Глава II «Ричард Плантагенет»

С кораблем все устроилось легко. Через цепь подставных лиц Лоуренс приобрел по цене металлолома списанный военный корабль «Ричард Плантагенет». Док, в котором Галлахер держал свой корабль до этого злосчастного последнего рейда, был все еще за ним, хотя корабль и пришлось продать. «Ричарда» перегнали со стоянки, и вся троица занялась тестированием оборудования. То есть основную часть работы делал, конечно, Галлахер, а Ли и Лоуренс выполняли роль мальчиков на побегушках. Такое положение дел доставляло Галлахеру немало удовольствия, и он гонял своих «лошадок» и в хвост, и в гриву. Ни тот, ни другой ни разу не видели живых лошадей, но понимали, что им приходится туго.

К немалому удивлению Галлахера внутри «Ричард» оказался куда новее, чем снаружи. Он был оснащен по последнему писку новейших технологий, а все системы великолепно работали. Внимательно изучив внешнюю обшивку, Галлахер обнаружил мощную сегментарную броню, которую искусственно состарили и придали ей вид полусгнившей развалины. Пораскинув на эту тему мозгами, Галлахер решил ничего не менять.

Так же быстро, словно по мановению волшебной палочки, решился и вопрос со снаряжением.

«Ричард Плантагенет» относился к среднему классу армейских кораблей. Он не был десантным и не предназначался для транспортировки большого количества людей, и Галлахер заранее представлял себе ту тесноту, которая неизбежно возникнет, когда они возьмут на борт экипаж «Линкольна». С другой стороны некоторая сумма денег, выплаченная авансом, привела Галлахера в благодушное настроение и заставляла мириться с предстоящими неудобствами. Через две недели, когда корабль был полностью готов, Галлахер перегнал его на стартовую позицию.

За девять часов до старта он был разбужен звонком. Не открывая глаз, Галлахер дотянулся до будильника и нажал отбой, но душераздирающий звонок от этого не умолк. Со стоном разочарования Галлахер перевернулся на другой бок, раздвинул веки на пару миллиметров и посмотрел на телефон, но и не он оказался источником раздражения. Стон перешел в ругательство. По личному времени Галлахера сейчас была глубокая ночь. Несмотря на это, пришлось ему сползать с кровати и топать к двери. Он включил обратную связь и поинтересовался:

— Кого нелегкая принесла?

Монитор глазка приказал долго жить несколько дней назад, и последнее, что он видел в своей электронной жизни, была физиономия Лоуренса. С тех пор это вносило в домашнюю жизнь Галлахера элемент неожиданности в том смысле, что он никогда не знал точно, кто к нему пожаловал. На этот раз динамик произнес голосом миссис Шульц:

— Я бы не советовала вам разговаривать со мной таким тоном, мистер Галлахер.

— Одну минуту, миссис Шульц.

Чертыхаясь вполголоса, Галлахер метнулся в комнату, натянул джинсы прямо на голое тело и вернулся к двери. Щелкнул замок.

— Добрый день, Джин. Не очень-то вежливо заставлять даму ждать. И, прошу вас, Джин, называйте меня Белла.

С этими словами миссис Белла Шульц величественно вплыла внутрь своей квартиры, которую Галлахер арендовал последние два года.

На вид она приближалась к сорока, правда, не ясно, с какой стороны, но Галлахер точно знал, что на самом деле она лет на двадцать старше. Единственное, с чем не смогла справиться пластическая хирургия, были размеры миссис Шульц. Сегодня утром ее вес пересек отметку в триста фунтов, и миссис Шульц склонна была винить в это те шесть пирожных, что она съела ночью.

— Здравствуйте, миссис… Белла.

Галлахер посторонился, пропуская ее в комнату. Он надеялся, что сумеет избежать ее визита до отлета, а деньги за следующие три месяца перешлет по почте. Но миссис Шульц хорошо изучила своего жильца и знала, в какое время его точно можно застать. Самой лучшей тактикой было прикинуться пай-мальчиком и перетерпеть ее присутствие.

Миссис Шульц с трудом втиснулась в кресло, которое почти вдвое расширилось под ее объемами, и окинула комнату изучающим взглядом. Глаз зацепился за раскинутую постель, а потом перекочевал на ее полуголого обладателя. Глаза масляно заблестели, а вампирски-алые губы плотоядно растянулись, обнажив белейшие коронки.

— Я вас разбудила, а, Джин?

— Да, мэм.

— Надеюсь, нигде там не прячется аппетитная красоточка? Вы такой шалунишка, Джин.

Миссис Шульц рассмеялась, сотрясаясь всем телом. Галлахер проявил несвойственную его натуре молчаливость и не ответил. Он терпеливо дожидался, когда толстуха перейдет к цели своего визита. Как у квартирной хозяйки у Беллы Шульц было одно очень ценное свойство — она никогда не вмешивалась в его личную жизнь и появлялась раз в месяц, предпочитая наличные всем остальным видам расчетов. С другой стороны был свойство, немало отравлявшее Галлахеру существование: несмотря на возраст и размеры, миссис Шульц сохранила неугасимый темперамент и с самого начала воспылала к своему жильцу нежной страстью. Вот и сейчас вид неубранной постели, должно быть, возбудил ее трепетное воображение. Раздевая Галлахера взглядом, она закончила свою мысль:

— А то вдруг мы решим заняться чем-нибудь занимательным, а нам помешают?

