Глава 9

Пока мы бежали к двери, грохнуло ещё раз — в другом краю коридора. И там, вместе с пылью и штукатуркой, переломилась пополам плита потолочного перекрытия. Я закрыла лицо от пыли, а когда отвела руку, обнаружила на ней равномерный белёсый налёт.

— Стоять! — Аша навалилась плечом на противопожарную дверь и задвинула засов. Это сдержало обвал. Камни бились в металл по ту сторону, но всё тише и тише.

Перекрытия обвалились сразу с двух сторон. За деканатом бетонные обломки перекрыли лестницу.

Так вышло, что мы трое остались одни у второй лестницы, у открытого дверного проёма, из которого тянулись странные запахи чужой жизни. Мы трое — отрезанные в своём коридоре от микробиологов, от третьего этажа, где остался Галка.

— В нашем положении есть один плюс. Фух! — выдавила Аша, боком навалившись на шкаф. Мы толкали его к оставшемуся дверному проёму, отчаянно надеясь, что втроём дотолкаем.

— Какой, интересно знать? — прошипела я сквозь сжатые зубы, чтобы не выдать боли.

— Мы тут заперты рядом с крайней коллекционной. Подохнем, а позиции не сдадим.

Не дотолкав шкаф до лестницы метров пять, мы как по команде выпрямились и прислушались. За дверью захваченной коллекционной стояла тишина. Я глянула на Ашу, Аша — на Зелёную, а Зелёной ничего не оставалось делать, как только замкнуть цепочку взглядов на мне.

— Может, они ушли оттуда? Испугались, — несмело прошептала я. Голос сам собой сделался тише.

— Ага, как же! Жди. — Аша вытерла пот со лба, умудрившись при этом не сдвинуть капюшон.

Зелёная приложила палец к губам и покосилась на дверь в крайнюю коллекционную. Мы замерли, и я почти услышала, как по ту сторону стен точно так же выпрямились и замерли историки.

В крайней задумчивости мы придвинули шкаф к дверному проёму. Хорошо встал, по ширине он был — что надо. Но сверху оставался проём высотой в локоть, как раз, чтобы высунуться с арбалетом, да и задняя стенка шкафа казалась мне не особенно надёжной.

— Так, я сейчас перетаскаю сюда коробки со старыми бумагами, положим их вниз, чтобы был потяжелее, — распорядилась Аша. — А вы сбегайте в коллекционную Ярослава, там полно сломанных стульев. Мы здесь их грудой сложим, чтобы историки ноги переломали, если полезут.

Вдобавок ко всему, мы вытащили с кафедры две старинные тумбы, такие тяжёлые, что на полу за ними оставались светлые полосы, процарапанные ножками. А проём сверху тоже загромоздили коробками.

В конце концов, отряхиваясь от пыли, молча переглянулись.

— Народ, — сказала Аша, понизив голос не то, что на полтона, а раз в пять. — У меня в комнате инструменты лежат. Я летом коробки новые сколачивала. Притащите молоток и гвозди, а? Я пока что доски поищу.

Зелёная судорожно схватила воздух ртом. В мелькающих тенях я увидела, как она краснеет, алый цвет поднимался, лез у неё из-за шиворота и заливал всё лицо.

— Ты хочешь… ты собираешься…

Аша задвинула её локтем в угол, прижала там — с Зелёной, которая ростом недалеко ушла от пятиклассницы, это было совсем не тяжело.

— Молча. Договорились?

— Но там же коллекции! Они же переломают нам коллекции!

— Тебе будет легче, если они переломают нам головы?

Я вдруг увидела нас как будто со стороны: три бледные фигуры в обрубке коридора. Слишком высокие потолки, слишком облупилась штукатурка на стенах, и где-то рядом бродит чудовище. И мы одни, совсем одни делим коридор напополам с историками.

Сколько их там? Двое или трое? Или гораздо больше? Ведь должны же они быть готовы к нашему партизанскому сопротивлению.

Мы должны были чем-то пожертвовать, чтобы не получить удар в спину.

— Я принесу, — сказала я и, ни на кого не глядя, пошла на ощупь искать дверь в комнату Аши.

…Пока она вбивала гвозди, изнутри коллекционной молчали. Я стояла рядом, держа в каждой руке по вееру гвоздей. Было непривычно — это ведь не булавки, но всё равно спокойнее, чем без ничего. Время от времени Аша оборачивалась ко мне, чтобы взять гвоздь.

Досок мы натаскали из коллекционной Ярослава — там пришлось пустить на нужды оборонной промышленности ещё один шкаф. Хорошо, что комната Ярослава была до отказа набита шкафами, в некоторых ничего не хранилось.

Зелёная обижено шуршала в противоположном краю коридора.

— Ничего, — пробормотала Аша, — посидят там, подумают.

Я ждала, когда из глубины коллекционной отзовутся на стук молотка, но там было тихо. Может, историки соорудили подкоп и сбежали на первый этаж? От очередного гвоздя начал крошиться дверной косяк. Аша забормотала проклятия, и тут мы услышали шаги.

