Глава 4

Стая затерялась в пустоши.

Набравшая скорость Э´тен легко скинула обрывки доспеха Сибилл и в невысоком прыжке взмыла над плотно усевшимся во льду кораблем.

Приземлилась.

Мощные когти, зацепившие снег, царапнули борт и заскользили, опрокидывая ее на бок и вырвав из широкой груди полузадушенный свист. Тело, под ставшей глянцевой шерстью, столкнулось с тройкой рыжебородых, пахнущих потом воинов, которые не успели поднять оружие и вот уже они — смятые, очутились позади нее. Лапы с размаху уперлись в просоленное дерево, тут же оттолкнулись, и грациозное животное понеслось вперед. Струи холодного воздуха, прижимающие уши, надежно глушили крики испуганных людей. Серым росчерком волчица металась среди них, еще только предвкушая кипучий азарт в крови. Дальше, дальше…

Зазевавшийся мальчишка у деревянных бочек и коробов вокруг мачты. Шерсть на холке зверя поднялась, оскал исказил благородные черты, взбив пену в уголках рта.

Острые клыки впились в его запястье чуть повыше гарды клинка, и он полетел вместе с нею, роняя первые капли багровой крови. Э´тен легко перемахнула обширную преграду, но ошарашенному юнцу недостало ее ловкости. Спотыкаясь, он врезался лбом в угол ящика и затих неподвижным кулем. Волчица, пойманная в стремительном движении, взвизгнула по-собачьи, открывая не защищенную ни чем спину. Но за нею уже спешил Один.

С глухим рыком он со спины напал на широкоплечего громилу, что уже занес топорик над подругой. Отяжеленный грузом волка, воин припал на колено, сбросил ношу. На мгновение короткое лезвие обожгло бок противника, слава богине, по касательной. Клочок срезанной черной шерсти тут же растворился в учинённом на корабле беспорядке.

Э´тен кружила где-то рядом. Ее сознание, изначально помещенное в тело хрупкой девчушки, стремилось вырваться и из облика голубоглазой волчицы. Жаркой волной оно ворвалось в мысли Одина, оттеснив его в непролазную глубину памяти.

Зрение раздвоилось.

Перед зелеными и голубыми глазами обоих в оцепенении замерла нелепая пара: грузный старик, с лысой головой и бородой, заплетенной в косы и длинноволосый мальчишка в просторной зеленой рубахе. Мальчишка ли? Э´тен втянула чувствительным носом тонкий, чуть сладковатый аромат. Она знала похожий запах. Так пах ее сосуд.

В это же время черного волка со всех сторон обступили уже успевшие опомниться воины. Громко крича и улюлюкая, они сомкнули круг. Проблески металла, отражающие лучи холодного солнца ослепили глаза и, прижав уши к черепу, Один закрыл их.

По другую сторону боя ошарашенно мигнула серая волчица. Короткие, не нужные делу мысли в ее голове прервались действиями старика. Легко и быстро отодвинув молодого с пути, он коснулся ремней, скрещённых на груди, и тут же позади него, гремя звеньями, опала длинная цепь. Тяжелый шипастый шар, прикрученный к ней, покалечил древесину под ногами. Неуловимым движением пират выхватил из-за спины короткую палицу, к навершию которой была прикована цепь. Неожиданно ловко размахнулся и навесом опустил било у самых ног Э´тен, так, что обожжённые до черноты шипы коснулись шерсти. Волчица, не предполагавшая такого отпора, отскочила в сторону, туда, где еще недавно яростно отбивались от атак животных люди. Сейчас живою там оставалась лишь кровь, что сочилась из открытых ран мертвецов и багровыми лентами расстилалась по карме.

На одно короткое мгновение вмешательство живой богини ослабело.

Хитрый прием матерого волка сработал как нельзя лучше. Плотное кольцо убийц над мнимой жертвой утратило маневренность. И Один уже почувствовал среди них слабое звено. Еще один мальчишка. Такой же, как он — зеленоглазый и совсем молодой. Хилая бороденка прикрыла дрожащий от волнения кадык. Юнец вытянул шею, чтобы видеть чуть больше, чем остальные.

Высокий прыжок. Передние лапы оказались на уровне его плеч.

В защитном жесте вздернул правую руку, неуклюже роняя осколок стали, способный его защитить. В горле парня заклокотало. Там, под светлой кожей чужака, в тонкой синей ниточке затравленно билось его сердце. Эту точку нашел острый зуб, прекращая жизнь человека, затем клыки в разгоряченной пасти превратили в беспомощную игрушку его тело. Голова, отделенная от него и лишь на секунду пережившая мгновение смерти, покатилась к низкому борту, собирая с кормы кровь и грязь, и сверзилась вниз на красный снег.