Галлахер, уже привыкший к ее фривольным намекам, стоически перенес и это. Видя, что он не реагирует, миссис Шульц вздохнула и перешла к делу:

— Догадываетесь, зачем я пришла, мистер Галлахер? — ее тон сразу стал официальным.

— Да, мэм.

— И вы готовы расстаться с некоторой толикой ваших богатств?

— Да, мэм.

Он достал заранее отложенную пачку денег и вручил хозяйке. Она, не торопясь, пересчитала купюры и заметила:

— Вы должны быть мне благодарны за то, что я ни разу не поднимала вам плату. Я не делала этого, потому что очень… ОЧЕНЬ хорошо отношусь к вам.

— Я благодарен вам, мэм.

— И тем не менее, я предпочла бы получить вашу благодарность в ДРУГОЙ форме. Подумайте об этом, мистер Галлахер, а то как бы мне не захотелось поднять вам плату.

— Хорошо, я подумаю.

Миссис Шульц с трудом вытащила свое грузное тело из кресла и перед уходом заглянула в ванную на кухню. Наконец, дверь закрылась за ней, и Галлахер вздохнул с облегчением. Ему показалось, что стало легче дышать.

Сначала он долго и с наслаждением мылся, потом пил кофе. Всю ночь он действительно прокувыркался с одной горячей штучкой, которая ушла только на рассвете, едва закончился комендантский час. К отлету все было готово, и даже личные вещи погружены в каюту на «Ричарде». Галлахер почти не спал, всего каких-то два или три часа, но знал, что ложиться снова уже не имеет смысла. Нервы были возбуждены предстоящим отлетом. Скорее всего, его срубит сразу после старта, но не сейчас.

* * *

За семь часов до старта Ли закончил все свои дела, как если бы точно знал, что уже никогда не вернется. Он аккуратно проделывал это перед каждым рейдом, потому что знал, что таким образом можно попытаться обмануть Смерть. Всего лишь попытаться и надеяться, что ОНА усмехнется, взирая на потуги смертных, и отойдет ненадолго в сторону. Хотя Ли не боялся Смерти. Он очень четко осознавал неизбежность ЕЕ прихода и то, что на самом деле ПОТОМ ничего не кончается. Человеческая жизнь — это всего лишь круги на воде от жемчужины, которую Будда в задумчивости уронил в озеро бытия.

Вернувшись домой, Ли тщательно вымылся и, не вытираясь и не одеваясь, прошел в комнату. Его квартира, как и квартира Галлахера, была уже подготовлена к консервации: все вымыто и вычищено, вещи разложены по местам, нет ни крошки пищи. Перед отлетом Ли, как правило, постился, очищая не только тело, но и энергетику.

Он расстелил на полу специальную циновку, вокруг которой расставил горящие свечи и курящиеся благовония. Одним тягучим движением Ли опустился на циновку, закрыл глаза и предался медитации.

Как всегда, он начал с дыхания, контролируя вдохи и выдохи. Его тренированное тело способно было сохранять неподвижность часами и прекрасно знало, что ему делать. Очень скоро Ли убедился, что нет необходимости расслаивать сознание и выделять часть для контроля физиологии. Он собрал пласты в единое целое и начал погружение внутрь самого себя.

Это было похоже на лабиринт. Ли бродил по длинным извилистым коридорам и иногда натыкался на двери. Некоторые из них открывались, а некоторые — нет. За одними он обнаруживал людей из своего прошлого и настоящего и даже целые события, и каждый раз в них открывалось нечто новое, что доставляло Ли ни с чем не сравнимое удовольствие. Каждая такая комната вызывала ряд новых образов. Например, комната Джина Галлахера была пронзительно-голубой, как небо после дождя или как его глаза, но это был не лед, а пламя, бушующее и способное с ревом смести все на своем пути. Напротив, комната с именем «Хэнк Лоуренс» была спокойным, темно-зеленым омутом, но этот омут был настолько глубок, что, казалось, обрывался прямо в Бездну. И еще здесь всегда была тишина. Было еще одно пламя — за дверями с надписью «Полковник Уильям Тодгард». Этот огонь был темно-оранжевым с переходом в алое и тихо потрескивал в камине, даря тепло и покой, но Ли лучше других знал, что любое пламя способно вырваться на свободу и сжечь все вокруг дотла.

Были и другие комнаты, и другие люди, но интереснее всего неизменно оказывались те, в которых Ли обнаруживал себя самого. Тот парень, которым он был когда-то, бездомный полукровка, дикий зверек, готовый до смерти стоять за свою никчемную жизнь, все еще был здесь, хотя Ли был уверен, что похоронил его давным-давно. В одной из внутренних комнат сущности Ли он в полном одиночестве продолжал свою борьбу. И был еще один Ли, пребывающий в тяжелом бреду наркотического кайфа. Ли-солдат, намертво замкнувший в себе любые чувства. Ли-мастер в додзе, нагонявший ужас на несчастного Горвика. Он был многолик, но на самом деле это все был он, только он один.

Имя мне — легион.

