копьями потянулись к солнцу.

Теплое прикосновение светила разбудило спящее озеро. Аор в каменном обличии, еще помня, что синяя река обратилась к нему, в тщетной попытке поднять из глубин павших детей. Но даже обладая великой силой, она смогла только вскрыть прибрежный лед. Скрип и скрежет разнесло окрест, а затем массивные льдины вздыбились, попуская вокруг себя и под собой застоявшиеся воды. Яростнее и веселее набегали только народившиеся волны, поднимая ершистые плавники синих глыб, сталкивая и сваливая одну на другую. Ледоход, начавшийся у берегов пару дней назад, продвинулся вглубь озера, растормашивая белое царство и уступая место голубому. Те куски замерзшей воды, что были больше неподъемных каменных глыб, истесались до размеров голышей. И, как только об этом узнала оголтелая ребятня племени, вереницы, стайки ребят устремились к берегам с одной целью — запустить самодельные кораблики.

Добротные, сделанные заботливыми руками отцов и матерей или свитые из пожухлой травы и сухих веток, они не теряли плавучести. От одного пологого отрога берега к другому носились мальчишки, чтобы с радостью и гордостью, той же, что и у удачливых рыболовов древности, встретить эти утлые лодочки — лепестки. Синие, голубые, зеленые рубашки и темно-синие шаровары рябили на отмели. Детские головы с прямыми, волнистыми, кудрявыми темными волосами, напряженно разворачивались на тонких шеях, следуя водному пути суденышек. К своему удивлению, среди них я увидела мальчика, черты которого в точности повторяли облик Яккали. Локоны иссиня — черных волос легонько топорщил ветер.

Миг, и мальчишка, вооруженный корявым суком, резво кинулся к уключине, поодаль от меня. Ярко — алый парус его кораблика прибило к берегу. Шаг, другой, так близко к краю! Комья, пропитанной влагой земли размякли, угрожая падением всей косе. Вдох и всплески, что вначале походили на гивик — калу, выросли, перекидывая возвышающуюся пенную корону дальше. Своенравное озеро разыгралось не на шутку. Словно забыв, о том, что время бурь прошло, оно потянуло в темнеющую пучину толстую ветвь дубняка. "Малыш, малыш, ступи на твердь!" — пели бархатные гребни. Но мальчуган ничего не слышал. И только сильнее разгорался румянец на щеках, да брызги хлестали по сбившимся кудрям. Неровный удар сердца и под крохотными сапожками истаял песок, опрокинув хлипкую сушу и заморозив время. Медленно, медленно вскинулись детские руки и в призывном крике: "Мама!" раскрылись пухлые губы. Плавно подогнулись колени, подставляя под удар незащищенную спину, высвободившуюся из — под складок одежд тонкую шею и бедовую голову. Выступившие из-за волн сглаженные, но не потерявшие остроты камни, словно волчьи клыки, застыли в будоражащем нетерпении насытиться перед жертвой детской крови. Еще чуть — чуть и не гулять сизым сапогам по промороженным болотам, подернутым пеленой цветущих белозоров. Еще чуть — чуть...

Но я успеваю вовремя. Выхватываю зазевавшееся дитя так, что белоперый фестон волны окатывает сзади и получаю ногой в живот. Малыш борется, как озлобившийся волчонок. А еще мне мокро. Мокро, мокро, мокро. Зябну под напором холодных струй. Я. Не мальчик. Пытаюсь убрать промокшие и отяжелевшие пряди с глаз. Ну вот молчит. Почему он молчит? Дети кричат от испуга или когда больно. И то и другое, возможно, было. Но он почему молчит! Наконец, волосы проигрывают бой, и я вижу, как округляются его глаза, во взгляде мне за спину.Что? Сверху падает тень. "Коряга!" — угнетенные спасением мысли, перепутавшись, с трудом занимают насиженные места. "Лишь бы не ударила!" Зажмуриваюсь! Но нет. Тень от сломанной ветки приближается и удлиняется. Странно.

Боясь обнаружить нечто более страшное, я с опаской поворачиваю голову. Корабль — черно — черный пиратский дракар. Чужаки! И рядом нет ни Сибилл с Одином и стаей волков, нет даже Лигу. Он вместе с другими мужчинами и ловчими клетями для птиц ушел на охоту. "Кай" — в безудержном страхе за ребенка кричит его мать. Его я до сих пор держу на руках. Да, это ее голос. Рядом должна быть ее Тарэ. Но этого так мало для защиты селения. Стараюсь разжать руки, для того чтобы передать малыша матери, но страх сковывает каждое движение. Нет — материнское чувство, вот только откуда оно? Не время разбираться… Не время! И они подплыли так тихо! Видимый борт пуст, как после смертоносной болезни. Нет никого.

Нет. Две рыжие, будто пламя головы, резко выделяющиеся на фоне грозного, как северная ночь, корабля виднеются у носа. Изо рта вырывается не годная ни времени, ни окружению, брань.

— Рыжая!

Одна из голов приподнимается чуть выше и я вижу не погашенный ни временем, ни произошедшими событиями, соколиный взор. Взгляд, в котором сошлись сталь силы женщин нуорэт и ветер свободы пиратского племени. Дикая красота, которая режет глаза. Вблизи нее я слышу скрежет когтей, перемежающийся непонятной возней. И прежде, чем я понимаю, что это — скалящаяся в радостной улыбке морда давно знакомой волчицы, возникает над бортом.

— Кана! — зову ее я и она откликается коротким, ликующим воем.

Вот почему стражи, Призванные и Тарэ не кинулись на помощь. Они посчитали, что мощи двух сестер вполне хватит, чтобы защититься от чужаков. Какое же уважение снискала среди соплеменников и волчьих побратимов эта пара, раз к ней проявляют такое доверие. Я невольно восхитилась Буревестницей и ее Тарэ.

Но кто же ее спутник? Медноголовый вскинулся от воя и я увидела его лицо и фигуру. Юноша оказался на удивление хорош: яркие рыже — рыжие волосы оттеняли веснушчатую белизну кожи, потемневшие до карего оттенка глаза, смотрели строго и прямо, но стоило им чуть-чуть отразить улыбку красноватых обветренных губ, обретали притягательную глубину чаши драгоценного чая. Четкий срез скул и упрямый угол подбородка манили к себе, разбив, судя по всему, не одно девичье сердце. Выточенные линии рук, груди, торса под теплой, но удобной и сшитой под него одеждой, говорили о зрелости и удали. И только улыбка, та улыбка, которая так шла этим глазам, собирая морщинки по краям век, выдавала в нем четырнадцатилетнего мальчишку. Его я встретила десять лет назад. "Улле, что с тобой стало?" Понимаю, в мгновение, когда волны не прекращают нахлестывать на меня, а у берега нашего озера застыл корабль чужаков, когда на руках ребенок — волчонок Призванной и тонкие, длинные пряди волос закрывают пол горизонта, это не совсем тот вопрос. Но столь разительная перемена в его чуть отличной от других нуорэт, но все же привычной мне по виду внешности, требует объяснений.

— Кайса, бейт а раниэ, Стратахалим! — забытое за столько лет, но еще наполненное до краев искрящейся иронией, приветствие толстого караванщика — Хадо полоснуло по памяти.

— Здравствуй и тебе, Буревестница!

