Глава 7

За стенами пещеры рассвет вступил в свои права. Свежий утренний ветер прекратил снегопад, отогнав свинцовые тучи подальше к горизонту, и оставил за собой полосу ясного розовато-фиолетового неба. Первые лучи солнечного света разбросали по белой пустоши с бурыми клыками скал россыпи рубинов, заставив ее сиять, как яркие стекла в занятной игрушке, которую мне в детстве подарила Нойта. Для нас: замерзших, измотанных ночью, полной событий — эта красота была еще впереди. А сейчас: меня, Лигу и Буревестницу, что лежала поодаль била крупная дрожь.

Только Сибилл и Одину, свернувшимся в один тугой клубок, было тепло. И как бы мне не хотелось позволить им отдохнуть, я все равно тихонько разбудила Одина. Вместе с черным волком и юношей, прежде связав по углам и расстелив на полу два самых больших платка, что были частью моего груза, мы постарались переместить хрупкую фигуру моей подруги ко входу. Снег, свалявшийся и утоптанный нашими ногами до состояния крепкого, глянцевитого наста, помог в этом нелегком деле. У устья пещеры нам показалось, что целебный сон начал покидать девушку. Но Один теплым боком привалился к ней, и вздохнув, Сибилл заснула еще крепче.

Нам тоже требовалась передышка. Последствия ночи еще напоминали о себе. Первая радость от чистоты окрестностей: яркой белизны снега и свежести воздуха, который за каменными оковами пещеры казался живительным эликсиром, схлынула.

Статный светловолосый юноша после жаркой речи в пещере, еще не проронил ни слова. Мрачный, как туча, он бесцельно бродил вблизи нашего укрытия, пока замкнувшаяся дорожка следов не вернула его к поверженной путнице. Мерзкий холодок предчувствия очередной неприятности вновь задел мою душу, но раж Лигу уже сошел на нет. Молодой человек присел на корточки и осторожно снял с пояса забывшейся сном девушки пару не больших, но увесистых мешочков — кошелей, затянутых тонкой бечевой. Отошел подальше, с трудом разминувшись с пятном крови у головы убитого Сутра, и наконец, на уступе скалистого клыка, который был виден с того места где сидела я, потянул за петли хитро завязанных узлов. Плетение поддалось не сразу. Однако, повозившись с этим делом, юноша одержал победу.

Из темных недр кошелей он по одной выуживал вещи, которые могли многое рассказать о своей хозяйке и ее занятиях. Связка отливающих металлом и костяных игл, грозди рыболовных крючков всевозможных видов и форм, обрывки тряпок, толстых и старых шнуров, веревки: тонкие и прочные, словно их только что вынули из крепящего раствора. Яркими пятнами в скарбе Буревестницы мелькали бусины. В нескольких из них я с удивлением узнала работу мастеров нуорэт, из артели косторезов. Собралась остановить Лигу, чтобы внимательнее рассмотреть находку, но тут, добравшись до второго дна кошеля, он вытащил на свет крохотную шкатулку.

Безделица захватила все его внимание. Юноша и так, и эдак вертел коробок, тонкие пальцы ощупывали, продавливали каждую грань и выступ, в поисках замка. В очередной раз после оборота и сложной фигуры из пальцев, прикрывших большую его часть, внутри что-то щелкнуло, будто деревяшкой ударили по деревяшке, и между крышкой и основанием появилась тонкая щель. Юноша приложил чуть больше усилий, и ему открылось содержимое шкатулки: невзрачного вида маслянистый порошок буро — зеленого цвета. Странным огнем загорелись его глаза, когда, на мгновение, он поймал мой взгляд. Зубами стянув со здоровой руки перчатку, Лигу горстью зачерпнул снег. Дождался, когда от тепла тот начнет таять, а затем, чуть сдвинув руку над шкатулкой, по каплям залил воду в порошок. Над уступом скалы протянулся явственно — зеленый дымок. В воздухе запахло морем и еще чем — то: не то приторным, не то горьковатым. Подобно Нойте в колдовские ночи, молодой человек одним из осколков кости — части самодельного оружия, которое он уронил при встрече с Буревестницей, стал вымешивать буро — зеленую массу до тех пор, пока на острие она не поменяла цвет на голубовато — белый. Теперь уже осторожно он снял перчатку с другой руки, набрал на широкий край осколка, по-видимому, ценную мазь и разложил по бугристым краям раны с внешней и внутренней стороны ладони.

Почти сразу на его лице отразилось облегчение. Вновь взглянув на меня и Сибилл, юноша прикрыл крышкой остатки целебного средства в шкатулке, подумал и, наконец, вручил ее мне. Рассмотрев его руки вблизи, я увидела, как под слоем мази утратила воспаленный вид его кожа.

Долго уговаривать применить снадобье для лечения Сибилл меня не пришлось. Воспользовавшись обломком, который, по-видимому, Лигу оставил в шкатулке специально, я нанесла мазь на ожог. Однако здесь и сейчас чуда не произошло, только глубже и длительнее стали ее вдохи и выдохи. Ритм ее дыхания успокоил меня, и, закутавшись в слои своего одеяния под теплым волчьим боком, я уснула.

Сон, наполненный мешаниной ярких образов, улетучился слишком скоро, напоследок одарив едва заметным покалыванием в висках. Но голова болела не только по этому. Судорога в мышцах от того что я лежала на каменных плитах (Один по какой — то причине покинул пост верного стража и скрылся в неизвестном направлении), не прибавляла радостного расположения духа.

Повернув шею до хруста в позвонках, я глянула на Сибилл. Ожог на бледном треугольном лице под слоем снадобья уже не пугал своей унылой чернотой. Тонкая серебристая сеть, словно путы незадачливого паука, легла по краям раны, задев здоровую кожу. Это стало доброй вестью, ведь такие же сети я видела на груди и ребрах Лигу, как только с ним встретилась. Начало лечения было положено, а уж какой срок оно займет, знала только великая богиня.

Удостоверившись, что с Сибилл все в порядке, я вновь оглядела окрестности.

Рыжая, как ее называл Лигу, спутница мертвого Сутра никуда не исчезла. Прислонившись к неровной стене пещеры и обхватив поджатые ноги, но, по-видимому, не испытывая холода, она не мигая всматривалась в одну, только ей известную точку на горизонте. Огненно — красные пряди, выбившиеся из-под ворота туники, своим цветом выделяющие белизну кожи под слоем грязи и диковатую искру широко раскрытых темно — карих глаз, только подчеркивали ее своеобразный облик. Изредка из этих глаз на подрагивающие губы стекали слезы. По большому счёту я знала их причину. И хотя Буревестница до нашего "неприятного" знакомства примыкала к чужакам — врагам моего племени, мне было жаль её. Жаль, что ни слова, ни действия не уймут её скорби. Тяжкие мысли снова начали роиться в голове. В угоду им я некоторое время пролежала без движения. Однако беспокойство никуда не ушло. От чего-то не полная картина окружающего: пещера, я, Сибилл, Буревестница, мертвый старик, пропавший Один — мелькала перед глазами, цепляясь за края туманного сознания. Вспышкой озарения, как порывом холодного ветра, высветило: "Лигу! Лигу нет!", но сопротивляться очередному призыву сна не было сил. Поэтому, в последней попытке сохранить тепло, я придвинулась к подруге и закрыла глаза.

Алые всполохи, пробивающиеся через тонкую кожу век, и ненавязчивый стрекот тлеющих веток разбудили меня ближе к вечеру. Маленький костерок у отрога скалы, там, где над зельем поутру корпел Лигу, коротенькими языками пламени тянулся к темнеющему небу, но земля не отпускала его. Поэтому, в притворной злобе, он закидывал ее багровыми искрами. Стылый воздух пещеры прогрелся, а значит, огонь разожгли давно, но все еще две внушительные тени по обеим сторонам кострища, точно они были героями старинных мифов, оберегали его пылающее сердце. Присмотревшись, в более низком и удлиненном силуэте я узнала Одина. Рядом с ним, погрузившись в мысли, сидел Лигу. Желая присоединиться к ним, я пока легонько пошевелила закоченевшими пальцами и тут же нестерпимо горячий ток крови, метнувшийся от ступней к бедрам, заставил меня беззвучно ахнуть. Позже, на смену этой бодрящей волне пришла череда невидимых колких булавок, увивающих тело с головы до ног. Когда и это чувство исчезло, я нетвердой походкой добрела до костра, по мере сил стараясь не нарушать тишины, наводнившей преддверие пещеры. Села и украдкой залюбовалась видом спутников. Отсвет пламени, что колебалось от легчайшего касания ветра, окрашивал шерсть черного волка оттенком крепкого дубового настоя. Лоснящийся мех мягко очерчивал контуры мышц, делая зверя достойным его легенды. Блики на лице Лигу жили собственной жизнью, то высветляя, то затеняя отдельные части, но при этом не лишая юношеской свежести. Только теперь я заметила, как облегчало его одеяние. Теплую домотканую накидку с плеча Гайра, что скрывалась под курткой, молодой человек отдал Буревестнице. Девушка так же сидела у стены, но от дара не отказалась, только помедлила, ожидая, когда Лигу отойдет как можно дальше. Это временное перемирие между врагами, по воле Аор ставшими моими спутниками, укрепило мой настрой.