Но, погрузившись в медитацию перед отлетом, он не стал заходить ни в одну из комнат. На этот раз его внутренний взгляд устремился не вниз — в прошлое, а вверх — в будущее. Этот путь был намного сложнее. Ткань прошлого всегда оставалась неизменной, и он легко проходил по тропам, протоптанным ранее. Будущее виделось Ли в виде постоянно изменяющегося энергетического сгустка. Каждое мгновение вносило перемены, и это делало количество временных вероятностей бесконечным. Линии возможного развития событий множились на его глазах, некоторые из них исчезали в совершенно других слоях реальности, но на их месте тут же появлялись другие. Иногда Ли удавалось разглядеть ключевые события, присутствующие во всех вероятностях, и именно ради них он сейчас с трудом пробирался вперед.

Внешне Ли так и оставался неподвижен, только тело покрылось мелкими прозрачными бусинами холодного пота, а гениталии сжались и уменьшились в размерах. Но некому было видеть это.

Наконец, после долгих блужданий по лабиринту подсознания Ли поднялся в темноту да-хэй — вечный мрак, где обитает сущность всего мира. Он окончательно перестал чувствовать свое тело, и теперь ему казалось, что он летит во тьме. Блестящие серебристые линии времени скользили мимо него, и Ли жадно вглядывался в них, страстно надеясь, что после возвращения в нормальное состояние сможет их вспомнить.

Он увидел юношу, нагого и прекрасного, как Бог. Он стоял у высокого тонкого шеста, а в его глазах плескалась любовь ко всему миру.

Он увидел, как в космосе встретились две громады кораблей, но в одном была жизнь, а другой был почти разорван пополам и плыл в космосе безмолвным мемориалом своему погибшему экипажу.

Он увидел, как молодой солдат прикрыл своего брата по оружию и тут же осел на землю. Лицо заливала кровь, но руки продолжали крепко держать винтовку.

Он увидел, как двое занимаются любовью в тесной каюте корабля, но если один из них был человеком, то второй уже давно превратился в бесплотный призрак.

Он увидел бескрайнее поле, покрытое фиолетовыми цветами, и посреди него коленопреклоненную женщину в белом траурном одеянии.

Он увидел пять фигур, образовавших круг и принявших неравный бой. Страшные чудовища окружили их и теснили, и не было такой силы, которая могла бы спасти этих пятерых.

Он увидел длинное сигарообразное тело корабля, несущееся к неведомой цели, но точно знал, что там его ждет гибель.

Ему открылось будущее, но полет оборвался.

Дрожа всем телом, Ли открыл глаза. Благовония давно догорели, а свечи погасли. Он посмотрел на хронометр и отметил, что на этот раз находился в ИЗМЕНЕННОМ состоянии сознания дольше обычного. И на этот раз он четко помнил все свои видения. Они пронеслись перед его внутренним взором. В груди мертвенным холодом разлилась черная тоска. Сердце запнулось, отозвавшись болью, и дальше пошло с перебоями. Ли задрожал еще сильнее, чувствуя, как отказывают руки и ноги. В миндалевидных глазах закипело расплавленное стекло, и капли уже потекли по лицу. Ли застонал, собирая волю в кулак.

Наконец, ему удалось справиться с собой. Ли привел себя в порядок и занялся окончательной консервацией квартиры. Подошло время ехать к Галлахеру.

* * *

За пять часов до старта Ора Лоуренс остановилась перед комнатой сына. Ей вдруг стало страшно, что сейчас она войдет, а его там не будет. Все останется, как было, все на своих местах. Вот только Хэнка — не будет. Все последние дни, что они готовились к этому рейду, миссис Лоуренс не находила себе места от беспокойства и дурных предчувствий. Конечно, она волновалась перед каждым его отлетом, но никогда еще это не проявлялось с такой подавляющей силой. Она корила себя за это излишнее беспокойство, но ничего не могла с собой поделать. И самым важным было не показать это Хэнку — вот что отнимало последние силы.

Сейчас ей понадобилась целая минута, чтобы усмирить разбушевавшиеся чувства и нацепить на лицо свою обычную уверенную улыбку. Глубоко вздохнув, она постучала.

Хэнк был занят нетипичным для себя делом — он рассматривал альбом со старыми голоснимками. Когда вошла Ора, на развернутых страницах стояла она сама — уменьшенная голографическая копия в струящемся золотом платье, с развевающимися волосами. Хэнк смотрел на нее, не отрываясь. Миссис Лоуренс хватило одного взгляда, чтобы понять, что голография сделана три года назад на Стэт-Лауре. Хэнк как раз только что вышел в отставку, и они поехали отдыхать всей семьей.

Не поднимая глаз, он тихо сказал:

— Это моя самая любимая голография.

Ора ответила так же тихо:

— Моя тоже.

— Я возьму ее с собой, и тогда получится, что ты тоже летишь со мной.

В этот момент миссис Лоуренс как никогда была готова к тому, чтобы попросить его остаться. Она знала, что хватит одного намека, чтобы Хэнк остался дома, но она была достаточно умна и понимала так же, что не имеет права ставить его перед выбором: она или его долг перед друзьями. Миссис Лоуренс всегда принимала Ли и Галлахера, как родных, и у нее не было и тени сомнения, что может быть как-то иначе.

Ора ничего не ответила на слова сына, а озвучила цель своего прихода:

— Твой отец только что вернулся и хочет тебя видеть. Иди, он в кабинете.

Мистер Лоуренс был суровым сдержанным человеком. Он здорово ладил с Ли, и их общение чаще всего носило характер совместного молчания. Болтун и повеса Галлахер его немного побаивался и предпочитал общество его красавицы-жены. Мистер Лоуренс уже пересек пятидесятилетний рубеж, но даже не помышлял о походе к геронтологу. Он находился в прекрасной физической и интеллектуальной форме и цепко держал бразды правления в семейной корпорации, которой управлял.