Путь в деревню еще не окончен. Но уж если она была здесь и, как в старые времена, занята прежним ремеслом, значит что — то случилось с матушкой.

Подспудная тревога засела в сердце. Она передалась чаду Яккали, мальчик обмяк и потянул руки к матери. Мои руки наконец разжались и грозная, как гнев Аор, Призванная приняла ребенка.

— Сойди на берег, Корабелла, и расскажи, какие пути привели тебя сюда? — стараясь не запутаться в витиеватых оборотах речи и промокших складках одеяния, я сама ступила на зыбкую твердь.

Черная, покрытая дегтем или сажей, веревочная лестница едва не ударила по голове, сброшенная красноватыми от ветра и соли руками моложавой женщины. Я вскинула голову и наткнулась на насмешливый взгляд пиратки. Вот так, будто и не было шаткого перемирия между нами и нашими народами. Одно радовало: Рыжая спускалась и за ее спиной не мостились два куска смертоносной стали, принявшие форму корабельных сабель.

Спустилась. Приосанилась, возвращая на место многочисленные пояса, ремни, пристяжные карманы и подсумки. Взглянула на меня все с тем же выражением лица и пошла вперед, как ни в чем не бывало. Мне осталось только впопыхах одернуть складки мокрой куртки и сарафана и поспешить за ней. Ее шаг и моих три. На нас надвигалась деревенская изгородь с чистыми зеркалами щитов. Мои земли, мое племя, мой дом. Но еще раньше него из буреломного подлеска проступают черты жилища учителя — Гайра. Вот знакомый бугорок, покрытый цвелой травой, покосившийся частокол, низехонькая крыша. Но все это такое, будто ни дому, ни двору не хватало человеческой заботы уже много лет.

Так что же случилось? Куда мог запропаститься Гайр? Я знала, что даже по самым большим заказам на доспехи из серебра таадэт кузнец уходил в рощу на пару, тройку дней. Да и не было поблизости других обученных мастеров, чтобы не жалея больных ног, старик пошел перенимать новый опыт. К тому же страстью к путешествиям на запад, в земли отщепившихся от нас, но еще родных нуорэт, для получения драгоценных знаний, болела одна я. Так куда же? Поток вопросов без ответов прервало внезапное появление Бейлы и Анхат. Преклонивши голову на кивок Корабеллы, не теряющая до сих пор красоты и невозмутимости, женщина и ее Тарэ прошли по заснеженной дорожке навстречу нам. Но что-то, что — то в них заставило обернуться. Извечное высокомерие Бейлы пропало. Приветствие Рыжей было простым и родственным что ли? То ли в силу того, что они были связанны кровью, то ли потому, что Корабелла за годы жизни в деревне приобрела славу непобедимого воина, верно стоящего у врат Старой Заставы, но перемена случилась. И это нравилось мне.

Еще один виток деревянной дорожки по снегу и еще один до боли знакомый домашний образ. Рыбаки, которых я знала с детства, но уже с поседевшими волосами, бровями и бородами, тащат из воды сома. Почти такого же, как тот, которого мы обходили с моим будущим избранником. Мысли сорвались с места, уплывая за горизонт, к востоку, к великому красному городу Кирс — Аммален и юному, прекрасному принцу Аль — Кессад. Сибил, при помощи них с братом возымевшая власть над городом, для усмирения мелких бунтов, продолжавшихся на городских улицах, задержала его отъезд сюда на месяц. Но даже этот месяц для меня был болезненной мукой.

Едва заметное шевеление в животе, как будто подтвердило острую нужду в его присутствии. Я насторожилась, вслушиваясь в свое состояние и тут же расслабилась. Все, как и прежде.

Однако, уже у дома матушки, тревога, зревшая с момента встречи с Корабеллой, вышла из-под контроля. Здесь было все не так, как надо. Слой оленьих шкур из-за которых наш продуваемый ветрами дом обрел уют и тепло, был сдвинут. Он открывал осиротевший угол, через который уносились ввысь дымные клубы. Какой — то новый ритуал? В жизни я не видела ничего подобного. Окна моей комнатки, как всегда, закрыты, но закрыты так плотно, что ветер даже не колышет занавесь.

Уже не отдавая себе отчета, я вбежала в калитку, рызрывающую на двое хлипкую изгородь, оставив посеревшую лицом Корабеллу на дороге. За калиткой такой же заснеженный холм, как и во дворе Гайра. И волки, много волков. Пять или десять… Всех их я знала поименно. Все они были волчицами Тарэ. Анхат, на время покинувшая свою Призванную и шмыгнувшая за мной рыжеватой тенью приблизилась к своей сестре Сивур, лизнула серый мех между глазом и влажным носом и подперла волчице бок, словно сочувствуя ее скорби. Прекрасный побратим Саин с тем же печальным выражением взглянула на меня и я недобрым словом помянула Сигира, понимая, что это неспроста. Скорее рванула дверь, но она, будто поддерживаемая сильным порывом ветра изнутри и снаружи не поддалась мне. Да что случилось? Зная, что материнская магия, пропитавшая наше жилище от крыши до морозного подпола, всегда пропускала меня внутрь, воспринимая, как свою, я не на шутку испугалась. Но в последний отчаянный момент она все — таки отворилась.

Дорогу мне перекрыла миниатюрная Саин. По измученным болью, ожиданием и горем заплаканным серым глазам подруги матери, я поняла, что случилось непоправимое. И пусть меня простит Сибилл, я оттолкнула ее мать с дороги и кинулась вглубь дома, в тихий закуток за очагом, где возле истрепанной временем лисьей ширмы так любила отдыхать матушка. Острый и отрезвляющий аромат кислицы с полынью встретил меня четвертый раз в жизни. Серо — сизое облако очищающего разум зелья было таким плотным, что едва давало дышать. Но для нее это только тонкая ниточка, удерживающая дух в рассыпающейся оболочке. Такой непрочной, такой ранимой. Черными дуплами с горящими углями внутри разрослись шрамы на щеках. Те дрянные отметины, что видела я, когда она творила свое последнее и самое могущественное волшебство. И тем сильнее на фоне них выглядела выбеленной ее старая морщинистая кожа вблизи не седого, а уже бесцветного венчика волос. Аор и Э'тен метались в ее глазах, скрытых за пеленой накидки. Они не находили выхода и то и дело, делая ее взгляд то звериным, сразившимся голубизной с весенним небом, то необъяснимо опечаленным серым и человеческим. Исхудавшее тело, которое я видела в момент преображения Корабеллы еще больше потеряло в весе, так что теперь Нойта напоминала обессиленную тень, лежащую на смертном одре. Но руки, родные, мозолистые и требовательные еще были сильны. Она притянула меня к себе и эта хватка испугала. Я вспомнила, какой была она, когда впервые я ушла из дома на обучение к Гайру, как ее терзали потусторонние силы.Тогда они почти выиграли битву за ее тело, как за сосуд. Но сейчас, пусть уже прощающийся с людским, ее дух был силен.

