Глава 8

«Попробуй укрыться у кого-нибудь из старых друзей…». Стоя на пороге, я вспоминал об этих словах.

— Ты уверен, что нас здесь не найдут? — спросила Марина.

— Думаю, по крайней мере, ближайшие пару-тройку дней здесь безопасно, — ответил я, — Если, конечно, он нас примет — мы не общались уже больше шести лет… Сюда кто-нибудь может нагрянуть, только когда будут проверять мои старые институтские связи. А пока что — знакомых у нас с тобой много, пока всех найдут и опросят…

В молодости, еще во время учебы, я очень любил это место — улицу Варварку в центре Москвы. С одной стороны здесь идет ряд храмов — Великомученицы Варвары, Георгия Победоносца и другие. Церкви стоят в низине, ниже уровня дороги, и, кажется, подпирают ее своею мощью. Когда здесь была гостиница «Россия», эта картина наверняка казалась еще более величественной. Мне казалось, что эти храмы, прижимают дорогу, не дают ей съехать вниз, и в этом есть какой-то мистический смысл. Сейчас, из-за сноса «России» многие их этих храмов не работают — из-за демонтажа такой громадины в них пошли трещины, нужна реставрация…

Мы с Мариной спустились с Варварки, обошли одно из этих старинных зданий и остановились перед небольшой дверью.

Когда мы постучались к отцу Владимиру, у меня была надежда, что только он ничего не знает. Все-таки он всегда старался держаться подальше от современных технологий, да и «профессия» не предполагает особо частого общения со средствами массовой информации. Конечно, нужно было как-то объяснить скованные сзади руки — но это не казалось мне неразрешимой задачей: что бы я ни придумал, это казалось бы не таким бредом по сравнению с правдой.

Но когда отец Владимир открыл дверь в свое скромное жилище, мои надежды улетучились сразу. За его спиной висел маленький советский телевизор, еще черно-белый, по которому как раз шел выпуск ночных новостей. Разумеется, с моим непосредственным участием.

Я застыл на пороге с раскрытым ртом. Отчасти из-за телевизора, отчасти из-за того, что просто не знал, как обращаться к своему бывшему одногруппнику.

При взгляде на меня он кисло улыбнулся.

— Я не делал этого, — только и сумел я выдавить в ответ на его улыбку.

— Да, верю… — тихо сказал он.

— Правда, веришь?.. Верите?.. — поперхнувшись, я не знал, быть мне на «ты» или на «Вы».

— Можно на «ты», если ты не против… Верю… Верить — это моя работа. Проходите! — кивнул он Марине.

Его келья состояла из двух небольших комнатенок — метров по 10 каждая. Первая служила прихожей и спальней — в ней по краям стояли два шкафа и два узких диванчика. Вторая была кабинетом — со столом, тумбой и креслом. Вся мебель — старая, «видавшая виды», но прочная. Стены, беленые, разумеется, украшены иконами. Туалета или душа в этой «квартире» не наблюдалось. Больше всего меня, правда, удивило, что, посмотрев на наши руки, батюшка только недовольно хмыкнул, залез в один из шкафов, достал оттуда какую-то вещь — то ли ключ, то ли отмычку, и после нехитрых манипуляций снял с нас наручники.

— Здесь недалеко на Болотной площади часто митинги проходят, — каким-то виноватым тоном пояснил он, — пару раз приходилось укрывать «борцов с режимом». От них и осталось.

Затем отец Владимир указал нам на диваны — мол, располагайтесь. Мы не замедлили этим воспользоваться. Что касается меня, то я уснул, едва коснувшись головой диванного подлокотника.

Я не знаю, сколько времени спал, — когда я наконец-то смог открыть глаза, в келье было темно, а свет выключен. Поскольку окон, по крайней мере, в той комнате, в которой я находился, не было, сказать о том, какое время суток, было сложно. Да и состояние этому не способствовало — я испытывал одновременно самые разнообразные чувства — головной боли, голода, жажды, недосыпа или пересыпа (а возможно, как это ни странно, и того и другого одновременно), недоопохмела, и еще неизвестно чего.