Ночь едва пересекла свою середину. Сухих веток, припасенных нашим гостем и Одином, должно было хватить до утра, и значит можно было расслабиться. Но, кроме Сибилл, еще никого из нашей молчаливой компании не сморил сон. Четыре пары глаз: карих, голубых и зеленых — с затаенной радостью, решимостью, надеждой и печалью вглядывались в осколок небосвода над пустошью, где еще не рассеялся древний след знакомой всем нам Взошедшей звезды.

Около пяти дней мы оставались на месте. Скудный запас оленины, (Рыбу берегли на особый случай.) — почти сошел на нет. Ветра, бушующие в Великую бурю, еще не сменили направления, наравне с только крепчающими морозами, докучая по ночам. Рыхлого снега по близости не осталось, ведь даже тропы, по которым Лигу и Один приносили к нашему убежищу сучья убитого холодом дубняка и сероватое крошево трав, разрослись до ширины небольших дорог. Эти прогулки наших добытчиков с каждым разом сильнее заботили меня. По-видимому, в тех местах, до которых они доходили — заканчивалось пригодное для розжига сырье. Все это говорило о том, что нам в скором времени предстоит покинуть ставшее родным укрытие и вновь отправиться в путь. Но готовы ли остальные члены нашего отряда? О телесном недуге Сибилл я уже не переживала. На исходе второго дня она открыла глаза и теперь моя помощь заключалась только в том, чтобы два раза в день наносить целебную мазь на ожог. Серебристые сети, которые вначале окружали его едва различимой каймой, теперь иссекали почти всю рану, стягивая края к центру. Удивительно, но даже несмотря на размер, рубцующийся шрам не уродовал черт лица Сибилл. Однако с остальным не все было так хорошо. Замкнутость, которая сразила девушку в начале пути, когда пропал Один, вернулась. Моя подруга ела и пила, когда я просила об этом, обнимала и гладила волка, каждый раз после его возвращения в пещеру, но ни к чему больше интереса не проявляла. Вытряхнуть ее из этого мрачного расположения духа помогла Буревестница. Отдавшись скорби по спутнику на три дня и, в конце-концов, устав проливать слезы, заложив камнями вытянутое за пределы пещеры тело Сутра и проведя над могилой чудной ритуал: в ход пошел странный красноватый песок из еще одной шкатулки в ее сумках, рыжеволосая девушка по-сестрински начала присматривать за Сибилл. Кускам ткани и веревкам из ее поклажи тоже нашлось применение. Ловкие движения обветренных пальцев выплетали из тесьмы грубоватые узлы и петли, которые накручиваясь друг на друга, создавали изящные цепи браслетов. Рыболовные крючки и мелкие бусины, вставленные в звенья, украшали их. С крупными, среди которых были и те, что вырезали мастера моего племени, Буревестница затеяла какую — то игру. Раз за разом она расставляла их в несуразные башенки и причудливые фигуры, а потом по несколько штук двигала к Сибилл, приговаривая: "Ирика! Нэг Ирика!" Но как только этими действиями заинтересовывался Лигу — рушила сделанное и возвращалась в свой угол. Парень, глядя на это, раздосадовано хмыкал и уходил прочь. Такими были дни, проведенные в пещере. И пусть вначале Сибилл только отдергивала руки, когда Рыжая пыталась на них надеть браслеты. К исходу пятого дня она уже увлеченно играла с бывшей спутницей Сутра, только изредка отвлекаясь на то, чтобы послушно вытерпеть мою заботу и ощупать свой амулет. Молчавшие с момента ухода Э'тен лаковые бусы теперь отвечали на ее прикосновения теплым мерцанием — Великая жрица Аор, Призванные и Тарэ простили ее и отныне вновь делились с ней мыслями и мощью. Эта перемена слегка напугала Буревестницу, но бросать новую подругу она не стала.

Пять дней миновали, возвратив наши силы, и, напоследок отужинав оставшимися кусками мяса, мы вышли на проторенный путь.

Дорога скатывалась по клыкастой пустоши, но еще не скрывала света неласкового северного солнца. В остальном глазу здесь не за что было зацепиться: наши невольные стражи истребили хилые древесные островки на несколько лиг вперед. Именно поэтому, чтобы не замерзнуть, нам пришлось увеличить длину пеших переходов.

Там, где замыленный взгляд вовсе не различал границ тропы, на помощь приходил Один. Зеленоглазый зверь успевал не только проверить наш будущий путь, по наитию отводя нас от ям и скалистых обломков. За то время, пока мы преодолевали очередное препятствие, он обходил отряд по кругу и едва ли не каждый раз получал порцию ласки от Сибилл. Изредка, когда бусы вспыхивали слишком сильно, легкая черноногая молния взрывалась скоростью и оставляла нас без опеки. Однако побратим подруги всегда возвращался и амулет на ее шее успокаивался надолго.

Эти, как я их назвала про себя — «волчьи вспышки» вводили в оцепенение еще одного участника отряда. По-видимому, память Буревестницы о встрече на озере, притупленная смертью отца и Сутра, все-таки обрела прежнюю остроту. И теперь, как только разгорались бусы и в чертах Сибилл на мгновение мелькал волчий образ, Рыжую начинало ощутимо потряхивать.

Наконец, на горизонте показалась крохотная рощица, куда не вели следы Одина и Лигу. Однако, даже издали было видно, что место, куда не ступала нога человека и волка, облюбовано диким зверьем и птицами. Пестрые, как лоскутное одеяло от задиров коры развилки кустов, темные грозди сопревших ягод, неглубокие ямки в насте, оголившие мшистые спины скал — странной формы каменистый склон, похожий на скелет огромной рыбины был пронизан жизнью. После него, судя по картам Гайра, в которых горные уступы отмечались тонкой прерывистой линией, расходились наши пути. Этот неприметный рубеж отделял наши земли от всего остального мира. И вскоре мне и Сибилл предстояло его пересечь.

А пока… Пока, в угоду договору, что в начале пути связал нашу троицу, мы решили развести костер и обжарить на прутьях припасенную рыбу. Сушняка тут было вдоволь и «мужчинам» не составило труда собрать его на окраине рощи. Слюдяные камешки из сумок Буревестницы заменили нам истраченное огниво: искры, отскакивающие при сильных ударах, ничуть не хуже поджигали тонкую, лохматую кору. Костерок, разведенный от них, быстро дорос до размеров огнегривых тварей из легенд о Сигире, оставив на виду теплое подбрюшье мигающих на ветру углей. Растрескавшиеся на множество пластин камни, которые, наверное, были здесь со времен, когда от гнева Аор бушевала синяя река, послужили плошками для разогрева. Обледенелые куски рыбы, выложенные на них, начали таять почти сразу. После эти куски мы нанизали на тонкие сучья и тут пришла череда самого дорогого, что было в моей поклаже. На дне сумки, в мешочке, сшитом из тканевых лоскутков, Нойтой для меня был приготовлен особый защитный оберег. Но несколько частей соли, что нашел Гайр, когда собирал серебро для доспехов Сибилл, смешанных с растертой травой кислицы, золой от рунных поленьев и дикой черемшой, что осталась в закромах матушки, были хороши не только как оберег. Тонкий аромат снадобья раззадоривал аппетит, а чуть кисловатый привкус дополнял природную сладость рыбы. Припорошенные этим составом куски заняли место над пламенем. Чуть позже с их нижних краев на раскаленные угли закапал жир.

Рыбы было немного, но ее хватило, чтобы усмирить бунтующие от голода желудки. Усталые, но довольные, под покровом спускающегося сумрака, мы вповалку разлеглись у костра: я, Сибилл и Один спиной к порядком расчистившейся роще. Все еще не обмолвившиеся и словом Лигу и Буревестница по бокам кострища. Только со стороны пустоши пламя без заслона трепетало на ветру. Закончив обгладывать рыбьи кости, Один, удобно устроившись в наших ногах, едва слышно засопел. Сонный настрой быстро передался моей подруге. Все еще переживая последствия ожога, она слабела быстрее остальных и теперь часто, часто мигала, не в силах побороть дремоту. Буревестница, развернувшись спиной к пламени и не обращая на нас внимания, вновь возводила башенки из тех мелочей, что отыскались в ее сумке. Я сидела напротив Лигу и никак не решалась задать интересующий меня вопрос. Всю дорогу от пещеры к этой роще в голове не утихали его слова о пытках на корабле Рыжей и предательстве со стороны родных. К тому же, как бы я не старалась бежать от себя, этот свалившийся на наши головы юноша будил во мне странные, ничем не объяснимые порывы. И теперь, заставив его пережить пройденное, вновь ощутить ту боль и страх, что когда-то терзали его душу и тело, я попросту боялась погубить рождающиеся чувства. Но видеть, как эта подспудная тяжесть каждый день наваливается на его плечи, было еще невыносимее. Наконец, я решилась.

