Глава 4

Этот человек, Млад Ветров, волхв и шаман, которого Вернигора прочил в преемники Белояра, был не то чтобы странным, не то чтобы несуразным или смешным… Волот смотрел на него и недоумевал, что в нем так притягивает к себе. Ведь когда Вернигора говорил о нем, князь сразу подумал: это же несерьезно! И за те полтора часа, пока продолжался суд над Совой Осмоловым, он уверился в этом, но вместе с тем подумал, что человек этот внушает ему доверие. Волоту почему-то представилось, как здорово было бы идти с ним вдвоем по какой-нибудь лесной дороге, держась за руки. И не думать ни о чем: ни о Руси, ни о предательствах, ни об обмане… Это просто добрый и хороший человек, нисколько не похожий ни на Вернигору, ни на доктора Велезара. Ни на Белояра… Разве что на дядьку, который уж точно не имеет камня за пазухой, тайных надежд на обогащение, собственных интересов и притязаний на место в этом мире.

Волхв не заботился о том, как выглядит, в нем, казалось, нет ни капли того, что принято называть гордостью: важности, надменности, высокомерия. Его чувство собственного достоинства не выпячивало себя, покоилось глубоко внутри, ничем непоколебимое, уверенное и ровное.

Волот вспомнил, какой небывалый подъем охватил его тогда, на вече, стоило волхву заговорить. Белояр говорил мудро, говорил честно, но, слушая его, радости Волот не испытывал. А тогда, на вече, ему не пришло в голову усомниться хоть в одном слове волхва: этот человек мог говорить только Правду. Словно боги вложили слова в его уста. А может, так оно и было?

Он мог бы вести за собой войско…

Сова Осмолов хорошо подготовился к суду, разбивая обвинения Вернигоры одно за другим. Волхв молчал и, казалось, скучал. Свидетель Осмолова — толстый татарин — продолжал кивать в ответ на все вопросы, и Волот усомнился на минуту, а понимает ли тот по-русски. По всему было видно: Осмолов хочет свести дело к поединку между волхвом и татарином, и исход этого поединка предрешен — татарин сильнее.

А в судебной палате собралось много людей: ректор университета, друзья волхва, женщина, по-видимому его жена, товарищи Осмолова из его ближайшего окружения и просто любопытствующие новгородцы. В первых рядах, у стены справа стояла Марибора-посадница, внимательно глядя на происходящее, и иногда кивала Смеяну Тушичу.

Поединок не входил в планы Вернигоры. Он блестяще доказал, что на пергаменте, скрепленном печатью Амин-Магомеда, раньше значился совсем другой текст, который соскоблили и заменили новым, но Сова Беляевич возразил: соскоблить текст с пергамента мог кто угодно, сам хан, например. Вернигоре пришлось согласиться: грамота снимает обвинения с волхва, но не доказывает его оговора со злым умыслом.

Оставался татарин. По-русски он все же понимал — главный дознаватель выяснил это несколькими вопросами. И продолжал кивать, когда его спрашивали о деньгах и грамоте, переданных волхву незадолго до гадания. Осмолов довольно улыбался, глядя, как Смеян Тушич и Вернигора по очереди пытаются выудить из татарина хоть одно слово: тот лопотал по-своему, и пришлось позвать толмача из дружинников — Осмолова это не напугало. И по-татарски свидетель боярина повторил то же самое: его послали из Казани в Новгород передать волхву деньги и эту грамоту. Он не знал, что в ней написано, читать не умел и всего лишь исполнил поручение. Вернигора подбирался к нему со всех сторон: расспрашивал, где он встретился с волхвом, во что тот был одет, какая погода стояла в тот день, кто посылал его из Казани и когда, сколько денег ему заплатили за выполнение поручения, как его нашел Осмолов. Татарин был туп, как пень, не с первого раза понимал вопрос, но в итоге ни разу ошибся в расплывчатых, многословных ответах.

— Млад Мстиславич, — вздохнул Воецкий-Караваев, огорченно качая головой, — что ты скажешь на слова свидетеля?

