Глава 8

Красное, белое. Белое, красное.

Мысли кружат в голове, не давая ни средоточия, ни успокоения. Этот гнет горбит плечи.

Как понять ту, которая управляя твоим телом, едва не убила твою подругу? Как уследить за той, что входя в раж, мчится вперед, сметая все на пути. Грозной стихией, облаченной в звериную сущность. Охотящейся по близости, и не думающей подчиниться?

Она уже здесь. С хищной грацией пробирается изнутри, преобразуя меня в существо, которое нельзя назвать ни богиней, ни человеком, ни волком. Нуорэт дали ей и мне говорящее имя: "Херет — Э'тен" — сосуд Э'тен. Но, увы, оно не отражает сути. Я живу и борюсь с ней, хоть это и стоит немалых трудов. И я с восхищением встречаю ее зов, чтобы затем все растворилось в крови. Милостивая жрица Аор на время закрывает мои глаза серебристо-серой пеленой. Из-за нее окружающий мир, как и сейчас, становится нереальным, текучим и тяжелым, как воды первозданной синей реки.

Однажды, Тарья живой и настоящей болью оцарапала ее, подарив мне мгновения свободы. Однако и ее, и мои раны затянулись, а значит, мне придется решать, как быть дальше.

Еще один мой спутник-странноватый светловолосый юноша, которого, по счастливой случайности, не лишила жизни Э'тен, в пространной, но запоминающейся беседе упомянул, что ее все-таки можно взять под контроль. Его: то ли брат, то ли друг, обучился особому виду концентрации и после этого стал учителем сам.

Я чувствую себя предательницей, бегущей от ответственности в стан исконных врагов. Но ни мать, ни отец, ни Нойта, ни Гайр, ни любой из моего народа не в состоянии осознать, насколько мне это нужно.

Огненный багрянец пустыни сменяется снегом одежд горожан. Ярость песка стихает при появлении на узких улочках Кирс-Аммалена разномастных местных жителей в светлых полотнищах, обернутых вокруг тел. Они бродят между стен домов и причудливых статуй, расставленных там и тут, всюду, куда ни кинь взгляд. Эти творения, окруженные ватагами веселой ребятни, с длинными лентами и воздушными шарфами багровых тонов в руках, вызывают смутное беспокойство. По-видимому, здесь проходит какой-то религиозный праздник.

Чтобы не помешать ему-мы разнуздываем лошадей. И теперь даже обряженный в чуждые этому месту цвета, наш отряд сливается с городом. С лица Лигу не сходит улыбка. Тарья восторженно разглядывает все, что попадается на дороге. В глазах собранной Буревестницы поблескивают слезы. И только Один ведет себя странно. Он, то и дело, оглядывается на меня с немым вопросом.

Тихое жжение разливается в груди. В сумраке я вижу, как бусы-моя постоянная связь с Э'тен, наливаются лазурной синевой. С каждым мигом все четче ощущаю пение сестер-Призванных. Один, кажется, окончательно теряет разум. Будто сломанный пополам, он ластится к ногам, преграждает путь наверх. Визгливо лает. Скулит, привлекая внимание воинов и тревожа скакунов. Испуганное ржание разносится по округе. Мне удается выпалить:

— Один, что? — прежде, чем защитники города подходят вплотную.

И тут я замечаю их: тонконогую, темноволосую девушку и рыже-коричневую волчицу. Они, сломя голову, несутся к нам. Кана… Анни? Почему они здесь?

Волчица, у которой еще не выпали клочья свалявшейся подростковой шерсти, с недюжинной силой опрокидывает наземь одну женщину, в прыжке разрывает одеяние другой и впивается зубами в нечаянно подвернувшуюся руку мужчины.

Не сдерживающая ее, Анни, врезается в нас, на ходу ища объятия: мои и Тарьи. По щекам хорошенького лица в три ручья бегут слезы.

Мгновение радости тонет в крике боли. Стража, в светлых шароварах, заламывает руки Лигу. Но кричит не юноша. Караульный грубо отталкивает Буревестницу так, что волосы запутываются в уключинах страшного многозубого копья. Девушка падает. Мужчина выругавшись, пытается освободить оружие и этим причиняет Корабелле больше мучений. Люди суматошно ищут укрытия, прихватывая зазевавшихся ребятишек и престарелых матрон. Глупышка Анни, вцепившись в Тарью, завороженно следит за тем, что происходит вокруг. Ей, не до конца обучившейся премудростям Призванных, нелегко скрываться под защитой своей Тарэ. И поэтому еще один воин-мальчишка, успевает схватить ее за руку. Тарья реагирует мгновенно: тонкая и сильная кисть оставляет пунцово-красный след на его щеке. Молодой человек удивленно отскакивает и натыкается на статую. Медового цвета осколок отлетает в сторону, и на его обработанной грани я примечаю знакомые черты.