Если к матери Хэнк испытывал глубокую любовь и привязанность, то к отцу питал почтение и уважение. И очень ценил то, что отец всегда освобождался, чтобы быть рядом с сыном в важные моменты его жизни. Входя в кабинет, Хэнк не боялся ничего.

— Отец, ты меня звал?

Мистер Лоуренс тот час прекратил свое занятие и все внимание перенес на сына. Он сделал жест рукой, приглашая того располагаться.

— Мы с твоей мамой надеялись, что после вашей последней неудачи ты вернешься в университет, а потом займешься наукой, — мистер Лоуренс имел обыкновение называть вещи своими именами, — Но ты решил иначе, и я уважаю твой выбор. Для нас ты еще мальчик, но ты уже мужчина. Иди смело, мой сын, и помни, что ты всегда можешь вернуться домой. Помни лицо своего отца.

— Я запомню, отец. Я запомню. Береги маму, пока я не вернусь. Она у нас самая лучшая, правда?

— Правда. Ты… возвращайся поскорей домой, сынок. Мы будем тебя ждать.

— Я буду стремиться.

Их диалог был немногословен, но за эти минуты отец и сын сказали друг другу все самое важное.

Вернувшись в свою комнату, Хэнк сложил последние — самые личные — вещи, которые собирался взять с собой в этот рейс. Голографию матери он вынул из альбома и положил в нагрудный карман рубашки — слева, поближе к сердцу. Подошло время ехать к Галлахеру, а оттуда всем вместе к месту старта «Ричарда». На пороге комнаты Хэнк обернулся. Его взгляд в последний раз скользнул по знакомым с детства предметам, и сердце кольнуло непрошенной тревогой. Как будто этот раз действительно был ПОСЛЕДНИМ, и память стремилась вобрать, впечатать в себя малейшие детали реальности, которую теряла. Усилием воли Хэнк отогнал от себя эти невеселые мысли и недрогнувшей рукой задвинул за собой створку двери.

Родители ждали его в холле. Сидели рядом на диване, и узкая лапка Оры покоилась в широких ладонях ее мужа. Миссис Лоуренс не плакала. Пока еще. Ее светлые волосы были собраны на затылке в большой узел, и он заставил ее гордо вскинуть голову и выпрямить спину.

Увидев сына, мистер и миссис Лоуренс поднялись ему навстречу.

— Мама, отец… — отбросив сумку, Хэнк припал перед ними на колени, — Благословите меня.

Ора положила руку на его склоненную голову.

— Иди смело, сынок, иди вперед. Пусть Иезис осветит твой путь и поможет тебе вернуться домой.

Хэнк прижался губами к руке матери, полной грудью вдохнул запах лаванды, запах родного дома. Потом поднялся и обнялся с отцом.

— Мы любим тебя, Хэнк. Чтобы не случилось, помни, что у тебя всегда есть дом, где тебя ждут. Будь осторожен на своем пути.

— Я тоже люблю вас. Я вернусь — обещаю.

Он ушел. И только тогда Ора позволила себе заплакать, уткнувшись в плечо мужа. А он гладил ее по волосам, но не мог найти слов утешения.

* * *

Полковник Тодгард пришел проститься со своими подопечными уже перед самым стартом. Они уже разложили по каютам все вещи, успели в последний раз протестировать все системы и теперь терпеливо дожидались в рубке управления времени отлета. Шлюзы были задраены. Длинная цепочка крохотных зеленых огоньков, протянувшаяся на консоли над их головами, красноречиво говорила, что все в порядке, и корабль готов к взлету.

Ожила внешняя связь, но вместо уведомления о начала подготовки к старту бодрый голос космодромного связиста сказал:

— Эй, ребята, к вам тут пришли.

Рейнджеры переглянулись. Ли ответил:

— Мы уже в герметике.

Это означало, что «Ричард» уже был герметично закупорен. Ли посмотрел на индикатор, отсчитывающий время до старта в обратном порядке. Они никак не успеют открыться и потом снова закрыться. Видимо, связист тоже это сообразил.

— Я знаю, но этот полковник умеет быть настойчивым. Можете поговорить, но только быстро.

На любом другом космодроме такой номер ни за что бы не прошел. Конечно, «Ричарду» открыли бы небо вовремя, но после возвращения его владельца, то есть Лоуренса, ждал бы огромный штраф, а связист лишился бы работы и получил волчий билет. Но космодром был частным, а значит, была и лазейка, которой воспользовался Тодгард.

Строго говоря, его не должно было здесь быть. Весь инструктаж был давно закончен, а накануне они попрощались. И все же полковник Тодгард решил рискнуть и лично проводить «Ричарда» и его экипаж.

— Борт «Ричард Плантагенет», как слышите меня?

Ответил Ли:

— Слышим тебя отлично, отец.

— Давайте… Ни пылинки на трассе. Я буду молиться за вас.

— Спасибо, отец.

Вклинился третий голос:

— Борт «Ричард Плантагенет», кончайте трепаться. Ваш выход.

Кажется, полковник хотел сказать что-то еще, но от этого намерения в эфире остался только вздох. Ли мысленно сосчитал от пяти до одного и приказал:

— Приготовиться к старту.

— Да, сэр, — ответили сразу несколько голосов снаружи.