Не спрашивая разрешения, она усадила меня рядом и сложив руки на моем животе — запела. Все во мне судорожно сжалось. И эта песнь… Тоскливая и горькая, как самое сильное из ее зелий, тяжелая, как пуды шелка на спинах диковинных кораблей пустыни — грузового скота кирс — аммаленских караванщиков, выливала черное ничто на мою душу и ложилась оковами на тело. Она вибрировала в кончиках пальцев, выпивала силу и цвет из каждого локона. Скручивала адской болью изнутри и не кончалась. Забытый моей душой, как и сотнями душ до меня, мотив не укладывался в руны на деревянных поленцах, не сгорал в разведенном для тепла огне, даря ему смолистую суть. Он плыл в воздухе, растягивая и без того худшие минуты прощания и погружая в сон. В какой — то момент безукоризненные стены моего "я", обретшие целостность после вестей об отце, рухнули и я начала падать в себя, в глубину тени, тьмы, с которой и по сей день боролась Аор и принял Сигир, к истокам моего народа и мертвому свету, потерявшей силы Взошедшей звезды. Бесконечность падения усыпляла и пробуждала, снова и снова, уводя от одного маслянистого островка мглы к другому, но и там не было освобождения. В конце концов, устав скитаться в бездушной равнине и понимая, что это ощущение безысходности теперь навсегда со мной, я открыла глаза. И вновь закрыла, не понимая, что передо мной. Тонкая вязь истлевших веревочек — белых, розовых и голубых, в которых уже не было серых щепок дерева таадэт — последнего пристанища Каир — старшей сестры Сивур — отслужившая свое накидка Нойты, прятала меня от мира. А он был рядом.

С этого момента безумный аромат кислицы с полынью больше не душил меня. Наоборот, горечь чернобыльника освежала, разгоняя кровь по усталым членам, а терпкий вкус второй колдовской специи выделял и ограничивал каждую мысль, заставляя любоваться ею в полной мере. Да, моя матушка — великая шаманка нуорэт Нойта, ушла навсегда. И горе было бы неподъемным, если бы не искра, которая потихоньку разгоралась во мне. Волны тепла, переходящего в жар несло от нее, наполняя мысли таким же ярким, как и она, светом. Что это? Переданный колдовской дар? Сомневаюсь. Ибо, еще в детстве мама оставила попытки научить меня. Скрытое послание для тех, кто мне близок? И в это предположение я не верила, ведь силой, способной творить и отворять такую магию обладал только Эстэ. Борясь с раздумьями, я никак не могла сообразить, как буду жить без нее. Уже который час из глаз моих, почти обесцвеченных колдовством Нойты, ровно так же, как ушли солнечные блики из струящихся локонов, что я увидела в отражении медного бубна, склеивая морозом ресницы, лились слезы. Замерзающие крупинки падали в густую черную шерсть Одина и там же таяли, не принося зверю и малейшего беспокойства. Он подпер меня точно так же, как делали это Сивур и Анхат. Но его тепло было ближе и роднее. За годы путешествий он стал добрым другом, пусть не защитником, не таким, как Тарэ Призванных, но верным и понимающим. Огромная, косматая голова с изумрудно-зеленым взором лежала на коленях, прикрывая затронутый колдовством живот. Но я уже не чувствовала боли. Во мне зрела твердая уверенность в том, что все будет хорошо. На очаге, оставленное заботливой рукой еще живой матушки, дозревало еще одно зелье: темный настой из тимьяна, аниса и мяты холодил голову и выдворял тоску, но, она, противясь, новыми порывами накрывала меня с головой.

Саин, простившая нечаянную обиду, вместе с теми немногими соплеменниками, что были рядом в эту грозную минуту, помогли обмыть тело Нойты и вынести под холодные лучи последнего пристанища Аор, чтобы и Молчаливая попрощалась с верной проводницей и отвела ее к своим детям. По верованиям моего народа, две ночи она должна была простоять на снегу, каменея и изливая дух в глубины серых снегов, в воды мертвой голубой реки. Двое суток я не выходила из дома, боясь увидеть посеревшее словно безмолвное изваяние лицо матушки, на котором уже не откроются мудрые, будто время, глаза.

Два дня понадобилось почти таким же усохшим, как и мама, старикам — погребальшикам, чтобы растопить землю и углубить до достаточной высоты конечную обитель деревенской шаманки, что расположилась в шаге от могилы Гайра. Да, да, Саин рассказала, что под крохотным бугорком за нашей изгородью, навсегда поселился мой учитель, безответно влюбленный в мать. Нойта, так и не полюбила его, но приняла в наш дом и следила за здоровьем старика и за огнем в кузнице, пока тот не угас. Старая подруга матушки боролась с целым советом старейшин, чтобы похоронить ее в месте, где покоились все наши деревенские нуорэт, но перебороть его не удалось. Я и Один, Корабелла и Кана, Саин и Сивур — вшестером стояли над открытой пока ямой, куда уложили колдунью. И длинные волосы мои и Буревестницы: белыми и рыжими скорбными лентами развевались на ветру, сплетаясь в символы и знаки, язык которых неведом даже почившей шаманке. Могила Нойты стала очередным заслоном, для сил зла, способных проникнуть за границы Старой Заставы. И хоть я и понимала, что против этой угрозы, теперь боролись не только мы, но и два дружественных народа, мнение моего племени сложно было переломить.

Третьего дня после похорон над тоскливыми, бурыми в этой ранней весне, покровами снега разразилась одна из мощнейших Великих бурь. Ледяные руки Молчаливой укрыли два неказистых холма у забора возле хижины, сливая в один курган. Аор приняла Нойту и Гайра в число своих детей, где их, по — видимому, уже очень давно дожидался Эстэ. Мне после преображения Корабеллы, уверовавшей в переселение душ, все же нелегко было представить их, вошедших в голубые воды вместе, однако думаю что времени жизни двум мужчинам, любившим одну и ту же женщину, достаточно, чтобы избежать ссор в Потустороннем. Я же укрылась за стенами дома, но ни разведенный костер в очаге, ни долгоиграющие настои и растворы, пахнущие перебродившими ягодами, которые припасла моя мать в ледовых ямах позади хижины, не спасали от холода снаружи и вьюги внутри. К тому же, принявшее колдовство, мое чрево разразилось тягостными приступами боли, которые не проходили ни днем, ни ночью. Шкуры морских тварей, которых в избытке притянули Уллэ и Корабелла, оплетали тело, препятствуя любому движению, а не двигаясь, я замерзала сильнее. В конечном итоге, устав наблюдать, как тают мои силы, Один уединился в одной из комнат. И запел так зычно и яростно, призывая на помощь свою Призванную, что я подумала — все волчьи побратимы нашего племени, наряду с брехливыми собаками, сбегутся к нашей лачуге, чтобы и его проводить к Э'тен. Однако, этого не произошло. Осклабившись извечной волчьей ухмылкой и с видом хорошо выполненного дела, призрак прошествовал мимо меня, с неизменной царственной грацией и растворился в сумраке. А я осталась ждать известий из далекого Кирс — Аммалена.

Неделя за неделей уходили вспять: вести не приходили, настроение ухудшалось, так что к приезду Лигу, я уже выглядела, как бледная тень самой себя.

Его лучистая энергия, струящаяся под кожей от золотистых волос до кончиков опрятных ногтей, бархатный голос и притягательные карие омуты глаз почти исцелили меня, отдав свою мощь. Но теперь ее требовалось все больше. Я, наконец, поняла, какую искру во мне сохраняла матушка. И чтобы не загасить этот благодатный огонь, чтобы уберечь от бурь и ненастий, нужно было время. Срок сквозь который не пройдет и уже не поддержит в пути мать. А значит надлежало найти ту, что была ее ученицей и познала премудрости древней магии. Хрупкий сосуд, в котором отныне, пребывая в мире и согласии, живут две неразрывно связанные личины: могущественной богини и женщины. Сибилл, сумевшая преодолеть страхи и печали, несомненносильный человек. Но хватит ли ей самообладания, не расхохотаться, услышав новости о моем положении, вот это вопрос? Кто знает!