На образовавшуюся толчею в проходе между двух улиц выдвигается гарнизон из чинов постарше. Но наказывать некого. Нас, отогнав от лошадей, уже ведут к центральной площади. Туда, где на вершине просторных ступеней, украшенных теми самыми статуями, уходя повсеместными здесь шпилями в глубину неба, раскинулся великолепный дворец. Колоннады, арки, ажурная вязь каменных сетей на окнах первого уровня. Драгоценный блеск витражей на втором и третьем. Прихотливое изящество выступающих одна над другой крыш, выдают изысканный вкус правителя города.

Тайна его особы влечет меня. В этом есть и заслуга Э'тен. Я слышу, как зверь шевелится во мне, предчувствуя азартное развлечение. Повинуясь им — Э'тен и страже, в цепи спутников восхожу на ступени. Мгновением позже вступаю в зал с открытыми ставнями и цепенею от изобилия ярких деталей. Вначале я вижу колоссальный, на всю середину зала искусственный водоем, стенки и дно которого закрыты листами искрящегося золотистого металла. В водах, наполняющих его, в привольном беспорядке разрастаются крупные цветы с будто прозрачными лепестками и широкими, плоскими, темно-зелеными листьями. Но то, что служит источником воды, удивляет еще сильнее. Четыре изваяния, расставленные по длине "озера" изливают хрустальные ручьи из чаш, высоко поднятых над головами. Их черты в точности повторяют те, которые я примечала на улице.

Однако, та, что возвышается над узким краем бассейна, напротив входа, заставляет меня остолбенеть. Я гляжусь в нее, словно в зеркало. У нее те же упругие жгуты кос, свернутые чуть выше уха. Тот же диковатый разрез глаз, но не голубых, а янтарных. Те же ямочки на щеках, доставшиеся от матери и говорящие окружающим о ее-моем желании рассмеяться. Тот же острый подбородок клином нарезает тень на длинной шее. Покатые плечи в небольшом развороте, как и мои, стремятся вернуть привычное состояние. Грудь… Тут я примечаю, чем мы не похожи. Ее грудь, будто налитую, ровно как шею и лицо, пересекают два едва заметных канала. Те же прорези рассекают живот. Отягощенный бременем, с ушедшим в него по гарду клинком. Протоки сходятся на нем и опадают вниз слезами и потом роженицы. Ей около четырнадцати лет. Точнее я бы выглядела так, если бы оказалась в таком положении ко дню Призыва. Ее красота неоспорима, но суть действия, совершенного над той, кого изображает эта статуя-отвратна до зубовного скрежета. Чей изощренный умысел мог натолкнуть людей на эту мерзость.

Только теперь замечаю, что в зарослях, кроме отливающих золотом рыб есть еще кто-то. Пятно темных волос появляется на поверхности, вызывая стойкое неприятие, словно тот мрак из наших легенд, с которым боролась Аор, вновь обрел силу и форму. Вслед за ними из глубины выскальзывает гладкое, мускулистое тело. Мужчина с юношеским задором в несколько гребков оказывается у бортика водоема, поправляет мокрые пряди и застывает, словно в порыве страсти, под струями льющейся на него воды. Взгляд бесстыдных серых глаз лениво бродит по запечатленной в камне фигуре. Но, одновременно с этим, я чувствую, как он, крупица за крупицей, впитывает ее прелесть: ревностно и кротко, следуя каждой линии. Как пылкий влюбленный перед предметом обожания. Откровенный момент.

В это время мужчина поворачивает голову. Высокий лоб, тонкий нос, плавно и четко очерченные линии щек, словно вырезанные из мрамора и укрытые влажными локонами притягивает взгляд. Но все же, все же в нем есть что-то неправильное, натянутое и постыдное. Может быть, дело в странном разрезе глаз, заставляющем задуматься о змеях? Или подрагивающих уголках губ, будто под строгой маской невозмутимого аристократа он испытывает высшую точку наслаждения.

Каркающий голос стражника прорывает чуть удушливое, со слабым, сладковатым оттенком гнильцы, покрывало неги, плывущее по покоям.

— Повелитель?!

Он не считает нужным ответить на призыв. Лишь невнятным жестом изящной ладони отсылает его за створки зала и настаивает на нашем приближении. Лигу, не смущаясь, выходит вперед, собираясь что-то сказать. Но тот, кого он называет Тенью, останавливает его, слитным движением поднимаясь из бассейна. Ручейками влага стекает по коже к крепким ногам. Статный, ничуть не меньше главной скульптуры, он играет с нашим вниманием, легким, ласкающим прикосновением задевая ее грудь на месте прорезанного канала. Кристально чистые капли льнут к пальцам и он, с довольной усмешкой, рассматривает их, обходя изваяние по кругу. Наконец, когда он предстает перед нами, затуманенные каким-то видением зрачки чуть удивленно расширяются.

— Лигу! Брат мой. Рад видеть тебя!

Но в этих словах не слышно радости. От них веет таким холодом, что я забываю, что нахожусь посреди жаркой пустыни. Потаенное, многолетнее зло метит в самое сердце. Растревоженная им волчица глухо рычит внутри.

— Здравствуй, Тень! — голос парня сух, но даже в нем больше жизни, чем в приветствии брата.