Горько — соленый вкус теплой крови во рту раззадорил Одина. Следующим прыжком он преодолел расстояние до оробевшей богини и вцепился в руку старика Сельма, когда тот попытался вытащить из зарубки свое устрашающее оружие. Мальчишка. Нет, девчонка, дочь Сельма — Корабелла силилась помочь отцу, однако получившая поддержку Э´тен была быстрее. Остановив движение Буревестницы рыком сквозь оскаленные зубы, она позволила Одину закончить дело. Скачок и веселая струйка крови из разорванного горла уже омывает оголенное выше пояса тело капитана корабля. Медленно, медленно Сельм упал на колени, невидяще распахнув стекленеющие глаза. Его тело, потерявшее надежную опору, скользнуло по грязным доскам кормы, пачкая пропитанную багрянцем бороду.

Буревестница окаменела. Полный ярости крик разнесся далеко за пределы озера много позже. Внезапная смерть отца разбудила в ней такую силу, какой она не могла и предположить. Эта сила сожгла страх в ее душе.

Корабелла не стала ждать когда вернется Один. Два широких кривых клинка в ее руках разошлись в стороны и поочередно со свистом резанули воздух перед мордой волка. Оскалившийся зверь отступил. Но стоило ей, сохраняя хрупкий баланс отвести напряженную ногу, черно-серая пара атаковала с двух сторон.

Толчок более крупной Э´тен, открытая пасть которой на мгновение обожгла лицо девушки пропахшим человеческим нутром дыханием, отшвырнул Корабеллу к дыре в борту. Скользкие от крови пальцы попытались ухватить обломки черного дерева, но тщетно.

Рыжее пламя волос ухнуло вниз, увлекая за собой тело в зеленом балахоне.

Нестерпимо яркая вспышка боли в голове, шее, спине пиратки затмила почти все знакомые ей чувства. Там, за белой пеленой, остался только слух. Вдалеке монотонно гомонили люди, но скрип снега под четырьмя парами лап был ближе. То тут, то там звуки замирали и, казалось, угроза миновала. Однако великаны — волки еще были здесь. Они обходили приобретенную вотчину в поисках раненных. Судьба их, в клыках диких зверей, по-видимому, уже была решена.

Пятьдесят человек! Пятьдесят хороших, да что там: лучших воинов, вступивших под флаги отца, были разгромлены, раздавлены силой двух обезумевших животных. Голова Молодого Рааля, которого Корабелла считала братом, рядом с нею. Сутр, что на рассвете ремнями крепил клинки к ее спине, отец. Все они лежат на снегу, в лужах собственной крови. Мгновение безмолвия. Иноходь волчьих шагов. И снова тишина.

Напряженное ожидание сменилось сонливостью. Холод снега ласкал открытые руки, затягивая в красно — белый, бездонный омут. Тело поддалось ему. Рыжеволосая девушка, внезапно ставшая крылатой тенью, простерлась над озерным краем, над черным остовом корабля, который теперь напоминал скелет огромной рыбины, вглядываясь в мертвые лица. Опустилась на берег, роняя горькие слезы. "Буревестница!" — неужто ее имя накликало беду? Мутная пелена, наконец, закрыла глаза — далекие голоса отца, Рааля, Сутра звали ее, ожидая по ту сторону. Но здесь, среди хаоса переломанных досок, людей, мечей она еще чувствовала не угасшую искру жизни. Светловолосый чужак. Брат расчетливой гадины, отправившей их на верную смерть, клыками неразумных тварей покончивший с Сельмом.

Ублюдок жив?

Горячая волна ненависти легко захватила ее, вскинула в едином порыве. Стиснув зубы от злости и боли, Корабелла поднялась. Пленник умрет...

А дальше, дальше… Перед девушкой мелькнул длинный путь, который ее ожидает. Снежные поля, степные равнины и горы, горы красного песка, среди которых высилось гадючье гнездо: крепость Кирс — Аммален.

Когда-то старший сын хозяина этих земель вселил в нее и в отца уверенность в успехе северного похода. А немалая сумма за то, чтобы навсегда исчез его младший брат, уже тогда приятно грела карман. Теперь, после смерти Сельма, пиратка жаждала одного. Она хотела, чтобы заносчивый хлыст расплатился за все. Это желание открыло ее глаза.

Так же, как во сне, она начала кружить по крохотному участку суши вблизи поверженного корабля, в поисках выжившего.

Свидетельств минувшей схватки было много. Широкая тропа людских следов уходила на запад, к частоколу неприметного селения. Ушел ли туда пленник? Интуиция Буревестницы, которая не раз спасала корабль в море, не позволяла ей думать так. Слишком мала была деревня, чтобы царственный отпрыск получил в ней помощь.

Еще одно скопление собачьих или волчьих следов огибало пустошь. Несколькими часами ранее, пробиваясь сквозь пелену боли, Корабелла уже слышала многоголосый вой. Волков, а это были волки, набралось не больше дюжины. Но они шли сюда добивать раненых, а значит не нашли узника.