Пришельцев было несколько, их шаги слышалась уже на лестнице, на расстоянии одного пролёта от нас, а может и меньше. Мы замерли, глядя в ту сторону. В темноте я различала только громоздкий силуэт шкафа — две круглые ручки казались глазами, а ниша приоткрытой дверце была ртом.

По ту сторону в шкаф ударили. Дверца-рот распахнулась в немом крике ужаса. Из своего угла к нам прибежала Зелёная и молча схватила меня за руку, царапаясь о гвозди. Мы втроём вжались в дверной проём спинами и почти слились с темнотой.

— Тихо, — прохрипела Аша, хотя никто и не думал болтать. У меня онемела челюсть, и я начинала бояться, что в жизни больше не заговорю.

Чья больная фантазия могла бы представить эту битву? Моя не могла. Мы втроём не выстоим против целой армии. Даже если гуманитарии разделились, и часть из них уже оккупировала третий этаж, их всё равно слишком много. Так что если историки пробьют коробочный заслон, нам останется только сдаваться.

После первого удара последовало затишье. Я ожидала услышать крики, предложения сдаться, звон оружия, но они молча отступили и так же молча, не сговариваясь, ударили во второй раз.

Что-то тяжелое, вроде средневекового тарана, ударило по шкафному заслону. Он дрогнул так, что стало ясно — следующего удара ему не выдержать. Ну, во всяком случае, ещё двух — не выдержать точно. Моё оцепенение спало, и вместе с ним исчез страх.

— Быстро! На позиции, как планировали!

Ниш в коридоре было семь, а нас всего трое, и тень укрыла нас с головой. Я забыла о боли в плече, о том, как устали от темноты глаза, и сжала рукоять сачка.

Как я и думала — два удара. На третий шкаф рухнул, клочки бумаги разлетелись во все стороны, и в наш коридор нырнула злобная оскаленная драконья морда, вырезанная на конце тарана.

Я, напружинившись, ждала. Из моей ниши было видно, как они вошли, друг за другом, переступая через обломки шкафа. Груды бумаг шуршали у них под ногами, как опавшие листья.

Историки вошли, неторопливо, с размеренностью тех, за чьими спинами была сила. Я ждала, пока передний отряд мечников обходил короткий отросток коридора от коллекционной до завала.

С ума сойти, их было всего шестеро. Всего-то шесть. Гуманитарии прислали к нам отряд из шести человек, потому что считали, что с нас хватит и этого! Меня скрутило от жестокого ощущения несправедливости. Если бы нас не отрезало от микробиологов, если бы с нами остались хотя бы Галка и Ярослав, мы бы прогнали их с позором.

Или остальные историки ждали на лестнице? В темноте пролёта я не могла разобрать ни движения, ни шороха, сколько бы ни щурилась. Университет мёртво молчал, но заговорили пришельцы.

— Вроде никого.

— Сбежали?

— Наверное. Давай ключи.

Двое замолчали, рассматривая заколоченную досками коллекционную. Остальные разбрелись по коридору — кто в сторону обвала, кто к лампе у деканата. Им незачем было прятаться. Знакомо поскрипывали половицы. Закрыв глаза, я считала эти поскрипывания. Шаги становились всё тише и тише. Раз. Два. Три.

Я знала, что первого собью с ног сразу — он стоял ближе, на расстоянии рукояти сачка. Прицельный удар вышиб воздух из его груди. Бесполезный меч отлетел в сторону — и звонко ударился о стену. Краем глаза я успела заметить, как чёрные тени, замершие под вечной лампой, развернулись и рванули к нам.

Атаку второго я отбила. Этот парень был выше меня, шире в плечах и рубил наотмашь, так что я холодела всякий раз, когда его меч врезался в рукоять сачка. Каждый раз я думала, что этот удар точно разрубит меня напополам.

Я развернулась, чтобы не подставлять спину бегущим. Лучше бы успеть оказаться лопатками к стене, чем к ним четверым. Но я не рассчитала. Подошва скользнула по разлетевшимся листам бумаги, меня по инерции развернуло на месте.

Каким-то чудом я всё-таки умудрилась не подставиться под меч, но он вскользь ударил по больному плечу. В глазах потемнело. Я едва удержалась на ногах, и целое мгновение ждала второго удара.

Его не последовало. Вместо этого я услышала, как глухо падает тело, и как поскрипывают родные паркетные доски. Ашина ловушечная ярко-жёлтая бечёвка оплела его ногу, как дикая лиана, и уронила на пол. Она тут же распуталась и упругая, как кобра в полёте, рванула к тем троим.

Думать о том, что правильно, а что нет, было уже поздно. Веер булавок отправился в темноту. Лежащие закрывали головы руками и тихо уползали в сторону. Проиграли, значит, проиграли. Правила игры вызубрили все.

А я всё ещё была на ногах и даже немного удивлялась этому. Булавки скосили ещё одного нападающего, но остались двое. Два вооружённых историка и моё больное плечо. Заглушая панически орущий внутренний голос, я перехватила сачок левой рукой.

