Глава 5

Я старалась ни о чём таком не думать, хотя ледяные мысли выбирались из-за шкафов, подкрадывались и вцеплялись в затылок. Я работала — рассматривала своих мух под микроскопом и называла их видовыми именами. Ровный ряд булавок вырастал от одного края коробки до другого.

До отчёта оставалась целая ночь, а коллекционную переполняло наше с Викой гробовое молчание. Я ждала, когда пройдёт эта ночь, и выстраивала мух ровными рядами, потом — геометрическими фигурами, поплотнее и пореже, и мне всё равно не нравилось, как они стоят. Место, которое занимал убитый Конхопус, оставалось слишком заметным.

Я должна была выполнить задание, хотя слезились глаза и уже подрагивали уставшие руки. Я встала на эту дорогу и пройду её до конца, даже если там, как сказала Солнце, самый лучший в мире жертвенный алтарь.

Если Шеф провёл меня через определитель, если он подбросил мне записку, чтобы я не провалила первый отчёт, значит, он в меня поверил. И выходит, я сделала всё, чтобы сорвать ему планы.

За два часа до назначенного времени я оторвалась от микроскопа и потёрла ноющую шею. Глаза слезились от напряжения, но в маленькой деревянной коробке передо мной стояли двенадцать новых экземпляров, которые только что получили свои видовые имена, и ещё полсотни старых, виды, которые потеряли свои этикетки.

Я создала им новые. Имена я писала латынью, самым тонким, самым чёрным стержнем на плотной желтоватой бумаге. Мухи осторожно шевелились, но пока не решались взлететь.

— Не могу поверить. Ты уже определяешь новые виды. Шеф будет рад. Он в тебе не ошибся.

Я обернулась: за соседним столом Вика с Галкой, как обычно, пили чай из одной кружки, делая вид, что вторая затерялась на кафедре. Галка ободряюще подмигнул мне.

Прежде чем я успела задвинуть крышку, он поймал мою руку.

— Разреши, я посмотрю. Обожаю новые виды. Они такие трогательные, невесомые.

Что это было? Его отчаянная попытка сорвать мне отчёт? Сказать бы ему, что я и так на грани провала — я сломала редкий вид. Но я только криво улыбнулась.

Я встала, уступая место за микроскопом. Вика тоже готовилась к отчёту: подкрашивала глаза и перебирала исписанные листы. Её руки нервно подрагивали.

Я тревожно наблюдала за пальцами Галки, хотя у мух было куда больше шансов погибнуть в моих руках, чем в его — музыкальных и гибких пальцах настоящего энтомолога. Они отзывались на его прикосновения, тянулись лапками, поворачивали круглые головы.

— Туман. Эта муха не отзывается на своё имя.

Я встала, так что стул громко проскрёб ножками по паркету. Какая идиотская попытка сбить меня с толку. Ввергнуть в панику.

— Я думала, они не сразу просыпаются. Нужно время.

Он протянул мне булавку. Муха на ней замерла, растопырив в разные стороны все шесть лап.

— Может, попробуешь ещё раз? В некоторых тонкостях легко ошибиться.

Я молча села за микроскоп, вернула определитель на первую страницу. Два часа, казавшиеся бездной времени, грозили превратиться в кратенькое мгновение между большими надеждами и большим провалом. Галка мог врать. Но я всё равно была обязана проверить.

— Хочешь, я попробую помочь? — Он всё ещё стоял за моим левым плечом, как демон.

— Ты разбираешься в мухах?

— К третьему курсу не только в мухах, в лысых чертях начнёшь разбираться.

Это я уже слышала. Паника чуть утихла, и руки перестали дрожать. Я взялась за булавку. Из коробки на меня смотрели ещё одиннадцать пар фасеточных глаз. Теперь я ни в чём не была уверена. Неправильно я могла определить каждую из них. Или всех сразу.

— Спокойнее, — произнёс Галка и зашелестел книжными страницами. — У меня есть свой собственный каталог. Я сейчас принесу его, и мы во всём разберёмся.

Под странным взглядом Вики он вышел из коллекционной, вернулся — с толстой тетрадью. Положил её на мой стол, разгладил загнутые уголки. Этот каталог был рукописный, совсем старый, так что чернила кое-где поблекли и выцвели.

— Этот каталог писал ты?

— Ну да.

Галка улыбнулся и придвинул к себе микроскоп. И все слова застыли у меня в горле, потому что я увидела его почерк. Тощие вытянутые буквы, склонённые влево, как будто порывом сильного ветра. Тот почерк, которым была написана записка.

Пусть. Галка имел право не разбираться в мухах, у него ведь совершенно другая тема. Моя рука, сжатая в кулак, тут же разжалась. Я не могла ему верить — потому что несколько дней назад он требовал, чтобы я показала удостоверение, или призналась, что вру. И я не могла ему не верить, потому что, если это и правда его каталог, то его почерком была написана записка. А значит, в самый первый отчёт именно Галка спас меня от провала.

Глупая ситуация, возведённая в квадрат, грозила мне прямой дорогой к музею. Или к триумфу. Так ведь бывает, что спотыкаешься в самом начале пути и больше не можешь догнать остальных. Чёрное или белое. Да или нет.

Я выдернула каталог из-под руки Галки и перелистала его в самое начало. Там, на пожелтевшей от времени картонной обложке было выведено имя владельца. Не Галкино имя. Имя Шефа.

— Не нужно, — сказала я так твёрдо, как могла.

Вика вздрогнула и мазнула помадой по щеке.

— Зря ты, — шепнул её голосом сквозняк. — Он же третьекурсник.

Глаза Галки сделались обиженными. Но я уже отбросила костыли и руки помощи и закачалась, опьянённая свободой. Одна на просторах великой науки, одна, окружённая только засушенными мухами.