— Лигу! Там… когда мы были в пещере, ты говорил об отце, брате и пытках. Помнишь? Ты был очень зол на них. Может, расскажешь, почему?

Мой неловкий вопрос испугал тишину, загнав ее в заросли кустарника. Но только ее одну. Если кто — то и слышал начало нашего разговора, то он не подал вида. К сожалению, таким же безучастным показался и молодой человек, что ни на минуту не прекращал ворошить оставшимся от связки прутом пепел костра.

Это показное спокойствие полоснуло по начавшей открываться душе не хуже самого острого кинжала. Внезапно на глазах навернулись слезы, но я сразу постаралась их скрыть за нечёсаной соломенной прядью, что выбилась из — под платка. Уже не ожидая его ответа, я повернула голову к роще. Скоро, скоро, следуя за изгибом скал, древний путь из рассказов и карт Гайра приведет нас к развилке. И я вместе с Сибилл и Одином уйду на запад, в земли старейшин нашего племени. Прочь от этого чужака и его тайн. Побыстрее бы…

Однако тут, вдоволь наигравшись с моим терпением, юноша подал голос. Задумчивые слова растворялись в воздухе медленно, будто нехотя открывая суть.

— Н’Талли Кесса гир Адар. Адар куте ги Эстэ… — Таръя, сколько раз ты слышала эти строки?

Вопрос немного удивил меня:

— Ты читал их, когда мы шли сюда. А потом… Потом мы с Сибилл повторили их для тебя! Они важны?

— Да, да! Но, наверное, не для всех. Часть моей истории связана с ними. А в остальном?!

Поверишь ли, Таръя: в местах, где я родился, не почитают добродетели Аор и Э’тен, как делали и делаете это вы в своем племени. Мой народ знает о них только по рассказам кашет-первосвященников и их книгам.

Приобщенных детей и всех, кому в радость вера, эти мудрые старцы учат иному. В башнях со шпилями кашет совершают ритуалы в честь Сигира — того, кого вы считаете злейшим врагом, его единокровных детей и Кессы — первой, необыкновенно красивой девушки из вашего племени, по принуждению оказавшейся в городе среди красных песков.

Предчувствие того, что его рассказ будет куда интереснее, чем то о чем знала я, заставило меня еще ближе придвинуться к костру, в надежде не пропустить ни слова. Поутихшее пламя окрасило багрянцем золотистые волосы Лигу и, в моих глазах, породнило его с древними силами, жившими здесь задолго до моего рождения. Древними, как имена, которые он вплел в свою историю.

Поддаться чарам этой чуждой красоты, ощутить на себе магию тихого голоса, под покровом неба, полного звезд, было непростительно легко. Вернуть к себе, к тому краешку рощи, в котором танцевали теплые блики, меня, смогли его последние слова. На мгновение вся сила нашего народа, заключенная в непоколебимых знакомых, не знакомых и ушедших к Аор девушках — стражах, встала перед глазами. Как можно обуздать эту силу?

Едва уловимый холодок гордости скользнул в голосе:

— По принуждению?

На этот раз взгляд Лигу остался необыкновенно серьезным. Он будто разглядел во мне то, что я скрывала всю жизнь: страх перед могуществом моего народа и обиду за годы непринятия. Разглядел и теперь просил сочувствия у меня:

— Мой далекий пращур — Адар, последний сын Сигира, выкрал ее — четырнадцатилетнюю, на пороге Призыва, из семьи, перебив близких родственников. По приезду в город надругался над ней и спустя девять месяцев пыток, изувечивших ее красоту — убил в страшном ритуале — казни, получив чистого наследника рода. Позже кашет переписали передаваемые из уст в уста легенды и наградили Кессу саном мученицы, расплатившейся за грехи. Правда, часть платы досталась и нам.

Кровь, пролитая дочерью вождей нуорэт, стала справедливым проклятием всех Кессад, из поколения в поколение забирающим мужчин, в жилах которых не исчерпалась его сила. Чистая кровь Кессы, по незнанию отвергнутой от Аор и Э’тен, обрела дар развращать мужские сердца властью и вечным поиском женщины, в которой отразилась хотя бы толика ее красоты. За прошедшие годы предки загубили без счета женских жизней, в попытке разорвать узы заклятия, но все тщетно. Ни подношения, ни фрески, ни скульптуры и статуи, возводимые в честь матери моего народа, не утоляли темной жажды. Моего прадеда сразил этот недуг, проявив оба ужасающих свойства. Деда обманом пытались спасти старейшины города. Его и избранницу из народа пустынников: белокурую и девственную Абир, дочь придворного ювелирного мастерового, прежде натерев ее волосы эбеновой золой, опоили сильными приворотными травами и заперли в нижних галереях крепости Кирс — Аммален на двое суток.

Этот отчаянный шаг помог только на треть. После двух дней и недели пьяного разгула во дворце Илим казнил нескольких стариков, у которых хранился ключ от крепости, доверенный им. Забеременевшую Абир, уже не надеясь на себя, спасли родители, оставив до срока в родовом доме, где-то глубоко в пустыне. Когда срок пришел, а гнев деда поутих, девушку тайком на лошадях доставили в Кирс — Аммален.

В сложных родах моя бабка произвела на свет двух мальчиков, однако, светловолосым, как ее родственники и не несущим печати Кессы, был лишь один из них. Знать и старейшины ошиблись: то что было хорошо для города, не понравилось Илиму. О рождении двойни он узнал последним. А когда узнал — разделил близнецов. Моего отца — "истинного потомка Кессы": Тарона оставил при дворе. А когда тот подрос — поручил ему работу ночного конюшего. Ты, наверное, уже поняла, что особой любви между ними не было.

Старшего брата отца, имени которого мы до поры не знали, дед продал за десяток пустынных лошадей дальнему, бездетному родственнику. Абир, после казни родных, без запасов еды и воды, он замуровал в дальнем и самом нижнем каземате крепости. Еще пять дней стража, оставленная у заложенной двери, слышала крики. На шестой — за ними уже была тишина. Абир — умерла. А власти моего предка хватало для того, чтобы подавить зачатки бунта среди народа. Верные же кашет помогли ему вычистить из летописей упоминания о ней и ее старшем сыне.

Тогда мой отец впервые заслужил расположение деда. Илим заметил, как похож на него его юный конюх, и, со временем, приблизил его к себе настолько, что, в конце — концов, даровал должность наместника крепости и его первого советника.

— Но, как Лигу, как все это сошло ему с рук?

Внезапно: то ли от страшного рассказа юноши, а может от того, что костер превратился в кучу мерцающих угольков, мне стало очень холодно. Попытки укутаться ничего не дали — ветер развернулся и теперь выдувал последние крохи тепла из-под дубленки. Крупные волны дрожи коснулись кончиков пальцев ног и, не сразу, утихли в районе щек. Закостеневшие мышцы от этого сжались, сковав лицо в гримасу, а изо рта, вместе с облачком пара, вырвалось неопределенное: "Тх-х". Гримасу увидел Лигу.

Я не успела заметить, как он поднялся и обогнул костер. Однако, уже через мгновение, юноша опускался наземь, рядом со мной. Все еще в тишине, его рука, укрытая меховым рукавом, робко потянулась ко мне и приобняла за плечи. Темные, от отсутствия света глаза, казалось, ничего не выражали.

А вот мою душу Лигу уже давно и полностью разгадал.

Широкая, мужская кисть чуть более требовательно притянула меня к его груди. Светлые: прямые и кудрявые волосы — не убранные под капюшон и платок, смешались, образовав между нами легкую завесу.

Не узнавая себя от смущения, разыгравшегося воображения и тепла, хлынувшего от него потоком, я приумолкла.

— Никак… Таръя, прошу прощения! — не понятно, что имея в виду, он слегка развернулся ко мне.

Я отвела взгляд слишком поздно, чтобы скрыть те чувства, что настойчиво рвались наружу.

Теперь, когда его глаза были совсем рядом, искры смеха, то и дело появлялись и исчезали в них. Уж не надо мной ли смеялся этот странный чужак?

— Даже здесь кровь твоего народа проявила свою силу, — в этих его словах тоже было второе дно. Тонкие пальцы ласково отодвинули отделившийся от копны волос вихор, заставив новую волну дрожи прокатиться по спине.

— Забывчивость и жадность Илима сыграла с ним злую шутку. Тарон, покуда он не стал советником правителя Кирс — Аммалена, неожиданно для себя самого получил поддержку у народа и дворцовых вельмож. Деятельный и уступчивый на первых порах, он таким образом сумел перетянуть всех их на свою сторону. Последним оплотом власти деда оставались лишь кашет, но и для них Тарон подобрал ключик. Десяток увесистых кошелей с драгоценными камнями из далеких стран и золотом улеглись в карманы первосвященников и, с благословения Адара и Кессы, в летний дворец Илима, для его увеселения в кругу заранее выбранных красавиц, были отправлены сосуды с гранатовым вином, отвоеванным у обособившегося племени пустынников. Вином с особой пряностью, известной кашет по их книгам. Илима не стало на третий день после подарка.