Из тёмного угла выползло чёрное, восьминогое, лязгающее металлом существо. Я сама чуть не поседела от такого, прежде чем через грохот ржавой конструкции расслышала хихиканье Зелёной. Она вышла из темноты следом за своим творением, держа в руках пульт управления, сделанный из старого игрового джойстика.

Историки шарахнулись в сторону. Паучье чудище поползло на них, подминая под себя. Я успела поверить в победу, и в то, что мы так просто отделаемся, когда услышала на лестнице топот.

Теперь это не было срежессированным наступлением, выверенным до вздоха. Никаких тактик и стратегий. Они просто смели остатки шкафа и плотным кругом обступили нас, целя ржавыми стрелами. Кое-кто из тех, что стояли сзади, держали фонари.

Мы трое оказались, словно на сцене, на пятачке, в окружении. Я увидела, как ловушечная жёлтая бечёвка застыла на полу, придавленная чьей-то ногой.

— А ну бросайте оружие! — знакомый голос с привкусом истерики.

Я крутанулась на месте, пытаясь сообразить, сколько их, но и без того было ясно, что нам их не одолеть. Слишком лёгкой оказалась победа, чтобы быть правдой. Я увидела ощетинившиеся на меня копья.

Ржавый механизм ещё раз скрипнул и замер слева от меня. Туда я не оглядывалась, но точно знала, как с обидой на детском лице опускает джойстик Зелёная.

— Теперь ты! Считаю до трёх! Два с половиной.

Сачок с глухим стуком опустился на пол. Я разогнулась, медленно поднимая руки вверх. Во рту сделалось до противного сладко. Луч фонарного света бил в лицо, заставляя жмуриться.

Завкаф кивнул мне, как старой знакомой, которую случайно встретил в общем коридоре, и тут же ткнул мечом.

— Свяжите их, а то слишком шустрые. Пошлите отряд, чтобы проверить комнаты. Этот коридор будет наш.

Из темноты лестницы вынесли факультетское знамя. В свете фонарей я различила алый шёлковый лоскут, кое-где поеденный молью. Изображение рыцаря на коне посерело от времени. Из-за теней казалось, что он корчит страшные рожи.

Один из арбалетчиков подошёл, свёл мне руки за спиной. Странный аромат потянулся со стороны завала. Я повела головой, пытаясь определить, что это. Историки не пахли так — они пахли старыми картами, меловой пылью, железом. От завала тянуло электричеством. Я непроизвольно попятилась.

— Спокойнее, — возмутился мой конвоир и тут же ощутил сам.

Я бросилась в сторону, к потайной нише, и поволокла удивлённого историка следом. Яркая вспышка затмила свет фонарей, и на краткое мгновение высветила каждую трещинку в стенах.

Я упала в нишу, едва успевая ощутить под ладонями неровности паркета, прежде чем грохнул взрыв. Всех, кто был в коридоре, смело в другой его конец волной воздуха, как огромным веником. Кто-то тяжело дышал мне в ухо.

Я открыла глаза и увидела огромные от ужаса глаза историка. Он вцепился в мою куртку мёртвой хваткой.

— Эй, — сказала я, пытаясь разогнуть его пальцы, и поняла, что не слышу собственного голоса.

Я даже имени его не знала. На полу коридора тлело алое знамя. Пошатываясь, я поднялась на ноги. Те, кто не успел нырнуть в лестничный пролёт, лежали вдоль стен, закрывая головы руками. Оброненные фонари пронзали полумрак беспорядочными лучами света.

В завале теперь была огромная дыра. Обломки, превращённые в пыль, висели в воздухе туманным маревом. В глубине коридора зажглись огни: жёлтые, голубоватые, зелёные. Несколько силуэтов неторопливо подошли к краю обрыва, туда, где треснуло перекрытие.

— Всё чисто. Идём.

Они вышли в свет. Первыми были трое парней, и ещё одна невысокая фигурка протиснулась между их плечами и выбежала вперёд.

Прыгая через брошенные мечи, из дыры в завале ко мне бросилась Вика. Она обхватила меня за шею. Я тряхнула головой, ощущая, как вместе с болью понемногу возвращается слух. Всё тело закололо крошечными иголками.

— Я говорила, что нужно быстрее! Мы опоздали, опоздали!

— Ещё немного, и точно опоздали бы, — выдохнула я и привалилась к стене, потому что сил уже почти не осталось. Колени подло задрожали.

— Ты ранена?

От голоса Вики голова каждый раз взрывалась болью. Я крепко зажмурилась, открыла глаза.

— Не пойму.

Один из физиков вытащил из кармана слабо попискивающий прибор.

— О, да здесь отличные сети, можно установить защитные контуры. И проводка почти целая. Вот мы здесь развернёмся. — Он толкнул историка, который попытался встать. — Снимайте взрывные контуры. С этими мы и так справимся.

Второй надвинул на глаза авиаторские очки. По стенам заплясали алые блики. Мой сачок лежал у обломков шкафа, на удивление целый. Я подняла его, отряхнула от белой и чёрной пыли и вернула на привычное место за спиной. Стало чуть спокойнее.

Последним из провала вышел Ярослав и замер, сунув руки в карманы куртки. С видом великого полководца оглядел поле битвы.