— Не надо. — Я задвинула прозрачную крышку над коробкой. — Если я ошиблась, это будет моя ошибка.

Я стояла в тёмном коридоре, продрогшая от чужих сквозняков, а остальные были по ту сторону — в свете жёлтых ламп. Я прижимала коробку с мухами к груди и не решалась переступить порог аспирантской.

Вошла Секретарь — небрежно отодвинула меня плечом.

— Садитесь.

Вика безучастно смотрела мимо, и между нами теперь существовал пустой стул, хотя раньше его не было. Ярослав с Зелёной отсели на целый ряд дальше, и никто из них не мог дышать мне в спину. Только Аша с Галкой остались на прежних местах, так что могли ловить мой взгляд через доску.

«Я третьекурсник», — говорил мне Галкин взгляд сквозь её черноту, — «я могу устроить тебе такое…»

Я опустила глаза. Сквозь прозрачную крышку на меня смотрела Неуригона, потом поднял голову Сциапус, а за ним потянулись остальные. Я не удержалась — и улыбка застыла на уголках губ.

Трое — именно трое из них — так и не подняли головы. Галка был прав.

Шеф опаздывал. Сначала стрелки показали час икс, потом — несколько минут за его пределами, и вот уже вплотную упирались в игрек, а его всё не было. Секретарь нервно ёрзала на стуле. Аспиранты поворачивались друг к другу и шептались сквозняковыми голосами, как будто так их было чуть меньше слышно.

— А если он не придёт? — рванулось по комнате, из угла в угол, преступно громким шёпотом.

«А если он не придёт?» — шепнул ветер за пределами комнаты. И правда, а если? Куда нам деваться, одиноким, бесхозным, в холодных стенах университета. Мы, как единый организм, успели ощутить холод сиротства шестью часто бьющимися сердцами.

И тогда он пришёл — с расстёгнутой верхней пуговицей на рубашке, чего я никогда раньше не видела. Вошёл, кивнул Секретарю, и вместо того, чтобы вызвать нас, сам встал за кафедру.

— Господа аспиранты. Сегодня ваш последний отчёт. На нём решится, кто из вас всё-таки избранный. Трое оставшихся будут и дальше доказывать на заседаниях кафедры, кто из них достоин остаться в университете. Избранный уже сегодня получит пропуск в науку. Завидная участь. Начнём.

Он сел, и пальцы шевельнулись, приводя в порядок расстёгнутый ворот. Я всё думала — человек он или уже не человек, и тут увидела бьющуюся синюю жилку на шее. Человек.

Так вышло само. Стул Ярослава хрустнул ножками по паркету, но я поднялась и вышла первой. Коробку с мухами поставила перед собой на кафедру и отвлеклась, закатывая рукав по локоть.

Мне было почти всё равно, сумела ли Зелёная набрать пять десятых балла, чтобы догнать меня и оставить позади, и возможно ли это вообще. И могут ли Галка с Ашей вытянуть вверх Викину работу. Я закатывала рукав, чтобы закончить эту глупую шутку раз и навсегда.

— Одна целая, двадцать шесть, — сказала Секретарь чеканным тоном. Карандаш вывел жирную линию и обломал самый кончик об моё университетское имя.

Я прижала холодные ладони к горячим щекам, потом опомнилась, взяла коробку и тут же поставила обратно. Поднимать глаза было нельзя. Если встречусь взглядами с Галкой — не решусь никогда. Если встречусь взглядами с Зелёной — не решусь никогда. Если встречусь взглядами с Викой — никогда не решусь.

— Я хочу сделать заявление, — сказала я голосом слепой и глухой старухи. — Не знаю, что покажет отчёт, но смотреть тут не на что. Я не избранная. Я сжульничала на первом отчёте. Раздобыла справку с печатью. Во второй раз я так и не дошла до конца определителя. А теперь я не смогла дать правильные имена всем мухам. Это прекрасно знают старшие аспиранты.

Я выдохнула. Щёки горели так, что было удивительно, как пламя не переметнулось на шторы и сухие цветы на подоконнике.

В тишине послышался шёпот. Я не могла поверить, что кто-то болтает в присутствии Шефа, но вдруг до меня дошло. Болтали микробиологи на первом этаже. Я узнала их диалект. А университет вокруг нас стал таким тихим, что их голоса сделались слышны через мощные перекрытия.

Не текла вода в далёких трубах. Не выли коридорные сквозняки. Не гудели жёлтые лампы.

— Потрясающая смелость, — сказал Шеф, глядя на меня сквозь очки. От таких ярких бликов можно было ослепнуть. Но я всё ещё была зрячей. И живой. — Удивительная самонадеянность. Ты считаешь, университет ошибается, когда пишет вам баллы? Ты знаешь лучше, чем поколения древних учёных? Вероятно, ты познала истину, и теперь будешь лично начислять баллы всем факультетам? Знаешь, не всегда то, что ты считаешь неправильным, неправильно на самом деле. Садись, Туман.

И я унесла коробку на парту. Что мне было делать? Не могла же я спорить с профессором.

Порядок был уже нарушен, потому сразу после меня поднялась Зёленая. Она шла уже с закатанным рукавом, бледная и тихая, так что её было не узнать. Расстёгнутый на груди плащ вовсе не был расстёгнут — от него просто отлетели почти все пуговицы, а карманы оттопырились от кома бумажных салфеток.

— Одна целая, двадцать семь, — сказала она сама, как будто не заметила протянутую руку Секретаря.

Та встала.

— Аспиранты решили сами выполнять мои функции? — Она вцепилась в пальцы Зелёной. — Одна целая, двадцать семь. — Как будто Зелёная ничего не говорила.