Волхв поднялся с места, неуверенно оглядываясь по сторонам, словно ему было удивительно и неприятно отвечать на вопрос, и пожал плечами:

— Этот человек лжет. Я в первый раз увидел его на вече и никогда больше с ним не встречался.

— Это поединок… — шепнул князю Вернигора и недовольно поморщился. — Сова Беляевич хорошо натаскал своего свидетеля. Как в воду глядел, подлец, поздоровей выбирал…

— Значит, твое слово против его слова? — уточнил Смеян Тушич. — Я правильно тебя понимаю?

— Да, — тихо ответил волхв: наверное, он догадывался, что речь идет о поединке, но ни страха, ни сомнения не было в его голосе, он смотрел на татарина с недоумением.

— Это поединок! — крикнул кто-то из товарищей Осмолова, и его крик подхватили остальные — со свистом и гиканьем.

Смеян Тушич пожал плечами и повернулся к князю:

— Это поединок, Волот Борисович, ничего не поделаешь…

— Это нечестный поединок, — вспыхнул Волот. — Я бы предложил волхву взять наймита и татарину взять наймита тоже. Тогда их силы уравняются.

— Нет никаких причин для такого поворота, — тут же влез в разговор Осмолов, — оба взрослые мужчины, не старики и не младенцы, оба здоровы, не калеки, не больные. Почему они должны брать наймитов?

Его поддержал десяток вопящих глоток — даже любопытствующие новгородцы присоединились к товарищам Совы Беляевича. Князь понимал, что неправ, что закон на стороне Осмолова… Он оглянулся на Вернигору, но тот покачал головой, подтверждая правоту боярина.

И тут Марибора оторвалась от стены и знаком попросила слова. Это, конечно, было против правил, Смеян Тушич смутился, но князь не мог ей отказать: величественная боярыня внушала ему уважение и некоторый трепет.

— Послушайте старую женщину, — начала она, обращаясь не столько к суду, сколько к собравшимся зрителям. — В стародавние времена в Русской правде была статья на такой случай: если один поединщик заведомо сильней другого, они не сражались, они брали в руки угли из костра. И тот, кто удерживал их в руках дольше, признавался правым. Я думаю, такой поединок будет честней боя.

В наступившей тишине ахнула женщина, пришедшая вместе с волхвом, а потом новгородцы разразились одобрительными криками. Волот посмотрел на волхва, так же как и Вернигора, и Смеян Тушич, — тот виновато улыбнулся и кивнул. Зато сильно заволновался Осмолов.

— Русская правда давно канула в небытие. Это варварский обычай, не имеющий к Правде никакого отношения! Сила должна решать правоту, сила, а не горящие угли! Нет в судной грамоте таких статей, нет и не может быть!

Его поддержал дружный ор товарищей.

— Нет — так будет, — ответил Смеян Тушич. — Мое дело судить по чести, а не заниматься крючкотворством. Что толку в поединке, если один поединщик сильней другого? Наши предки были мудрее нас: правота придает человеку сил. Мое слово: пусть возьмут в руки угли. Кто удержит их дольше, тот не лжет. Согласен, Волот Борисович?

— Я согласен. Это будет честней, это уравняет поединщиков, — кивнул Волот.

Татарин и без перевода понял, о чем идет речь, и, в отличие от волхва, подрастерял уверенность, вопросительно глядя на Осмолова. Боярин делал ему какие-то знаки, но татарин их не понимал.

— Смотри, смотри, — пряча улыбку, зашептал князю Вернигора и кивнул на Осмолова, — больше денег обещает.

А Волот вдруг подумал: смог бы он взять в руки пригоршню горячих углей, чтобы доказать свою правоту? Не испугался бы? И решил для себя: смог бы. Ради чести, ради Правды — смог бы, не испугался. Он не вполне понимал ценность денег, но решил, что деньги того не стоят. Смеян Тушич оказался прав: предки были мудры.