— Отойди, ты прямо на контуре стоишь, — физик дружелюбно ткнул его в плечо, от чего Ярослав чуть не клюнул носом в пол.

Пока они бродили кругами, подсвечивая друг другу алым светом, мы разгребали остатки баррикад. Не нужны были никакие совещания, каждый и так понимал, что за историками придут другие. И устраивать ещё одну драку никому не хотелось.

— Этих куда? — физик в авиаторских очках прошёлся вокруг историков. Под светом белой лампы они сбились в хмурую кучу, но деваться им тоже было некуда.

— Пусть будут, выменяем их потом на что-нибудь дельное, — буркнула Аша, протаскивая мимо него уцелевшую заднюю стенку шкафа. — Запихните их в кладовку. Там уже один такой обретается.

Ярослав, затесавшийся в стан физиков, важно покивал.

В углу за деканатом Вика попыталась стащить с меня куртку. Куртка отделялась от тела только с присохшей корочкой крови. Я не давалась и шипела от боли.

— Там всё уже и так зажило. А! — Я вцепилась в её руку. — Погоди, я только посижу, и сразу полегчает. Ай! Пусти, нужно помочь Аше.

В конце концов, она меня поймала, заставила сесть и облокотиться на стену. Правой рукой я едва шевелила. Вика расстегнула последнюю закостеневшую пуговицу на куртке и стащила её. Покачала головой.

— Чем вы тут без нас занимались?

Я хотела рассказать ей о филологах с именами сказочных героинь, о чудовище на третьем этаже, о гвоздях и досках, но не справилась с навалившейся усталостью и закрыла глаза. Пока Вика бегала на кафедру за бинтом, я слушала поскрипывания паркетных досок.

Слишком много шагов и голосов в нашем коротеньком обрубке коридора. Прислонившись к стене, я привычно ощутила дыхание университета. Тяжелое дыхание больного существа. Но было что-то ещё, что-то далёкое и опасное, как появление акульего плавника над морской гладью.

Я припала к стене здоровой ладонью, надеясь различить, что это было, но вернулась Вика. Кафедральная аптечка пахла сыростью. Прохладные пальцы Вики приносили куда больше облегчения, чем врачебные порошки и бинты в шуршащих упаковках.

Я снова забылась. Голоса вокруг сделались бессмысленным бормотанием сквозняков, и я позволила себе расслабиться. Я потеряла бдительность на какие-то минуты, но этого хватило.

Никто не заметил, как он пришёл — лёгкое дуновение со стороны лестницы. Шарканье подошв по деревянному паркету. Он протиснулся у стенки в том месте, где проход перегородили физики, скручивающие в красном свете какие-то одним им видные контуры. Он улыбнулся виновато: уж извините, мол, что мешаю. Ухожу, уже ухожу. Руки в карманы — и мимо.

Он подошёл к деканатовской двери, поскрёб пальцами зудящее плечо под шерстяной кофтой. Прищурился из-под очков, как будто его и вправду интересовало, что написано на нашей доске объявлений.

Под потолком раскачивалась лампа вечного света. Он запрокинул голову.

— Вообще-то ничего вокруг не существует, — сказал он, виновато улыбаясь. — Хочешь, я расскажу тебе главный секрет бытия? Ничего не существует на самом деле. Вопрос отображения мира в твоём сознании — это вопрос о достоверности восприятия. Ты уверен в том, что твои ощущения достоверны?

Я вздрогнула, просыпаясь резко, как от удара. Я почуяла опасность инстинктом избранной, и едва успела ухватить Викину руку, лёгкую, как бабочка.

— Не оглядывайся!

Но было уже поздно. И Вика обернулась.

Те, кто оборачивались на философа, каменели. Толкни — и попадают, бездушные куклы. Их глаза делались стеклянными, пустыми. По опущенным рукам проскакивали алые безвредные искры. Сыпались на пол, и затухали там.

В коридоре валялись брошенные фонари, и сквозняк дрожал в груде бумаг. Через мгновение затих и он. Все стали лёгкой добычей. Заходи и бери.

Мне повезло — я спала, когда он пришёл, а потом я зажмурилась, прежде чем успела увидеть блик на стёклах его очков. Какие-то жалкие мгновения я ещё держала безвольную Викину руку, потом выпустила.

Голос философа перешёл на шёпот. Он укладывался в моей голове, пушистой пылью оседал на всех мыслях и не давал им шевельнуться. В белом свете поплыли цветные круги.

— На самом деле ничего не существует. Один разум, абсолютная мысль во вселенной, один взгляд, застывший в бесконечном мучительном созерцании.

Точно так же, шаркая подошвами по старому паркету, в коридор вошли остальные. Не знаю, сколько их было. Ещё один вкрадчивый голос зашептал над самым ухом:

— Послушай меня, нет никакого прошлого, настоящего и будущего. Есть прошлое настоящего, настоящее настоящего и будущее настоящего…

Я уткнулась в стену, чтобы ничего больше не видеть. Голоса заполнили всё пространство. Они лезли в уши, пробивались через ладони.

С тихим шорохом сползали на пол те, кто до сих пор держался. Серая пыль времени оседала на полу. Приглушала все шаги и шорохи.