Лигу был пока в это не посвящен. Да только и его легкие, дурманящие словно пьяный мед поцелуи и объятья, жар которых согревал скорбящее сердце, и мимолетные ласки я уже воспринимала не так, как раньше. Каждый дар избранника, что приносили горячие ладони, мягкие губы и благоухающая пустынным солнцем кожа раздваивался, питая меня и пламя до тех пор, пока однажды проснувшись поутру в теплой ото сна рубахе, звеня колокольчиками, вплетенными в кудрявые локоны и припав к его груди в белесых шрамах, я не почувствовала тихое биение внизу своего живота, которое нельзя было перепутать ни с чем. В эту минуту открыл глаза и он. С этого момента, алчущий, выжидающий огонь зажегся и в нем, стирая из памяти горести и невзгоды, вставшие перед нами.

Разговор, последовавший за чудным мгновеньем счастья, был короток и напорист. На мои стройные доводы о трудностях длительного странствия, этот недостойный куте амма только легкомысленно крутил головой и вставлял четкое "Нет!" после каждого слова. В конце концов, прекратив бороться против ветра, дующего в паруса, я вооружившись мудростью его народа: "Гир веррет Эстэ, Эстэ амаэду Гир!", решила успокоиться и следовать по течению.

Появление пиратки с Каной и Улле, после четырех лет отсутствия, о чем тихонько рассказала Саин, было такой же частью плана "Городского сумасшедшего", как и наше путешествие. В письме Сибилл, которое я с трудом вырвала из рук ершистой Корабеллы, подруга звала нас обратно в Кирс — Аммален. Трон не пошатнулся, нет. Однако, тот опыт, который мы получили в общении с другими племенами был очень важен сейчас, когда связи между присоединившимися были еще так слабы. Херет — Э’тен не догадывалась о моем положении. Так же как и не ведала о смерти Нойты. Иррэ мог помочь дельным советом. Но предвестники ненастья, которое вот-вот обрушится на город на красных холмах, способны смести и его. И лишь одна Буревестница была в состоянии собрать наш отряд, пустив по волнам вечно черный дракар.

Но до того, Корабелла и ее подопечный должны были посетить Уну. С кончиной Нойты следы чар, дарующих Рыжей внешнее и внутреннее сходство с Анни, слетели как дым.

В последний раз мы вчетвером шли к ее дому. Замшелая крыша с обрывками сети, которую так и не починил Улле, прохудилась. Тина, что когда — то комьями висела в ячейках рассыпалась трухойЗаконопаченные малиновыми тряпками и мхом стены сруба проглядывали сквозь нависшие веки сугробов щербатыми ухмылками. Да и сама Уна, за то время, пока нас здесь не было, сдала. Сильнее осунулись плечи, выцвели рыжеватые клоки волос под серым платком. Глаза, отличавшие ее от других соплеменников цветом блеклого осеннего неба, теперь пугали почти полной прозрачностью. Сигирова хворь поразила их, затмив мутью зрачок на левом глазу, и заполнив слезами правый глаз. Уна была практически слепа. И потому настороженно ждала нас у лачуги.

Наши шаги были почти такими же. Бедной женщине не сказали, что чары Нойты, запечатлевшие едва теплящийся призрак Анни в теле Корабеллы сошли на нет, так же как и не говорили о том, что шаманка наложила их. Но все-таки Уна что — то чувствовала. И поэтому худые кисти со старческими шишками тянулись к Корабелле не принимающе, а опасливо.

Плоские мозолистые пальцы тронули чело Буревестницы, где за годы морских приключений развернулись стоячие волны морщин. Кончики ногтей обвели незнакомые дуги взъерошенных бровей и дрябловатую кожу под птичьими глазами. Дернулись. Ощутили неожиданное. От этого касания рыжая отшатнулась, как от удара плетью. Нерешительно затихла. Скованные болью персты Уны проследовали ниже: к широким скулам и разлетающемуся необычным углом подбородку. Остановились. В мягкой и требовательной ласке коснулись полноватой и очерченной нижней губе, а затем пригладили легкий пушок верхней и бугорок пропадающего шрама. Шрама, который не омрачил бы девичьей чистоты лица Анни. Нет, не ее дочь стояла перед ней. Не она! Одинокая слезинка запоздалой обиды на весь мир, медленно выкатилась из воспаленного глаза. Та девушка, а точнее женщина, что была рядом с ней, та что несла тяготы ее судьбы; верно оберегала ее и защищала ее сына, все — таки могла быть ей дорога. Но стала ли она родной? Не сразу Уна начала замечать насторожившие ее перемены в «Анни». Слишком дерзкой и нервной стала дочь. Но кто, в пору юности, вел себя иначе? Сама вдова была такой в молодости за что и любил ее покойный Ольгер. И только после переезда из дальних селений сюда, после того, как проводила на погост родных и близких, Уна поняла, что повзрослела и остепенилась. А «Анни»?...

Жизнь в страхе за часто пропадающую и редко появляющуюся дочь с мыслями, какой она была и какой стала, изувечили женщину и она забыла, какая Анни на самом деле. И вряд ли бы уже вспомнила, если бы не эта четверка.

Не зная, куда себя деть, как собраться с мыслями, и какие слова даровать вернувшемуся сыну и незнакомке, Уна застыла, глядя на нас недоверчиво. Вдох, выдох и, наконец, с губ сорвалось, тихое:

— Анни! — легкое, как лепесток, имя, которое раньше она так любила, впервые поразило нескладностью. Уна вновь попробовала и, внезапно, ощутила страшную могильную горечь

— Анни! — сотня, тысяча порывов и слов пыталась выбраться наружу. Холод покрывал тело болезненными приступами дрожи.

— Корабелла! — еще тише, чем она, виновато насупившись, поправила Буревестница. В этом имени, во взгляде исподлобья годы прятались: гибель матери — красавицы Ирики и отца Сельма; безрадостное детство и вороватая юность, взрослая жизнь, полная страстей и излишеств. И только в глубине оставалась мольба ребенка, которому необходима семья. Эта мольба собрала из осколков памяти ком в горле, слишком острый, чтобы проглотить или выплюнуть. В нем свернулись в тугой узел нерастраченные чувства и желания. И он толкнул ее в ищущие руки другой матери.

Но не ее одну обнимала Уна. Поддавшийся никому не нужной мальчишеской браваде стройный и высокий Улле склонился над ней в поклоне Младшего, как требовали того обычаи нордов, мазнул роскошной рыжевато — русой шевелюрой по материнскому лицу, за что и был заключен в тиски материнских и сестринских объятий.

Морозный северный воздух, который раньше не производил на меня никакого впечатления, а теперь, в сравнении с жаром и пылью Кирс — Аммалена, был слишком чист, чтобы надышаться, опьянил меня, и я почувствовала легкое недомогание. Чтобы справиться с ним, я попросила Лигу отвести меня к берегу реки, оставив наедине друг с другом воссоединившееся семейство на тот срок, который бы позволил им поделиться новостями, произошедшими за четыре прошедших года. И только потом, я передала бы Корабелле и Улле просьбу.