Вернигора послал за жаровней и продолжил допрашивать татарина в надежде, что тот испугался. Но татарин, поглядывая на Осмолова, лопотал то же самое, только не так уверенно, как до этого. Волхв же оставался невозмутимым. Почему-то князю казалось, что он действительно не волнуется, а не скрывает ото всех свое волнение. Этот человек, наверное, не умел ничего скрывать: на его лице были написаны все его переживания, поэтому и верилось ему так легко.

Порядок поединка быстро установил Смеян Тушич: чтобы более решительный из двоих не потерял преимущества, брать в руки угли по очереди, а очередь разыгрывать по жребию, — второму будет легче, он будет знать, сколько ему надо продержаться. Волот считал, что делать это надо одновременно, но положился на мнение посадника — ему видней.

Однако, когда в палату внесли жаровню и зрители подались вперед, волхв неожиданно отказался от жребия.

— Не надо, зачем? Я буду первым, мне все равно… — сказал он, когда Смеян Тушич предложил ему бросить кости.

Тут заволновался Вернигора, да и посадник неуверенно оглянулся на свою супругу. И только тогда Волот понял, что они задумали: первым должен был быть татарин! Он не сумел бы этого сделать, он отказался бы от своих слов без всяких поединков! Поэтому они и оставались такими спокойными, поэтому и не боялись ничего, предлагая столь жестокое разрешение спора. А волхв не разгадал их замысла, не подыграл, разрушил их план! В нем не было ни капли хитрости, он принял все это за чистую монету! Так же как и Волот…

— Младик! Что ты делаешь? — ахнула еле слышно женщина, которая пришла с волхвом, но ее услышали в наступившей тишине: зрители замерли, ожидая небывалого зрелища.

Тот поглядел на нее, пожав плечами, — все такой же спокойный, такой же невозмутимый. Разве что немного смущенный тем, что на него смотрит столько народу. Вернигора обхватил руками голову, у посадника не хватило сил объявить о начале поединка. Волхв сам подошел к жаровне сбоку, так, чтоб его видели и зрители, и судьи, и посмотрел на Смеяна Тушича.

— Можно?

— Погоди, — тяжело вздохнул тот, — надо убедиться, что угли действительно горячие. Кто хочет проверить? Ты, Сова Беляевич?

Осмолов покачал головой:

— Я верю, верю.

Вызвался кто-то из новгородцев и подтвердил всем остальным: настоящие горящие березовые угли, никакого подвоха нет. Для убедительности он попытался выхватить уголек из жаровни, но отдернул руку и, потряхивая ею и поскуливая, вернулся на место, под смешки товарищей.

Волхв снова вопросительно посмотрел на посадника, и тот то ли кивнул, то ли опустил голову, скривив лицо. Смешки смолкли, зрители раскрыли рты, так же как и Волот, не в силах оторвать взглядов от рук волхва. А тот посмотрел вокруг, и, пожалуй, страх мелькнул на его лице — всего на миг. Но руки не дрогнули, он опустил их в жаровню, сгреб пригоршню раскаленных углей и поднял так, чтобы их все видели. На тыльной стороне его ладоней медленно гасли мелкие искры, красное свечение перекатывалось по углям, становясь чуть ярче от его дыхания. Он стоял и держал их в руках, и лицо его оставалось неподвижным. Сердце Волота едва не остановилось, он чувствовал его медленные удары и считал их: один, два, три… Сколько же можно? Где лежит предел человеческих возможностей? Мертвая тишина опустилась на судебную палату, и в ней слышалось, как потрескивают угли в руках волхва. И как стучит сердце Волота: восемь, девять, десять… Искры на пальцах волхва погасли совсем, остались только черные разводы сажи, а над углями дрожал раскаленный воздух.

— Как ты думаешь, этого хватит? — спросил волхв у Вернигоры, и голос его прозвучал чуть вызывающе, чуть насмешливо и чуть громче обычного.

— Хватит, хватит! — закричал Смеян Тушич, словно очнувшись.

Волхв опустил руки вниз и высыпал угли обратно в жаровню, осторожно отряхивая ладони. Никто не шелохнулся и не издал ни звука, люди так и смотрели на происходившее с раскрытыми ртами, пока со своего места не подал голос Сова Осмолов:

— Это нечестно! Это какие-то волховские штучки!