— Здравствуй, здравствуй! — Старший принц приближается, всматриваясь в лица. Светловолосая Тарья его не привлекает, рослая Корабелла заставляет на миг остановиться. И только между избранником подруги и мной он замирает надолго.То же чувство, что одолевало меня при встрече с Хадо в лагере караванщиков, расцветает в полную силу. Тень, в поисках одобрения оборачивается к статуе. Смотрит на меня и, не отрывая глаз, резко обращается к Лигу:

— Но, постой, дорогой брат! Отчего же ты не приветствуешь нашу мать? — плавным взмахом Тень указывает на каменную деву, — Милостивая Кесса рада сыновьям, откуда бы они не пришли!

Лигу сокрушенно столбенеет.

Из не таких продолжительных, как раньше, разговоров с Тарьей я знала, что наш спутник опасается помутнения рассудка Тени. Но вот так? Считать матерью изощренную фантазию скульптора...

Лигу, наконец, собирается с мыслями и говорит вкрадчиво, мягко, как с маленьким ребенком:

— Тень, нашей матерью была и остается Эвесси. Как бы ты не пытался забыть об этом.

Но все его потуги разбиваются о нагнетающуюся горячность Тени.

— Эвесси… Была? Та низменная женщина, что породила нас, не достойна зваться матерью. Что она сделала с остатком сил, которыми ее наделили предки? Родила тебя? Полукровку, якшающегося с отребьем? О, Лигу, Лигу… Кого ты привел в зал правителей? Пустынную бродяжку… Городскую нищенку? Очередную девку, захотевшую прозябать у моих ног?

— Нет!

— Нет? Так кого же, брат мой?

— Дочь убитой тобой наложницы. Ту, в жилах которой течет кровь твоего врага.

"Твоего врага..." — слова Лигу заставили мужчину дрогнуть. Но не от страха. Последними "его врагами" были: Эстэ, и те, кто воевал под его знаменами. Те, кто претендовал на трон: его и его отца. Сколько их было убито в кровопролитной схватке у садов Карин!

Мужчины, женщины, дети-в которых текла ненавистная кровь первого, престолонаследного рода, гибли от его меча и от клыков. Совершенных клыков-клинков Кессы: реликвии, которую в черную дату Бан-Улака заполучили его далекие пращуры. Орудия, принявших его и играючи разбивающего хрупкие жизни людей, обрезающего их тени и впитывающего суть десятков, сотен душ, которых оно коснулось. В этот грозный час Тень Аль-Кессад получил прозвище: "Кобра Кирс-Аммалена" и тайное пророчество, переданное через уста убогого старика, заколотого одним из последних. "Предвестие, осуществление которого не допустимо!" — внутренний голос отметает даже тень сомнения, — "Не допустимо!" Но о чем там толкует Лигу:

—… Владычицу северных племен, наделенную могуществом, которое тебе не подвластно! — Ах, вот о чем! О деве севера! Той, что уничтожит нас?

— Ха-ха, так ты задумал отомстить мне за ссылку? Не слишком ли это похоже на трусость, брат? Совершать такие поступки женскими руками!

Лигу покачал головой.

— Я хочу справедливого суда. Собрания старейшин и кашет с их умными книгами.

— Ну, да, ну, да! Только не запамятовал ли ты, найни митраи, что первосвященники давно под моей властью. Они сообщат тебе то, что я захочу! А старейшины… Кто будет слушать выживших из ума стариков? Скажи мне?

— Иррэ!

— Убирайся!

— Тень, где Иррэ?

— Я сказал, убира… Стража!

В дверях тут же появляются два, внушительного вида, воина. Доспехи и оружие в разы лучше, чем у тех, кто привел нас сюда.

— Да, повелитель? — в один голос прогорланили они.

К Тени вновь вернулась уверенность и хорошее настроение.

Рассматривая кожаный браслет со вставками искристых темно-зеленых камней на руке, он промурлыкал:

— Уведите нашего гостя на нижние уровни. А там… Вы знаете что нужно делать.

— Владыка, а с ними что? — голос подал тот, который еще не переступил порог. Кивком подбородка он указал на нас.

— Девушек отправьте в царские покои! — тонкие пальцы начали вертеть вычурное кольцо с крупным гладким камнем того же зеленоватого оттенка, что и на браслете, — С ними я поговорю, позже!

Серые глаза метнули обжигающий взгляд туда, где стояли мы. Сальная улыбка подпортила точеные черты лица.

Воин кивнул, чуть развернулся и на своем тарабарском языке позвал кого-то снизу. Спустя мгновение двойка тех охранников, что уже находилась в зале, приблизилась к Лигу. Гордый молодой человек не позволил схватить его под руки. Расправив плечи, он прошагал вслед за ними к входу и скрылся за дверной аркой.

Следом пришел и наш черед. Четверо караульных окружили нас и вывели через потайной ход, спрятанный за развевающимися медно-золотистыми шторами.