Круг. У границы темной рощи отпечатки крупных лап, в некоторых местах перекрывающие легкий след одного единственного человека.

«Вот и ты!» — хищная улыбка исказила черты лица. Такая же хищная и могучая сущность шевельнулась внутри, надежно укрытая просоленной до белизны сосредоточенностью. Ноги сами вынесли ее на хлипкую тропу, уходящую вглубь леса. Тут, среди веток изъеденного морозом дубняка, застряла пара клочков серебристо-серой и черной шерсти. Следов было больше. Кровь вскипела в жилах, оставив на коже ощущение колкой, до невозможности приятной дрожи: «Я на верном пути!»

Теперь Буревестница шла целенаправленно, изредка, на излете касаясь темных стволов деревьев. Предвкушение страха жертвы, гонимой беспощадными хищниками и ею, разбудило воспоминания.

"Холодный трюм их корабля, по краям заваленный коробами и всевозможной утварью. Посреди него, под люком, куда еще пробивались лучи солнца — деревянная клетка, поставленная на попа, в которую под силу уместить взрослого человека. К открытому верху клетки изнутри прикручена сеть, оплетенная гибкими ободами. Но сеть не простая. Жилы ее — длинные и тонкие лезвия, в полтора раза длиннее, чем высота клетки. Их Сельм отобрал у охотящихся на пустынного ящера караванщиков по пути к морю, в год, когда питавшие пески реки окончательно пересохли. Сеть вязал добряк — Сутр, истративший на нее десяток кузнечных перчаток из дубленой кожи. Обода, при случае, стягивались тесный мешок.

По молодости Сельм часто пользовался ею. Но теперь, когда Буревестница подросла, почетная обязанность перешла к ней. День, который она вспоминала, был ее днем. Отец позволил использовать багрянник на пленнике.

Без сознания, закованный в кандалы, обнаженный и избитый до такого состояния, что кожа имела буро — красный оттенок, он лежал рядом: на зловонной куче соломы и тряпья, которое к тому же служило ему одеялом. В прочем, после непродолжительного разговора у него скорее всего отберут и это. Прошедший багрянник человек, с кожей, иссеченной в мелкую клетку, недолго оставался в живых.

Скоро сюда явятся ее помощники: пара братьев с низких равнин. Крепкие кулаки с лихвой заменяли им потуги ума. Но для этой работы такие и нужны.

Через пару мгновений они уже были здесь: высокорослые громадины с едва заметной шеей. Шидах и Герех.

Корабелла, без долгих церемоний, устало махнула на каркас, давая начало изощренной пытке. Братья были к этому готовы. Проявив удивительную для их размеров ловкость, они расчистили чуть больше места посреди трюма. Придвинули к клетке деревянные короба и, соорудив подобие лестницы, развернулись к пленнику. Подхватили его под руки, так что исхудавшие и чудом не выскальзывающие из оков ноги вытянулись вдоль пола и начали цепляться за неровные половицы. Затем поднесли его к багряннику. Одновременно, так, как это умеют лишь близнецы, забрались на гигантскую лестницу и осторожно опустили тело в раскрытый мешок. Руки пленника, совершив непроизвольный взмах, тяжело опустились на деревянные балки. Корабелла цыкнула.

Недовольно поморщившись, Герех стал проталкивать их сквозь горловину клети. Сеть внутри еще лежала комком у ног пленника. Но стоило потянуть за оплетенные несколькими слоями грубой ткани жилы, приводя в движение обода, механизм превращался в тесную и опасную ловушку.

Сколько раз Корабелла наблюдала, как смыкались темные пластины, навсегда лишая свободы и жизни пленников. За это время боль, что так ярко отражалась на их лицах и заставляла кровь Буревестницы кипеть, смешавшись с рутиной морской жизни, почти потеряла свежесть.

Но этот случай был особый! Незадолго до их исхода из крепости Кирс — Аммален отец и брат этого дохляка вздумали женить его на ней, с какой — то ведомой им целью. Сельм, заранее узнавший об этом, воспринял весть как добрую шутку. Но для его дочери желание царственной семьи было сродни пощечине. Такого она не прощала.

Хищный механизм застыл в ожидании. С любовью отточенные и залитые маслом лезвия поблескивали своими гранями как спины рыб, собравшихся на месте прикорма. Непривычное чувство тугого узла в животе заставило Корабеллу смотреть на них, не отрываясь. Она знала, что боль приносимая сетью вначале была почти приятной и мягкой, словно касание крыльев бабочек в пустынных оазисах. Но со временем эта удушающая шелковая ловушка затягивалась все сильнее, оставляя за собой место чистой, ни чем не замутненной боли и крови, проступающей сквозь кожу крупными багровыми каплями. Этого и криков искупления жадно ждала Буревестница. Пусть сейчас недалекие и ничего не замечающие Шидах и Герех помогут ей удерживать пленника. Дальше, когда у него уже не останется сил кричать, только она будет с ним один на один. Она будет следить за его агонией, и купаться в позабытом чувстве восторга, который безраздельно принадлежит ей."