Новгородцы, словно разбуженные его голосом, засвистели и затопали ногами, советуя Осмолову заткнуться, и закричали восторженно:

— Его правда! Его правда! Боги на его стороне!

— Это волшба! — попытался перекричать их громовые голоса Осмолов. — Он даже не обжегся!

Волхв глянул на него и кивнул, но не боярину, а женщине, смотревшей на него то ли с испугом, то ли с восхищением, и раскрыл перепачканные сажей ладони, показывая их всем вокруг.

— Я не обжегся. Почти не обжегся, — сказал он удивленно, словно не ожидал такого от самого себя. — Боги действительно были на моей стороне…

— Если это волховские штучки, как утверждает ответчик, — тут же подхватил Смеян Тушич, — то это лишний раз доказывает правоту Млада Мстиславича. Волхв не может лгать и пользоваться при этом поддержкой богов. А мы только что видели их поддержку, разве нет? В любом случае, сейчас очередь твоего свидетеля, Сова Беляевич.

— Мой свидетель не пользуется силой наших богов! Он не волхв! Он иноверец, мусульманин! Это нечестный поединок!

И снова товарищи поддержали его — топотом ног и протестующими воплями.

— Ничего, — хмыкнул в усы посадник, — если он не лгал, его боги помогут ему. Да и наши поддержат.

Татарин, которого подтолкнул толмач-дружинник, с опаской подошел к жаровне и постарался сохранить невозмутимое лицо, несмотря на улюлюканье и подначки новгородцев (им все было ясно, продолжения не требовалось). Он посмотрел на Сову Беляевича, и тот закивал в ответ.

— Если татарин солгал, — поспешил Осмолов опередить события, — значит, он солгал и мне! Это не доказывает моей вины, это доказывает лишь невиновность волхва! Я отзываю свидетеля, он лжец!

— Поздно, Сова Беляевич, — усмехнулся посадник, — поединок есть поединок.

— Раз солгал — пусть отвечает, — выкрикнул кто-то, — полтора часа нам мозги парил, а теперь — в кусты?

Новгородцы захохотали, а товарищи Осмолова надеялись их перекричать.

Татарин попытался поднести руки к углям, чувствуя или понимая, что смеются над ним. Но, едва ощутив жар, изменился в лице и руки отдернул.

— Давай-давай! — кто-то из новгородцев свистнул. — Сам не захочешь — мы тебя силком в жаровню затолкаем!

А новгородцы не шутили, и в следующих выкриках явно слышалась угроза. Смеян Тушич не успокаивал шумевших, хотя Осмолов и говорил что-то о беспорядке в суде, а его товарищи шипели и угрожали новгородцам.

Татарин побледнел, поверив в обещания новгородцев, однако предпринял вторую попытку, но не выдержал, спрятал руки за спину и начал что-то быстро и убежденно говорить. Толмач не успевал за ним, но и без него было ясно: свидетель Осмолова кается, что лгал. И не просто кается, а тычет пальцем в Сову Беляевича и говорит, что ему заплатили.

— Он и теперь лжет! — выкрикнул Осмолов. — Он все время лжет! Я даже не пытался его подкупить, он сам пришел ко мне!

— Его слово против твоего слова, а, боярин? — усмехнулся вдруг Вернигора. — Это поединок…

— Поединок, поединок! — поддержали зрители, засвистели и затопали.

— У меня есть свидетели! Да любой из моих людей подтвердит, как этот человек пришел ко мне сам!

— Любой из твоих людей сунет руки в жаровню, чтоб подтвердить твою правоту? — рассмеялся Вернигора. — Давай. Вызывай по очереди! Они не иноверцы, боги их поддержат!

Когда распахнулась тяжелая двойная дверь в судебную палату, новгородцы радостно потирали руки, глядя на товарищей Осмолова, переглядывавшихся между собой, и не сразу смолкли и оглянулись.