Она стояла очень бледная, даже веснушки выцвели. Сделалось ещё тише. Замолчали даже микробиологи на своём этаже. Замолчали, как будто тоже ощутили гнилостный запах тревоги.

— Одна целая, двадцать семь, — повторила Секретарь, и в её голосе впервые прорезались человеческие нотки.

Я всё пыталась рассмотреть бьющуюся синюю жилку на её шее, за круглым вырезом свитера, и никак не могла.

Слегка пошатываясь, Секретарь вернулась на своё место за столом, черкнула карандашом по протоколу. Зелёная смотрела, словно боялась, что запишут неправильно. Ошибка на одну сотую могла бы стать роковой.

И стала бы. Карандаш Секретаря соскользнул с бумаги раз, другой, и вдруг хрустнул пополам.

— Садись, — сказал Шеф безучастным тоном.

Она шагнула прочь от кафедры и рухнула. В полный рост растянулась от одного края доски до другого края доски. Из кармана с грохотом вывалилась знакомая коробочка.

Мы вытянули шеи. Вскочили бы, но под взглядом Шефа не особенно разойдёшься. Но даже наши мысли были слишком громким.

Замолчали все кафедры — и зоологи позвоночных вправо, и почвоведы влево, и микробиологи на первом, и ботаники на третьем. Все они напряжённо слушали, гадая, чем кончится отчёт.

Шеф опустился рядом с Зелёной и взял её за сломанный шарнир запястья. Я думала, он ищет ниточку пульса, но он вывернул её руку тыльной стороной к себе. Тем местом, где проступали алые шрамы. Вика не выдержала и поднялась, опираясь на распластанные ладони.

Шеф встряхнул очки, разворачивая обе дужки. Сверкнули жёлтые блики.

— Ноль целых, двадцать, — сказал он, двигая головой в сторону Секретаря. — Запиши, Ника.

«Ника», — проносится в моей голове. Личное имя важнее синей жилки на шее. Человек всё-таки. Секретарь послушно вывела цифры в протоколе — напротив номера Зелёной не было предыдущей цифры. Университет не принимает фальшивые баллы.

— Вставай. Университет отличает фальшивку от правды. И жестоко штрафует за подлоги.

Он поднял коробок и выпустил наружу шуршащий водопад. Я со своего места, и Вика, подавшая вперёд, и мы все вместе, как единое существо с огромными глазами, различили крупные буквы. Энтомологические булавки.

Зелёная помотала головой, вытирая волосами пыльный линолеум. По полу рассыпались булавки — толстые, чёрные, номер ноль-ноль-пять — и на каждой из них — кровь Зелёной.

— Поднимайся.

Бумажные салфетки, которыми были набиты её карманы, все были перепачканы кровью. Она роняла их по одной за каждый шаг, пока шла к своей парте. Я ощутила спиной, как Ярослав суеверно отодвигается, чтобы не заразиться неудачей.

Он поднялся следующим и пока шёл к кафедре — рассыпанные булавки хрустели у него под ногами.

— Вот как мы увязли, — сказал Шеф. У него вместо глаз остались два ярко-жёлтых блика. Никто не смотрел ему в глаза, но нас всех — опять, как единое существо — бросило в горячечный жар. — Не хотим работать. Совсем не хотим работать. Готовы резать себя, вступать в сделки с ночными существами, ставить подножки друг другу и воровать, лишь бы не работать по-настоящему.

Ярослав кашлянул, закатывая рукав по самый локоть, и, когда протянул Секретарю, сказал:

— А я нашёл каталог.

Больше он ничего не сказал, но я увидела, как Викины щёки залились ярко-малиновым.

— Ноль целых, двадцать восемь, — процедила Секретарь сквозь зубы, и Вика ещё выше вскинула голову.

— Доносчик! — вместо неё выдохнул оголтелый сквозняк.

— Воровка! — шепнул он голосом Ярослава.

Шеф хлопнул ладонью по столу.

— Достаточно. Угомоните свои мысли. Ещё одна лишняя, и каждый из вас лишится половины набранных баллов.

Мы немедленно уткнулись взглядами в парты. Я напряжённо перебирала в уме латинские имена мух, чтобы не подумать чего-нибудь ненужного слишком громко.

Ярослав прошёл мимо, ощутимо задев кафедру, а кафедра стояла так плотно к нашему ряду, что мои мухи дрогнули от толчка. Вика встала, упираясь руками в парту.

— Ну вот и всё, — сказала она и выпрямилась, как будто приняла смертельно опасное решение.

Я увидела потемневшие кружева на левом рукаве её платья. Увидела, как обломаны её птичьи ногти на двух пальцах — под самый корень, до кровавых обрубков. Вика закатывала рукав, глядя мне в лицо.

— Одна целая, двадцать восемь, — сказала она, по-прежнему глядя только на меня.

Секретарь взяла её протянутую руку. Я ничего не ощутила. Я ждала, что будет, и мои мухи тоже ждали.

— Ноль целых, двадцать восемь, — с нажимом на «ноль» произнесла Секретарь. — Ты перепутала, дорогая.

Она дёрнула рукой. Алые шрамы расползлись и сомкнулись опять.

— Один, — прошептала Вика и уставилась на своё запястье широко распахнутыми глазами. Она и правда видела там единицу, но зрение её подводило. Я видела ноль.

— Ноль.

— До чего мы докатились, — пробормотал Шеф, стягивая очки. Викины губы беззвучно шевелились. — Так хотим солгать, что сами верим в свою ложь. Мы врём, изворачиваемся, подделываем баллы. Всё, что угодно, лишь бы не работать. Среди вас есть только один человек, который честно старался работать. Пусть у неё не всё получалось. Но будет день, и у неё всё получится. Встань, Туман. Пусть они посмотрят на тебя. Пусть стремятся к твоему уровню.