Внезапно перегородившая путь ветка хлестнула ее по лицу, вырвав из груди судорожный вздох. Картина прошлого рассыпалась мелкими бисеринками снега. Слава богам, тропа еще была различима. Буревестница продолжила идти вперед, на ходу переводя сбившееся дыхание. Через несколько метров гуща леса начала сдвигаться, зажимая тропу в тиски. Слева и справа от нее поприбавилось бурелома. Сухие ветки не давали осмотреться, и это тяготило девушку. Ей, привыкшей к бескрайнему морскому простору, лес казался узким и темным коридором, у которого нет выхода. От этого потерявшие былую хватку воспоминания о пытке вновь вцепились в голову. Теперь, когда Корабелла закрывала глаза, она видела себя, оплетенной бесконечной сетью с лезвиями в том угрюмом месте, где она оставила пленника.

Тяжело мотнув головой, так что рыжее пламя волос рассыпалось по плечам, она прогнала очередной морок.

Слева и сзади, за черно-белой стеной отчаянно загомонили птицы. Вскинувшись, Корабелла подняла глаза к вершинам рощи, туда, где ветки молоденьких дубов терялись в синеве неба. Кроны некоторых слабо колыхались, будто там передвигался кто — то массивный. Зверь или человек? Девушка не разобралась. "Фрр!" — мимо нее испуганно тенькая и едва не касаясь лица, пронеслись две крохотные красногрудые пичуги. Треск валежника раздался чуть ближе, а потом на свободное пространство тропы выступил сильно хромающий на одну ногу Сутр.

— Сутр! — Буревестница не поверила своим глазам. Еще недавно, после горького пробуждения, она видела его лежащим рядом с отцом. Из рваной раны на бедре в пополняемое со всех сторон багровое озерцо широким потоком стекала кровь. А сейчас, пускай с трудом, неестественно вывернув стянутую жгутом ногу, перед ней стоял Сутр: близкий друг Сельма, ее нянька с момента гибели матери и лучший кузнец, которого она знала.

Как он выжил? Как его не тронула дюжина кровожадных зверей, что пришли вслед за великанами?

— Веснушка, ты? — разделяющее их расстояние не помешало ей заметить, как удивлен мужчина. Детское имя, прозвучавшее просто и буднично, внезапно всколыхнуло душу. Лишь он один ни при каких условиях не называл маленькую пиратку по прозвищу, которое ей нравилось.

— Слава богам, хоть ты живая! — в теплых карих глазах, окруженных сетью мелких морщинок, отражалась радость, смешанная с тревогой и горечью, — А я очнулся, гляжу по сторонам: кровь всюду и команда наша, будто сосунки малолетние, несмышленыши, разбитая лежит. У кого ноги нет, у кого рука оторвана, а кто и без головы остался. Дотянулся до Сельма, он рядом со мной оказался, по плечу хлопнул, слышу: холодный уже, закоченел давно! Эх, Сельм, Сельм! Ведь говорил же я, чтобы он с гадючьим гнездом этим не связывался. Еще при брате двоюродном царька их, можно было договориться, да работу себе ладную найти. Вот только теперь народец — то там — дрянной. Не поверил мне друг! Как же теперь?

Сутр замолк. Корабелла тоже не могла проронить и слова. Слишком свежа была потеря.

Сначала мать, теперь отец… Если бы и была она простой девчонкой, пусть переселенкой-изгнанницей из родных земель, то и заревела бы сейчас. Но пират — отец воспитывал ее морем, и море закалило ее характер. Перед глазами блеснула серебристая сталь, которая покоилась в ножнах. Ей тоже нужно стать сталью.

Кузнец прервал ее мысли.

— Ты скажи мне, веснушка, долго эти отродья волчьи среди нас порядки наводили? А то я ведь, как с кармы на этот снег, чтоб ему пусто было, грохнулся, так и не помню ничего.

Корабелла рассказала, что знала. Что серая волчица едва не убила ее. Как Сельм пытался уберечь ее от ярости кровожадной пары и, как сам пал в капкане острых клыков. Закончила она тем, что потеряла пленника и теперь, во что бы то ни стало, попытается найти.

Сутр отреагировал неожиданно.

— Игрушку свою потеряла что ль? — лукавые глаза кузнеца смотрели на нее с каким — то противоестественным пониманием. Кривоватая улыбка проглядывала сквозь редкую поросль на лице.

Рыжеволосая девушка вспыхнула. Ей показалось, что она, как занятый постыдным делом ребенок стоит перед изумлённым родителем. К счастью это замешательство быстро прошло. Однако Сутр увидел больше, чем надо.