Переход от пусть и не яркого, но солнечного света к предвечернему сумраку был оглушительным. Узкий коридор без окон, с причудливыми, выпуклыми линиями лепнины выдавил воздух из груди. Через пару минут я поняла, что он не настолько мрачен. Стены и пол из песочно-розовых пластин, призванных согревать идущих по нему людей, когда это было необходимо. Прорези в особо занятных местах рисунков, сделанные каким-то особым способом, пропускали свежий воздух так, что он не застаивался. Жаль, что я поняла это тогда, когда проход перегородила пропускающая рассеянный свет занавесь, чуть более насыщенного оттенка, чем в зале с бассейном.

Мы вошли в еще одни покои. Свет здесь был приглушенным, но это не мешало рассмотреть в них тяжелый стол из темного дерева, пару объемистых шкафов, доверху наполненных книгами и свитками и ложе, укрытое бархатистым, с кисточками, покрывалом теплого, зеленого цвета.

Приземистое сидение с мягкой тканевой обивкой, располагающееся у стола, приветственно отодвинуто, но мы ослушались ненавязчивого приказа.

— Сибилл, ты чувствуешь их?

Дочь шаманки шепчет хрипло и напряженно. Здесь тепло, но подруга неловко скрывает внезапно охватившую ее дрожь. Она не боится того, что произойдет с ней. Ее беспокоят увязавшиеся за нами Анни и Кана, слишком молодые, чтобы приручить раззадоренный смелыми действиями буйный нрав обеих. Но не только от этого она сводит тонкие, едва намеченные на чересчур хорошеньком для кузнеца лице, брови. Сильнее судьбы Призванной и Тарэ, Тарью тревожит ее избранник. Я, стараясь не обижать странные чувства выросшей в деревне нуорэт девушки, отвечаю только на высказанную ей часть вопроса.

— Кана прячется в городе. Один пока не нашел ее, но голоса сестер подсказывают, что она жива. Анни я не слышу...

— Что с ней сделали?

— Не понимаю. Призванные почти не ощущают ее. Связь разорвана? — прислушиваюсь к шепоту бус, — нет, слишком слабая, чтобы уловить. Будто Анни спрятали

— Разве это возможно, Сибилл? — Тарья говорит со мной, но ее мысли далеко.

— Не знаю.

Некоторое время молчим.

В конечном счете, тревога Тарьи прорывается наружу робкими словами:

— А Лигу?

Я смотрю на нее, почти ощущая ком в груди-предвестник ее слез! Пусть мне пока неведомо это чувство, я понимаю ее!

Она поднимает подернутые влагой, голубые глаза. Мне нечего ей ответить. Золотистый поток ее волос будто теряет силу, опадая с опущенных плеч. Крохотные колокольчики, вплетенные в пушистые пряди, со времен побега от пронырливого торговца, замолкли. Сложенные под грудью руки обхватывают стан в тщетной попытке согреться.

Так дело не пойдет.

Усаживаю ее на кровать.

— Лигу его брат. Что брат сделает брату?

Сказанное расстраивает ее еще сильнее. Слезы катятся по щекам Тарьи. Чтобы их остановить, она слегка прикусывает руку, непроизвольно прижатую к лицу, и тут же опускает ее на бархат. Розоватые отметины зубов на тонкой кисти мелькают на границе моего взгляда, но и этого хватает, чтобы прервать чуткий сон Э'тен внутри.

На одно короткое мгновение я отпускаю ее и тут же вижу, как неосязаемый для других, дух серой волчицы несется за стены дворца, в город, где уже царит ночь. Картинка меняется и еще одна тень-черного волка, встает на пути, пытаясь найти Кану. Калейдоскоп образов разбивается и передо мной уже мелькают темные блоки, чередующиеся с решетчатыми, от потолка до пола, дверьми. Сгорбленный старик, в просторной хламиде, мешком свисающей с щуплых плеч, роется в складках за поясом. Выуживает оттуда изящный, длинный ключ с резными отрогами. Ключом он открывает ближайшую из дверей и обронив: "На сал валеду эведу ги н'талли Меле Эвесси Малет. А Тару Гир, эс кумите ни!" — выпускает посуровевшего юношу.

Парень кивает старику. Они вдвоем идут по коридору в темноту.

Не проницаемый саван наплывает, закрывая обзор, и медленно истончается. Волна испачканных рыжих локонов огибает стройную фигуру девушки, упавшей наземь. На левой щеке узкий кровоподтек. Рассечена бровь. Истерзан ворот светло-зеленого платья. Несокрушимая Буревестница побеждена. Какой же силой обладал противник, чтобы так опрокинуть ее? Картинка начинает подрагивать. Следующие: даже не образы, а мимолетные блики, призраки яви сбивают с толку. Широко раскрытые глаза волчицы смотрят на статую в уже знакомом зале. Точно в прикрытые каменной пеленой глаза. Спустя мгновение в игре отблесков и теней, наполняющих пространство у водоема, чудится: статуя мигает. Долгожданное ощущение умиротворения наполняет меня. Э'тен ненадолго уходит в глубину.

— Сибилл! — Тарья теребит за руку. Она поняла, что что-то случилось, и, видимо, звала и раньше, а я не слышала этого.