Я не стала возвращаться в коллекционную. Я вышла из аспирантской самой последней и замялась в дверях, дожидаясь, пока Секретарь начнёт требовательно звенеть ключами. Это означало бы, что коридор опустел.

Пусть свободен. Никто не подкарауливает меня по ту сторону, чтобы стукнуть по голове тяжёлым основанием микроскопа.

Под потолком у деканата горела вечная лампа. Прижимая к груди коробку с мухами, я спряталась в тени за колонной. Там, где меня до сих пор никто не находил. Мне было необходимо ещё раз перебрать в уме все слова, сказанные за вечер. Усмирить трясущиеся руки.

Мне никто так и не объяснил, зачем университету нужен избранный. У меня так и не потребовали удостоверение. Мне не рассказали, что делать дальше. Как жить с грузом избранности за плечами.

Когда я услышала их шаги, то почти не удивилась. Они явились, как являлись после каждого отчёта, как будто для тайных совещаний тоже был график.

— И загорелся вечный свет, — шепнула Аша.

— И пришёл избранный, — отозвался Галка, как будто продолжил давно начатый разговор.

Они долго молчали, так что я уже решила, что мои невидимые собеседники ушли. Я открыла глаза: они всё ещё стояли тут, их длинные тени скользили по серовато-зелёной стене.

Вечный свет выцветил комья пыли в углах, и трещины на стенах, и сбитое крошево ступеней. Кое-где на стенах проступили бледные квадраты — следы от древних плакатов и табличек. В глубоких нишах прятались трубы, изукрашенные застывшими потёками.

Старик-университет. В свете аварийных ламп никто не обращал внимания на то, сколько ему сотен лет.

Я подумала вдруг, хорошо бы под вечным светом заглянуть Аше под капюшон. Хорошо бы…

— Но мир же ещё не рухнул, — сказала она, переходя на высокие ноты. Она больше не пряталась под древними диалектами, и даже латынь бросила в сторону, как сломанное копьё. Не от кого было прятаться. — Сошлись звёзды, и поднялся красный туман, и загорелся вечный свет. Но мир ещё не рухнул, мир ещё стоит за пределами университета.

Её длинная тень вцепилась в тень Галки.

— Он ведь стоит? Ты должен спросить у студентов. Спроси завтра.

— Хорошо.

Я хотела бы сказать им, что пророчество можно понимать, как угодно. Например, что мир рухнул много лет назад, в день Чёрного Ветра. В тот самый день, когда остатки живой природы были уничтожены.

Но я сидела, вжимаясь спиной в облупившуюся колонну, и до сих пор боялась выйти.

Тени Аши и Галки застыли, и я не сразу сообразила, что они смотрят на мою колонну. Как будто они всегда знали, что я за ней прячусь. Как будто они и являлись сюда только затем, чтобы я услышала все их разговоры.

— Тебе когда-нибудь говорили, что ты — особенная? — спросила Аша.

Я выбралась из-за колонны, кое-как переставляя онемевшие ноги, и застыла на почтительном расстоянии.

— Нет.

Они переглянулись.

— Может, скажешь ещё, что ни о чём не догадывалась?

Я пожала плечами, прижимая к груди коробку с мухами. Если вдруг мне придётся бежать и скрываться в самых дальних, самых глухих тупиках, это будет единственное, что я унесу с собой. Самое ценное.

Аша прыснула.

— Нет, эти избранные меня просто удивляют! Она ничего не знала, представляешь? Она просто так явилась на нашу кафедру, случайно, да? Просто так, шла-шла и пришла. Как ты там говорила? Решила подняться на третий этаж, но утомилась топать по ступенькам. Чего не поднялась-то? Была бы сейчас головная боль у ботаников!

Галка оттеснил её бурные излияния и сам вышел на передний план: свитер грубой вязки, аккуратная бородка и музыкальные пальцы. Я не понимала, как он мог мне понравиться тогда, в первые дни. Теперь меня пугала в нём каждая мелочь.

Галка как будто был слепком с портретов великих учёных. Со всех одновременно. Он не был человеком. Никогда.

— Туман, ты понимаешь, во что ввязалась?

Я покачала головой.

— Может быть, ты хочешь сбежать? — подсказал он, мягко, как взрослый разговаривал бы с умственно отсталым ребёнком.

— Я хочу стать великим учёным, — прошептала я и зажмурилась, словно и вправду была этим ребёнком. Университет обнял меня за плечи темнотой, я ощутила его пыльные прикосновения и подумала, что схожу с ума. Уже сошла. Ничего удивительного, что на меня так все накинулись.

— Ты никогда не станешь великим учёным, а знаешь, почему? Знаешь? — закричала Аша так, что закачалась вечная лампа.

Я боялась открывать глаза.

— Успокойся, — шепнул Галка. — Туман. Мы будем думать, что пророчество из последнего номера «Вестника» ещё не исполнено. Мир ещё не рухнул. И у тебя осталось немного времени, понимаешь? Ещё есть время. А теперь иди и подумай.

Я пробралась в коллекционную глубокой ночью, когда устала сидеть в тупике под лестницей. Придержала дверь, чтобы не стукнуть ею об косяк. Сделала два шага на цыпочках и увидела пятно бледно-жёлтого света.

Вика сидела за столом, подпирая лоб обеими ладонями. Я думала, она спит — на зеркальной поверхности стола лежал раскрытый определитель — кверху ногами, а Вика даже не шевелилась, чтобы перевернуть страницу.

Я тихо опустилась на своё место, включила лампу, придвинула микроскоп. Когда я не знала, что делать, когда было плохо, когда мир вокруг сходил с ума, я бралась за работу. Это успокаивало.