— Да ты не стесняйся, не стесняйся! Давно уж команда знает, что ходишь ты к нему, чтобы пар спустить. Неужто люб стал, малышка? То — то я смотрю, как ты от молодцов наших, что на тебя заглядывались, да хоть от Рааля нос воротишь! Ан, видно — не по вкусу тебе они! Ты гляди: народ в тех местах дрянной. Да!

А гадюшонка — то Сельм оставил тебе на радость. Если бы не ты, так давно бы рыб за бортом кормил. Ха-ха! Ну, коли и теперь нужен, давай — ка поищем! Знаешь хоть, в какую сторону направился?

Буревестница показала на стежку следов, что тянулись от того места, где они стояли, вглубь рощи:

— Идем?

— Идем!

Вдвоем они двинулись дальше.

День перевалил за половину. Вокруг посерело. Изредка солнечные лучи прорывали покров облаков, но тусклый свет не нагревал воздух. Наоборот, со временем в нем закружились крохотные белые иглы, которые дальше могли перерасти в крупную снежную бурю. Места между двумя стенами леса, по бокам тропы, почти не осталось. Корабелла шла, цепляя волосами сучья и остовы истлевших листьев. Сутр, с трудом управляясь с больной ногой, шел позади. Кузнец, периодически оступаясь на ямах в глубоком снеге, раздраженно ворчал. Корабелла молчала, мысленно обращаясь к отцу с одним вопросом: зачем он так поступил с ней? В ее голове к тому же снова минута за минутой разворачивался тот день, когда она испытала багрянник на Лигу.

"Чужак все еще не приходил в себя. Шидах и Герех осторожно развернули правящие жилы, оплетая тело юноши ободами с мелкоячеистой сетью. Буревестница не хотела, чтобы пленник видел ее. Она стояла поодаль, там, где тени коробов надежно скрывали лицо. Однако эта предосторожность утаила от нее и лицо пленника. На виду оставался только левый глаз и часть стесанной щеки. Сеть сомкнулась. Щека в просвете острой ячейки мучительно дернулась. Глаз раскрылся.

В темноте трюма, нельзя было понять, какого он цвета. Расширившийся от страха и боли зрачок занял часть радужки. Но вот — братья приложили чуть больше усилий и по окружности, узкой, как точка, зеницы проступил коричневый оттенок.

Воздух камеры разрезал крик: «Та-а-а…», и тут же все стихло.

Герех отпустил правило со своей стороны. Ему, как и Корабелле, нравилось, когда жертва умирала не сразу. Поймав неодобрительный взгляд брата, он с едва заметной смущенной улыбкой качнулся с пятки на носок, но нити так и не поднял. Обода багрянника чуть расширились, пропуская под собой внезапно расслабившиеся части истязаемого тела, но сеть, слившаяся с плотью, не сдвинулась с места, причиняя пленнику надсадную боль. На шее, спине, боках — везде, где лезвия касались кожи, словно мелкая роса выступила кровь. В своем тайном уголке Буревестница закусила полыхнувшие огнем губы.

Обода сомкнулись, расчерчивая тело пленника новым багровым узором. Там, где линии скрещивались или проходили близко друг от друга, лезвие подхватывало верхний слой кожи и сдирало его, оставляя удивительно четкие окровавленные проплешины. "Та'хар!" — кричал Лигу, каждым движением врываясь в новую волну боли, — "Та'хар, ви, йамма!" Корабелла знала этот язык. На эрдени говорили ее предки: пустынные кочевники, ее мать и отец, когда еще маленькой девочкой она входила под своды прекрасного Кирс — Аммалена — города на двух песчаных холмах. "Йамма гир!" — женщина пустыни, так уважительно называли сероглазую, темноволосую красавицу мать — Ирику, до того момента, как ее, после долгого отсутствия мужа забрали в гарем. "Йамма" — Падшей, покинувшей пустыню, она стала спустя два года после этого. Отпрыску царского рода наскучила великовозрастная игрушка. Сломав, истерзав некогда прекрасное тело, он оставил Ирику умирать среди песчаных дюн.

А теперь никчемный мальчишка — его сын, просит выпустить его!

В сжатых кулаках Корабеллы побелели костяшки.

— Еще! — резко выкрикнула она, уже не пытаясь скрыть присутствия.

Мальчишка должен страдать, как страдала ее мать.

До предела расходясь на ступенях "лестницы" Герех и Шидах растянули жилы багрянника, взрезая отчасти оголившиеся мышцы пленника. Сейчас данное Сельмом название орудию пыток полностью себя оправдывало. Кожа скованной судорогой жертвы будто бы прошитая тонкими стежками под слоем запекшейся крови на самом деле напоминала стеганный багровый плащ.

— Та'хар! — сорванный криком голос Лигу почти превратился в шепот.

С трудом сглатывая, он повторял: "Та'хар… Та'хар!" до тех пор, пока в горле не забулькало влажно, а по губам на иссеченную грудь не стёк розоватый комок пены.