Когда ко мне начали возвращаться чувства, я услышал голоса — Марины и отца Владимира, доносившиеся из другой комнатушки. Слов было не разобрать, и я поближе придвинулся к ведущей к собеседникам двери. Она оказалась приоткрыта, а комната, в которую она вела, была освещена свечой, при которой и шел разговор. Как я понял, он был обо мне.

— Спит, наверное… — довольно-таки громко прошептала Марина, — уже пятнадцать часов подряд.

— Да, — ответил ей священник, — Но он устал гораздо сильнее, чем мы думаем… Возраст все-таки…

— Возраст? — я услышал недоверчивый смешок, — ну да, двадцать восемь лет, тот еще возраст…

— Напрасно смеетесь. И возраст у Сергея действительно такой, в котором начинаешь уставать… Жизнь человека меряется десятилетиями. Первые десять лет — детство. Не о чем думать, нечего желать. Если не голодаешь, то обычно живешь, как живешь. Второе десятилетие — отрочество. Это время первого познания жизни, учебы, первой влюбленности. Дальше — молодость, от двадцати лет. Это — время первых достижений. И когда оно подходит к концу, человек начинает ощущать течение жизни. Ощущать себя взрослым. И ощущать, что прошло уже больше четверти века, и можно оглянуться назад. Чего ты добился? Счастлив ли? Есть ли семья, дети? Все ли в порядке с материальной точки зрения? Человек начинает себя сравнивать с другими — не по-детски, когда смотришь у кого какая игрушка, а уже по-взрослому, добился ли ты в жизни большего, чем твои ровесники. Так что это время первых разочарований и первой хм… старческой депрессии.

А у Сергея действительно есть о чем задуматься. Несмотря на некоторое финансовое благополучие, насколько вижу, бывшее, он не выглядит полностью счастливым. У него нет семьи, детей… Ему, по большому счету, некуда дальше стремиться. После достижения некоторого уровня дохода деньги превращаются в простую бумагу. Сами по себе ни они, ни то, что на них можно купить, счастья не прибавляют. А ведь у него были все данные для счастья — блестящее образование, внимание у противоположного пола, хорошие друзья…

— В том числе Вы? — спросила Марина.

— В том числе…

Я услышал звук двигаемого стула и осторожно глянул в щель… Это отец Владимир встал, подошел к комоду и взял с него фотографию. Когда на нее упал свет от свечи, я сразу узнал снимок. Это была наша флотская фотография в первый после окончания академии год, на которой были запечатлены я, отец Владимир (тогда еще просто Вова) и Александр Степанович, Саша, который почти арестовал нас несколько часов назад. Объектив поймал нас, когда мы сидели в обнимку на борту корвета «Мирный», на фоне морской глади и спасательного круга.

Отец Владимир подошел к Марине, протянул ей фотографию, потом сел на место.

— Да уж, мы были очень дружны во время учебы в Академии… — продолжил он.

— Да, я помню… Вас еще называли…

— … «Три мушкетера»? — отец Владимир чуть слышно усмехнулся, — Ну да — девчонки, смущенно улыбаясь, за глаза так и говорили. Тем не менее, это было не безосновательно, мы действительно очень дружили. Правда, к последнему курсу учебы наше братство потускнело. Это первые студенческие годы — веселое, беззаботное время, а на старших курсах люди уже начинают задумываться, как построить свою дальнейшую жизнь. А взгляды на жизнь у нас были довольно-таки разными.

Сергея очень тянуло ко всему материальному. Он был, что сказать, одним из самых способных студентов на курсе, и, в любом случае, самым красивым из нас троих. Так что он рано начал работать, и, как человек с лишними деньгами и недурной внешностью, пользовался интересом у девушек. Он следил за модой — всегда был стильно одет и имел при себе телефон последней модели. Сергей постоянно повторял, что мозги даны для того, чтобы зарабатывать, а для просиживания нужна другая часть тела.

Нам это не нравилось, особенно Саше. Он, можно сказать, был полной противоположностью Сергею. Александр стремился во всем и всегда поступать правильно. Вне зависимости от того, насколько это было выгодно с материальной или имиджевой стороны. Этим он причинял вреда больше всего самому себе. Не раз я видел, как он ходит хмурый, переживая, что в какой-то момент поступил не так, как нужно, не по совести. Ты, наверное, сама замечала, что к новинкам моды и электроники Саша был абсолютно равнодушен.