Тарон, почти сразу занявший пустующий трон, десятилетие умело правил разросшимся и укрепившимся городом. По договоренности со старейшинами он даже решился на повторение опыта Илима, однако теперь сам выбирал невесту из числа достойных Гир — Камали. Нелегкий выбор пал на мою мать — Эвесси Малет: аммаленку и дочь торговца шелком с равнин. Так отец облагодетельствовал властью и дальние провинции.

Матери моей досталась тяжелая судьба: девятнадцать лет ожидания Тарона из военных походов, беспрекословного подчинения ему и потакания его странноватым интересам сделали Эвесси глубокой старухой, а меня — сиротой.

Позже, когда среди народа начали распространяться слухи об объявившем права на престол еще одном наследнике рода Аль — Кессад, Тарон не думал долго. Моему старшему брату — Тени: стратегу и тактику Кирс — Аммалена, природную жестокость и изворотливый ум которого удивительно легко дополнил проклятый дар Кессы, он доверил ведение одного из самых кровопролитных сражений: битву у садов Карин. В ходе него стало известно, что наш враг — надежда и опора копошащихся в глуши пустыни провинций: старший брат отца. Родственнику Илима, заплатившему за него весомый куш, приглянулся светловолосый малыш. Поэтому, он, заранее записав подлинную историю в родовые книги, дав ему простое имя, которое с гордостью носили его предки, воспитал его, как собственного сына. Удивительно, но Эстэ был добр к нам.

— Эстэ? Ты сказал Эстэ? Так звали моего отца!

— Он, даже будучи сильным колдуном, которому подвластен металл, проиграл в поединке с Тенью… и потерял всех, кто, в тот момент, был ему дорог. Рукописи, в которых упоминалась тайна его рождения, были переданы в сокровищницы крепости, где и хранятся до сих пор. А Эстэ… За мягкосердие, которое он проявил к Тени, не убив его при первой встрече и после, по наговору — как зачинщика смуты, с одним шансом на искупление, его с кораблем отправили на север, в ваши земли. Это все, что я знаю из книг и помню о нем!

— А ты? Что с твоей историей?

— Остановись, Таръя!

— Тарья.

— Тарь-йа, — тихие слова Лигу превратились в шепот. Руки, которые обнимали за плечи, опустились чуть ниже и сомкнулись на моем животе в замок: не стягивающий, но оберегающий. Удивительно, как этот простой жест успокоил меня. — Утро близко: тебе надо поспать!

— И тебе.

— И мне, но я лягу позже! — мягкие губы молодого человека легко коснулись виска, на мгновение отстранились, давая поднявшемуся откуда-то из глубины жару затуманить голову. Продвинулись дальше по щеке, поднимая непослушные завитки волос со вспыхивающей кожи, и, наконец, достигли моих губ. Не в силах бороться с искушением, я откликнулась на эту ласку так легко, будто испытывала ее не в первый раз. Однако тут мой "мудрый учитель" преподал мне урок. Мимолетное касание растворилось в темноте, а я, убаюканная теплом его рук, заснула так сладко, как это бывает лишь в детстве.

Жаль, эта необыкновенно приятная дремота не продлилась долго. Сумрачная серость еще не сменилась розоватым предрассветным отблескам, но уже подозрительные шорохи вырвали меня из объятий сна.

За шорохами последовал шепот:

— Гивик — калу! — теплое дыхание Лигу, затронувшее волоски над ухом, заставило их щекотать кожу.

— Хм-м? — пытаясь продлить мгновение близости, я выпростала затекшие от долгого лежания руки и потянулась, едва приоткрыв глаза. Однако юношу сейчас увлекло другое.

Аккуратно, так, чтобы не навредить мне, он развернулся и легко поднялся.

— Гивик — калу! Смотри! — повторил, и с грацией дикой кошки, припадающей к земле в поисках добычи, устремился за наши спины.

— На что?

Мои глаза распахнулись шире и уже через мгновение я ощутила на себе тяжелый взгляд Буревестницы, которая, по-видимому, долго наблюдала за нами. Рыжеволосая девушка, презрительно прищурившись и нагловато улыбнувшись, нарочито повернулась ко мне спиной и второй тенью скользнула вслед за Лигу.

Я проводила ее взглядом.

Что они нашли? Почему, не сговариваясь, начали вести себя так похоже? И отчего, если это: что-то — несет угрозу, Один — наш страж с тонким слухом, не предупредил нас? Вот он лежит, подпирая шерстяным боком спину Сибилл. Само спокойствие! Странно, бусы моей подруги тоже мирно "спят".

Так что же это за "гивик — калу"?

"Смотри!" — Лигу не видел в этом опасности, иначе бы предупредил меня. Наш прошлый разговор и то, что было после — вселили эту хрупкую надежду. Только куда смотреть?

Ответ на вопрос не заставил себя ждать. Роща вдруг наполнилась скрипами и щелчками, а затем, из-под защиты первого ряда деревьев, едва разминувшись со мной, на примятую нашими ногами тропу в снегу выскочило животное. Сероватый воздух пустоши придал его шерсти пепельный оттенок, но не тронул темного пятна на груди. Маленькая, словно кусок оленьего сыра, голова с удлиненными, широко — расставленными ушами. Длинная шея на коротком теле. Четыре тонкие ножки: по паре впереди и позади него. Ими существо задорно перебирало, надеясь, по — видимому, скрыться с глаз наших героев — охотников. Хвост — будто заячий, но с завитком наверху. Не взрослое, нет! Просто ладно скроенная кроха. Лишь одно в нем настораживало: отметина на груди непрерывно подрагивало. Что ты стоишь, глупое?

Прижавшись к земле, так, чтобы детеныш не почуял меня, пытаюсь разглядеть его лучше. Середина испачканного места — чуть светлая, возвышается над причудливо свернутыми завитками шерсти, но страшнее другое. Нижний край пятна постепенно отодвигается, наливаясь, набухая чернотой.

Вновь череда толчков, охвативших все его тело. Из горла звук, отдаленно напоминающий крик оленёнка, но более хриплый, натужный. Задние ноги подламываются, уводя тело то в одну, то в другую сторону, но существо собирается с силами и поднимается. Черные капли падают на белое покрывало снега. Кровь? Резко вскакиваю, стараясь напугать глупыша, не видеть того, что будет с ним.

Не успеваю...

Мгновения растягиваются так, как это было у озера. Первый луч поднимающегося солнца отрывается от земли и заливает небосклон сочными красками. Я, пустошь, гивик — калу, кем бы он ни был, тонем в неправильной, несуразной тишине. Но одновременно с этим, на границе слуха ловлю песню ее оружия: свист веревки, рассекающей воздух и звон металлических крючьев. Буревестница! Вот чем ты занималась ночами!

Жгут опутывает тело детеныша, сбивает с ног. Крючки портят детскую шерсть, клоками вырывая из самых тонких мест. Ручеек крови из раны на груди чертит один, ему известный путь в снегу.

Пытаюсь закрыть глаза, но веки нестерпимо жжёт. И тут, на крохотный пятачок возле рощи прокрадываются они: рыжее пламя волос опережает юношу. Скользящие шаги на миг затихают, распространяя вокруг себя давящую волну удовольствия от удачно проведенной охоты, а потом удаляются. На виду остается он один. Скачок! Узкий росчерк металла (Откуда у него клинок?) на излете касается выгнутой дугой шеи животного. И… все заканчивается слишком быстро.

Обессиленно валюсь наземь. Слезы отчаяния гадким, бугристым комком застывают в горле. Лигу ловит мой взгляд. В его широко раскрытых глазах плещется испуг. Делает пару шагов ко мне навстречу, но внезапно спотыкается. Что — то круглое и мелкое, как камешек, отскакивает от его ноги и пропадает среди комьев взрыхленного снега. Парень оборачивается, силясь разглядеть, откуда взялся камень, но не находит никого, кроме Буревестницы, которая с победной улыбкой заводит руку за спину. Карие глаза поднимаются чуть выше. Девушка замечает меня, и улыбка расцветает новыми смыслами. Смыслами, в которых нет места мне.

— Подранок! — от резкого звука прихожу в себя где-то через час.

— Что?

— Гивик — калу уже ранена была, когда мы нашли ее, — оправдывается Лигу! — Видимо, кто-то напугал в лесу, вот и рванула, без разбору через бурелом. Там и на сук напоролась! — в его руках обломок ветки, острый край бурого цвета из-за впитанной крови. Кровь пахнет так, будто она только сейчас окропила это действенное, смертельное оружие. На другом конце под темно — серой корой более светлые годичные кольца. Верно, все так и было.

Его взгляд теплеет.

— Это хорошо, что мы встретили ее раньше, чем лесное зверье. Кол узкий, вошел глубоко. Денек, другой и сил сопротивляться у нее бы не осталось. А так… Припасы у нас и так уже закончились, пополнять со стороны некогда. А если и ты уйдешь. Тарья?

Мое внимание занимают Буревестница и Сибилл. Подруга уже проснулась и теперь полная сил и здорового аппетита с нетерпением ждала, когда на костре на прутьях подрумянятся кусочки молодого мяса. В двух шагах от нее высилась горка таких же кусков, приготовленных для заморозки. Буревестница тоже была рядом. Украдкой бросая на нас взгляды, она играла с Сибилл в ту самую игру, которой предавалась каждый раз, когда выдавалась свободная минутка.