— Силовое поле.

— Активировано.

Они стартовали с открытого грунта, и вокруг корабля выросло радужное силовое поле, которое защитило бы космодром и другие корабли в случае, если что-то пошло не так. Как только поле активировалось, Галлахер начал разогрев планетарных двигателей, которые должны были извлечь корабль из зоны земного притяжения и вывести в открытый космос.

— К взлету готов, всем покинуть зону.

Со времени открытия силовых полей последнее предупреждение потеряло актуальность. За пределами поля ни температура, ни звук, ни давление ничем не могли повредить случайному свидетелю. А для оставшегося внутри спасения не было, потому что не существовало возможности преодолеть силовой барьер, если только его прозрачность не настроена специально. Но космонавты, как известно, народ суеверный, и поэтому продолжали использовать устаревшую формулу. Так, на всякий случай. Мало ли что.

— Борт «Ричард Плантагенет», старт разрешаю.

— До старта осталось 60 секунд. 59… 58… 57…

В чреве корабля Галлахер пробормотал что-то насчет чей-то матери. Лоуренс оторвал кнопку от рукава куртки. Ли до крови прокусил губу. Они слишком хорошо понимали, что на этот раз рейд может статься очень опасным.

— От винта.

Галлахер плотоядно ухмыльнулся и нажал заветную кнопку. Мощные двигатели взвыли на все голоса, а из дюз начало вырываться светящееся пламя. Хорошо слаженные механизмы легко вознесли корабль в голубое небо. Увеличившаяся сила тяжести вдавила человеческие тела в а-кресла, заставив кишки прилипнуть к позвоночнику. На небольшом матовом экранчике, расположенном перед глазами Галлахера, ноль сменился единицей, затем двойкой. Цифры менялись все быстрее и быстрее, пока не слились в сплошную ленту.

— Минута, полет нормальный, — доложил он.

«Ричард Плантагенет» все быстрее набирал высоту, выходя в открытое пространство, улетая к звездам.

На космодроме, на безопасном расстоянии два техника наблюдали за взлетом. Когда «Ричард» показался выше защитного поля, один из них сказал другому:

— Надеюсь, эта консервная банка не развалится по дороге.

На что получил исчерпывающий ответ:

— Угу.

Человеку не дано было крыльев. Он был рожден ползать по лицу планеты, как паразит, но не летать. Вот почему человечество так стремилось вверх, все выше… и выше… и выше…

* * *

Столовая корабля не была предназначена для одного человека. Помещение с длинным пластиковым столом, залитое белым светом люминофорных ламп, могло вместить в себя человек двадцать — полный экипаж плюс стажеров или пассажиров, если таковые случатся. Ли, приткнувшийся на самом краешке в гордом одиночестве, сосредоточенно ел. Под холодным светом он чувствовал себя неуютно, поэтому старался как можно скорее дожевать свой рис и разбудить уже Галлахера.

Они несли вахты по очереди, по восемь часов каждая. Это давало возможность не только для того, чтобы выспаться, но и оставляло личное время. Сейчас как раз заканчивалась вахта Ли, а Галлахер должен был его сменить.

К счастью, «Линкольн» сообщил точные координаты той планеты, на которую сел, и это дало возможность рассчитать курс с точностью до девятого знака после запятой. Галлахер заложил курс в навигационные приборы, и присутствие человека требовалось только на случай форс-мажора.

Когда-то, в не самые лучшие времена Айку Ли доводилось ночевать на улице. Теперь он летел черт знает куда и черт знает зачем, но отчего-то не чувствовал себя в большей безопасности чем тогда, когда спал в кустах, стрелял в каждую тень и имел столько шансов погибнуть в эту ночь, сколько и выжить. Кстати, насчет кустов. Мысль совершила стремительный полет по цепочке ассоциаций и уперлась в суровую действительность. Пора бы Галлахеру вытряхиваться из своего гнездышка и приступать к работе.

Ли бросил в рот последнюю порцию риса. Потом вымыл палочки для еды и убрал их в специальный мешочек. Несмотря на то, что каждый фунт личного груза пришлось отстаивать с боем, все они взяли с собой нечто подобное, без чего вполне можно было обойтись, но глубоко символичное.

Уже на подходе Ли услышал заливистую трель таймера Галлахера, но открывшаяся картина была далека от ожидаемой. Впрочем, он не удивился. Половину крохотной — три на три шага — каюты занимала спальная полка, а на ней, неловко свернувшись и с носом зарывшись в одеяло и подушку, безмятежно спал Галлахер. Он явно и слышать не хотел о том, чтобы подниматься.

Ли боком втиснулся в каюту и остановил захлебывающийся таймер. Галлахер не пошевелился. Ли хищно улыбнулся, резко сдернул с него одеяло и заорал:

— Рота, подъем! Вставай, Галлахер! Подъем!

Галлахер продолжал спать невинным сном младенца, но Ли был из тех, кто никогда не сдается. Ему и минуты не потребовалось на обдумывание следующего шага. Он скрылся в душевой, но тут же вернулся обратно и плюнул в спящего широким веером ледяных брызг. Галлахер заворочался и пробормотал:

— Кто-нибудь, выключите воду.