Лигу вновь окунулся в спасительное беспамятство. Гнев Буревестницы тоже сошел на нет. Сделав работу: вытащив пленника из деревянного короба, ушли молчаливые братья, а она, все так же скрываясь в тени, рассматривала тело юноши. Скоро на карму корабля ее позвал Сельм.

К пленнику она, прихватив ведро чистой воды, несколько кусков ветоши и чудодейственную мазь с тюленьим жиром и северной водорослью, которая тут и там встречалась им на пути, вернулась за полночь, когда даже караульные спали сном младенца. Стараясь никого не будить, Буревестница сама оттерла застарелую кровь с кожи и смазала мазью его раны. Опустошенное ведро она оставила рядом. Через несколько дней такого ухода, проведывая пленника днем, когда он спал и ночью, когда не видела команда, Корабелла добилась того, что мелкие ссадины от учиненной ею пытки затянулись. На краях крупных — тонкой каймой засеребрились шрамы. Впервые, прошедший багрянник юноша — выжил.

Все возвратилось на круги своя. Обычная морская жизнь, как и прежде, захлестнула девушку. И лишь тогда, когда по ночам ей снились кошмары, в которых она одна, оставшаяся без обоих родителей, грязная и оборванная, просила подаяния у безучастных прохожих на красных улочках Кирс — Аммалена, ее гнев просыпался вновь. Чужак, чья жизнь стала проявлением ее слабости, все еще был рядом. К нему она ходила на закате, таясь от всех. Ходила и смотрела издалека, как сеть шрамов на его теле, похожая на шкуру змеи, поблескивает в призрачном свете лучей солнца, пробивающихся сквозь неплотно сбитую дверь люка. Эти шрамы были ее отмщением.

Да, пыткам узник больше не подвергался, но и выпускать его из холодного и сырого трюма Корабелла не желала. Втайне от отца, она лелеяла мечту о том, как обезглавит гадюку города красных песков, а потом на руках сломленного и опозоренного младшего сына отнесет ее к трону Аль Ке’ссад.

До мечты было еще далеко, а пока измучивший отца поход почти достиг своего конца. Скоро, скоро в ночном небе забрежжит сияние первой северной звезды: Стратагалема, а на бортах, карме и мачте бывалого корабля дневные туманы и тяжелые облака оставят свой след: хрупкую наледь, что так похожа на осевшую соль.

Удивительно, но бывшей обитательнице пустынь по духу была эта суровая погода. Северные ветра раздували рыжее пламя волос и приятно холодили кожу.

Очередной приказ Сельма и вот, из заранее заполненных сундуков члены команды вытащили теплые комплекты одежды. Тяжелая кожаная куртка с меховым подбоем Сутра, утепленный доспех Рааля, рукавицы из собачьей шерсти Шидаха и Гереха, ее шерстяная туника, неброский цвет которой перекликался с цветом глаз. Лишь старый пират ограничился толстыми штанами на широком ремне. О пленнике вспомнили в последнюю очередь, когда серый воздух наполнился мелкой снежной пылью. Его дорогой хлопковый костюм цвета песка Сельм хотел обменять на часть провизии еще в первые дни пути, но того, что уже было припасено, хватило с излишком. Поэтому одежда юноши вернулась к прежнему владельцу."

Там, куда Корабеллу и Сутра завела тропка волчьих и человеческих следов, пленника не было. У покосившегося и местами выбитого частокола, за которым угадывались черты заброшенной лачуги, прямо в сугробе лежала невысокая, темноволосая девушка.

Подол ее длинного, стеганного, зеленого платья залепил снег. Покореженный, разошедшийся с одной стороны доспех, защищавший спину и грудь, даже сейчас был удивительно красивым. В тех местах, где его не скрывали волосы и капюшон с меховой обивкой, пристроченный к платью, виднелись изящно выкованные цветы, вот — вот готовые раскрыться. Сочетание красноватого и серебряного металла в них только дополняло иллюзию.

Несколько прядей, выбравшихся из сложной прически, окутывали лицо до половины, но доспех едва заметно поднимался и опускался, а значит — девушка дышала. Середину лба ее от волос до бровей рассекала страшная черная отметина, по — видимому, ожог. Кожа выгорела, оставив после себя неровную, влажно блестящую поверхность. Бисеринки пота выступили и вокруг раны. Несмотря на увечье девушка, чуть помладше Корабеллы, была красивой: высокий лоб, тонкие дуги бровей, маленький нос и губы, в просвете локонов, казались смутно знакомыми Буревестнице. Они напоминали что — то… родное?