— Не уходи! — Лигу пытается привлечь мое внимание, но тут чистый и высокий голос взлетает над пустошью, в удивительно нежной, тягучей мелодии:

— Эд нур, Каллани,

Эн ви, Алим.

Аш тэй тамани

Кар ви халлим!

Эд нур, Каллани,

Эр ту, Валла.

Эс ми, эр мани:

Ташви, када!

Рыжая с вызовом смотрит на нас. Мотив и ритм этого короткого куплета заставляет наши лица удивленно вытянуться. Сибилл застывает, пораженная красотой ее голоса и неожиданностью момента. А на лице Лигу на миг вспыхивает отблеск понимания и от чего-то страх. Что же услышал этот странный юноша?

— Ч-что это? — вопрос Сибилл в точности вторит моим не высказанным мыслям, — Лигу, Тарья, о чем она?

На этот раз Лигу молчит, а мне остается только пожать плечами и мотнуть головой: "Кто ее знает?"

Сибилл жесты не устраивают. Она пытливо всматривается в глаза Буревестницы, надеясь отыскать ответ. Но пиратка не так проста! Рыжая надевает на себя маску невинности и продолжает отложенное занятие.

К вечеру наше беспокойство о запасах сходит на нет: в подсумки, завернутые в слои разорванного платка, уложены куски замороженного мяса гивик-калу. Еще некоторое место занимают и те части туши, что обжаривались на углях. Наш голод тоже утолен. Завтрашний день, который разделит нас навсегда, теперь представляется не таким страшным. Но все же он требует большого количества сил. Засыпаем так быстро, что забываем вовремя подложить дров в костер.

Он гаснет к середине ночи. Упрямые щупальца холода споро проникают под одежду, и уже привычная дрожь нещадно будит меня. Сегодняшняя ночь темнее темного: тяжелые облака затянули небосвод плотным покровом, и, кажется, даже дышать становится невыносимо трудно. И холодно… Холодно. Сибилл нет рядом. Я не только не вижу ее, но и не ощущаю тепла ее тела. Скорее всего, она во сне откатилась подальше и в обнимку с волком досматривает сны. Рыжей тоже нет, но ее посапывание я слышу рядом. Вслушиваюсь внимательнее. Нет, точно спит. А Лигу? Юноша, по другую сторону костра, молчит, но я чувствую, что сон покинул его раньше, чем меня. Поднимаюсь и тенью ускользаю к нему, двигаясь по памяти. А он все сильнее удивляет меня! Когда расстояние между нами сокращается до одного шага, ощущаю легкое касание ладони, будто и сейчас он видит все. Лигу ведет себя, как и в прошлую ночь. Мгновение и я оказываюсь в плену его рук и тепле. Сонное спокойствие, которое было со мной вчера, прокатывается по телу.

— Не спишь? — его дыхание согревает щеку, губы касаются чувствительной мочки уха.

По-видимому, Лигу улыбается. Вот только мне не до улыбок. Замираю, сраженная горячим откатом волны, которая теперь идет от ног.

Сейчас это лишнее! Я шла сюда за разговором, а он… Неуверенные попытки перебороть себя дают результат только через пару минут. Я разворачиваюсь в кругу рук и в упор, так что мы едва не сталкиваемся носами, задаю вопрос:

— О чём пела Буревестница сегодня? Я видела-ты понял.

Лигу тихонько смеется и отстраняется от меня.

— Ты, правда, хочешь это знать?

— Да, хочу! — ответ забавляет его еще сильнее. Ну почему, почему мне кажется, что я сказала что-то лишнее?

— Это часть свадебного ритуала.

— ?

— "В эту ночь восходит звезда..." Девушки нордов и пустынников поют эту песню в ночь перед свадьбой. И, по-моему, Рыжая, увидела в минувшую нашу встречу чуть больше, чем было нужно.

— То есть ты знал, что она наблюдает за нами? Знал и не сказал мне, — где-то внутри копится злость. Мысли о доверии к нему раскалываются, как лед на реке. Я пытаюсь вырваться, но Лигу не отпускает, — Ох, Молчаливая! А если она рассказала об этом Сибилл? Если она все поняла? Что я смогу сказать ей.

— Тише, тише, Тарья! — он сжимает меня в объятиях чуть сильнее, будто ребенка, который увидел свой первый кошмар, — Успокойся! Слышишь меня. Слушай: Сибилл не ведом язык, на котором пела Корабелла, не ведом норд — тасси. И значит, она ничего не поймет.

— Корабелла?

— Да, у пиратки Сельма много прозвищ, но имя одно. А эта песня? В ней нет ничего. Девчонка хотела меня одного позлить! Ведь из всех нас только я ее язык знаю.

— Зачем?

— Старые счеты. Пытается мне отомстить.

— Постой, ты же мне не рассказал об этом?

— Ну, да! — в темноте его руки касаются кудрявой пряди. Я заправляю ее за ухо.

— Расскажешь?

— Угу!

Мгновение над пустошью стоит полная тишина, а потом Лигу продолжает неоконченную историю. И опять в его словах я слышу горечь.

— Я говорил тебе, что после заточения матери при живом отце стал сиротой. Но только один человек не давал мне забыть, кто я. Им был наш с Тенью брат — Иррэ и его судьба, наверное, в несколько раз хуже моей.

Старейшины города восприняли его рождение, как одну из своих побед. И это отчасти было правдой: родовые черты Кессад в нем смягчились под влиянием нашей матери, но не исчезли. Проклятие крови Кессы не обошло его стороной. Хотя на этот раз оно и действовало более изощренно. Иррэ не погиб и его разум не помутился. Однако, из-за преступной прихоти Тени, он вынужден проживать жизнь калекой. После охоты на эшем-калу в оазисе Карин на шестнадцатилетие он утратил способность ходить.

Тень покинул его-немощного в садах, а когда вернулся в город-сделал вид, что не знает, куда тот пропал. Для поддержания этой легенды, первым снарядил отряд для поисков, но, как и следовало ожидать: ничего не нашел.

Позже, когда Иррэ удалось добраться до Кирс-Аммалена и предстать перед свитой Тарона с обвинением Тени этот обман раскрылся. Однако и тут он вышел сухим из воды: древнее право рода не дало очернить его имя, а Иррэ, мудрости которого уже тогда было не занимать из-за внезапно открывшегося пророческого дара, выставило склочным юнцом. Не желая иметь ничего общего с отцом и нашим старшим братом, "Городской сумасшедший" — как его теперь называли в народе, покинул дворец и поселился не далеко от рыночной площади, по соседству со своей спасительницей и ее семьей.

Я не помню Иррэ мальчишкой, ведь в те времена был слишком мал. Годы, пока на меня не обратился внимательный взгляд отца, предоставленный сам себе, я оборванцем бродил по узким улочкам Кирс-Аммалена в полной уверенности, что такой и должна быть моя жизнь. Иррэ уже наблюдал за мной. И в момент, когда до отсечения моей руки стражами за кражу нескольких кусков витражного стекла из башен кашет оставалась пара ударов сердца, он вступился за меня. Двадцатилетний юноша, облаченный в странные одежды и неподвижно сидящий на приземистом стуле, на равных беседовал со мной и воинами. А потом убедил их, что я не виноват. Стоит ли говорить, что я зауважал его? Однако, не только в уважении было дело: найдя в этом чудаковатом юноше первого и достойного учителя, я удивился, насколько мы похожи. Лица, худоба, разделенных возрастом тел, повадки, даже прищур глаз, с которым мы с его веранды смотрели на солнце, укатывающееся за стены Кирс-Аммалена, делало нас копиями друг друга. И от "Городского сумасшедшего" это не утаилось. В один из вечеров, за ужином он рассказал мне о цели моего рождения.

Я был нужен отцу только для увеличения числа наследников, числа, несущего в себе "правильную" кровь Кессы. Как еще один ход в туманных стратегиях сражений за власть, которые с каждым годом жизни под грузом проклятия виделись ему все яснее. Именно тогда я ощутил настоящую злость.

Но сил Иррэ хватило, чтобы ее остановить.

Попеременно кутаясь в теплые накидки и мимолетные видения, он предрек череду событий, которая изменит мое будущее. «Тихая вода скорее наполнит кувшин» — так он сказал и без промедления отослал меня в город. Только много позже я узнал, что известную в Кирс-Аммалене пословицу можно применить ко всей моей жизни. Так же потом, я понял, что с легкой руки и слова Иррэ, которое еще имело некоторую силу при дворе, до Тарона дошли слухи о моем проступке. И наш "досточтимый" отец пошел про проторенной дороге, отдав меня на попечение стекольных мастеровых. Удивительно, но в круг тех, кто скармливал мне крупицы знаний вошли и они. Два года я постигал искусство "низших". День за днем и месяц за месяцем пьяные и распутные учителя втолковывали в меня истины о сборах, сплавах и драгоценных металлах, блеск которых окрашивал витражи. К исходу этого срока, когда и мне посчастливилось отлить из рубинового стекла вещи, способные быть и оружием и украшением, отец наконец осознал угрозу моего обучения и скоротечно прекратил его.