— Что ты ему сделала?

Я не выронила булавку, только лампа мигнула от неожиданности. Вика смотрела на меня — без потёков туши её глаза сделались маленькими и бесцветными, рот без помады — как рваная рана.

— Я говорю про Шефа. Что ты сделала ему, если он так старается оставить тебя?

— Я ничего ему не делала, — хмыкнула я. Такие подозрения — это даже не весело. — Я пришла вместе с тобой.

— Думаешь, я поверю?

Я пожала плечами и вернулась к микроскопу.

Вика забилась в проём между нашими столами, как ребёнок, спряталась там ото всех неприятностей. Я вздохнула и села на пол перед ней, скрестив ноги. Из-под дверей тянуло холодным ветром, и сквозняк пересыпал туда-сюда пыль веков. Но я и так была грязная — дальше некуда — так что особенно не волновалась.

— До итогового заседания кафедры почти год. Ты много успеешь сделать, — сказала я, потому что не знала, что ещё сказать.

Вика спряталась за собственными коленями, так что видны были только глаза под пышной чёлкой.

— Я думала, что если украду каталог у Ярослава, он получит меньше баллов, и тогда я не опущусь в самый низ списка.

Список уже висел у деканата — я видела — лист бумаги с загнутыми уголками. Сквозняк лениво шевелил его. Теперь в конце списка была Зелёная, но её это как будто бы не волновало. По крайней мере, она уходила с высоко поднятой головой.

Какая бы Вика ни была, она всё равно — мой единственный близкий человек во всём университете. И её уловки были настолько прозрачные, что я их не боялась. Я протянула ей руку.

Вика посмотрела на мою открытую ладонь — ладонь, исколотую булавками, покрытую налётом пыли от коллекционных ящиков.

— Моё предложение объединиться всё ещё в силе, — произнесла я, через силу улыбаясь. Я понимала, что одно крошечное отклонение в сторону, и на месте Вики — в тёмном проёме между столами — могла бы оказаться и я. Но почему-то не оказалась. Счастливая случайность.

Вика протянула дрожащую руку и сжала мою ладонь. Острые коготки царапнули кожу.

На следующее утро заговорили динамики внутреннего университетского радио. Было рано, за окном коллекционной клубились дождливые сумерки. Слишком рано даже для самых ответственных студентов.

— Раз-раз, — хрипло сказало радио. — Уважаемые сотрудники, довожу до вашего сведения… Раз-раз.

Радио хрипело — наверное, им редко пользовались, и коридорное эхо множило его зловещее клокотание. Мы с Викой как по команде замерли, напряжённо прислушиваясь.

— В связи с усугубившейся остановкой снаружи руководство университета приняло решение ограничить любые контакты с внешним миром. С этого момента блокированы все пропускные терминалы.

Я поняла вдруг, что клубящийся туман за окнами коллекционной — это не туман вовсе, это металлические занавеси по ту сторону стекла. Они закрылись во всём университете, повинуясь внутреннему сигналу тревоги. Не зря ведь говорили, что в его здании самые мощные защиты от внешнего мира.

Солнечный свет и раньше не попадал в окна — он просто не мог пробиться сквозь запылённую атмосферу. Но теперь я ощутила себя наглухо замурованной.

Вика тоже это поняла. Она сдавленно вздохнула.

— До выяснения всех обстоятельств катастрофы университет переходит на автономное существование. Занятия со студентами временно прекратятся. Получить точную информацию о состоянии окружающей среды невозможно в связи с сильной запылённостью атмосферы.

У меня по спине пробежались мурашки. Аспирантам и так запрещено выходить наружу, но есть ведь преподаватели, у которых куда больше свободы. В конце концов, я могла бы надеяться, что когда-нибудь я достигну такого положения.

Я ушла из внешнего мира, но всегда думала, что смогу увидеть его снова. Мне было легче — так думать.

«Получить информацию невозможно» — это значит примерно то, что высокочувствительные системы мониторинга не обнаружили в пределах города никого живого. А может, и за его пределами.

Радио хрипело, технические помехи переходили в однотонный гул, но больше так и не заговорило. Раздался щелчок, и всё смолкло. Сделалось непривычно тихо.

Вика медленно обернулась, как будто боялась, что от любого резкого движения развалится на куски.

— Там ведь не случилось ничего плохого, да? Ведь не могло же? — Она заговорила так, будто не было вчерашнего отчёта и холода, проросшего между нами за последние дни. Трагедии сближают.

Она хотела слов утешения, но у меня были только холодные мурашки, и никаких слов. Мы вышли в коридор. В фойе было людно. Никогда не представляла, что в университете работает столько людей, ведь в коридорах по ночам пусто. А люди всё прибывали и прибывали.

— Что говорят? — Вика вцепилась в рукав первому попавшемуся парню примерно нашего возраста.

Повезло: он был с того же факультета, что и мы. Я понимала почти все слова.

— Говорят, там совсем плохо стало. Страшный ураганный ветер разворошил свалки за городом. Шесть из восьми энергостанций вышли из строя. Не знаю, правда или нет. Так говорят.

За огромными окнами клубилась темнота, и всё. Я не так представляла себе конец света, но теперь вдруг решила, а каким же ещё ему быть?

— А мы теперь как? — Вика нервно переступала с ноги на ногу, и её нервозность передавалась мне.

— А что мы? У университета есть собственная энергостанция, её физики сделали. — Парень задрал нос. Я рассмотрела у него на подбородке два кривых шрама. — И своя станция для отчистки воздуха.

Я вгляделась в темноту. Неизвестность казалась страшнее любой катастрофы. Когда в привычных сумерках я видела высотки, подступающие к университету, я знала, что на другой стороне города, в таких же высотках, живут отец, Пушистик и Солнце. Я злилась на них за яму, за своё беспомощное отчаяние, но я не хотела, чтобы они вот так умерли.