Через пару дней, загрузив запасами корабельный трюм, где от вырванных с корнем балок багрянника на полу остались уродливые шрамы и брызги крови, мы отчалили от берега.

Я, Лигу, Буревестница и Уллэ — четыре потомка старинных кланов, наряду с двумя наследниками еще более древних родовых линий божеств, стояли на борту корабля и волосы наши, как и в скорбный день похорон матушки, золотыми и красными вымпелами развевались над темными волнами озера.

Однако, самой скорби не было. Меня здесь уже ничего не держало. Наоборот, сила зарождающейся жизни, нервный трепет нового путешествия неизведанным путем к давно знакомому городу, словно зов Тарэ, который для меня под запретом, гнал вперед. По — видимому, похожие эмоции испытывали и остальные. Кто — то из нас хорошо знал это озеро с отнюдь не тихим нравом и речным устьем, узким у дна, как горлышко сосуда. Кому — то был неведом страх перед морскою пучиной и неведомыми тварями. Кто — то, напротив, не справлялся с бешено бьющимся сердцем и руками, что напряженно застыли над прерывистой сетью шрамов, которые до сих пор наполнялись призрачной болью от казни багряником и застарелой хрипотой в горле. Кого — то в дальние дали тянула тоска.

Это скопление противоречивых чувств и ощущений — реальных и обманчивых, тянуло и отталкивало нас друг от друга так, что, вполне возможно, могло остановить судно. Без благословения покойной Нойты, которой при жизни для привлечения удачи стоило поджечь травяную шубу рунных поленьев, побороть эту силу не мог никто.

Темно-синие волны, посеченные пенными наплывами вдоль и поперек, словно паутиной обезумевшего кефэр пелен пока копили силы. Вздымаясь цельным полотном над кромкой озера, под порывами изменчивого ветра, бьющего в паруса, они толкали корабль к берегу. Но он сопротивлялся. И если бы я своими глазами не видела якоря, который с трудом вытащили из воды Корабелла и Улле, я до сих пор бы думала, что только он удерживает нас на месте.

Испробовав, все что можно: от амулетов Лигу до порошков Рыжей и от унылых песнопений Улле, которым его подучили странствующие норды, до воя Одина, просящего помощи у возлюбленной, мы почти отчаялись. Горькие смешки разочарования, перемежающиеся непотребной морской бранью мелким дождем пронеслись над палубой. И тут я, полушутя, предложила, на правах дочери колдуньи, провести один простенький ритуал. Проблеск веселья, мелькнувший в словах, задохнулся в зародыше. Три пары человеческих и две пары звериных глаз смотрели на меня серьезно и с надеждой.

Что ж, почувствовав в себе незнакомую силу и помня, как матушка, в один из вечеров в детстве вколачивала в меня Призыв ветров, под успокаивающий аромат кедра и ладанника, я поспешила к притороченным к мачте коробам и сумкам, чтобы выудить из них нужные травы. Маленькое огниво я выпросила у Улле, который в тайне от названой сестры и от матери баловался курительными травами. И в момент, когда ветра слегка изменили направление, разбросав как солому длинные пряди светлых волос, я потянулась мыслями к кромке берега у забытого устья голубой реки.

То, что когда — то давалось с таким трудом, совершалось в мгновение ока. Легкое колебание амулета, который еще хранил остатки защищающей силы Нойты развернулось сильнейшим толчком о борт корабля. Сила, удерживающая его у берегов, до оторопи осязаемая, натянулась трехжильным канатом. Задрожала, как осенний лист и оглушительно цвенькнула, расцепив гибельные объятия.

Мы двинулись вперед. И я в последний раз почувствовала, как едва уловимое касание затронуло молоточек на шее. Это мама прощалась со мной. И благословляла. Навернулись слезы. Сколько я для нее не сделала и не сказала. "Прости меня, матушка! Такая детская просьба. Нойта никогда не обращалась со мной, как с ребенком. И сейчас я бы хотела, чтобы она ответила мне: "Да, родная!" Но, матушка больше ничего не скажет. Дар, отданный даже не мне, а тому или той, что внутри меня, тлел крохотной искоркой. Нужны годы и много сил, чтобы она разъярилась пламенем. Это будет потом.

А сейчас меня ничего не пугало. С ранних лет, истоптав вдоль и поперек окрестности озера, я знала его больше, чем саму себя. Но чем ближе тонкий край дальнего берега, места где когда — то бушевала гневом Аор и подвластная ей голубая река, тем сильнее зрела тревога.

Тихо, тихо, словно не на живом судне, а на погребальной лодке нордов, мы прошли это издревле гиблое место. Нос дракара внезапно вильнул влево, натолкнувшись на препятствие в воде. Корабельные доски резво выскочили из-под ног, очутившись в тот же миг на уровне глаз и я провалилась в забытье.

Очнулась в заботливых объятьях Лигу, который теперь был одет в странно знакомое одеяние. Сжав отливающую золотом ладонь в руках, я пригляделась лучше. Так и есть. Та песочно — коричневая куртка, в которой он лежал на кровати Гайра вновь была на нем. Однако, она выглядела еще более потрепанной и открывала глазам гораздо больше гладкой кожи, посеребренной сетью шрамов. Эта привязанность к памятным вещам и моментам, когда он был слаб, сперва насторожила. Но то, с каким вызовом он смотрел на Буревестницу, поправляя складки на обнаженной груди и притягательном торсе, заставило меня обреченно хмыкнуть.

Шестерых, плывущих на этом корабле, уже давно связывали и дружеские, и приятельские, и даже родственные связи.Но что бы не было между этими двумя, их взаимные перебранки были острее и жестче других. Терпя на людях, они так же ненавидели друг друга. когда рядом никого не было. Старые враги — старые счеты! Так когда — то сказал Лигу, когда описывал их отношения. И я не осуждала его за это. Пережить часы казни в багряннике мог только сильный духом человек, не смотря даже на изувеченное тело. "Йаведу ги себ Селима тамуэн, пелени руват себ Лалаэн меле." — "Помня о скверне тела, не забывай о святости духа!", с тех самых пор, когда я впервые встретила его, я старалась соблюдать эту древнюю кирс — аммаленскую заповедь. Я не винила и Корабеллу, ведь ее историю, по сути похожую на жизнь Лигу, так же наполняли взлеты и падения. И уж если она, в какой — то момент, обрела интерес к моему избраннику, я не корила ее, ведь была уверенна в младшем принце Аль-Кессад, как в самой себе.

Сейчас его руки бережно обхватывали плечи. Испуг его был неподдельным, но мое нечаянное падение объяснялось легко и просто. Воздух над озером, который постепенно начал наполняться морским ароматом закружил мою суетливую голову и выбил почву из-под ног. Ответив на обеспокоенный взгляд мужа благодарной улыбкой, я попыталась встать. Он, в порыве помочь мне, коснулся живота. Но я тут же пресекла этот неуместный жест. О моем положении пока никто не должен был знать. Схоронив обиду внутри карих глаз, Лигу грациозно развернулся и отступил.

Попытавшись справиться с очередным приступом дурноты я глубоко вздохнула и огляделась.