Но сон уже покидал его, отходил, крадясь на мягких лапах. Галлахер перевернулся на спину и сладко потянулся, до хруста в костях выгибая сильное тело. Небесно-голубые глаза в пушистых черных ресницах распахнулись, а потом Галлахер томно протянул:

— О-о-о… Ли-и-и…

Ли осклабился в ответ. Самым лучшим вариантом общения он считал молчание, но сейчас неожиданно сказал:

— Давай, Галлахер, вытряхивай свою задницу с постели. Отечество тебя призывает.

— Люблю я нашу работу, — доверительно сообщил ему Галлахер и добавил, — Но как вахта, так хоть все бросай. А так — люблю.

Через четверть часа они совершили в рубке управления ритуал по передаче вахты, и Ли почувствовал себя свободным человеком. Наконец-то.

В своей каюте он переоделся в короткое тренировочное кимоно и просторные брюки. Тело скучало без тренировок в додзе, без поединков и схваток, без боевой медитации. К счастью, «Ричард Плантагенет» был рассчитан на длительные перелеты, а это значило, что в числе прочих было и помещение под спортзал. Пусть маленький, пусть необорудованный, но все же… Экипаж, вынужденный иногда по несколько месяцев буквально сидеть на одном месте, должен все равно быть в хорошей форме. И Галлахер, и Лоуренс совершали сюда периодические набеги. Ли тренировался ежедневно.

Он проделал разминку и перешел к ката — бою с тенью. Медленные плавные движения постепенно ускорялись, сливались одно с другим. Тело перемещалось по ограниченному пространству и казалось, что искусственная гравитация локально отключена, и Ли парит между полом, стенами и потолком, используя любую поверхность.

Он не уловил того момента, когда сознание перестало воспринимать реальность, и на смену ей снова пришли видения. Ли все еще продолжал двигаться с бешеной скоростью, но теперь ЕГО ТЕЛО и ОН САМ были отдельно друг от друга.

Время — это химера. Единственное, что у нас есть — это краткое мгновение между было и будет, невыносимое сейчас. Мы живем — сейчас. Мы любим — сейчас. Мы умираем — сейчас. Прошлое — это наш вымысел, а будущее — несбывшиеся желания. Любой, кто способен понять это, способен презреть время.

Ли знал, что время — это всего лишь нити основы, на которых ткацкий станок бытия ткет полотно реальности. И что только от мастера зависит, какой узор обретет ткань будущего: будут ли там цвести сады, или воцарится чернота Бездны, или все зальет белым светом Смерти. Будущее бесконечно вариативно, а значит, обстоятельства всегда могут измениться. И лишь некоторые из них будут всегда, во всех нитях реальности.

Карма.

Двигаясь внутри летящего корабля, Айк Ли увидел, что из них пятерых…

…ПЯТЕРЫХ?!!...

…в живых останется кто-то один.

Не отдавая себе отчета, он закричал, но в холодной бесконечности космоса его так никто и не услышал.

* * *

К своим двадцати пяти годам Джин Галлахер твердо усвоил одно: красота — это его самая большая сила и самое большое проклятие одновременно. С первого же взгляда люди начинали относиться к нему вполне определенно: его либо любили, либо ненавидели. Не было ни одного человека, который относился бы к нему НИКАК. В десять лет он находил это прекрасным. В пятнадцать считал само собой разумеющимся. В двадцать — вполне заслуженным. Сейчас все это было крайне утомительно.

Была обычная вахта, как были десятки до нее и будет десятки после. Они прошли уже больше половины пути, за которую с ними так ничего и не случилось. «Ричард» ровно стучал основными двигателями, и к этому стуку уже настолько привыкли, что перестали его замечать. Словом, все как всегда. Время приближалось к полуночи, и вахта Галлахера подходила к завершению. Он предвкушал, как передаст вахту Лоуренсу и завалится спать. Сегодня Ли не пришлось стаскивать его с постели. Галлахер пробудился задолго до начала своей вахты, что с ним случалось крайне редко, и сейчас отчаянно зевал. Все- таки самая утомительная работа — это безделье.

Черт побери! Это еще что?!

Галлахер вдруг понял, что в рубке уже несколько секунд завывает сирена общей тревоги. Что с ним? Заснул с открытыми глазами? Грезил? Или?...

На терминале обозначился метеорит размером с небольшую планетку, который стремительно летел прямо в лоб «Ричарду». Этакий божественный щелчок.

— Черт! Мать твою…

Галлахер закончил фразу совсем уж витиевато и нецензурно и лихорадочно защелкал тумблерами. Будь это обычный мелкий камешек, умный «Ричард» отбросил бы его своей защитой или на мгновение отклонился от курса и сразу вернулся обратно. На это мгновение пилот почувствовал бы легкую дурноту и больше ничего. Но это был не маленький камешек. Галлахер включил экстренное торможение. К горлу подступила тошнота, и перед глазами поплыла черная пелена, но скоро все вернулось в норму. Метеорит, отброшенный защитой, на терминале слегка уменьшился, хотя и не стал от этого безопаснее.

В рубке появились остальные. Для Ли субъективно была глубокая ночь. Он был разбужен сигналом тревоги и оттого, еще сонный, одет в одни брюки, без рубашки и босиком. Лоуренс как раз собирался сменить Галлахера и выглядел много лучше. Они быстро расселись по своим местам.

— Что у нас тут? — поинтересовался Лоуренс.

— Метеорит.

Ли вызвал на терминал данные, то же самое сделал Лоуренс. Галлахер на всякий случай начал готовиться к маневрированию — в любой момент спасение могло перейти на кончики его пальцев.