Ее народ, более десятка лет назад покинувший пустыню и обрётший дом в месте разительно отличающемся от родины, все время своего существования управлялся мужчинами. Но и к женщинам относились уважительно. Хранительницы очага и семьи, если на то имелись причины, вооружались мечами из пустынной стали и с легкостью вступали в ожесточенные схватки, часто одерживая победы в них. Такой была Ирика — ее мать. Ее копия, видимая, словно через завесу тумана, сейчас лежала перед Буревестницей. Именно это помешало ей пройти мимо, оставить хрупкую фигуру позади. Обнадеживающее лицо улыбающейся матери в ярком солнечном свете мелькнуло перед глазами. К добру ли?

— Сутр, помоги… — вздрогнув, тихо попросила она, вставая у ног молодой воительницы.

Сутр помедлил, заняв удобное положение, и подхватил ее под руки.

Рывком они вытащили девушку из сугроба и прислонили спиной к нескольким бревнам у занесенной снегом калитки.

Лоб ее покрылся испариной. Буревестница рассеянно уставилась на него.

— Веснушка! Что — то я в толк не возьму, на кого она похожа? — точно так же разглядывая девушку в броне, задумчиво буркнул Сутр.

Корабелла молчала.

Через некоторое время издалека с ветром на опушку долетел отголосок волчьего воя.

Будто бы проснувшись, Буревестница огляделась. Ни человеческих, ни волчьих следов за частоколом не было. Но тропа не обрывалась здесь. Чуть — чуть извернувшись, она уходила направо, становясь шире и просторнее там, где к ней примыкал белеющий лес.

— Пойдем! — громче сказала она, обернувшись к Сутру. Следы давней печали в зеленых глазах пиратки почти стерлись, уступив место сосредоточенному вниманию, но кузнецу хватило и этого, чтобы понять, о чем думает дитя Сельма.

"Ирика!" — слегка простуженный, охрипший голос кузнеца произнес это имя с благоговением, так как произносят имена потерянных друзей.

На некотором расстоянии от них, в каморке кузнеца племени нуорэт: Гайра, на его кровати в цепи бесконечных, темных сновидений терялся Лигу. Ему казалось, что он еще там: в трюме ненавистного корабля пиратов.

"Тонкая ткань не спасала от холода. Жилистому молодому человеку приходилось напрягать все силы, чтобы согреться. Его истерзанное тело зажило, но в тех местах, где кожа касалась нечистот, появились крохотные багровые пузырьки. Из них нередко сочилась кровь. Хуже был только зуд. Он и ветра, что часто гостили здесь, практически лишили его сна. Чтобы хоть как — то отвлечься и насытить себя Лигу тайком, пока не видела рыжая, прятал еду в самых укромных местах, до каких только мог дотянуться. Съедобного было мало: обыкновенный закоченелый хлеб и вода, слава богам, не морская. По особым случаям, во времена, когда к нему заходил Сутр, к ежедневной пайке прибавлялось мясо. То были либо убитые и сваренные ради забавы чайки, либо другая птица, которая по глупости оказалась на расстоянии выстрела из лука. Жесткие и безвкусные — они были слабым утешением. Но однажды ему действительно повезло. В какой — то особый праздник племени, к которому принадлежала большая часть команды, ему на закопченной до черноты тарелке с мерзостной розоватой слизью по краям, принесли мосол и жирный, недоваренный кусок свиной кожи. Кожа залежалась: небольшие участки мяса под ней уже начали вонять, однако по вкусу этот «деликатес» лишь немногим отличался от деликатесов, что ели на его родине.

Незаметно для себя самого Лигу понемногу начал прибавлять в весе. Скруглились прошитые шрамами мышцы рук, окрепли от постоянной, спасающей от холода ходьбы, ноги. Тело под сетчатым узором почти вернуло свою ладность и теперь, на самом деле чем — то напоминало туловище ядовитого пресмыкающегося. Но это внешне. Внутри молодого человека кипел огонь львиной ярости.

Не любимый отцом: Лигу был похож на свою светловолосую мать, которую правитель Кирс — Аммалена заточил на нижнем уровне крепости, и ненавидимый старшим братом, лишь за то, что родился, мальчик с детства находил отдушину в общении со средним братом, да и то, только до тех пор, пока Тень не сделал его калекой. После этого Иррэ по доброй воле и, не встречая сопротивления, ушел из крепости, но остался жить в самом городе. «Городской сумасшедший» — так теперь он себя называл, не утратил цепкого ума, однако чудаковатые выходки — проявление странного чувства юмора, все чаще вводили в ступор окружающих. Только шальной Иррэ мог сказать отцу и брату все, что о них думал.

Лигу, по праву рода, такой чести не удостоился.

Был, правда, когда — то рядом и его двоюродный дядя: Эстэ. Он тоже благоволил племеннику. Но его «гадюки» загнали в непролазную глушь, на северо — запад, туда, где в прежние времена жили их боги. С тех пор Эстэ Лигу не видел.

Вот так и получилось, что остался он один в золотой клетке, среди сходящих с ума от злости и власти родственников.

