Эпилог

Туман давно ушла, а её призрак ещё витал в кабинете Шефа. Она поселилась здесь навсегда и шептала заклинания на латыни из тёмных углов, и сколько Аша не пыталась вымести её веником вместе с вековой пылью, всё равно не получалось.

— Может, хотя бы уберём её сачок?

Белёсая сетка была заляпана бурым и серым, порвана в двух местах, так что поймать им кого-нибудь теперь сделалось очень трудно. Но сачок всё ещё стоял в углу, как мёртвый часовой, покрывался пылью и таращился на входящих чёрными провалами дыр. Сам белый, как привидение.

— Нет, он мне не мешает, — мерно откликался Шеф каждый раз. Аша мялась на пороге с веником наперевес и уходила, громко топая, так и не решившись выбросить сачок против его воли.

Булавки тоже были повсюду. Аша гоняла их веником из угла в угол. Они прятались, а потом снова возникали — из швов между паркетными досками. Хрустели под ногами, как первый снег.

Однажды она зашла без стука и услышала, как Шеф говорит с Туман.

— Будь добра, найди в картотеке…

Прохладный поцелуй ветра — открылась стеклянная дверца, и блик света метнулся в полумраке комнаты. Солнечный зайчик, отброшенный лупой с витой ручкой. Из-за шкафов Аша не видела Шефа, а он не услышал, как она вошла. Ветер шевельнул колокольчик.

Шеф поднялся и сказал:

— Туман лучше меня разбирается в этой картотеке, представляешь.

Аша выскочила, не сумев придумать удобоваримого повода.

Повсюду появлялись клочки бумаги, исписанные почерком Туман. Их смахивали на пол, комкали и бросали в мусорную корзину. Их бессильно ненавидели. За то, что и обрывки бумаги, и сачок, и россыпи булавок были, а её самой уже не было.

— Кажется, всё. Конец, — говорила Аша Галке каждый раз, когда они оставались на кафедре одни. Каждый день — она говорила ему: всё, конец. Это сделалось грустным ритуалом. — Чудовище её давно убило и скоро примется за нас, говорю вам. Конец. Скоро всё рухнет.

Галка был человеком дела, а не слов. И предпочитал не верить тому, чего сам не видел.

Каждый вечер он собирал клочки бумаги в старую хрустальную пепельницу и поджигал. Обрывки тлели, исходили горьким дымом, а потом снова возникали — сквозняк вытряхивал их из складок пыльных штор.

Вместе с алым туманом в коридорах висело предчувствие большой беды.

— Но ведь с тех пор чудовище больше не появлялось, — сказал он, высыпая пепел в цветочный горшок, где рос тощий бледный каланхоэ.

— Шеф совсем того, — прошипела Аша так тихо, как только могла, и покосилась в сторону его кабинета, — ку-ку. Мы все здесь ку-ку.

Каждый день они ждали, что вернётся чудовище. А оно не возвращалось. Сначала затишье казалось затишьем перед бурей, но одним утром из своих коридоров повыбирались все, кто мог держать молоток в руках, и отправились чинить разрушенные переходы и лестницы.

«Может, чудовище и вернётся, и опять их разрушит», — так размышляли они, — «но мы хотя бы на пару дней притворимся, что живём, как нормальные люди».

А чудовище всё не возвращалось.

Не сговариваясь, однажды вечером они спустились в библиотеку. Лампы там не горели — пришлось вкручивать новые и соединять оборванные провода. Всю ночь сколачивали стеллажи. Досок нашлось немного — но и этого хватило.

Кое-кто доставал из схронов и тайников припрятанные книги, чтобы отдать их мёртвым авторам. Библиотека всё равно стояла полупустая и голая, как школа в летние каникулы, но хотя бы не лежала в руинах.

«Пусть», — подумали все, — «чудовище вернётся, и опять всё тут разрушит. Но зато мы пару дней сможем притворяться, что у нас есть библиотека».

И как будто нарочно тем же вечером всем захотелось перечитать древние труды.

А чудовище всё не возвращалось.