— Не может такого быть, — пробормотала я, сама не замечая, что говорю вслух.

Парень с факультета потёр шрамы на подбородке. Обижено выдал:

— Почему не может? Я сам в разработке участвовал, между прочим.

И рухнул мир.

Избранная — не значит самая умная. Не значит — самая сильная. Ни всеми любимая, ни самая удачливая, ни самая красивая, ни какая-нибудь там ещё. Избранная — значит, просто избранная. Или вообще ничего не значит.

Я собиралась заняться новым заданием, но вместо этого спустилась в библиотеку. В обществе мёртвых авторов было легче думать.

Я давно научилась находить этот угол — тут сходилась отштукатуренная стена и стена земляная, широкая спина стеллажа отгораживала меня от остальной библиотеки. Я села, зажмурилась, заставляя глаза привыкнуть к тусклому освещению. Достала из упаковки одну булавку.

Всего то и нужно, что подправить линии на запястье, несколько штрихов. Раны затянутся быстро. Если сделать всё аккуратно, никто ничего не заподозрит. Я только исправлю единицу на ноль. Университет заметит подлог и оштрафует меня как следует.

И тогда следующим утром я уже буду обычным аспирантом. Я пойду рассматривать мух и читать истлевающие книги, а не бродить по университету под сотней испытывающих взглядов.

Мне так никто и не объяснит, что мне делать теперь.

Янг вышел из-за стеллажа и долго смотрел на меня. Смешной медведь на футболке морщился. Он заговорил, только когда я не выдержала и обернулась.

— У Наглиса новая статья нашлась. Мы думали, что она сгорела, а там осталось целых полторы страницы. Почти всё можно разобрать. Внесёте в библиографию?

Я криво усмехнулась, глядя на кровоточащую ладонь.

— Внесу сегодня ночью. Если доживу до ночи.

Он помолчал, отвернувшись. Худое лицо ещё сильнее вытянулось, скулы заострились под бледной кожей.

— Вы давно не заходили. А вчера сгорело ещё два стеллажа. Там почти все данные о тропических подсемействах. — Он коротко рассмеялся. — Не знаю, может, мы движемся к концу света?

— Конец света уже давно наступил, — брякнула я, едва ловя себя на мысли, что веду себя хуже некуда.

Я с трудом пошевелила пальцами, размяла кисть. Линии на запястье чуть удлинились, но этого было недостаточно. Единица всё равно проступала, упрямая и жёсткая, как восклицательный знак.

— Вы бы могли нам помочь.

В ближнем стеллаже перешёптывались книги. Мне показалось, я разбираю отдельные фразы. Медведь с футболки Янга смотрел на меня с надеждой. Я открыла рот, чтобы назвать его фантазёром и мечтателем, и тут же закрыла.

— Чем я могу помочь вам?

— Понимаете, — он потянул ко мне бестелесные руки, — оно уничтожает нас. Ещё немного, и от нас совсем ничего не останется. Здесь редко кто появляется, потому и не видят, что библиотека давно превратилась в пепелище. Если бы вы только могли найти кого-то сильного и могущественного…

В темноте библиотеки что-то щёлкнуло. Это в моей голове сложилось два и два. Если кто-нибудь не поможет, в пепелище и руины превратится не только библиотека, но и определитель. Переходы между крыльями. Весь университет. Нужно найти сильного и могущественного, чтобы он…

…и пришёл избранный…

— Хорошо, я попробую. — Я сгребла булавки обратно в коробочку, сунула её в карман. — Я ничего не обещаю, но я попробую.

У лестницы, ведущей на предпоследний этаж, я замерла на минуту. Полумрак скрывал её до середины, а в глубине мне почудились вспышки лилового света — Янг всё ещё стоял на прежнем месте. Он смотрел мне вслед. Мрамор скользил под подошвами кроссовок.

Ещё никто не вламывался в кабинет профессора без приглашения. Я влетела, заставив колокольчик жалобно тренькнуть, а испуганные светлячки прыснули во все стороны.

— Мне нужно кое-что рассказать вам. Дело очень срочное!...

Я не сразу заметила Ашу и Галку, засевших в самом углу кабинета, так что темнота почти стёрла из лица. Шеф опустил лупу и молча обернулся ко мне. Откуда-то взялось странное чувство, что они ждали меня. Хотя откуда они могли знать, что я приду?

— Садись, Туман. — Шеф кивнул на стул рядом с собой. — Что ты хотела?

Я не понимала, откуда взяла столько смелости, чтобы говорить, но меня уже несло вперёд — я не могла остановиться.

— Рушатся переходы между факультетами. Я была на минус первом этаже. Все беглые экземпляры забились в щели и боятся выползать. В определителе проваливается пол. В библиотеке исчезают мёртвые авторы. Можно, конечно, принять всё это за случайность, но тут уж слишком много совпадений. Кто-то — или что-то — уничтожает нас.

Шеф взглянул на меня поверх очков. Я ждала снисходительной усмешки или резкой отповеди, какую уже получала от охранников. Не выдумывай, Туман. Тебе привиделось от усталости, Туман. Университет стоял сотни лет до тебя и после тебя простоит ещё сотни.

— Наконец-то ты поняла это. Знаешь, почему я взял тебя в аспирантуру?

Я сжалась на стуле и отвела взгляд. Ещё неделю назад я бы многое отдала, чтобы это узнать. Теперь я знать не хотела. Но Шеф всё равно ответил — на свой же собственный вопрос.

— Потому что тот, кто пришёл сам, должен остаться. Туман, в университете поселилось чудовище. Чудовище времени. Сейчас мы не сможем даже убежать, потому что наружности больше не существует. Наш мир ограничен этими древними стенами.