— … абсолютная мысль во вселенной, один взгляд…

— …отображения мира в твоём сознании…

— …прошлого, настоящего и будущего…

— …тщетность…

Голоса перешёптывались друг с другом. Они то делались тише, но выходил на самые высокие и густые ноты и забирались в самые дальние уголки сознания. Я слышала шаги философов — знакомое поскрипывание половиц. Они исполняли свои ритуальные танцы посреди застывшего коридора, а я и изо всех сил цеплялась за эту единственную оставшуюся — спасительную — мысль.

Поскрипывание половиц. А потом в сознании появилось ещё что-то, тревожное, гадкое и муторное, как старая обида. Я ещё сильнее вжалась в стену и ощутила, как он всё ближе. На расстоянии пролёта. На нашей лестнице. Уже в темноте перехода.

Я больше ничего не слышала. Тот, кто стоял по ту сторону лестницы, просто ждал, глядя на нас сквозь стены.

— Кто это? — зашептались пыльные голоса. Они отвлеклись, и оцепенение спадало. Рядом со мной слабо шевельнулась Вика.

Я вздрогнула, потому что узнала, кто. Я уже поняла, а следом за мной поняла Вика, и сжала мою руку так, что захрустели суставы. К нам явился вовсе не тот, кого мы ждали.

— Я думала, он не заходит в жилые коридоры. Он ведь боится яркого света! — зашипела она.

Как будто проректор обязан был исполнять наши правила.

В ответ на её слова погасла единственная лампы, и алые контуры, и магическое сияния в глазах, и фонари, брошенные на пол. Существо по ту сторону лестницы примерилось и ударило снова. Несколько кулаков одновременно врезались в стену. Перекрытия гулко охнули.

Я окаменела. Мне показалось, одно из щупалец проректора всё-таки пробилось к нам и теперь ползёт по облупившейся стене, обдирая краску. Я моргнула: нет, то, что успели создать физики на месте нашей баррикады, ещё держалось.

Теперь уже не шаги, а невнятный шорох доносился со стороны лестницы. То, что было по ту сторону, ощупывало стену, искало её слабые места, цеплялось за крошечные трещины и слушало.

— Прячьтесь! — закричала я, надеясь вывести их всех из ступора.

Вика сонно шевельнулась, забиваясь поглубже в нишу. Я вынырнула из неё, в темноте то и дело на кого-то натыкаясь. Мне под руки попалась шерстяная кофта какого-то из философов. Я толкнула его в сторону кафедры.

Они все едва шевелились, как рыбы в холодной воде. Только меня подстегнул страх, потому что я уже знала, что такое проректор. Он ударил снова, и по стенам прошла дрожь. Меня отшвырнуло к двери деканата.

— Назад! — Глаза привыкли к темноте настолько, что я стала различать силуэты. Я хватала их за одежду и толкала подальше от дверного проёма.

Я знала, что он пришёл за мной.

Они всё-таки очнулись, и в коридоре началось страшное столпотворение. Меня подхватило людским потоком и снова припечатало к двери деканата. Я забарахталась, напрасно надеясь, что всё-таки проберусь к дверному проёму. Бесполезно.

Град ударов обрушился на заслон. По стенам пробежали и затухли алые искры. С жалобным скрипом погнулись конструкции из металла. Из-под деканатовской двери я наблюдала, как крошится стена, и в коридор не спеша заползают чёрные щупальца.

Мы все, как единое существо, безмолвное от страха, сбились в кучу в углу за колоннами. Как будто и не воевали минуту назад. Я потянулась к рукояти сачка, но правое плечо опять взорвалось болью. А левую руку так прижали к стене, что я не могла шевельнуть ею.

— Выпустите меня. Ну!

Щупальце проползло к дальней колонне, мазнуло по разбитому паркетному полу. Ярослав опустил голову — щупальце подкралось к носкам его ботинок и замерло. Тот скрестил руки на груди. В полумраке серебристые волосы выделялись флуоресцирующим пятном.

— Эй, не вздумай меня тронуть. Никто не имеет права меня трогать! Призрак моей бабушки живёт в деканате.

Он высоко поднял голову. Я дёрнулась и всё-таки схватилась за сачок. Ещё одно движение плечами, и я почти выбралась на пятачок свободного пространства.

— Ярослав, быстро назад!

Он презрительно хмыкнул. Щупальце покорной собакой задёргалось у его ног. У меня пересохло во рту: я поняла, что будет дальше. Поняла за секунду до того, как чёрный кожаный кнут оплёлся вокруг коленей Ярослава.

Я прыгнула вперёд и успела ударить, но левая рука была куда слабее правой. Щупальце только вздрогнуло от удара. В полумраке прочертилась его траектория. В разломе стены я увидела белёсое лицо проректора. Морщины перечёркивали его крест-накрест, делая из человеческого лица маску ярости.

В уголках рта были капли крови — это всё, что я успела различить. Всё, что осталось от Ярослава.

Ещё одно щупальце хлестнуло меня по ногам, и я покатилась по полу, собирая по пути все каменные обломки. Один больно воткнулся в спину. Я скорчилась у стены, зажмурившись и почти не дыша, и услышала, как за спиной паркетные доски скрипнули под весом проректорского тела.