Волот почувствовал неладное сразу, едва увидел, как дубовые створки медленно ползут внутрь. Человек, двумя руками толкавший дверь, был одет по-походному, тяжело дышал, и из-под его шапки на лоб катились блестящие капли. В палате пахнуло конским потом и мокрым снегом: гонец торопился и не стал дожидаться окончания суда. Волот поднялся ему навстречу, все вокруг замолчали, и в гулкой тишине гонец выдохнул осипшим голосом:

— Псков требует отделения. Их вече так решило. Если Новгород воспротивится, они обратятся за помощью к Ливонии.

Дума собралась через два часа после этого известия; князь, посадник и осужденный-таки Сова Осмолов направились в думную палату втроем.

Говорили о необходимости веча, о подавлении мятежного Пскова, о войне с Ливонским орденом, на помощь которому придут и шведы, и поляки, и литовцы. И единодушно пришли к выводу: Псков не удержать. Не теперь…

Сам собой разговор свернул на возможность отделения Москвы и Киева, и на этот раз играть в кости с судьбой Руси Волоту не хотелось — все бояре, кроме Смеяна Тушича, в один голос говорили: новгородская земля должна выставить ополчение впридачу к пушкам и серебру. Не пятьдесят тысяч, конечно, хотя бы двадцать-двадцать пять. И сделать это быстро, и зимними дорогами пройти к южным рубежам… Иначе, на примере Пскова почуяв слабину, Москва соберет свое вече, и Киев соберет: единая Русь разлетится на кусочки, а их в мелкие клочки порвут враги как с востока, так и с запада.

Тоска глодала Волота: ему не нравилось это решение, он чувствовал, что оставляет Новгород беззащитным. Но бояре были правы: или подавлять Псков, рискуя завязнуть в войне с Европой, или до весенней распутицы покончить с крымчанами, являя Москве и Киеву свою волю и силу. Псков подождет окончания войны.

Князь с ужасом думал, что в этот час в Москве уже звонит вечный колокол… Псков — только начало. Волот не смог удержать того, что собрал воедино его отец…

Смеян Тушич выехал в мятежный город тем же вечером, надеясь через сутки быть на месте и говорить с псковским посадником. Волот уповал на небывалую способность Воецкого-Караваева договариваться о мире: если псковичи хотят свободы, возможно, они не собираются закрыть Ганзе дорогу на Русь? Возможно, они не будут против военных союзов с Новгородом? На безрыбье и рак рыба, а Псков — прикрытие Новгорода с запада… Крепостные стены Гдова и Изборска всегда служили надежной броней не только Пскову, но и Новгороду. Да и торговля в Новгороде завянет, стоит только увеличить торговые пошлины на проезд через псковские земли.

Но Псков подождет окончания войны.

Поздно вечером в Городище приехал доктор Велезар, словно почувствовал, что Волоту нужна поддержка. Тягучее сладкое вино и добрый друг рядом сделали свое дело: приунывший, испуганный князь воспрянул духом, и через час он уже с восторгом рассказывал доктору о суде над Совой Осмоловым, о находчивости Вернигоры и о чуде, явленном волхвом.

— Да ты меня разыгрываешь! — рассмеялся Велезар: они оба выпили вина больше, чем обычно.

— Да нет же! — едва не обиделся Волот. — Я тебе серьезно говорю: он стоял и держал в руках пригоршню горячих углей! И он даже не обжегся!

— Такого не может быть. Я знаю, что шаманы могут ходить по горящим углям, но для этого им нужно достичь определенного состояния, а это не так просто, уверяю тебя, мой друг.

— Вернигора говорит, что он сильней Белояра. Вернигора хочет, чтоб он поднялся к богам и спросил их о том, что это за сила, которая навела морок на сорок волхвов.

Улыбка доктора погасла, он задумался на минуту, а потом сказал:

— Знаешь, это очень опасно. Я бы не назвал Млада Мстиславича своим другом, мы не очень близки, но я хорошо отношусь к этому человеку, он мне далеко не безразличен. Не прошло трех недель, как духи сбросили его сверху, он совсем недавно поднялся на ноги… Боги не любят, когда люди вмешивают их в свои дела, они становятся жестокими. А второго падения он может и не пережить. Я бы на месте Вернигоры не стал настаивать на этом. Млад ведь согласится, стоит его только попросить: он всегда готов жертвовать собой.