Спокойный и уверенный в том, что опасность миновала, он продолжил вести тайные игры, куда все чаще и чаще вовлекал Тень. Вот только Иррэ не отступил. Всеми возможными способами он постарался повлиять на мою судьбу, хотя решающий ход и отодвинулся еще на шесть лет.

Ты знаешь, Тарья, я только недавно узнал, что и в том, как я оказался на судне по пути к вашим землям и тут, рядом с тобой, есть его интерес. Ведь он слышал историю Ирики-жены Сельма задолго до нашего знакомства. И подвел меня к последнему уроку перед взрослой жизнью так точно и так быстро, что я и не почувствовал подвоха. Да, этот урок был жесток, да, он отчасти сломал меня, покалечил тело и заставил полагаться только на самого себя. Но теперь, веришь ли мне, Тарья, я не виню его за это. Путь, по которому он вел меня все время, даровал встречу с тобой.

Губы легонько касаются моего лба. Одеяние шелестит, я чувствую движение, но… Он лишь приподнимает затекшую кисть и кладет так, чтобы мне было удобно.

— И я очень рад этому!

— Рад, — повторяю я за ним, но голос предательски дрожит.

— О чем ты задумалась?

Дрожь никуда не исчезает. Ее "гнилое" поветрие едва не вырывается наружу, когда руки ложатся на плечи, но мне удается сдержать порыв. Сказать ему? А может он сам давно все понял?

— Тарья?

— Лигу… Лигу! Мы с Сибилл и Одином уйдем, едва наступит утро!

Парень замирает так резко, будто каждое слово приносит боль. Снова. Как и тогда, на корабле...

— Прости!

Глупые слова. Ну зачем, зачем так?

Лигу понимает и это.

Он притягивает меня к себе и обнимает так крепко, что становится трудно дышать. А после-тонкие пальцы скользят по лбу, глазам, щекам, шее, плечам, спине, даря нежность и жар даже сквозь плотные слои одежды. Все это время Лигу говорит. Трепетно и пылко, пытаясь убедить и переходя от едва слышного чувственного шепота, нежданной лаской прокатывающегося по ушам, к почти полному беззвучию, баюкающему не хуже колыбельных.

Он твердит о том, что нам нет нужды расставаться. О том, что и в далеком, но родном ему Кирс-Аммалене найдутся мастера, способные обучить меня премудростям и секретам кузнечного дела. О том, что его брат — "Городской сумасшедший" сумеет помочь Сибилл справиться со страхами. И что ему: мудрому Иррэ-тайной надежде свободолюбивых жителей города среди красных песков, потребуется помощь легендарного северного народа.

Прикосновения и его голос, окутывающие нас невесомой кисеей, наравне с терпким вкусом поцелуев, который он изредка оставляет на губах, неуклонно уводят за границы яви. И я, повинуясь, на ходу сплетаю легчайшее кружево снов.

Тяжкий вздох, которым заканчивается мимолетная фантазия, будит меня, словно ушат ледяной воды. Я просыпаюсь за час до рассвета в промозглом сумраке на том же месте, где оставалась вплоть до вчерашней ночи. Лигу перенес меня. Но как получилось никого не разбудить при этом?

Сибилл, Один, Корабелла, даже сам юноша-спали так крепко, что начинало казаться, что ночной разговор только короткое воспоминание сна.

Одиночные лучи солнца преодолели кромку горизонта.

Мягкое сияние очертило силуэты заснеженных деревьев, подарив им золотистый отсвет. Небо, в полупрозрачной пене облаков будто впитывало эти всплески, углубляя и возвышая необъятную синеву.

Наш разношерстный отряд, расположившийся на взгорье, солнце посетило только спустя пару минут. Ленивые стрелы света, в которых едва ли было тепло, коснулись лица Сибилл и она зашевелилась. Ровно в этот момент необыкновенно острое желание рассказать ей обо всем пронзило меня грозовым разрядом. А время до ее пробуждения представилось пыткой. Когда терпение было на исходе, она проснулась. Вот тут я и сообразила, что "незначительный" магический дар, о котором вскользь упомянул юноша прошлой ночью, наделен куда большей силой.

Я начала говорить. Но, слова, складывающиеся в длинные предложения, утекали от меня неузнанными и непонятыми. Они предназначались Сибилл и живущей в ней Э'тен. И судя по тому, как подруга утвердительно кивала на каждый довод и как, с утекающими минутами все ярче разгорались кровожадные огни в ее глазах, Лигу с его идеями одержал победу.

Морок, затуманивший голову, исчез так же, как и появился. Я попыталась сосредоточиться на лице Сибилл. Это получилось не сразу, но как только удалось, увидела, как она смотрит на меня. Что? Что ей внушил Лигу? Каким способом ему удалось пошатнуть непоколебимую уверенность моей подруги и живой богини?

Сибилл держала меня за руку и уже сама пыталась уверить меня в правильности мыслей Лигу.

К тому времени молодой человек проснулся. Расстояние между нами не позволило хоть что-то предпринять в ответ на самоуправство. Зато для раздосадованного взгляда преград не было. К сожалению, эта тщательно подготовленная "атака" почти не задела его. Вся накопленная злость растворилась в солнечной улыбке и лукавых искрах в глазах юноши. Кажется, Лигу вернулся к тому настроению, которое по обыкновению, сопровождало его. Эта перемена нравилась мне куда больше того слепого отчаяния, что настигло его в пещере. Горячий румянец смущения вновь растекся по щекам.

"Смотри!" — карие глаза метнулись к Корабелле.

Безразличная ко всему, с недавних пор, девушка теперь с воодушевлением собирала сумки. Ее странная игрушка заняла положенное ей место, заново перемешавшись с кучей мелочей в тканевом кошеле. Коробка со спасительной мазью, которую она украдкой вытянула из куртки Лигу на пятый день после окончания лечения Сибилл, тоже была присовокуплена к поклаже. Однако, немного подумав, Рыжая положила ее возле затухшего костра и, уже не обращая внимания ни на нее, ни на нас, занялась плетением своих браслетов-безделиц.

Временами на укрытом веснушками лице возникала мимолетная причудливая гримаса, смысл которой, как и отдельных поступков девушки, оставался для меня не ясным. И от этого в голову закрадывалась мысль, что до конца путешествия с ней нужно будет держать ухо востро.

Сибилл тоже начала собираться. Металлический лязг доспеха, который отчасти мне удалось выправить, растревожил нескольких снегирей. Проворная стайка сорвалась с насиженного сука и упорхнула ввысь. Рыхлый снег, сбитый ею с близкостоящих деревьев, заставил подругу выругаться. Он угодил на подол и без того подпорченного платья. А ведь оно когда-то было красивым! Таким красивым, что надевшая его в первый раз Сибилл легко могла поспорить красотой с Бейлой.

А теперь мягкий, темно-зеленый с золотистым отливом и такой редкий в наших краях, цвет уже нельзя было разобрать под слоями грязи. Нижний, стеганный ромбом край пообтрепался, да и на вороте от покореженных пластин защиты остались дыры. Но даже с ними, подруга в платье не теряла горделивой осанки, присущей надежде нуорэт, наследнице великих, северных родов и дочери вождей.

И пусть "люди с востока", как и мы, в свое время, покинули породившие их и отданные Сигиром им в дар земли, я уже начинала думать о том, какой судьбоносной будет встреча Херет-Э'тен с ними. Но пока нас разделяли многие дни пути.

Карта в моих руках не давала точного ответа, что ждет на подходе к Кирс-Аммалену. Только серый овал с рябью прерывистых линий значился в указанном направлении, растекаясь к правому краю чертежа. К этому пределу подходили мои предки, в бесконечной войне с "людьми с востока". Мне же суждено было пересечь его, полагаясь на одного из них. Получить очередное клеймо "изменницы" было уже почти не страшно, ведь я, как и матушка, искренне полюбила этого напористого юношу. Однако, повторять ее историю мне не хотелось.

Я вновь засмотрелась на Лигу. Его светлые волосы отросли: челка, раз от раза закрывала карие глаза и, откинутая назад, удлиненными прядями спускалась с плеч.

С неимоверной быстротой собравший скарб, он полулежал недалеко от нас. И в этой позе, в каждом небрежном движении чувствовалась ленивая грация хищника. Что ж. Волк у нас уже был. Волчица и Буревестница проявили себя. Да и лев, каким его описал Лигу и если я правильно его поняла, тоже мог пригодиться.

День, занятый сборами и нашим первым большим переходом, после длительной остановки, нежданно провалился за горизонт. Погода испортилась. Небо заволокло тучами, и из них заморосил мелкий, тонкий, как нити в накидке Нойты и приставучий дождь.