То, что было знакомо, затерялось вдали за желто-серым покрывалом водного рогоза и оттавы. И только роща Тарэ, да остов Старой заставы напоминали мне, что там еще был мой дом. Теперь же мы проплывали мимо кряжистой степи, рассеченной красновато — коричневыми приземистыми скалами. У воды скалы переходили в причудливые слоистые выступы и ущелья. Чуть дальше, скалы все сильнее выступали над сушей, раздаваясь поверху неприкрытыми снегом отрогами и уступами. А вот за ними мокрым шелком низинских мастеров вплоть до горизонта расстилалась морская гладь.

Пенные пики, как стада гивик — калу, клубились над могучими волнами, расправляющими широкие плечи.

На один короткий момент я почувствовала беспомощность перед этим вздыхающим синим гигантом. Но Лигу взял меня за руку и вместе мы, как статуи Молчаливой и Сигира, безмолвно застыли над пучиной.

Над палубой рассеялся мелкий дождь. Светлые волосы, как и многострадальная куртка, промокли насквозь. Незаметно для себя продрогла и я. Вдвоем, оставив корабль на попечение двух и так знающих свое дело моряков и усталых волков, мы по черной лестнице сошли в темный трюм и там, без сил, упали на набитые соломой лежанки.

Это был первый день на борту.

Ранне утро второго встретило нас штормовым промораживающим ветром и проливным дождем, так что я безостановочно стучала зубами. Не спасали ни оленьи шкуры, припасенные из тех, что валялись на скамье у очага дома, ни кипы плотных рубах из беленого льна и носков из волчьего пуха, которые мне выдала Саин из приданного Сибилл. И даже прохудившаяся на рукавах, дубленка не согревала меня. Видя мое бедственное положение, когда даже Лигу не мог помочь, Корабелла что-то быстро шепнула Улле, и он вытащил из дальних тюков, привязанных к корабельным снастям удлиненный полушубок из расчесанной шерсти гивик — калу.

Задира — ветер беззаботно играя с кудрявыми прядями выбившимися из утка обновы, вплел их в мои волосы и увлеченно подергивал за них, как за веревки на мачте, так что я стала похожа на увитый лентами вестовой столб. Хотя это и выглядело забавно, спустя пару часов я уже не могла распутать их и с криком вонзала ломающийся гребень в пушистую копну на голове. От криков и слез сильно разболелся живот. И я, отругав себя мысленно, постаралась успокоиться. Однако мирный настрой никак не хотел оставаться надолго. То ли дело было в бесконечном дожде, то ли в унылом сером "ничто" за бортом, вдоль которого мы почти не двигались, то ли тоска по дому вошла в силу, слезы много раз прорывали невидимую стену и лились, лились по обветренным щекам.

Устав от слез и удручающих окрестностей, к середине дня я вновь ступила на борт и на этот раз обратила внимание на пену, вздымающуюся над волнами. Вообразив, что передо мной не мертвенно — синяя гладь, а зеленый луг, я провожала ее скопления к горизонту, как стадо быстроногих гивик.

Это усыпляющее действо едва не перевело меня за границу яви. Сонно моргая, я поняла, что на призрачных лужайках не осталось парнокопытных крох, а зеркало воды, вновь ставшее синим, рвут еще более синие до черного, спины каких-то существ.

Их удлиненные тела, увенчанные округлыми головами с подобием клювов, грациозно уступали друг другу место, а в воздухе уже позабытой песней птиц разносились их древние голоса… Присмотревшись, я узнала в них еще живущих детей Аор — маллине, обладающих разумом людей и телами рыб. Маллине почти не входили в залив озера, по-видимому, до сих пор опасаясь печальной участи своих предков. А здесь — рядом, они игривые и послушные, привлекали внимание всех.

Кана, состроив умильную морду, пыталась дотянуться до них проворными лапами, по паре раз получив по любопытному носу размашистым плавником подпрыгнувшего зверя, заскулила и обиженно села на доски в центре судна.

Один, уже по обыкновению, на время перестав двигаться, рычать и даже дышать, по-видимому, вел оживленную беседу со своей избранницей. И только колебания кончика уха, надломленного скорее всего в какой — то вылазке вместе с Э'тен, обращенного к безмятежным духам воды, указывало на то, что он говорил с ними.

Расслабленные Корабелла и Уллэ, без страха забравшиеся на тонкие перила, встречали этих новых гостей, как старых знакомых. И даже Лигу улыбался, как ребенок, глядя на них.

Но не они одни плескались среди морских волн. Удачливая семерка детей Аор подгоняла толчею крупных рыбешек с исполосованными темными пятнами спинами.

Сладко улыбнувшись друг другу, Корабелла и Уллэ, как акробаты с рыночной площади Кирс — Аммалена, встали в полный рост на перилах. Перекинулись мотками тонкой веревки, на концах каждой из которых поблескивала металлическая пластина и младшие братья якорного крючка и закинули эти мотки в море.

Такой вид рыбалки был мне в новинку, но шанс съесть к ужину свежей рыбы, обжаренной в кореньях и специях возрос.

Дурачащиеся маллине могли прошерстить весь косяк, однако во рту у каждого из них, умещалось пять — шесть штук пятнистых рыбин. Остальные же разошлись в стороны от ловких носов. Наши невольные попутчики — пираты были хорошими рыбаками.

Закинув по паре раз снасти Буревестница и Уллэ вывалили улов на пол и тут уже мы приступили к работе. Спустя час над тазом с растопленным и подожженным тюленьим салом коптились над огнем рыбьи тушки в тимьяне, перце и древесной золе.

В этот момент вспомнилась та рыба, которую мы ели из последних запасов в наших мешках, в день, когда я и Лигу впервые были близки. Много времени прошло с тех пор. Но, как и прежде, это яство казалось самым вкусным на свете. Правда, теперь я усмиряла не только свой аппетит. Маленькая жизнь, проснувшаяся во мне, требовала вдвое больше. Объедать я никого не хотела, да и Лигу, который, по-видимому, уже вошел в образ отца, этого бы не позволил. Так что он, как и наши перевозчики, взял на себя обязанности по добыче еды и ее уже не приходилось натужно делить.

Обычные хлопоты, связанные с приготовлением снеди, уборки в крохотном уголке, который выделили нам с Лигу, разбавили невыносимо скучную жизнь на корабле. Тяжелая, наполненная слезами и тоской по дому, неделя закончилась, за ней потянулась и вторая, и третья...

Хмурое небо, по которому едва ли улавливалась смена дневных часов, иногда разряжалось унылыми, моросящими дождями, в остальном почти не привлекало нас.

И только однажды, в высоте, под облаком, похожим на драный кусок шерсти гивик — калу, я заметила пятерку бело-серых птиц. Мой удивленный возглас отозвался взглядами остальных, так что наша разномастная четверка, вытянула шеи под своды неба. Но птицы, в которых мы только сейчас признали буревестников, не спустились ниже подвластного только им воздушного течения, распростертого по направлению к Стратагалему. И в этот раз я впервые увидела грусть в глазах Корабеллы. Повязанная с ними одним и тем же даром, сделавшим ее бедоносицей, Рыжая вряд ли могла пересчитать по пальцам счастливые дни жизни.