Я сидела, низко опустив голову. Откуда-то я точно знала, что даже если бы пути для отступления остались, он не стал бы убегать. Как не утащить за собой все коллекции мух, насаженных на почерневшие от времени булавки, и ровные ряды старинных книг, и лупы с витыми ручками. Так и он не стал бы убегать. И я бы не стала.

— Ты можешь спасти всех нас, — произнёс Шеф под молчаливые согласия Аши и Галки. — Только ты, потому что ты четвёртая из трёх, и звёзды над университетом наверняка уже сошлись особым образом. Хотя наши метеорологи до сих пор спорят с астрономами, каким таким образом должны сойтись звёзды и воздушные потоки, чтобы пришёл избранный. Но ты пришла, значит, у нас появился шанс.

Я едва не перебила его — так неуважительно никто не разговаривал с профессором, и я вряд ли посмела бы, так что прикусила бы губу до крови, чтобы не наболать чего-нибудь ещё. Но я уже ворвалась в его кабинет, как к себе домой. Мне нечего было терять.

— Здесь ошибка. Я никакая не избранная.

Он улыбнулся, как будто сказал: хорошо, я принимаю твою игру. Мы будем спорить, потому что этого требуют законы жанра.

— Но ты прошла все положенные испытания. Библиотеку, определитель и новые виды.

Аша и Галка покивали. Подпевалы несчастные! Если бы я не слушала их ночных бесед у музейного тупика, я бы так и подумала — что они за меня.

— Ничего я не прошла. В библиотеке я заблудилась, в определителе не зашла дальше третьего поворота, а некоторые мухи так и не откликнулись на имена, которые я им давала.

Аша с Галкой многозначительно переглянулись. Я в тот момент могла поклясться, что такие переглядывания тоже прописаны в пророчестве. Без них никак.

— Она не смогла дать имена всего трём мухам из полусотни! — выкрикнула Аша в религиозном экстазе. — Точно, пророчество не соврало.

Я тряхнула головой, не зная, что ещё им противопоставить.

— Да-да, знаю. Я тоже читала статью о пророчестве. У меня даже нет удостоверения со штампом «избранный». Мне не выдали даже обычное удостоверение, такое же, как у всех.

Аша открыла было рот, чтобы врезать мне ответной тирадой и прочитать на память пару цитат, но Шеф остановил её одним мановением руки. В той стороне комнаты, где сидели они с Галкой, сразу стало так темно, что их силуэты расползлись бесформенными кляксами. Шеф сказал за всех:

— Это всё детали. Мелочи. Главное, что ты здесь.

Я потянулась к карману, чтобы продемонстрировать ему временный пропуск, но по взгляду поняла — не проймёт. В конце концов, аргументов у меня больше не было — ни одного жалкого аргумента. Никаких звёзд, никаких ссылок на великих учёных древности. Все козыри — в руках Шефа, потому я сдалась.

— Ну тогда расскажите мне, откуда взялось это чудовище?

Он взглянул на меня. Осторожный сквозняк перевернул страницу книги — шорох тонкой бумаги и запах пыли.

— Мой учитель писал о том, что чудовище времени рано или поздно появляется в каждом университете. Оно рождается на минусовых этажах, растёт там, питаясь забытыми книгами, экземплярами, на которые не сделали этикетки. Душами забытых учёных. Тогда чудовище очень сложно увидеть — оно само похоже на комок пыли и сливается с темнотой. Когда оно вырастает, обычно становится слишком поздно.

— И кто-то должен убить его, — сказали мои пересохшие губы.

— Это же не собака в грязной подворотне. Его просто так не пристрелишь.

— В университете есть служба безопасности! — Мой выкрик повис в воздухе, оборванный, потому как на середине фразы я и сама поняла, какую глупость сболтнула. Охранники, по пояс вросшие в свои постаменты, вряд ли могли кого-нибудь защитить, а пристрелить — тем более не могли. Не те должностные инструкции.

Шеф взял со стола лупу. За его спиной, по дверце шкафа ползали светлячки, и от них в комнате было так светло, что я спокойно различала буквы на корешках книг.

— В этом университете уже давно нет никакой службы. Только видимость, Туман.

Я ждала, что он договорит, но Шеф читал — мелкие, похожие на жучков, символы на пергаметно-прозрачных страницах сквозь лупу. Аша и Галка сидели в полумраке, как две человекоподобные куклы. Блестели глазами из темноты. А я смотрела на свои колени, обтянутые жёсткой брючной тканью. На ней ещё остались следы кирпичной пыли и влажные пятна от конденсата с труб.

Я сняла с себя обет молчания, как старую бесформенную куртку. Я знала, что чем раньше признаю неизбежное, тем легче будет. Не имело смысла отпираться, потому что звёзды над университетом, конечно, уже встали особым образом. Хотя звёзд, как болтали аспиранты-астрономы, давно не было видно последнее десятилетие из-за едкого дыма над городом.

— Я всё поняла. Получается, я пришла сама. Четвёртая из трёх возможных. И значит, это я должна…

И тогда он кивнул — бог знает, как долго я ждала этого кивка.

— Туман, ты единственная, кто может уничтожить чудовище времени. Но для этого нам придётся найти Меч Древних Учёных. Говорят, им владел сам великий Дарвин. Потом меч повесили в церемониальной зале, а ещё позже — заменили копией, а сам меч унесли в хранилище. Говорят, — Шеф сделал паузу, — что унесли в хранилище. Никто доподлинно не знает, куда исчез меч.

Я представила университет: все тёмные коридоры, озарённые жёлто-красными аварийными лампами, все закоулки, в которых прячутся чужие сквозняки, лестницы и переходы. Сколько из них я знала наизусть, и о скольких не могла даже догадываться. Где я буду искать меч?