— Да! — я отвечаю тихо, стараясь разглядеть помыслы богини. Она что-то задумала. И это пугает меня.

— Ты была не здесь?

— Да! Лигу уже нет во дворце. Кто-то увел.

— Куда увели?

— Тарья, я не знаю. Но, человек, который его освободил, знаком с ним.

Подруга хотела еще что-то спросить, но промолчала. Прислонившись к странно-теплому камню стены, я прикрываю веки. Голова кипит мыслями об Э'тен. Кого еще разбудила она в покоях повелителей? Наконец, боль, венцом стиснувшая виски, спала. Усталые глаза обратились к Тарье.

— Там, за пределами дворца уже ночь. Нам нужно отдохнуть.

Девушка рассеянно оглядела комнату и взглядом спросила: "Здесь?"

— Но...

— Я думаю, Тень сюда сегодня не придёт. С неповиновением Лигу, дел на ночь хватит, — подруга неприязненно оглянулась на занавешенный проход. — Да и дозорным перепадет.

Забравшись на кровать и как я, опершись о стену, она положила голову на мое плечо, крепко задумалась. Утомленные длинным днём и разговорами, мы заснули почти сразу.

Утро наступило резко и неожиданно. Нет, никто не гасил лучин на столе, да и окон, сквозь которые бы пробивались крохи света, здесь не было. Тишину не нарушали шорохи. И это было необычно, ведь уже некоторое время недалеко от кровати стояли полностью вооруженные воины. Их заметила Э'тен, сообщив об опасности горячим прикосновением бус. Дернувшись от ожога, я разбудила Тарью.

Попарно шаркнув по полу, стражи застыли как статуи. "Статуи?!" — сравнение не мое — Э'тен, новой короткой вспышкой мелькнуло в голове. Ее задумка обретала смысл.

Семизубые копья караула в тусклом свечении огарков скрыто грозили едва поблескивающими обоюдоострыми лезвиями. Это забавляло волчицу. Теперь она сама подгоняла меня, мягко перехватив на себя силу, двигающую руки и ноги. Спустя мгновение я уже глядела на происходящее со стороны и изнутри, заняв привычное место голубоглазой жрицы Аор. Она плавно скользнула с лежанки, увлекая за собой испуганно озирающуюся Тарью и поспешила через закрытую тканью арку в коридор. Каждое движение в унисон биению моего сердца, завораживающим, знакомым и чуждым ритмом. Самозабвенная радость волчицы рвалась наружу. Не прошло и пары минут, а мы: я, моя Тарэ, Тарья и стража уже бежали сквозь плотную темноту к свету. К цели! К ней… Полы платья едва касались уложенных клиньями камней. Пелена золотистого полотна походя прорвана. Мы вступили в зал, еще не понимая сути действия, что совершалось в нем.

Рядом, в небольшом отдалении от трона, в окружении четверки латников, настороженно вытянулся Лигу. Наш стремительный отряд отвлек его. Юноша быстрым, озабоченным взглядом осмотрел одежду Тарьи, успокоился и вновь повернулся к изломанному силуэту рыжеволосой пиратки, что сидела на уступе перед бассейном.

Корабелла была опустошена: глаза в одутловатых кольцах лиловых пятен, уже не смотрели вперед с дерзким вызовом. Девушке было больно.

От второй потайной двери (А их тут, по-видимому, было множество.), вели еще одну: тоненькую, с наспех остриженной копной непослушных темных кудрей, в измазанной грязью белой тунике.

Девчушка причудливыми рывками вышагивала по желтоватым каменным плитам, раз за разом останавливаясь и затем снова пускаясь в путь.

Мне бы стоило присмотреться к ней, но освободившаяся от магических пут наместница Молчаливой, уже не на шутку напоминала о себе. Тарье, не вовлеченной в союз Призванных, было легче. Она рванулась к Анни, но люди принца остановили ее. Побелевшие губы, сжатые кулаки и нестройный звон колокольчиков в косах подруги веселили повелителя Кирс-Аммалена, уютно устроившегося на троне за изваянием, изливающим хрустальный поток в бассейн. Темно-серые глаза возбужденно блестели под густыми бровями. И, кажется, Э'тен была не единственной, кто тешил свои тайные помыслы.

Последней, через главный вход прибыла чудная компания. Миниатюрная женщина средних лет с волосами, собранными в подобие венца и ее юная дочь, судя по схожести их нарядов, фигур и причесок. Они вели мужчину, одетого в просторный и, вероятно, теплый балахон.

Гораздо моложе Тени и выше его ростом, широкоплечий, он был невероятно худ к ногам. Их изгиб в коленях, слишком сильный для того, чтобы удерживать на весу верхнюю часть тела, делал походку странной. Грязно — русые пряди, выбившиеся из-за ушей, надвинулись на лоб и, с каждым прыгающим и растянутым шагом, сильнее закрывали печальные глаза, мутного серо-зеленого цвета. Узкое, белокожее лицо с твердым подбородком пока было опущено долу, но чем ближе была процессия к трону, тем выше оно поднималось. Наконец, лик незнакомца открылся. Птичий взор с опадающей к вискам линией век, сероватые круги под ними. Жесткие грани скул. Тонкие губы. Волосы, откинутые в сторону, легли на волну таких же локонов, достигающих края ворота одеяния.