Он потерял меня из виду, он не мог меня ощутить. Щупальца бешено шарили по полу в шаге от меня. Я ощущала движения кожей, каждый раз, когда щупальце со свистом проскальзывало мимо, потоком воздуха меня окатывало с головы до ног.

Я всё ещё пыталась вдохнуть, но воздух не шёл в сжатое судорогой горло. Паркетные доски скрипнули чуть дальше — проректор шёл к деканату. Безвольная ладонь сама собой сцепилась на рукояти сачка.

В ту самую секунду, когда я вскочила на ноги, проректор уже был у деканата.

— Эй, посмотри сюда, подвальное отродье!

Хрустнула под щупальцем колонна. Я перехватила сачок поудобнее, прикинула, сколько бежать к лестнице. Пусть лучше он загоняет меня по общим переходам и лестницам, чем обрушит остатки наших комнат. Из угла за деканатом на меня смотрели десятки лиц.

Проректор вшибся в колонну — она опасно покачнулась.

— Эй! — Ярость накрыла меня горячей волной. — Что, испугался, да?

Метнулось ещё одно щупальце. Я увидела, как оно дёрнуло вверх фигуру — одну из целой толпы замерших фигур, и по белому воротничку, пятну света в полумраке, я узнала Вику. Она не вырывалась, немо открывала рот и только смотрела на меня широко раскрытыми глазами.

— Оставь её, тварь!

Тут уже было не до тактик и не до стратегий. Паркетные доски взвыли у меня под ногами, в их скрипе мне почудилось: «уходи». А потом вдруг: «сдавайся». Я бросилась к нему, в темноте схлестнулась с одним из щупалец.

Оно выгнулось и закачалось от стены к стене, как гигантская кобра. На его конце было лицо — бледное человеческое лицо, обезображенное гримасой отвращения. Я перехватила сачок правой рукой и ударила.

Оно завизжало на одной ноте, так что заложило уши. Боль прожгла меня насквозь, рванулась от плеча в голову и ярко вспыхнула в затылке. Пальцы онемели, и сачок выпал.

Так бывает только во сне. У меня под ногами звякнул меч кого-то из историков. Я мгновенно подхватила его. Внутри уже ничего не было — ни страха, ни боли.

Я подняла голову: Вика висела под потолком, уже не шевелясь. Чешуйки щупальца шуршали друг о друга, когда оно затягивало петлю у неё под грудью. Голова Вики безвольно запрокинулась. Чуть правее белело лицо проректора.

Он смотрел на меня и усмехался — чёрная щель рта тянулась от края до края.

Меч был непривычно тяжёлым и лежал в руке совсем не так, как сачок. Я ушла в сторону от летящего на меня щупальца. Темнота вдруг переполнилась лицами — теми самыми бледными лицами, нарисованными на кончиках щупалец. Они окружили меня со всех сторон, и каждое улыбалось.

Меч с хрустом впился в чешую. От брызнувшей крови сделалось сыро. Я развернулась, пытаясь найти выход из замкнутого круга. Вокруг, словно кошмарные водоросли, усмехались и покачивались щупальца. Я сжала зубы, так что онемели челюсти, и рванула наобум.

Металл жалобно гудел и выгибался. Я видела, как трещины ползут по старому лезвию, но остановиться не могла. Щупальца шипели и визжали, и кривлялись, вплотную приближаясь к моему лицу. Их не становилось меньше.

Лицо проректора склонилось ко мне, нависло с потолка, и щель рта открылась. Дунуло подвальным ветром.

— Тебе не победить меня, избранная. Никогда.

Воздух вдруг кончился. Судорожно пытаясь вдохнуть, я упала на колени. Искорёженный меч звякнул о паркетные доски.

То единственное щупальце, задранное под самый потолок, стянулось смертельной петлёй. В тишине хрустнули кости. Вика безвольно обвисла, волосы закрыли её лицо. На пол рядом со мной что-то упало. Искорка света зажглась и погасла.

Это была серёжка из Викиного уха — крошечный гвоздик с алым камешком.

Один тяжёлый шаг — пузырём вспучились паркетные доски, ещё один шаг — проректор шёл к лестнице. Я не поднимала головы, но видела, как щупальца тянутся следом за ним. Длинные, как шлейф подвенечного платья.

Он не собирался убивать нас всех. Он собирался уничтожить только меня. Уничтожить и оставить хрипеть и задыхаться в собственной ненависти. Бросить меня тут, выпотрошенную, обессиленную, лишённую самой крошечной надежды.

К утру всё стихло, ушли все, кто собирался уйти, а те, кто хотел остаться, разбрелись по комнатам. Было темно. Горела только белая лампа у деканата, и до меня её свет не дотягивался.

Когда уходили историки, они молча подбирали оброненные мечи и арбалеты. Физики сматывали провода и снимали со стен крошечные пищащие приборы. Потом по коридору долго бродили Аша с Зелёной. Они отрывали доски, которыми была заколочена коллекционная, и выпускали притихших пленников. Философы ушли самыми первыми — я не видела, как, потому что сидела в углу, уткнувшись носом в колени.