Помню, какой разный отклик у них вызвал сериал «Бригада». Сергею фильм очень понравился, и после первой же серии от него поступило предложение создать такое же братство. А Саша в ответ выбрал специализацию «Уголовное право» и решил стать следователем, чтобы бороться как раз с такими «авторитетами»…

Сергей называл друга дураком, предлагал ему выбрать гражданское или корпоративное право, где больше денег, но решение Саши было неизменным. В конце концов, Сергей счел это юношеским дурачеством и успокоился.

А эта фотография — сделана во время нашей флотской дружбы… Мы еще дружили на флоте, хотя уже не так, как в академии. Началось это все, опять же, с сашиной правильности и принципиальности. У нас сейчас, как ты понимаешь, далеко не все молодые люди идут служить в армию. А уж тех, кто этого хочет, а не просто отбывает повинность, к сожалению, чуть ли не единицы.

Я был уверен, что Саша именно хотел служить. Он считал, что это правильно — всем троим пойти после института в армию, служить в одной части. Он постоянно твердил об этом нам. Легко себе представить, как такие разговоры злили Сергея — ведь для него год в армии был просто потерянным временем. Сколько всего можно заработать и получить за год — наверняка мысли нашего товарища были лишь об этом. Тем не менее, Сергей согласился служить — то ли ему надоели сашины слова, то ли, наоборот, в отместку Александру. Но согласился он с тем условием, что служба будет на флоте — дед нашего героя был моряком. Саша, вздохнув, принял это. Дело в том, что он с детства боялся воды, и мы это знали. Так что такая служба была своеобразной местью за настойчивость.

Итак, нас троих, пожалуй, единственных парней с курса, если не с института, отправили после получения дипломов на флот, за Архангельск… Саша служил хорошо, ничего не скажешь, даже несмотря на то, что во время даже небольшой качки постоянно ходил весь зеленый. Однако это не мешало ему на любой вопрос старшего по званию о самочувствии отвечать, что все в порядке.

В общем, наш моряк очень старался, за что как-то раз чуть не поплатился жизнью. Мы вышли в небольшой поход. Уже смеркалось, погода была, прямо скажем, прескверная — не дождь, а какая-то морось — зонт от нее не спасал, потому что, казалось, она была везде вокруг. И вдобавок качка — не сильная, но для Саши ощутимая. Немудрено, что он с самого утра ходил весь «вареный». И, по счастливому стечению обстоятельств, как раз намечалась его вахта.

Построил нас матросов командир на палубе, начал наряды давать. Подходит к Сашке, а у того лицо прямо зеленое. Ну командир, зная состояние подчиненного и что у него сегодня вахта, спрашивает: «Матрос Лазарев, как Вы себя чувствуете?». А тот бодрым голосом, как ни в чем не бывало, рапортует: «Чувствую себя хорошо, товарищ капитан второго ранга, готов приступить к несению вахты!». Командир на него смотрит недоверчиво, а Сашка настаивает: «Разрешите приступить?». «Ну приступайте!» — буркнул командир. Александр развернулся, и, чеканя шаг, направился к месту вахты. Но, когда он проходил мимо борта, силы, казалось его окончательно оставили, он пошатнулся, оперся на перила и, когда корабль чуть накренился… сиганул за борт!

Наш корвет только тронулся с дрейфа, двигался еще медленно, но Сашу сразу стало засасывать, да как раз вниз, к винтам. А мы все стояли, как вкопанные! Страшно представить себе, что случилось бы, если бы не Серега! Он единственный, кто не растерялся и, в чем был, сразу же пригнул за борт. Когда Сашина голова скрылась под водой, он нырнул следом. Мы подбежали к перилам, кто-то кинул спасательный круг… Капитан скомандовал «Стоп, машина!». Мы вглядывались в морскую пучину, но вот так же следом никто прыгнуть не отважился. Наконец, секунд через двадцать (хотя, казалось, прошла вечность) показался Сергей, поддерживающий тело своего товарища…

— Ну а дальше? — не выдержала Марина.