Мужчина — не красивый, нет! Искалеченный, пронизанный горем насквозь, но не потерявший и крупицы зрелой мудрости, отпечатанной на лице. Мудрости, которой он мог поделиться с кем — то еще. Впервые, мое сердце, безраздельно занятое дикими, не поддающимися осмыслению эмоциями Э’тен, удивленно затихло внутри. Заиндевело. Пропустило пару ударов и забилось ретивее, с каждым толчком вычищая, обволакивая, умягчая щиты Нойты, служащие мне укрытием во время пробуждений голубоглазой волчицы. Даря новое преимущество в этом нелегком противостоянии. Будто он уже повлиял на меня. Неужели все так, как предсказывала старая шаманка?

Странный человек не упустил случая обратить внимание и на меня. Жаркая волна неподдельного интереса ринулась вперед, затянув, завязав, десятки выпуклых, почти осязаемых узелков на теле. Стало не по себе, но тут...

Тихий шепоток, остававшихся незаметными слуг Тени, долетел до ушей: «Собрались!» Оживление спало, но уже через мгновение взгляды всех, кто был в зале, обратились к главной статуе и трону повелителя города на красных холмах.

И Тень не разочаровал нас.

Юркнув со скамьи трона помесью горделивого змея и ласкового кота и, по обыкновению, коснувшись нагой груди изваяния, он шагнул к краю водоема, окруженный сияющими бликами. Выдержал паузу. И только затем зычный голос мужчины вспорол устоявшуюся тишину.

— Вэ найни митраи а кумитэ ги Аль-Кессад: Лигу, эсанталетту энвен ги Аматару Кирс-Аммален Варраи исс эс миннелен тиэй Лимаи, а Хаттар ги фатие меле, а кашет су Сотран. Мой младший брат, наследник правящей линии Кессад-Лигу потребовал у владыки Кирс-Аммалена ответственности за совершенные проступки и суда старейшин и кашет «с их умными книгами»! Что же ответить ему перед вами?

Тень оглядел помещение, скорбно опустив уголки безупречно очерченных губ.

— Первосвященники не услышали зова. Они не придут! Сила умных книг не растратится попусту. Что же до старейшин? Найни митраи доверился их голосам, переданным присутствующим через Иррэ — моего среднего брата, которого на рыночных площадях Кирс-Аммалена прозвали не иначе как «Городской сумасшедший!».

Так скажи же, брат, честен ли будет суд? И справедливо ли то, что дерзкая чужеземка и ее ручное чудовище, которых ты призвал, принесли смуту на улицы родного города в час празднеств, посвященных милостивой Кессе?

Анни попыталась выскользнуть из-за спин воинов, но натолкнулась на еще один плотный их строй.

Тень продолжил:

— Угодно ли то, что при поимке этих двоих разбиты драгоценные статуи, возведенные в ее честь! Но при этом, волчицу так и не отыскали? Ха? А то, что ты впустил под крышу этого дворца свирепую убийцу из изгнанного к морю племени? Чем привлекла тебя эта мерзкая простолюдинка?

Даже находясь в плачевном состоянии, Корабелла не потерпела этого оскорбления. Кривясь от боли, она поднялась и тяжело ступила с помоста в сторону трона, но люди Тени оказались быстрее. Древко копья одного ловко нырнуло вниз, и вот уже его пятка ударила между ребер девушки. Буревестница подломилась. А потом со всего своего роста рухнула на каменный пол, калеча себя еще сильнее.

Унижение Корабеллы удостоилось легкого движения бровей принца.

— Но хуже того, Лигу: ты привел сюда отродье нашего врага. Я думал, что искоренил эту заразу двадцать пять лет назад, в схватке у садов Карин. И потом, очищая наш род от гнилой крови, еще при отце отослал на погибель в северные земли Эстэ. Отправил к северянам тебя, чтобы и имя это истерлось из летописей. А кого ты привез оттуда? Его дочь, бледную как погребальный саван. Ту, в которой, пусть даже толика крови нашей семьи размешана в холодной грязи. Кто породил ее? Обросшая шерстью, похотливая дикарка, которая на морозе и не заметила, как понесла?

Я ощутила, как крепкие пальцы подруги вцепились мне в руку. Светлые глаза Тарьи потемнели от гнева и ненависти. Но прежде, чем она что-то успела сделать, хрупкая, как тростинка, фигурка девушки-подростка вывалилась через крохотную щель в ряду прислушавшихся стражей, и метнулась к негодующему Тени.

Ясным отблеском сверкнул короткий и тонкий кусок серебра таадэт в ее ладони. Такая же искра, но заметная лишь мне, отделилась от запечатленной в камне обнаженной девушки, воткнувшись в восьмую бусину ожерелья необыкновенно сильным лучом побуждения. Э'тен шевельнулась внутри, осадив стремление к действию. Словно залитая тяжелыми водами, я замерла, ожидая, куда она направит меня. Всхлипнул воздух, резко вошедший в грудь трех человек: нас с Тарьей и Лигу.