Кто-то опустился на корточки рядом. Чья-то спина прошуршала по облупившейся стене. Чья-то рука почти коснулась меня и нерешительно повисла в воздухе.

— Вот, держи. Нашёлся у колонны, представляешь.

Я потянулась, и пальцы наткнулись на рукоять сачка. Она удобно легла в ладонь, почти невесомая после тяжести чужого меча. Бесполезная.

— Ты не виновата, — сказала Аша.

Не было ни одной мысли. Я выгнала взашей их все, забилась в угол, закрыла глаза. Потому что не хотела видеть, как блестит красным камешком оброненная серёжка Вики.

— А тут Галка пришёл. Микробиологи завал разобрали. Теперь мы снова вместе, — сказала Аша.

Она помолчала, пошевелилась, разминая затёкшую спину. Ей, наверное, было очень неудобно тянуться ко мне, в тёмную нишу.

— А Шефа всё нет, — сказала Аша.

Пальцы, запутавшиеся в волосах, сами собой скрючились, и я никак не могла их разогнуть.

— Может, скажешь что-нибудь? — вздохнула Аша.

Я бы сказала, но лицо свело судорогой. Вряд ли я была способна разлепить губы.

— Ладно. — Аша звучно хлопнула себя ладонями по коленям. — Как надумаешь, приходи на кафедру. Обсудим, как и что. Надо разобрать весь этот бардак. И вообще.

Я пришла на кафедру уже одетая: поверх рубашки была старая рабочая куртка, под ней ремень сумки наискось перечёркивал грудь. Закреплённый за спиной сачок зацепился рукоятью за доску объявлений, доска пошатнулась, и тогда все замолчали и обернулись на меня.

— Туман, ты куда это собралась? — Аша двинулась навстречу.

Галка молча окатил меня холодным взглядом, как ведром воды. Я замерла в проходе между столом и шкафом, так чтобы они все увидели меня и не решили случайно, что я готова отступить.

— На минус третий этаж.

Они все смотрели на меня и даже не моргали. У Аши из рук вывалился ком проводов, которые она пыталась распутать.

— Но Шеф же сказал ждать!

— Ты решила вот так бросить нас? А если историки опять нападут?

— Совсем крыша протекает?

— Знаю, — чуть громче отозвалась я, чтобы нарушить общий гомон. — Но вы разве не видите, что творится? Историки напуганы, да и мы тоже. Мы втянули физиков, а завтра к войне подключатся остальные факультеты. Как раз в тот момент, когда мы должны сплотиться против чудовища, мы грызёмся друг с другом. Всем есть, что делить. И когда проректор явится в следующий раз, он останется голодным, потому что мы перебьём друг друга сами.

Аша подняла с пола клубок проводов и дёрнула его так яростно, что завязала в морской узел.

— Вы разве не видите, что мы боремся с последствиями, а уничтожить нужно первопричину? — сказала я в пронзительной тишине. — Первопричина — чудовище. Я иду за мечом.

Галка сжал губы в тонкую линию и кивнул — медленно, так чтобы я убедилась: он не против.

— Да, — нехотя отозвалась Аша и отвернулась, потирая пальцами затылок, — похоже на то, что ты права.

— Иди, — произнёс Галка, — когда вернётся Шеф, мы что-нибудь придумаем. Если он вернётся.

В мелькнувших по его лицо тенях я увидела затаённую уверенность: Шеф не вернётся. Его слишком долгое отсутствие вселило в нас злое отчаяние. Мы стали дикими и яростными. Только потому и решились.

Галка первым пожал мне руку — я едва ощутила эфемерные прикосновения прохладных пальцев. Аша стиснула мою ладонь обеими руками и значительно тряхнула. Зелёная махнула рукой из своего угла, выцедив кривую улыбку.

Я знала, что даже это было огромным усилием с её стороны, и махнула в ответ.

— Иди, пока мы не передумали, — улыбнулся Галка.

И я ушла.

По главной лестнице на минус третий этаж не добраться. Мрамор её ступенек к минус первому превращается в бетон, на минус втором бетон покрывался выщерблинами, стирается в пыль. На минус третий ведёт уже не лестница, а почти гладкий спуск, усыпанный обломками кафеля и припорошенный белой пылью. Пролёт на минус третьем заложен кирпичами. Глухо. Не пробить.

Я долго бродила по чужим коридорам, разглядывала планы эвакуаций, подсвечивая их фонариком. В конце концов, где-то в тупике ботаников нашла самый старый — выцветший от времени. Надписи на нём были едва различимы, но по контурам я узнала наш пролёт, крыло физиков, а за ним — одну из чёрных лестниц.

Отросток этой лестницы уходил в пустоту, и он мог быть пятном грязи или типографской ошибкой, но я ухватилась за надежду. Другой у меня не было.

Оглушённый войной университет притих. Никто не попался мне по дороге, пока я пробиралась к лестнице, обходя небольшие завалы. Больших завалов, к счастью, не было. У самой лестницы я замерла, не сразу поняв, что меня насторожило в топкой тишине.