— А еще Вернигора говорил, что его хотели отравить… — вставил Волот, когда доктор снова задумался и замолчал.

— Отравить? Кто? Когда? — доктор встревожился не на шутку.

— Я не знаю, я не спрашивал… — Волот виновато пожал плечами. — Но опасности нет, раз Вернигора говорил об этом так спокойно.

— Будем надеяться… — вздохнул доктор и снова немного помолчал, но потом словно собрался с духом. — Знаешь, милый мой, я не хотел говорить тебе этого… Я никогда ни с кем не обсуждаю таких вещей, но тут… Тебе никто этого не скажет, кроме меня. Возможно, мои подозрения беспочвенны, возможно, я сейчас оговорю честного и хорошего человека, но лучше я это сделаю, иначе…

— Ну что ты тянешь? Говори! Вернигора, например, всегда сразу говорит то, что думает. И ничего…

— Вот о нем-то я и хочу тебе сказать. И думаю: имею ли я на это право?

— Давай так: я сам решу, что делать с тем, что ты мне скажешь. А то сейчас мне кажется, что я чего-то не знаю и поэтому выгляжу глупо, — улыбнулся Волот.

— Ладно. Слушай. Дело в том, что Вернигора и Млад любят одну женщину. И оба хотят на ней жениться.

Волот поморщился: истории о любви его не волновали.

— Ну и что тут такого?

— Это очень умная и красивая женщина, она профессор университета. И она пока не выбрала между ними. Согласись: и Вернигора, и Млад Мстиславич тоже в своем роде заслуживают внимания женщины.

Волот никогда не задумывался о таких вопросах, женщины в его жизни пока оставались символом женской половины терема, так же как длинная рубашонка, которую он носил, пока был на их попечении. Наверное, он до сих пор гордился тем, что вырос и больше не имеет никакого отношения к женщинам. Хотя дядька время от времени намекал ему на то, что пора бы посматривать в сторону девушек не с презрением, а с интересом.

— Я не понимаю тебя, — Волот посмотрел на доктора удивленно: зачем ему обязательно надо это знать?

— Ты еще ребенок, — снисходительно улыбнулся Велезар. — Они соперники, теперь понимаешь? Любовь — сильнейшая из человеческих страстей, ты и представить себе не можешь, на что способны люди, желающие избавиться от соперника и овладеть предметом своих мечтаний. Нет, Млад, по моему мнению, не допустит даже мысли о том, чтобы причинить зло Вернигоре. А вот Вернигора… В нем я не вполне уверен. Это сильный человек, привыкший добиваться своих целей, не очень заботясь о средствах. И его желание спросить богов о той самой таинственной силе, в существование которой я не очень верю, — оно очень похоже на способ достичь этой цели. Я понятно объяснил тебе свою мысль?

Волот задумчиво кивнул. Как, оказывается, мало он знает людей… Как, оказывается, сложно складываются их отношения… А он-то думал, что Вернигора — друг волхва.

Происшедшее в суде сразу предстало перед князем совсем в другом свете: Вернигора не сумел избежать поединка между татарином и волхвом. И нисколько не возражал, когда Марибора предложила это тяжелое испытание. В отличие от Смеяна Тушича, он наверняка мог предвидеть, что волхв вызовется первым… Хотел выставить его трусом? Лжецом?

И что теперь с этим делать? Вернигора казался ему человеком, лишенным камня за пазухой, а выяснилось… И у него за душой есть то, что он скрывает от остальных. А может, он нарочно говорит о том, что волхв сильней Белояра, чтоб об этом узнали те, кто убил Белояра? А может… Волот стиснул кулаки: и снова недоверие, снова разочарование!

Ему пришлось приложить немало сил, чтобы доктор не заметил, как ему горько и тяжело.