А Тень не бездействовал.

Мягко остановив Призванную прикосновением к плечу, он улыбнулся так открыто и солнечно, что показалось, что притязания нашего спутника-неловкая выдумка. Ухоженные пальцы разворошили темные, запутавшиеся пряди на макушке Анни, пропуская их через сложенную в кулак кисть. Кисть сжалась сильнее и Анни, оторопевшая от внезапно прекратившейся нечаянной ласки, болестно вскрикнула, выронив кинжал. Кобра Кирс-Аммалена, возвышаясь над беспомощной жертвой, хищно застыла. И… атаковала.

По-видимому, никто из нас так и не понял, когда и откуда в руках Тени появилось ритуальное оружие. Широкий у основания, узкий к острию клинок из благородно почерневшего сплава. Листообразный, с сильным изгибом спереди назад и напоминающий зуб змеи, оказался в руках наследного принца. Тарья рассказывала об этом оружие. Выкованные из смеси серебра, найденного у корней таадэт, и железа песков, легче и прочнее нерушимой пустынной стали "дассам", два парных кинжала, в форме волчьих зубов, были не только отменным холодным орудием, но и мощными предметами, наделенными колдовской силой, требующейся в некоторых ритуалах.

В искусных руках клыки Кессы отнимали жизнь и душу, обрезая тень человека, связующую его с землей, или даровали шанс на искупление раскаявшемуся. И, судя по яркой реакции Э'тен, талант Тени предназначался для этого. Но сами клыки, вернее один из них, потерявший первоначальную форму, нес только смерть.

Так и произошло!

Не успели мы опомниться, как кинжал с удивительной цветочной вязью на навершии, коснулся изящной шеи девушки и вошел глубже, оставляя после себя рваный надрез и малиновый ручей, пачкающий белесую тунику. Глаза Анни закатились. Собрав последние силы, она попыталась прикрыть рану и оттолкнуть своего убийцу. Но, напитавшийся видом крови и боли мужчина, даже и не думал отпускать ее. В сладком исступлении, он приподнял ее выше, так, что горячий поток заструился по запястьям, огибая зеленоватые камни браслета и оттеняя их хищный блеск.

В эту же минуту нестройный хор волчьих голосов прорвал тонкую оболочку моих бус, наполнив зал невообразимым гомоном. Ужас людей, услышавших песнь прощания, был не поддельным. Но горше слов и взглядов, гуще страха, заполнившего души, было созвучие трех звериных плачей.

Мать Каны и Тарэ Бейлы: Анхат, ее родная сестра-Сивур и Э’тен звали молодую волчицу и не могли дозваться. Как не могли дозваться Анни близкие ей люди, находящиеся здесь и знавшие ее с младенчества.

Окровавленная кисть властителя Кирс-Аммалена, держащая Ани, ослабела и бывшая когда — то живой и игривой, девчушка легко скользнула к полу и прильнула к нему, будто заснув. И уж теперь жадное чувство мести поглотило меня. Горькие крики Тарьи и Корабеллы, привязавшейся к нашему «найденышу», утонули в приливе жара. Неистовым лазурным светом мигнули бусы. Каждый мускул тела, поддался волне крупной дрожи, пришедшей на смену пламени, начав судорожно сжиматься и растягиваться. Качая фигуру до тех пор, пока внутри не зазияла кристальная пустота, освещаемая только волей Э’тен. Явление ее дара поразило не только моих спутников. Иррэ, в одно мгновение уяснивший суть давней связи с могущественной жрицей Аор, с восторгом следил за каждым моим жестом.

Р — раз, и от двойственного я, каким я и была по сути, отделился крохотный блик. Передо мной встала точная копия той девчонки, которую я когда — то увидела в серебряных щитах на плетеной изгороди деревни. Правда, сейчас ее глаза были не голубыми. Льдисто — синий холод поселился в них, искореняя крупицы тепла, что еще согревали мое сердце. Сложно заплетенные косы обрамляли аккуратную голову двумя упругими дисками. Дерзкая искра молодости и власти только разгоралась в ней.

Еще пару минут и огонь, обжигающий нутро, вновь вырвался наружу. Едва прошедшей инициацию Э’тен пришлось посторониться. Место рядом заняла миниатюрная девушка с печальным изломом соболиных бровей, в стеганом темно — зеленом платье. Каштановые локоны, выбившиеся из прически, настойчиво теребил неосязаемый ветер. Она была второй моей ипостасью, умудренной опытом своей не долгой жизни и, одновременно, похожей и не похожей на меня. По левую руку от нее, отголоском черного зверя, застыл призрак. И, внезапно, сердце заныло от тоски...

Ее голос пел тихо, нежно и маняще, закручивая в потрясающей мелодии все то недосказанное, что невозможно перевести на человеческий язык. Ищущие отклик ноты зависали в воздухе, чтобы через миг без следа раствориться. Раз, другой, третий… И, наконец, когда послание было получено, они собрались в ликующую гармонию, финальным аккордом которой стало появление громадного серебристого зверя с голубым взором.