Право рода ограничивало во всем: царственным указом отец, не учитывая его мнения, послал на обучение в местную касту стеклодувов — сброд пьяниц и отребья. Но, через пару лет, как только молодой ученик нашел себе более или менее трезвого учителя и начал делать хоть какие — то успехи, еще одним указом, лишил его возможности продолжить. Затем жажда власти в воспаленном мозгу родителя натолкнула его на мысль о завоевании земель своих северных врагов через пиратов, женив никчемыша на дочери своей гаремной девки и их предводителя. Старший братец с радостью поддержал эту идею и заодно подкупил и самого капитана пиратского корабля — Сельма, чтобы впредь не видеть аммаленское отродье отца.

Но все это было еще терпимо, по сравнению с тем, что с ним сделала рыжая. Она смешала его с грязью, заставила кричать от боли и молить ее о свободе. Его — не причастного ни к чему, что сделал отец и старший брат.

Да, его немного позабавило то, как на него теперь смотрела рыжая. Вечерами, когда он делал вид, что спит, она все ближе и ближе подходила, разглядывая открытые участки его исковерканного тела. В этом взгляде уже не было того отвращения, что раньше. Это значило лишь одно: план Лигу начал исполняться.

Лев в змеиной шкуре застыл в ожидании.

Его тайное оружие: острые осколки кости, каждый — размером с небольшое лезвие вот уже несколько дней было при нем. Оно пряталось в обрывки легкой куртки, которая стала на несколько дюймов короче.

И вот, наконец, счастливый случай представился.

Корабелла подошла к нему вплотную. Влажная от волнения рука дотронулась до его предплечья, сбрасывая сгнившую сенную труху. Длинные и сильные пальцы пробежались по впечатанному в кожу узору, но как только они коснулись груди — Лигу атаковал. Острый костяной шип мимолетно черканул по запястью, но все же не так быстро, чтобы другим краем не ранить кисть юноши.

Резко вскрикнув, девушка отдернула руку и прижала ее к себе. В луче призрачного света зло блеснули глаза. Через секунду, внезапно ставшая каменной, ладонь другой руки с размаху оставила четкий отпечаток на щеке юноши. Почти сразу под ним разлился кровоподтек. Удар пришелся в особо чувствительную точку, так что, пытаясь справиться с ослепительным взрывом боли, юноша прикрыл глаза. Ну же… Едва уловимая дробь быстрых шагов пересекла тесную камеру по направлению к лестнице. Скрипнула ступень, другая, третья. После коротко громыхнула дверь люка, и вновь по трюму разлилась тишина.

Наверху высокий голос рыжей прокричал что — то бессвязное. Ей — спокойно и рассудительно ответил мужской.

Уже к полудню от визгливого скрипа и скрежета вблизи двери в трюм некуда было деться. Звук, раздирающий барабанную перепонку, казалось, вместе с древесной пылью ссыпался в просветы люка. Внизу, с каждым ударом сердца становилось все темнее. Что — то тяжелое опустилось на грубо сколоченные доски, лишая молодого человека последней надежды на свободу. Лигу сокрушенно опустил голову.

Сутр охрип. Собрать стайку молодых шалопаев, чтобы сдвинуть набитый всяким барахлом короб, оказалось труднее, чем он думал. Как с ними со всеми справлялся его старый друг, одним богам известно!

Резкий порыв ветра лихо распахнул куртку. Исподняя рубаха под ней затрепетала, как приспущенный парус. Кузнец второпях вернул себе приличествующий вид, вздрогнул и закутался потеплее:

— Зря, гадюшонок! Ой, зря...

Постоял молча, массивными пальцами расчесывая отросшую рыжую бороду. Глянул на небо. Хмыкнул и пошел прочь, исполнять новый приказ капитана.

Через несколько дней нос черного корабля преодолел устье замерзающей у берегов реки. Стремительные в давние времена, а теперь неторопливые черные воды изрезали береговую линию на короткие и широкие снежные языки. Река изливалась в закрытое озеро, большую часть поверхности которого занимал лед. На берегу, в отдалении, возле серо — белой стены леса угадывались теснящиеся друг к другу крохотные хижины. За ними, на востоке, от земли поднимался остов наполовину разрушенной башни.

Ветер больше не наполнял паруса — корабль увяз в снежной каше, периодически подкидывающей обломки льдин. Один из таких кусков уперся в борт, заставив судно содрогнуться. Несколько коробов покинуло свои привычные места. Среди них был и тот, что закрывал вход в трюм.

Наверху празднующая окончание похода и уже ощущающая вкус новой битвы команда корабля подняла невообразимый гвалт. Никто не обратил внимания, как в редкие минуты тишины к нему прибавляются ноты волчьего пения.

Внизу, осознав, что между ним и свободой осталась лишь тонкая, изрешеченная прожорливыми древесными червями, перегородка, молодой человек счастливо улыбался".