— Дальше? Дальше ничего. Саша отлежался в каюте, с ним, к счастью ничего серьезного не случилось. Хотя, конечно, если бы не Сергей, дела нашего друга были бы плохи. А потом наша служба закончилась.

А вот после службы мы как-то сразу расстались. Мне с самого начала не хотелось быть юристом, просто родители настаивали. И я стал священником. Сергей устроился в какую-то хорошую фирму, снял себе шикарную квартиру, купил хорошую машину. А Александр пошел служить в милицию, у него и сейчас-то своей машины нет, а служебную квартиру ему дали только год назад. Правда, у него есть то, чего нет у Сергея — жена, ребенок…

* * *

Я, решив прекратить эти откровения, прокрался обратно к своей кровати, прилег на нее и нарочито громко заворочался. «Кажется, проснулся!» — послышался Маринин голос из другой комнаты.

Они с отцом Владимиром вошли в каморку. «Вставай, лежебока!» — улыбнувшись, сказала Марина. Судя по ее тону, несмотря на события последних дней, настроение у нее было на подъеме.

Потом мы пили чай с какими-то древними сухарями и не менее старинным печеньем, но, готов поклясться, ничего вкуснее в своей жизни я никогда не пробовал. Я все просил и просил новую чашку, а отец Владимир все заваривал и заваривал старенький чайник. Каждый раз он клал туда какие-то новые травы из маленького комода, от чего вкус становился все более и более удивительным.

Чаепитие способствовало разговору — мы долго вспоминали наши годы учебы в Академии, курьезные и грустные случаи, общих знакомых, студентов, преподавателей. Потом говорили о том, кто из них кем стал сейчас. Меня удивило, что, несмотря на кажущуюся отстраненность от внешнего мира, отец Владимир также многое мог рассказать о нынешней судьбе наших однокурсников. Несколько из них стали прихожанами его Храма, другие приходили к нему крестить детей, освящать машины, квартиры.

Так, за чаем мы провели пару часов. Наконец, когда уже весь чай был выпит, а от печенья щипало язык, отец Владимир как-то по-особенному посмотрел на меня, и строго спросил:

— Сергей, а ты ничего не хочешь мне рассказать?

— В смысле? То, что говорят в новостях про финансирование терроризма — это полный бред.

— Я верю. Но если о таком рассказывают по телевидению, это как раз и означает, что ты полез не в свое дело и совершил что-то очень опасное. Это очень серьезно! Я даже не буду спрашивать, когда ты в последний раз был на исповеди, — он грустно улыбнулся, — но если тебя что-то тяготит, то я — священник, и ты можешь мне об этом рассказать…

Раньше, до того случая, у меня никогда не было такой потребности высказаться. Я действительно почувствовал, что слова, мысли буквально распирают меня, как большой упругий воздушный шар. Я посмотрел в пол и чуть заметно кивнул. Отец Владимир, как бы в ответ на это, точно так же кивнул Марине, и она пошла к двери.

— Нет, можно она останется? — спросил я.

— Вообще-то это против правил, — удивленно ответил священник.

— Просто то, о чем я буду рассказывать, касается и ее тоже…

Он пожал плечами и кивнул. Марина остановилась и встала в углу, прислонившись спиной к стене. Отец Владимир тем временем положил рядом с нами на комод крест и Библию, и жестом предложил мне начать.

Я, конечно же, мог вспомнить много моментов в своей жизни, когда я поступил неправильно, или которые меня особенно волновали, но в свете последних событий практически сразу перешел к истории с Мариной и Маэстро. После того, как я закончил свой двухчасовой рассказ, священник сначала задумался на пару минут, а потом начал медленно говорить, осторожно подбирая слова:

— Знаешь, я конечно слышал в жизни много разных историй. Страшных, иногда даже просто по-человечески противных, а иногда наоборот, смешных, курьезных. И каждая из них была по-своему уникальна. Но все-таки твоя выбивается из общего ряда…

— И что мне теперь делать? — вставил я фразу в его паузу.

— А что ты хочешь делать? — ответил он вопросом на вопрос.

— Я знаю только, что хочу его остановить…

— Зачем?