Волчица, великолепная наместница Молчаливой в истинном обличии заглянула в мои глаза, и, отыскав в них то, что было ей необходимо, совершила невероятное… Показав три образа-личины ее и моего я, она слила их мощь, развеяв сомнения в могуществе нашего союза и растворив меня в ослепительно яркой вспышке слияния.

Я потеряла себя! И нашла, более цельную, гибкую и познающую все натуру, которой был нужен выход в наш мир. Не для завоевания, а для восстановления таким, каким видела его Аор. Я уже не чувствовала своего тела, когда звенящие ноты крови чужака завладели моим обонянием. Я не ощутила особый, горько — соленый вкус в пасти, когда в прыжке, мы вдвоем, представляя собой одно целое, разорвали горло этого нахального юнца. Не почувствовала упоения, когда клыки взрезали голубоватые сети вен на его предплечьях. Но я была там. Была во всем этом и видела со стороны.

Темные локоны убийцы Анни пропитывает багрянец и они сбиваются в один клок. Кровавые брызги на искусно вылепленных губах изваяния создают ощущение жуткой, сардонической усмешки оскверненного черепа. Катятся по ступенчатому полу, словно в испуге, камни браслета, их отлив так напоминает змеиные глаза. Не обласканное материнским теплом отчаяние заставляет Буревестницу прорываться к застывшему холмиком телу "найденыша". Легкий след разочарования на лице Иррэ. Мрачная определенность с долей опаски во взглядах Лигу и Тарьи, словно прибавивших в годах, и по наитию решивших довести до конца древний, как мир, ритуал. Безоговорочное доверие светловолосого юноши в коленопреклоненной позе передающего окровавленные клинки в руки Тарьи. Малиновое сияние маленького молота на ее шее, собирающего давнюю, не растраченную силу.

Я мигаю так медленно, что, кажется, передо мной пролетают десятилетия, не тронутые разрушениями Великих Вьюг. Но в это время...

Пламенная искра растекается по запястьям Тарьи, вливаясь в гарды кинжалов меркнущим всплеском плавящейся стали. Девушка шагает к распростертому телу. Опускается на колени у истерзанных рук принца, не обращая внимания на кровавые озерца, пачкающие подол сарафана. И рывком, с зубовным скрежетом очерчивает клинками контур вокруг его головы там, куда ложится его тень.

Из груди мужчины вырывается стон, и я понимаю, что он уже не поднимется и больше не измарает скверной землю, на которой многие годы творилось беззаконие.

Кобра Кирс-Аммалена подавилась своим ядом… И умерла!

Возможно, теперь его ненасытная к жестокости душа уносит проклятие, сковавшее Аль-Кесссад, к молчаливой Матери и детям Луны-Аор.

Напоследок сдвоенным сознанием я улавливаю, как мои губы четко выговаривают ритуальную фразу прощения на наречии, которое до сих пор был мне было почти не знакомо:

— Ва — Сибилл, ба'ари иннеку Херет — Э’тен. Н'талли торуне ену нуорэт. Хаскаль ниги Нуорэт: Саин. Кумите горан Кесса, эведи вэ Лалаен: дассам Кесса. Тень Аль — Кессад, рэ тира митраэ эс кумине Лимаэ ги рети Э’тен а рети виэй. Ке кан калак а тор валак хесса тира су диэй каа'н.

И эти же слова повторяю на шерефет — родном языке моего племени:

— Я — Сибилл, сосуд Херет — Э’тен. Призванная из деревни Нуорэт. Дочь великой Матери: Саин и прямой потомок Кессы, возвращаю своему народу святыню: клинки-клыки Кессы. Тень рода Аль-Кессад и его близкие заплатили за свои грехи перед Э’тен и моим народом. Отныне мести меж нами не будет.

Покои со статуями утопают в тревожной тишине. Совершенное не укладывается в головах жителей города, находящихся здесь. Трое чужеземцев: я, моя подруга, дочь вождя пустынников и два наследных принца: Лигу и Иррэ: пятерка странных людей, способных изменить судьбу каждого из них. Что мы могли сделать спустя мгновение, час, неделю, месяц? Страх перед нами еще не уступил место гневу за загубленную жизнь верховного правителя. Но это было в зале.

За мощными дубовыми воротами, украшенными золотыми изразцами, стража, предупрежденная "соловьем" владыки, уже собиралась в отряд, единственной целью которого, скорее всего, была наша казнь. Дружный гомон, бряцание семизубых копий и коротких пик, которыми вооружалась охрана "Кобры Кирс-Аммалена", говорили об этом.

Но они не знали, что в нашем отряде есть еще две фигуры, мощь которых несоизмерима с этим хрупким оружием.

Тяжелый засов, который едва не закрыл ловушку, уготованную нам, с грохотом упал со ступеней террасы. Крепкие руки воинов потянули на себя створки ворот, впуская в зал лучи закатывающегося, кроваво-красного солнца дня, закончившего безжалостное правление Тени.

Мы приготовились к атаке.