Последний из них, когда она попрощалась с приемной матерью — Уной, давно скрылся за горизонтом. Теперь, когда я отяготилась бременем, я действительно пожалела ее. И с замутненной нагаром обиды за потерю отца и гибель матушки, с души слетел еще один кусочек. Рыжая больше не была врагом!

Пятерка буревестников в сером небе, едва ли заметное событие. Но для нас, убаюканных сытым постоянством гранитных валов волн, по которым уже не неслись стайки рыбешек и маллине, это был очередной глоток свежего воздуха. Расстояние, разделяющее нас, было велико, но даже здесь, в десятках метров под ними мы видели, будто вблизи, как ветер расчесывает жесткие перья крыльев и мягкое подпушье тел.

Лучи тусклого солнца, слишком обессиленные, чтобы пробить плотную пелену облаков, только подсвечивали их изнутри, прибавляя им объем и насыщенность. Но, словно пытаясь изгнать упрямых птиц, нарушающих мрачное совершенство слияния пучин: морской и небесной, Сигир иногда посылал тонкие копья света вслед за ними. А они не достигали цели, но окрашивали строгое, серо — белое оперение в торжествующие цвета.

Эта скудная картина, затронув что-то в душе, пробудила короткое, но четкое воспоминание.

В пору моего детства, в один из дней мимолетной весны, которая почти не задержалась в нашем северном крае, раздробленная чередой Великих бурь, на землю опустился ливень. Раззадоренные приближением холодов, струи воды хлестали по поросли вымученных трав, по почерневшим, продырявленным и в некоторых местах заросших мхом крышам домов и основательно законопаченным стенам. Не до веселья стайкам ребят, разбежавшимся, как гнус по шкуре оленя, по близлежащим кустам дубняка. Но после дождя…

Когда уже чуть теплые лучи Сигира на закате коснулись напоенных водой трав, деревьев, домов, вот тут и началось для нас истинное волшебство. Почище маминых ритуалов.

Отражающие отпущенный на свободу свет, предметы внезапно выявили суть, окрасившись в золотистые тона. Золотые крыши, золотые стены с драгоценными веснушками зеленых мхов. Золотые травы с алмазными подвесками росы. Грязь тоже золотистая, мягкая, словно масло из оленьего молока. Сам воздух, который мы вдыхали, стал золотым. Золотым и ароматным.

В один короткий момент тучи, излившие свою влагу, расступились и открыли невероятную, разящую лазурь неба, сравнимую с цветом глаз Сибилл. Благоговейный восторг от увиденного еще долго будоражил душу, вплетаясь в самые счастливые моменты жизни.

Однако, сейчас не было ни весеннего дождя, ни глубоких тучных небес, ни обостренного юношеского внимания, способного уловить мельчайшие черты зарождающейся красоты. Нет, этого не было. Сейчас, всем этим управляла спокойная красота, исцеляющая мятущееся тревогой сердце. Этого покоя не было на душе Корабеллы и поэтому она не могла быть моим врагом. Мне было жаль ее.

Время, растянувшееся в походе потеряло свою меру. Иногда мне казалось что оно бежит, на лиги опережая корабль. Порою, день от рассвета до заката тянулся так долго, что, думалось, минули недели.

Но ни в те, ни в другие дни пейзаж за бортом не менялся. Серо — синие гранитные плиты морских волн с шерстяной пенной шубой сталкивались между собой под громоподобные раскаты промозглого ветра. Спасением от них служили объятья Лигу. Но не его теперь я видела во снах.

Мой старый учитель Гайр, в крохотной лачуге учил меня обработке необычного нового сплава, на основе серебра нуорэт. Но, его ученица никак не понимала сути многочасового обжига и резки, отчего каждый раз просыпалась в слезах по ворчливому наставнику. И тут меня тоже оберегали крепкие руки Лигу.

В этом болезненном бреду, хлипким мостиком растянувшемся между снами, явью и отношениями с моим избранником, я забыла о времени. Но, оно было неумолимо. Родные, по большей части степные берега, со скалистыми обрывами краснели сильнее, накапливая в себе пустынный песок. День за днем его становилось больше и вот уже дюны у границы такого же красного закатного горизонта возвестили о возвращении в обитель Лигу — чудесный Кирс — Аммален. За этот срок живот, который в начале путешествия не привлекал внимания, вырос, округлив летящий край лучшего сарафана.

Встреча с Сибилл в таком положении сулила мне много необычных впечатлений. Но, то что случилось на самом деле удивило куда сильнее.С Херет — Э'тен, обретшей за время правления холодноватый и уравновешенный нрав, выгодно подчеркивающий ее северную красоту, вмиг слетело все напускное. Короткий и счастливый девичий визг встретил меня в бывших "водяных" покоях Тени, а затем руки подруги обняли меня бережно и нежно, словно не она была сосудом и сущностью, объединившей несколько душ, а я. Хотя, возможно, так и было. Да, дух и душа подруги, подготовлены к приему богини, так как она изначально была отдана на эту роль. Но не она носила под сердцем долгожданный результат слияния двух враждовавших народов. И не ее тело постоянно менялось, стремясь взлелеять эту жизнь. Материнская гордость, для которой у меня были все основания, взыграла во мне, и я по обычаю нашего народа, даже позволила себе осадить Сибилл, оберегая плод. Однако, такой запрет просуществовал только миг. Действуя сообща, Сибилл по указке Э'тен возложила руки на купол моего живота и завороженно замолкла. Думаю, то, что она видела за тонкими оболочками моего лона, впечатлило ее. В том же молчаливом ритуале, убрав руки, она отвела меня в бывшие покои Тени и оставила до прихода Лигу.

Лигу, воодушевленный встречей с родиной, влетел ко мне, свежий и прекрасный, как цветок лилейника в садах Карин. И с этого момента его забота и сестринское внимание Сибилл переросли для меня почти в удушающие тиски.

Каждый новый день теперь начинался с увесистого завтрака с кашей из распаренных рисовых зерен и обилием лакомых фруктов. Эту обязанность на себя взяла подруга. С ее же ведома белошвейки из дворца соорудили мне накидку, защищающую от яркого солнечного света из тончайшего шелка и невесомого хлопка. Ее я должна носить во время прогулок по внутреннему саду, где и так не было солнца. Следом шли часы сна, еще одна прогулка и время с Лигу, которому теперь приходилось не только выполнять мои капризы. Так натужно хихикая, сообщали ветреные девы, с которыми я иногда сталкивалась во время вылазок на рынок. Теперь он обязан был следить за той частью двора и города, которую во время коронации нашей четверки, доверили нам. Однако, то, как он воспринимал это раньше не шло ни в какие сравнения с тем, что он делал, как он выглядел и чувствовал себя сейчас. Кирс — Аммален отданный на откуп двум правителям из четырех не захирел, нет! Он, как заигравшийся ребенок, вышел из-под контроля и теперь привести все, что было нарушено в надлежащий вид было трудно.

Собранные еще в года его юности шайки пронырливых, но вряд ли вредящих городу разбойных ребят, разошлись. Многим из них пришлось туго и они укрылись под крылом опасных людей. Некоторые, сподвигнутые моим мужем на добрые дела еще встречались на рыночных площадях, но их было мало. И поэтому мой белокурый избранник приходил таким уставшим. Стараясь не тревожить его сон, я укрывала его невесомым одеялом и легонько обняв, дожидалась прихода рассвета, не сомкнув глаз.