— Как оно? — через несколько секунд спросил Ли.

Лоуренс ответил:

— Попробовать можно.

В открытом космосе Лоуренс исполнял в числе прочих и обязанности артиллериста. Их короткий диалог с Ли был обсуждением возможности не маневрировать мимо, а расстрелять метеорит из пушки. По молчаливому уговору Лоуренс и Галлахер признавали капитаном Ли, а значит, его приказ был последним словом.

Ли сделал глубокий вдох и сказал:

— Давай, долбани эту кучу хлама.

— Да, сэр.

Лоуренс немного поиграл с клавиатурой, обрабатывая данные и посылая компьютеру команды. На спине «Ричарда» открылся шлюз, и из него высунулось длинное тело пушки. Ощерившийся черный провал начал обшаривать безбрежное пространство космоса, отыскивая свою жертву.

Нашел.

Лоуренс ощутил это радарами своей души, и на его губах зазмеилась улыбка. Нехорошая такая улыбка. Не предвещающая ничего хорошего. А тут и неудачливый камень угодил как раз в перекрестье прицела, как муха в самый центр паутины. Лоуренс издал совершенно нехарактерный для себя ехидный смешок и утопил кнопку гашетки на пульте управления.

Ствол пушки содрогнулся и выплюнул кусок бело-оранжевого пламени. Разбрызгивая искры и протуберанцы во все стороны, пламя вытянулось в стрелу и, преодолев расстояние от корабля до цели за считанные секунды, ударило в метеорит. Груда камней, спаянная льдом, вздрогнула и разлетелась в разные стороны. Медленно и красиво, как будто была спецэффектом в старом космическом боевике. Метеорит нашел свою Смерть за немыслимое количество миллиардов миль от того места, где начал свой путь. Часть мелких осколков попала в «Ричарда», но не смогла преодолеть защитный экран. Компенсатор нивелировал отдачу, и корабль даже не сбился с курса.

Лоуренс считал показания компьютера и доложил:

— Готов. Повреждений нет. Все системы в норме.

— Готов к ускорению, — доложил Галлахер.

— Отлично, — Ли никак не поучаствовал в прошедшем развлечении и удовлетворился чувством сопричастности, — Переходим в обычный режим.

— Да, сэр.

Все они говорили коротко и действовали слаженно, как будто снова находились в боевой обстановке. Навыки, полученные за несколько лет в армии, настолько прочно засели в их сознании, что превратились уже в рефлексы. Лоуренс, в обычной ГРАЖДАНСКОЙ жизни все делавший размерено и неторопливо, преображался и в разы ускорялся, когда это было надо. Галлахер напрочь забывал о волнениях плоти и становился серьезным. Один Ли никогда не менялся.

Галлахер убрал защиту, отнимавшую слишком много драгоценной энергии, и перешел в режим ускорения. Дополнительная сила тяжести впечатала их в кресла, но это продолжалось недолго. Автоматика выровняла гравитационное поле, и сила тяжести снова стала обычной. Когда «Ричард» наберет необходимую скорость, дополнительное поле автоматически отключится, но люди внутри корабля вряд ли это заметят.

Все было позади. Лоуренс собрался остаться в рубке до начала своей вахты — оставалось не больше получаса. Ли спокойно мог идти досыпать, но вместо этого он придвинул к себе консоль, задумался на секунду, а потом исполнил на клавиатуре какой-то сложный пассаж.

«Ричарда» больше не было. Стены рубки, кроме центральной панели, превратились в проекции окружающего корабль пространства. Иллюзия была настолько велика, что людям показалось, будто они плывут в открытом космосе, на этот раз не защищенные скафандрами или стенами корабля.

Просто — в космосе.

В темноте слабо поблескивали зеленые и голубые огоньки приборов. Хвала Иезис, ни одного красного или желтого! А за кораблем мерцали звезды. Маленькие холодные глаза, смотрящие из далеких миров. Словно какой-то неведомой тоской, подернутые дымкой искажений. Мириады безмолвных огней, следящих за жалкими попытками человечества проникнуть в их тайны. Глаза тех, кто навсегда ушел в глубины космоса, их свечи, еще светящие оставшимся, но уже мертвые.

Тоже — навсегда.

Трое людей вдруг почувствовали себя совсем беспомощными, словно и не было корабля, словно ледяной вакуум уже сковывал их сердца. Забирал себе их души. Галлахер прошептал дрогнувшим голосом:

— Ли, не надо.

— Иногда мне кажется, — словно не слыша его, проговорил тот, — Что вся наша Вселенная не настолько бесконечно, как нам кажется. Что есть бесконечность? Петля. Все возвращается, как на ленте Мебиуса. Но где эти пределы? Где? И только один… один, как в плохом боевике. Один… Кто?...

Галлахер и Лоуренс, завороженные его тихим монотонным голосом, ощутили, как вечность смыкается в них. Звезды становятся все ближе и ближе… совсем рядом — можно дотронуться рукой… сознание расширяется, как Вселенная, на изнанку которой они заглянули… растворяется… умирает…

— Не-е-ет!!!

От этого нечеловеческого вопля Ли вздрогнул и зажег освещение. Галлахер, весь мокрый от холодного пота, сидел, вцепившись в подлокотники своего кресла побелевшими пальцами. Его трясло и было здорово слышно, как стучат его зубы. Обеспокоенный, Лоуренс вскочил и подошел к нему. Узкая ладонь накрыла дрожащие пальцы.