Отлогий склон, по которому мы двигались все время до этого, выровнялся. Бурые скалы обратились низкими заснеженными холмиками, а между ними-то тут, то там, начали проглядывать иссушенные остовы трав. Даже воздух в этих местах потихоньку, но менялся. В нем не было уже того постоянного морозного привкуса, что изредка, но залихватски оцарапывал глаза и носы в окрестностях селения нуорэт. Наоборот, им дышалось легко и свободно, как в те короткие дни, когда в нашу деревню приходила весна, и засыпали в священной роще синекорые таадэт.

Мы шли неизведанной тропой, быть может, оставленной местным хищником или скрывающей в пахучем следе не легкую жизнь стадной жертвы. Отпечатки не то лап, не то ног, в два шага шириной, разбегались петлями по равнине, то появляясь, то исчезая за горизонтом. Охряных прогалин на снегу стало в разы больше. В некоторых из них просказывало то, на что я надеялась и боялась все эти дни. На рыжеватой земле, усыпанной остатками мертвых трав, наметилось начало более древнего тракта. Пути, проделанного человеком и подвластным ему животным. Вскоре стежки следов объединились, укрупнились и уже широкий, как река, тракт повел нас вперед, к еще одной череде холмистых взгорий.

Об их приближении предупредил мелодичный, но не стройный звон колокольчиков на шеях диковинных животных. Двугорбые, высокие настолько, что с легкостью пропустили бы под собой лишь немного пригнувшуюся Сибилл, с раздутыми боками-бортами теплого светло-коричневого цвета, они величаво выплывали из-за холмов, как отягощенные грузом корабли. Презрительным взглядом оглядывая все вокруг, мерно шагали они двупалыми стопами по хрусткой отаве.

Между горбов каждого в седлах на широких подушках восседали наездники.Закутанные в слои тканей, они были сродни тем многочисленным рулонам и сверткам, что крепились за их спинами.

Только один отличался. Дородный, даже грузный, мужчина с нездоровой бледностью в оплывшем лице, которую было видно даже издали, по-видимому, предводитель. Дорогой шелковый, густо-красный костюм обвивал фигуру просторным халатом.

Отряд подтянулся. Теперь вокруг не было свободного пространства. И все это место едва ли не горело от предупредительных вскриков, понуканий и нагловатых смешков коренастых, темноволосых людей.

Последним к нам приблизился чудовищный зверь старшего караванщика. С расстояния протянутой руки стало понятно, что дородность, которая так бросалась в глаза еще издали, обманчива. Крепкие поводья в коротких, изнеженных пальцах смотрелись грубоватой поделкой. Щиколотки и голени, периодически мелькавшие в относимых ветром полах одежды, молочно — синеватого оттенка усыпали пурпурные звездочки вен. Клиновидная залысина в светлых рыжеватых волосах неустанно оттиралась им от росинок пота, что прибавляло забавности облику. Однако, пристальный и строгий взгляд усталых голубых глаз мужчины остановил нас на полушаге и буквально вморозил в землю. Не знаю, что при этом испытали мои спутники, но мне тут же захотелось отмыть с себя следы этих глаз. Внезапно сальная усмешка расплылась по губам предводителя. Голос: басовитый, глубокий, с чуть слышной хрипотцой, так сильно отличающийся от его внешности пробубнил:

— Кайса, бейт а раниэ, Стратахалим! Йавеку тирадан энвен атэду мэ кафит?

Слова языка, которому учил нас Лигу, оставались слишком сложными для понимания. Однако, для юноши, они были, словно живительный источник! Лигу присмотрелся к коннику чуть внимательнее! В его чертах было что-то знакомое. Будто он видел этого человека раньше, много лет назад. Купец? Старинный друг матери? Тут тонкая улыбка узнавания скользнула по его лицу. Старый прохвост слишком хитер, чтобы сразу обозначить свое присутствие. Поэтому и говорил на двух наречиях: норд-тасси и эрдени сразу. "Куда лежит ваш путь?" — ха!

— Кайса бей, Хадо!? Ты не узнал меня? Велики же наши земли, если ты, пройдя их, позабыл мальчишку-стеклодува из чертогов Тарона.

— Мальчишку из дворца? — Хадо изобразил задумчивость, — стойте! Сорванца, который, в угоду шалостям, крал наперстки из покоев матери? Лигу! Вы ли это, мой господин?

— Я.

— Возможно, ваши дороги были куда длиннее, раз время так изменило вас.

— Об этом позже, друг.

— Да, да, понимаю. Вы направляетесь домой? В Кирс-Аммален? Если потребуются верблюды или лошади, я с радостью одолжу их. Но… Предки, кто это с вами? Благочестивым Гир-Камали, да и к тому же таким прелестницам, как эти, не престало передвигаться по дикой степи пешком. Могу ли я знать их имена?

— О, Хадо, не утруждай себя излишней подозрительностью. Эти девы-мои спутницы… Я пригласил их в Кирс-Аммален.

— Пригласили? Но, на правах кого?

— Хадо, ты забываешься.

— Прошу прощения, повелитель. Но их красота...

Караванщик оглядел девушек тем самым взглядом, которым он оценивал вновь прибывший товар.

— Ваша белокурая гостья, поверьте-отличная партия для особы такого высокого положения, как ваше. И я думая, что ваша матушка: несравненная Эвесси Малет, да пребудет она в благоденствии в рядах усопших, одобрила бы этот выбор. Про огневолосую фурию рядом я тоже ничего не спрошу. Судя по виду-она из племени пустынников-отступников. Рабы из этого народа славятся надежностью, даже несмотря на несносный характер. Но красавица позади вас… Локоны цвета чая и кожа, как молоко ослицы. Сколько вы хотите за нее?

— Хадо?

— Любые деньги, господин! Лучшие сорта шелка и жемчуга низких долин, самоцветные каменья юга, ради ее красоты. Вы же видите сами: мать нашего народа-благословенная Кесса отметила ее...

— Хадо, она не продается. Эта девушка-мой гость. Она-дочь вождей племени нуорэт, что живет на севере и Херет — Э'Тен. Надеюсь, ты слышал об этом пророчестве? Радуйся, что она только учится эрдени и не понимает, о чем ты говоришь. Но даже если так… Еще одно слово, торговец, и....

— Виноват. Однако, могу ли я чем-нибудь помочь вам?

— Да, друг, ты говорил о шелках. А найдутся ли у тебя одеяния для меня и моих спутниц? Мы долго были в пути и наряды наши уже не так свежи, как раньше.

— Осмелюсь сказать, но они и теплы для Кирс-Аммалена.

— Очень может быть. Ну так что, сможешь что-нибудь найти?

— Конечно, конечно! Любые платья на вкус обворожительных дев! Простите. Вот так...

— Энхи, Митва-покажите товар лицом, да поживее!

Двое разбитного вида наездников слезли с верблюдов, отцепили от поклажи пару мотков и легко перекинувшись между собой, развернули так, чтобы уловить игру света в глубине. Чистейший светло-бежевый хлопок-легкий и прочный, одновременно. Нежный, как дыхание весны шелк, с чудесными перламутровыми переливами.Уютный бархат, коснуться которого хотела бы любая девушка на свете.

Мы-спутницы Лигу не были исключением. Соскучившиеся во власти белой пустоши глаза Сибилл разгорелись задорным огнем. Я почувствовала воодушевление, да и у Корабеллы от изобилия расцветок перед глазами заискрился взгляд. С некоторой опаской она преодолела ничего не значащее расстояние и утопила пальцы в податливых слоях тонко выделанной кожи.

Время выбора тканей пролетело не заметно.

За ним наступил черед снятия мерок и пошива одеяний мастером из отряда караванщиков. Разъяснения в жестах, окликах и разговорах, в которых Лигу был и посредником, и переводчиком, позволили в короткий срок определиться с пределами наших желаний.

Травянисто-зеленый наряд, едва прикрывающий крутые бедра и облегающий ставшую видимой крепкую грудь Буревестницы, как хорошо подогнанная перчатка, да еще и с глубоко рассеченным воротом, стал первым из того вороха одежд, что закончили умелые руки караванщика.Облачившаяся в него Корабелла, с рыжей, наскоро заплетенной косой до пояса и десятком браслетов на запястьях, перехватила не один вожделенный взгляд.

Через пару дней так удачно подвернувшейся стоянки и второй наряд обрел узнаваемые черты. Сложный костюм Сибилл из синих, как ее глаза, серых, как шерсть Этен, и черных угловатых шелковых лент, состоял из платья с чуть укороченным подолом и шлейфом и кружевной накидки, закрывающей лиф. Орнамент на ней, к моей радости и гордости, повторял форму изящных белозоров с ее доспеха. Темные ленты, вплетенные в туго скрученные косы по бокам головы-родовую прическу женщин ее семьи прибавляли подруге строгости и властности.

Последним был готов мой сарафан. Легкие бежевые петли обвивали плечи, смыкаясь под грудью и на спине. Край с двойной белоснежной каймой спускался ниже колен. Впервые с начала похода светлые волосы, свободные от платка, кудрявыми завитками рассыпались по плечам и вместе с сарафаном преобразили слишком яркий для нуорэт оттенок кожи, сделав его мягким и тающим. Я выпрямилась, сравнявшись с Лигу ростом.