Наверное, из меня получится паршивый герой.

Сквозняк услужливо перевернул Шефу ещё одну страницу. Лупа в его руках качнулась, отразила блик светлячкового сияния. Но буквы-скарабеи Шефа больше не интересовали. Он смотрел на меня.

— Есть одна очень старая статья. Настолько старая, что даже призрак её автора давно умер. Там говорится о мече. Если мы её найдём, мы получим ниточку, которая даст нам надежду. Позовите остальных, — кивнул он Галке и Аше.

В кажущемся беспорядке Шефа была своя магия: только он один знал, что хранится в тысяче шкафов, и в какой последовательности расставлены книги на полках. Под его строгим взглядом мухи разлетались по своим булавкам и больше нам не мешали.

— Всё в этом мире однажды находится, — сказал Шеф, вынимая очередной ящик из картотеки.

Мы перебирали одну за другой пожелтевшие картонки, и от выцветших чернил у меня рябило в глазах. В их расположении друг за другом была своя закономерность, нечеловеческая. Как только я пробовала устроить их, например, по алфавиту, карточки делались липкими или невесомо-прозрачными, и сыпались из рук. Так что вскоре я забросила бессмысленные занятия.

Всё равно их слишком много, чтобы перебрать все. Оставалось только разгадывать нечеловеческую логику.

— Её здесь нет, — сказала я наконец.

— Ты уверена? — Шеф подцепил очки за одну дужку. Тряхнул и надел.

— Да. — Я раздвинула картотеку в том месте, где обнаружилась недостача. — Я поняла. Годы идут в обратном порядке, а дальше мы просто ориентируемся по номерам страниц. Когда страницы исходят на нет, можно найти название журнала.

— Верно.

— Нам нужен тридцать восьмой год до эры чёрного ветра. Страницы идут до первой сотни. Название журнала на латыни. Такой карточки нет.

Я думала, он станет перепроверять мои неумелые выкладки, но вместо этого Шеф вернул ящичек на место и закрыл дверцу картотеки.

— Значит, её унесли. Возможно, украли. Сейчас придут остальные, и мы всё выясним.

Я замерла, не решаясь задать вопрос, который вертелся на языке. Ведь не мог же кафедральный сквозняк, играючи, стащить карточку из архива. У кого ещё зачесались руки?

Первым вошёл Галка. Он посмотрел на меня, замершую рядом с Шефом, и забыл притвориться, что рад. Следом, как призраки, потянулись остальные. Они расселись правильным полукругом: Вика смотрела на меня, не отрываясь, остальные даже не подняли глаз.

Так вышло, что я оказалась в центре полукруга, вместе с Шефом.

— Это не шутки, — сказал он из-за моего плеча. — Если она у кого-нибудь из вас, я буду ждать одну ночь, и пусть на утро карточка окажется на месте.

Золотистая дужка очков указала на чуть приоткрытые дверцы картотеки.

— А что на этой карточке? — первым не выдержал Галка.

Дужка очком указала на меня.

— Это статья о Мече Древних Учёных, — сказала я, скашивая глаза на Шефа. Между мной и остальными как будто пролегла черта, и даже Галка не решался через неё переступить.

— Тогда можно спуститься в библиотеку и спросить у мёртвых авторов. Они ведь помнят статьи наизусть, возможно, вспомнят и эту.

Он повторял весь мой путь — шаг за шагом — и я напряглась, представляя, как сейчас он вспомнит о минус втором этаже.

— Я так и сделала. Но теперь в библиотеке ничего не найти. Чудовище времени прошлось по ней, как тайфун. Мёртвые авторы пытаются спасти хоть что-то, разбирают завалы. Может, они что-нибудь и найдут, но у нас нет столько времени, чтобы ждать.

Галка пощипал острую бородку.

— Остаётся минус второй этаж. Туда попадают забытые книги и экземпляры без этикеток. Может быть, к этой статье так долго не обращались, что и она там пропала?

Я представила себе эти полутёмные переходы, завалившиеся стены и слой пыли, в котором можно увязнуть по колено, и нервно сглотнула. Другие аспиранты отводили глаза: знаю, боялись, что на минус второй этаж пошлют кого-нибудь из них. Они ещё не до конца поняли, в чём тут дело.

— Бесполезно, — печально отозвалась Аша. В кабинете Шефа полинял даже её громоподобный голос. — Там можно ходить месяцами и ничего не найти.

Только Галка догадался, что герой — я. Догадался и выдавил из себя счастливую улыбку.

— У тебя был план минус второго этажа. — Дужка шефских очков указала на Галку.

Он оглядел товарищей, ища поддержки, как двоечник, которого вдруг вызвали к доске. Прижал руку к ямке между ключицами. Лицо сделалось жалобным.

— Только наброски первых коридоров, я дальше не заходил.

— Отдашь Туман. У кого из вас самая большая связка ключей?

Все молчали, хотя я знала, что ключи остались у многих — аспиранты делали вид, что страдают склерозом, и забывали возвращать их на кафедру. Всё-таки ключи — крайне полезная вещь. Можно открывать ими новые комнаты или искать дорогу там, где больше нет планов эвакуации.

Одна я послушно возвращала ключи в коробку на кафедре. И я молчала, зажав нервные руки между коленей. Светлячковый свет заливал меня с головы до ног, так что я оказалась как на сцене перед своим маленьким зрительным залом. Нельзя было показать, как я боюсь.

— У меня есть связка, — потянула руку Вика, как первоклассница. Белый воротничок платья успел пожелтеть, а я только сейчас это заметила.

Дужка очков качнулась в мою сторону — и Вика покорно кивнула.