— Джин, что случилось? Что с тобой?

— Не знаю. Голова… кружится.

Он поднял на друга глаза. В их бездонной голубизне штормовыми волнами плескался ужас. В груди развернулась ледяная страшная пустота. Что там говорил Ли? Один, как в плохом боевике? Но…

Почему — один?

— Успокойся, все в порядке.

Лоуренс повернулся к Ли, которому тоже стало не по себе. Впервые видения будущего были столь ясны и однозначны.

— Не знаю, — он пожал плечами, но за безразличием скрывался страх, — Я не знаю.

Ли замолчал. Лоуренс закатил глаза. Галлахер никогда не страдал агорафобией. Он вообще не страдал никакими фобиями, всегда неунывающий Джин Галлахер, и этот внезапный приступ помстился дурным знамением.

Лоуренс сверился со своим таймером — вахта Галлахера уже почти подошла к концу. Ли, вырванный тревогой из сна, выглядел уставшим. Галлахер был бледен и оттого выглядел ничуть не лучше. Лоуренс вернулся в свое кресло и сказал:

— Идите отдыхать. Лоуренс вахту принял.

Возражать никто не стал.

Галлахер едва дополз до своей каюты. Он с трудом уговорил себя принять душ, но, когда смыл липкий холодный пот, почувствовал себя немного лучше. Он лег на полку и погасил свет, но тут же ледяное дыхание космоса снова объяло его и заставило инстинктивно свернуться в позу зародыша. Галлахер никогда не боялся темноты, даже не задумывался, что ее можно бояться, но вот… Ужас вернулся. Галлахер поспешно включил светильник на максимум. Лежал и смотрел в ничто перед собой.

* * *

Оставшись один, Лоуренс пересел в кресло вахтенного офицера. Он еще раз проверил состояние «Ричарда» и убедился, что из схватки с метеоритом они вышли без потерь. Сделав соответствующую запись в бортовом журнале, Лоуренс переключил компьютер в режим игры. Он любил компьютеры и вообще всю электронику. С ними было легче, чем с людьми. Общаясь с кибермозгом, он забывал обо всем, уходил в неведомый для подавляющего большинства мир компьютерных грез. Но на корабле этот парень умирал и оставался солдат, вахтенный офицер, помнящий свой долг превыше себя самого. «Ричард Плантагенет» мог спокойно идти по своему курсу.

В жизни Хэнка Лоуренса было все только самое хорошее. Он был долгожданным ребенком, единственным и любимым, но в рамках разумного, благодаря мудрости Оры. Его не баловали, как это часто бывает с подобными детьми, но и не было ни одного мгновения, когда Хэнк думал, что он не любим или не нужен своим родителям. У него всегда была крыша над головой и пища, как физическая, так и духовная — на развитие и обучение своего отпрыска мистер и миссис Лоуренс не жалели ни времени, ни денег. Хэнк унаследовал тонкую аристократическую красоту матери и несокрушимое здоровье отца и никогда не знал тяжелых изнуряющих болезней.

Он пошел в одну из лучших школ Америки и обнаружилось, что интеллект мальчика ничуть не уступает его физическим данным. Как ни странно, природная застенчивость и доброта не сделали его изгоем среди сверстников. Его любили и охотно принимали в любую компанию. Вот только с девочками вышло далеко не сразу. Перед глазами Хэнка стоял образ матери, которую он боготворил. Если бы среди них нашлась вторая Ора Лоуренс…

К великому изумлению всех присутствующих в его жизни, после окончания школы гордость и надежда Хэнк Лоуренс не пошел в университет, где его уже дожидались с распростертыми объятиями. Вместо этого он пошел на вербовочный пункт и записался в армию. Друзья впали в транс. Родители впали в панику. С Орой случилась истерика, но любимый сын так об этом никогда и не узнал. Он считал, что должен послужить своей стране прежде, чем выжмет из нее все, что она сможет ему дать.

Мистер и миссис Лоуренс утешили себя тем, что весь этот бред не затянется дольше, чем на год. Что Хэнк удовлетворит свое гипертрофированное чувство долга и вернется домой. Из их класса пятеро парней и три девушки ушли на службу. Семеро из них уже нашли свою Смерть в разных концах Галактики. Хэнк остался последним. Он отдал армии пять лет.

Последняя жизнь была погублена в черной дыре виртуального космоса. Галлахер все смеялся и говорил, что управление игрушечным кораблем не имеет ничего общего с настоящим. Лоуренс и сам это знал, но все равно любил игрушечный космос и его игрушечные корабли, и… его игрушечную Смерть.

Вот оно!

Он никогда не проигрывал, зная эту игру вдоль и поперек, но сегодня какая-то мысль настойчиво теребила его мозг и мешала сосредоточиться. Лоуренс оттолкнул клавиатуру. Повинуясь импульсу, посланному ему разумом, он проделал все те же действия, что и Ли. Корабль исчез.

Это были звезды. Они смотрела на него немигающими глазами давно ушедших. Заглядывали в самую душу. Откуда-то неуловимо потянуло лавандой.

Лоуренс видел в них свою жизнь: прошлое, настоящее, будущее. Но будущее обрывалось в разверстую Бездну. Как будто Атропос уже нацелила свои ножницы на нить. Что увидел Галлахер? Лоуренс теперь точно знал — он уже никогда не вернется.

Не вернется домой.