Он, облаченный в широкие штаны и тончайшую рубашку теплого песочно-коричневого цвета, смотрел на меня с легкой, заинтересованной улыбкой. Я, устав от гнетущих мыслей в пути, открыто улыбнулась в ответ. И этим опять вызвала подозрительный взгляд Сибилл. Что ж, от трудного разговора вечером не отвертеться. Но это будет потом, а пока… Можно побыть самой собой.

По-видимому, это естественное желание было и у кого-то другого. Корабелла, которую, казалось, захватила одновременно и тоска по морю, и нетерпение от близости к родным землям, до самого вечера не находила себе места. Девушка то тревожно вскидывалась от шорохов, то подолгу бродила вокруг стреноженных чудищ, словно примеряясь к их несуразным фигурам и обдумывая пути к бегству.

Но никакой опасности со стороны степи. Да и охрана каравана строго следила за тем, что происходит на месте остановки. К концу пятого дня развернутые среди пожухлых трав и вблизи кустиков шатры перестали казаться небывалой диковинкой.

Обустроенный лагерь заалел мигающими искрами костерков. Прохладный сумрак наполнился ароматами пряностей, овощей и мяса, что готовились на огне.

Из закромов некоторых наездников появились причудливые инструменты. Певучие, но однообразные звуки, извлекаемые мозолистыми руками, дурманом разливались в ночи. Гортанная речь чужеземцев создавала странное ощущение, будто бы мы уже далеко на юго-востоке, в душных сумерках красной пустыни.

То была чудная ночь. Середина ее ознаменовалась страшным переполохом. Виной ему был Хадо. Старый плут не пожелал прислушаться к совету юноши и теперь сам крался по успокоившейся к полуночи стоянке к отдельному шатру, приготовленному для Сибилл, с явной и понятной целью.

Какого же было его удивление, когда, совсем его не замечая, сначала из шатра выскользнула потягивающаяся ото сна Корабелла. Затем вошел и вышел, оправляя после недолгого сидения одежду, Лигу.

Накануне, он заскочив ко мне со словами: "Никого и ничего не бойся!", пообещал поговорить о нас с Сибилл чуть позже. С этого времени меня одолевала бессоница. Так что я видела большую часть произошедшего. Последним из внезапно людного шатра вышмыгнул Один. Высокий, широкогрудый волк с изумрудными глазами чуть слышно вдохнул, а потом, почти бесшумно, но здорово скалясь, перетек в другой край темного угла, в котором прятался Хадо и застыл на границе света и тени.

Караванщику понадобилось несколько минут, чтобы понять, что что-то не так. Но когда он это уяснил дикий крик: "Нечестивцы..."-взлетел над лагерем, перебудив и людей, и верблюдов. Один выступил на свет, пригнулся, так, что черная шерсть послушной дугой скользнула от головы к хвосту, разинув зубастую пасть, а потом три или четыре раза резко и отрывисто кашлянул, будто смеясь над оторопевшим караванщиком. Сверкая голыми пятками Хадо пронесся мимо моего шатра и исчез за занавесом от солнца. Еще долго над лагерем раздавалось перепуганное кудахтанье: "Лимаэ гир… Э, лимаэ гир!" Однако, ближе к утру затихло и оно.

В эти сумеречные часы мне наконец удалось заснуть. А с первыми рассветными лучами я была уже бодрой, словно и не покидала деревушку нуорэт много дней тому назад. Для остальных пробуждение носило тревожный налет, хотя не прекращающиеся шепотки за спиной и забавляли Лигу. Выбрав странный-панибратский способ общения с главным караванщиком, юноша постарался попадаться ему на глаза как можно чаще.

Когда терпение старого хитреца лопнуло, нам нехотя были отданы в распоряжение четыре гнедых скакуна. Стройные, с изящным изгибом шеи, освобожденные от тяжких грузов, они застыли перед нами только на мгновение. Живая, кипучая сила, собранная в телах, прорывалась изнутри влажным блеском агатовых глаз и едва уловимым трепетом широких белесых ноздрей.

Мне от рождения и по законам нашего народа не доводилось общаться с ними. Но даже я ощутила призыв в летящих движениях. Не последовать за ним сейчас было сродни преступлению.

Необыкновенно молчаливые Энхи и Митва, перехватив каждую под уздцы, подвели их к нам. Лигу и Корабелла ловко вскочили в стремена и опустились на седла с грацией, привычной всем конникам.

Нам с Сибилл пришлось над этим потрудиться. Лоснящиеся бока животных с мощными валами мышц, перекатывающимися под кожей, были угрожающе крутыми. Но стоило коснуться шелковистой гривы, заплетенной в косы, страх улетучился. Мерное дыхание гиганта за несколько мгновений сравнялось с моим и вот уже пьянящая волна азарта пронзила тело зарядом молнии.

Мы так и не попрощались с Хадо!

Моя лошадь, повинуясь общему настрою, весело фыркнула и легко и аккуратно вынесла меня за ограду шатров. Впереди, в отдалении пылил рыжеватый конь Лигу. Позади, то и дело мелькая белыми пятнами на крупе, шла кобыла Сибилл. Один держался вровень, не проявляя и толики агрессивной охотничьей сути.

Цепь замыкал охряной рысак Буревестницы. Ветер теребил рыжие локоны и было понятно, что она, впервые со встречи с нами, счастлива.

Вновь потекли дни пути. Однако теперь наш конный отряд двигался быстрее. В короткие часы передышек у нитей ручьев мы без опаски готовили на костре зайцев и куропаток, что изредка ловил Один. В остальное время голод утолялся запасами, сделанными в снегах.

Нашу четверку почти не занимали разговоры. Серая пустыня душила их на корню своей угрюмостью. Но и этому непоколебимому врагу суждено было сдаться перед нашим напором.

На этот раз мы не почувствовали перехода. Просто чуть суше стали ложбины между пологими холмами и выцвел дождевой оттенок земли. Лошади сбавили ход. Им нелегко было ступать по узким и постоянно осыпающимся кромкам песка, что еще не сложился в полноценные дюны. Теплые наряды, сослужившие добрую службу, превратились в обузу и поэтому, поговорив между собой, мы оставили их у последней каменистой гряды. Там же прикопали пустые мешки и кошели, натирающие запястья и бедра. Шутник-ветер не упустил случая посмеяться над нами, сыпанув горсти песчинок на саднящие места. И, будто услышав наше недовольное сопение, он взвился оранжевым вихрем и осыпался мелкой пылью под ноги. Что ж, надвигающаяся пустыня приняла нас. И это несказанно обрадовало Лигу. Этой же ночью, в накрывающей окрестности темноте, он, отвергнув очередные притязания Корабеллы, пришел ко мне. И, как и прежде, страстно заговорил об уже недалеком городе его юности. Его порыв, отчаянное желание быть там передалось и мне. Мягкое касание губ закончило беседу и он опять растворился в ночи.

Весь следующий день мы не сдерживали буйный нрав скакунов. Приспособившись к дороге, они во всю прыть неслись к горизонту, оставляя на краснеющих пыльных наносах неясный след. И вот, чудесным творением ветров и солнца на закате, перед нами выросла громада песчаного замка.

Пятиметровые стены, увенчанные громоздкими квадратами защитных блоков, выше которых только шпили тонких башен с сияющими золотом куполами, круглыми крышами и выходящими наружу винтовыми лестницами, что заканчивались у самых вершин. Внушительные ворота, древесину которых за годы использования, выкрасил песок. Грубоватые помосты стражи-опасно легкие, но способные обрасти частоколом копий и стрел. Муравьиные норы бойниц, испещряющие стены на высоту человеческого роста.

Обманчивая простота крепости сбивала с толку. В этот вечернее время почти иссяк поток торговцев, питающих город, но жизнь внутри еще кипела.

Недолго нам пришлось стоять вблизи стен. Между створками ворот прямо перед нами появилась щель. Чуть позже прореха увеличилась настолько, что могла пропустить лошадь с седоком. Любопытство вновь одолело меня. Краем глаза я приметила, что каменистая дорога, пришедшая на смену песку поднимается от порога в глубину крепости. А на обочинах там и тут стоят странные статуи.

Ворота открылись еще шире и теперь я поняла-насколько велик Кирс-Аммален. Крохотный, по сравнению с ним и с аркой ворот кустик выцветшей травы, чудом укоренившейся на середине дороги, приветственно махнул сухой семянкой на стебле, но тут же затих, словно испугавшись дружелюбного жеста. Моя лошадь, смотревшая на эту траву с плохо скрываемым аппетитом, раздосадовано фыркнула и сделала несколько шагов, изящно обтекая ее по кругу. Следом, такой же манёвр совершила кобыла Сибилл. За нами уже собиралась недовольно ропщущая толпа, когда копыта рыжей бестии Лигу цокнули по камню и затихли. Сердце трепыхнулось в такт этому звуку. Теперь я знала, что так будет всегда. Каждый его шаг отныне найдет отражение во мне, так же как и мой в нем. И от этого никуда не деться. Так что, погруженные в мысли, эмоции и чувства мы вошли в оплот империи "людей с востока", священный и почитаемый Кирс-Аммален-город на красных холмах.