Это был запах. Запах прогорклого масла и вываренной капусты. Через шаг он сделался ощутимым, через два — ещё сильнее, а за переходом уже висел в воздухе, как туман.

Лестница виляла из стороны в сторону, как будто её скрутило в болезненных судорогах. Я шла в кромешной темноте, ведя по стене кончиками пальцев, но осязание не работало.

Университет здесь был мёртвый, чужой, молчаливый. Я не могла ощутить даже его привычно тяжёлого дыхания, но всё равно шла. Спускалась — ступенька за ступенькой — в чёрный провал лестницы.

Страх давно отступил. Я красиво рассказывала на кафедре о благих намерениях и корне зла, но на самом деле, ступая по невидимым в темноте ступенькам, я думала вовсе не о всеобщем благоденствии. Я думала о том, что убью проректора.

Я убью его за Вику, а ещё потому что у меня внутри — пропасть отчаяния, с которой нельзя жить дальше. И губы сами собой дёргаются в кривой усмешке. С такой усмешкой жить тоже нельзя. С такой усмешкой остаётся только прятать лицо под капюшоном, как Аша.

В конце лестницы замаячил просвет. Лоскут серого света упал на ступеньки. Я остановилась, обеими руками вцепившись в дверной проём. За порогом была столовая, один в один как наша, верхняя, только пустая и занесённая пылью.

Стены были изрешечены дырами. Круглые столы — переломаны или отброшены к стенам. Ступая по битому кафелю, я заглянула за буфетную стойку. Мёртвая функция с черпаком в руках распласталась на полу. Вывернутая челюсть застыла в жуткой гримасе. В стеклянной витрине на блюдцах лежали мумии пирожных.

Это место было норой чудовища. Под моими ногами хрустели сброшенные чешуйки. Стояла жуткая вонь разложения и капусты. Почти не дыша, я заглянула в дальний угол столовой. Там, из сваленных обломков мебели, каменных осколков и тряпок, громоздилось его лежбище.

В беспорядочной свалке я рассмотрела полуобглоданные книжки, чьи-то записи, конспекты — синими чернилами по линованной бумаге, чьи-то вещи — теперь они никогда не найдутся. Чудовище делало запасы, а может просто притаскивало сюда то, что случайно цеплялось за его шипы.

Его самого здесь не было. Наверное, крушило университетские коридоры где-то ещё, разыскивая чего-нибудь на обед.

На кухню вёл коридор с изуродованными стенами. Старая краска облезала целыми лоскутами, и на обнажившейся кирпичной кладке явно проступали удары щупалец. Следы проректора. Я включила фонарик.

Жёлтый луч высветил перевёрнутые плиты. Погнутую кастрюлю в углу облепили мелкие чёрные существа. Они бросились врассыпную прежде, чем я сумела их рассмотреть.

Я не сумела бы объяснить, почему, но меня тянуло туда. К груде битой посуды, где вперемешку валялись куски битого кафеля и погнутые вилки. Фонарик в руке дёрнулся, и луч света мазнул по потолку. Я вздрогнула: весь потолок быт затянул сетью, похожей на паутину, только толще и чернее. С неё свешивались сгустки темноты. Опытным взглядом энтомолога я определила, что эти сгустки — куколки, из которых вылупляются насекомые.

Комнату от стены до стены наполнял шорох, похожий на зубной скрежет. Куколки подёргивались — изнутри скреблись ещё не родившиеся существа. Сколько времени осталось до того, как они вылупятся и расползутся по университету? Опытный взгляд энтомолога мне в этом не помог.

Я поднырнула под ту, что висела ниже остальных, и ногой пошевелила груду мусора. Её как будто специально собрали тут, нагромоздили, словно подмели столовую гигантским веником — а я не замечала за чудовищем особой аккуратности.

Посыпались ржавые вилки. Я сунула фонарик за пояс и взялась оттаскивать трухлявую потолочную балку. Под ней грудой лежали сплющенные картонные коробки. Они размокли и потяжелели, так что я сбила дыхание, пока тащила их в сторону.

Из-под картонок во все стороны бросились жирные крысы. Совершенно тривиальные крысы с голыми хвостами и блестящими глазками. Я притопнула ногой на одну, чтобы ей быстрей бежалось.

Было даже приятно видеть здесь крыс. Лучше уж крысы, чем проректор и подвешенные на паутинках личинки чудовищ. Я вытерла пот со лба. Чтобы разобрать груду битых стёкол, пришлось искать палку покрепче.

Он лежал в самом низу. Я ведь даже не удивилась. Груда мусора — самый подходящий тайник для меча древних учёных. Я перекинула его из руки в руку. Эфес приятно холодил пальцы. Меч был непривычно лёгкий, почти что невесомый, и ржавчина не коснулась лезвия. По нему тянулась вязь латинских букв.

Я обошла кухню ещё раз и обнаружила путь вниз — туда вела узкая лестница. Сбитые ступеньки уводили в темноту, ещё более глубокую, чем темнота за моей спиной. Я оглянулась. Если есть лестница, значит, нужно по ней идти.

Такие правила.