А утром все повторялось. Не знаю, в чем причина, но постепенно, я вновь почувствовала во дворце то, что гнало отсюда еще в дни нашего первого прихода сюда. Затягивающийся узел скуки, временами накатывающей боли и безысходности одного маленького тенистого сада (ведь, в конце концов Сибилл «уберегла» меня и от походов на рынок), почти сжал шею. Без солнца и свежего воздуха я стала похожа на тень, закаленные у горна руки покрылись сочащимися ранками — зыбкой памятью о каждом горячем прикосновении металла и даже лучащийся уже собственной силой медальон из серебра таадэт, почернел и перестал согревать меня.

Обеспокоеннее стали взгляды Лигу, когда он приходил. Все раздражительнее становилась я, отвечая нелицеприятной грубостью на его легкие слова и действия, ибо даже покои Тени со ставшими непохожими друг на друга статуями, на которых убрали намеки на Чахаль — Хассу, напоминали судьбу первой красавицы нашего народа, даря призрачную боль чреву.

Последние недели, когда живот дорос до размеров абир — амма, дались мне тяжело. Сибилл, наконец увидевшая, что излишний покой только вредит-«смилостивилась» и открыла проход в заветную нишу с коридором, который вел на рыночную площадь. Глоток чистого воздуха, не замутненного землистыми ароматами сада, ни навязчивым благоуханием каких — то белых цветов из зала Тени, игристым вином взыграл в крови. Тяжелой походкой не привыкших к чрезмерной тяжести ног, не одна, а под неусыпным взглядом Сибилл, обряженная в лучшие ткани востока, которые вполне возможно украсили бы стройную девушку, но из меня сделали увесистый сундук на ножках, я выступила из арки прохода и утонула в гомоне, гиканье и свисте. Слух, ублаженный тишиной, резкой болью отзывался на переливы местной речи, но я впитывала кожей первозданную прелесть. Солнце Сигира, уже давно перекатившееся через небо в конце праздника плодородия, еще не утратило нагревающей силы и я млела в лучах, как кусок красящей смолы кумитэ Карин.

Жаль, что это продлилось не долго.

Два дня спустя, после незапланированной вылазки в город, незадолго до рассвета пришел назначенный час. Короткий сон, в котором я отдыхала в спокойных водах пруда в бывшем тронном зале Тени, прервался мерзким ощущением мокроты и тяжести подола многострадального платья. Резко открыв глаза, со смутным ощущением стыда и испуга, я вскинулась и огляделась. А, увидев перевернутое отражение в луже на полу, растекшейся от одной резной ножки кровати до другой, застыла, подобно статуям погибших наложниц Кобры Кирс — Аммалена. Крик о помощи, застивший любую другую мысль, сорвался с губ надорванным хрипом. И в этот момент, ослепительно-белый проблеск боли, метнувшийся по краю набухшего чрева, словно от пореза о тонкую, но крепкую бумагу с далеких южных островов, вновь опрокинул меня на кровать. Еще одна попытка встать закончилась тем же самым. И еще… и еще.

Когда голова одной из разбуженных моим невнятным шевелением и вскриками девчушек — прислужек местных повитух, мелькнула за золотистым пологом навеса, на моих руках уже просматривались четкие, белесые с розоватыми гранями отметины моих же зубов — единственного доступного мне способа унять эту боль.

Время летит в бездну, сливаясь с ритмом биения сердца. Но и оно же, как докучливый монах кашет стоит в изголовье, напоминая о своем присутствии.

Толчки, сильные, будто два темных демона, порождения Семян тела Сигира борются во мне и не одерживают верх. Толчок, стягивающая в узел боль, короткая передышка и еще один толчок. БОЛЬ! Ломающее и разрывающее тело и сознание ощущение, которое не усыпить и не отвести.

— Мама!

Матушка Нойта, где твои горькие отвары и кислые настойки. Где разноцветная шаль, в которой мелкие осколки бусины души Каир могли бы беззвучно петь успокаивающие песни. Где оленьи шкуры, берегущие от этой холодной, змеящейся укусом гадюки — Тени, боли. Где пламя поленьев таадэт, багровое и неумолимое, в твоем очаге. Тебя нет рядом.

Я закрываю глаза и окружающий мир растворяется в пелене темнеющих красок и пятен, но только стоит их открыть, как свет врывается в глаза отточенными до остроты клыков Кессы пиками. Намокшие от собственного пота волосы льнут к лицу и телу. Покрытые горячечной серой коркой губы открываются жарким дыханием. Веки, тяжелые и словно засыпанные песком нелегко смыкать. И с каждой секундой этот гибельный вихрь только ускоряется, обманывая сознание. Разгоняется, чтобы в определенный момент застыть в покойной холодности, будто волны перед бурей.

Отпущенный на свободу выдох отлетает вверх. Вдох, следующий за ним, вбирает всю мою силу. Тело изгибается в немыслимой позе — сломанное? И вдруг, из него… С всхлипом и бульканьем, не правильным, не нужным этому месту звуком вырывается нечто. Миг и это нечто тонким голоском, обиженным на весь мир и торжествующим над всем миром, возвещает о пришествии новой жизни.

Яркая, розово — алая волна, как плат ткани с разрушенных статуй Кессы на улицах Кирс — Аммалена накрывает меня и я проскальзываю в забытье.

Один удар сердца, час, день, вечность и явь вновь выплывает надо мной обеспокоенными лицами Сибилл и нескольких пожилых матрон, по-видимому, бывших обитательниц гарема Тарона. Я уже не чувствую боли. Возможно, она отступила под натиском новой жизни? Нет — еще здесь, укрывшаяся в самом темном уголке комнаты, как прирученный зверь.

Голос, сорванный напряжением, сочится из меня мышиным писком: "Кончено?", но ни Сибилл, ни повивальные бабки не отвечают. Только сильнее смыкаются сведенные судорогой губы.

Я пытаюсь еще раз оглядеть себя. Но там, где я думаю увидеть опустившийся живот — налитое синевой всхолмье, обложенное желтоватыми полосками ткани простыни, красной от крови.

— Как? Я же слышала его или ее!

Горестное молчание мне ответом.

Ощущаю, как через открытые в припадке губы переливается в горло какая — то сладковатая, густая и пьянящая жидкость. Боль уходит за стену, белесую и неприступную. Я дышу реже, глубже и тише. И вновь, где — то на пороге мыслей этот хлюпающий звук. Еще один голосок!

"Дитя, кто же так обидел тебя, кто в первый, краткий момент жизни мог так озлобить твой крик? Ты кричишь, а я чувствую, как мокреют ленты на груди, изливающей ценный дар твоей жизни. Не кричи, не кричи, прошу! Ведь я рядом с тобой, подле тебя. Отныне ты в моем сердце и душе!" — внезапно явившиеся благостные мысли прерывает призрачный шепоток Нойты, идущий то ли изнутри, то ли из мигнувшего амулета, что до сих пор покоится на груди: "Двойня!"

Веки смыкаются и я вижу, как два иллюзорных отблеска летят по исчезающему следу Взошедшей звезды к давно забытой обители Аор и Сигира. Но голос утвердительный, уже растерявший скрипучие ноты голоса матушки и обретший молодую силу тембра Сибилл не отпускает. Уверенно и удовлетворенно она роняет; "Маги!" и я засыпаю!