— Затем, что это неправильно — так разрушать чужие жизни! Да, я сам — не ангел, но ведь не только о обо мне идет речь! О многих — да хотя бы о Марине… Чтобы заставить ее передать нужные сведения, кого-то заставили перебежать дорогу в час пик, кого-то толкнули на рельсы в метро. Это только из того, что мне известно.

— Раз ты так говоришь, — продолжил он в том же осторожном тоне, — значит еще не все потеряно. Вообще священник после исповеди говорит небольшую проповедь… Все-таки этот разговор обычно происходит наедине, — обратился он к Марине.

Она, кивнув и чуть улыбнувшись, вышла. Отец Владимир обернулся снова ко мне и продолжил:

— Знаешь, есть такая пословица — «Полуправда хуже лжи»? Ведь действительно — любую самую светлую, самую чистую и честную историю можно испортить, просто в чем-то солгав. И сразу получится, что в этой истории или герой не тот, или хотел не чего-то доброго и светлого, или злодей на самом деле не такой уж и злодей… Это как в математике — плюс на минус будет минус. И вне зависимости от того, сколько этих плюсов — плюс на плюс на минус — все равно минус… И так далее…

Так же и с твоим Маэстро — он, конечно же, хорошо говорит, складно. И, казалось бы, все, что он тебе сказал — истина, с которой не поспоришь. Жить действительно стоит правильно, не ради только одних денег, не ради положения в обществе… Нужно еще и просто замечать все те мелочи жизни, а иногда даже и не мелочи, из-за которых жизнь как раз то и называется жизнью. Да и не идти при этом по головам других, а наоборот, помогать ближним. Все это так.

Только есть одно маленькое «но», которое сводит на нет всю его правоту, — он сам так не живет. Он просто зарабатывает деньги. На тебе, на твоем коллеге Максиме, на многих таких же псевдоуспешных «бизнесменах» с умом, тронувшимся от количества долларов, евро и прочих купюр… Вот и все. Остальное — его нравоучительные разговоры, доказательства, принципы — это от лукавого. Это просто шелуха и если ее отбросить, сразу станет ясно — он ничем не лучше своих жертв. А с его убедительностью, слащавыми разговорами — может даже и намного хуже. Да и стоит ли сравнивать — какая разница, больше ли в нем порока, чем, например, в тебе? Вы с ним можете долго спорить о том, кто из вас хуже, но для окружающих — разницы нет никакой… Да ты и сам сказал, что он, помогая тебе, навредил многим ни в чем не повинным людям. И не стоит думать, что его цель — истребить таких безнравственных «бизнесменов», как ты. Он сам — такой же «бизнесмен», а вы — его бизнес. Не будет же он рубить сук, на котором сидит.

Так что мой ответ на твою историю — ты должен его остановить. И я очень рад, что ты сам этого хочешь… Пока он не принес в мир еще больше зла.

— И как же я его остановлю? — мне казалось, что проповедь моего собеседника оборвалась как-то слишком быстро.

— Не могу тебе сказать… Думаю, ответ к тебе придет сам. Маэстро не так уж всевластен, как кажется на первый взгляд. Этот человек придумывает различные хитроумные комбинации, но, по сравнению с Промыслом Божьим, его схемы — просто обезьянье кривляние.

— Я, по правде говоря, не хотел бы сидеть без дела, дожидаясь помощи Бога… — то ли с иронией, то ли серьезно ответил я.

— А я и не говорю, что ты должен сидеть сложа руки. Конечно же, прошли времена апостолов, когда Бог лично пришел на грешную землю, и помогал всем буквально направо и налево. Но, тем не менее, во многом, что происходит сейчас, можно проследить влияние — как хочешь, так и называй, Бога, судьбы… Ты, я уверен, не напрасно столкнулся со всеми этими трудностями. Во всем, что с тобой происходит, нужно видеть или урок, или намек. Из любого события можно вынести что-то хорошее. Подумай, если бы с тобой не случилась эта история, ты бы продолжал жить той жизнью, заниматься неизвестно чем… Но произошло то, что произошло — и ты здесь. А раз так, то обязательно случится еще что-нибудь, что подскажет, как тебе действовать дальше.