Глава IX «Путь домой»

…Галлахер почти не запомнил.

* * *

«Ричард Плантагенет» вошел во внешнее кольцо обитаемого космоса. Галлахер, прослушивавший эфир, уловил сигнал орбитальной станции «Нинья» — верный признак того, что он дома, на Земле. Или скоро будет. Но ведь в Солнечной системе космос уже не опасен. Здесь уже ничего не может случиться. Ничего плохого, потому что он дома. Так недалеко от Земли. Почти на Земле.

Улыбнувшись своим приятным мыслям, Галлахер вышел на связь. На мониторе появился диспетчер — молодая женщина с копной темных кудрей, на которых форменная пилотка едва держалась. И у нее был живой, а не компьютерный голос.

— Добро пожаловать в Солнечную систему. Орбитальная станция «Нинья», диспетчер Конти. Пожалуйста, назовите себя.

Галлахер назвался и тут же послал свой идентификационный код. Несколько минут ушло на проверку и выяснение прочих подробностей. Улыбнувшись, диспетчер Конти задала ему координаты курса внутри системы и отключилась.

Следующие несколько часов Галлахер провел в сильнейшем напряжении. Ему приходилось постоянно корректировать курс и следить за тем, что происходит вокруг него. Ближний космос был обитаем и тесен. Кроме того, он был возбужден близостью возвращения домой, что еще сильнее подхлестывало издерганную нервную систему.

Уже скоро. Совсем скоро все закончится.

Посадка на Луне прошла удачно, хотя и на пределе сил. Бессовестные космачи уже давно и вовсю использовали естественный земной спутник в качестве промежуточной станции, несмотря на постоянное нытье колонистов. Галлахер явился из дальних районов, а значит, автоматически был зачислен в «наглые бессовестные космачи». Техники из обслуживания кораблей в карантине нанимались преимущественно из коренных «лунатиков». Они смотрели на него с откровенной враждебностью и о чем-то тихо переговаривались. Галлахер стоял в стороне, скрестив на груди руки, и смотрел, как техники копошатся внутри и снаружи «Ричарда». Близость людей почему-то совсем не грела его, а тяготила.

Уже скоро… Карантин и все… Все закончится.

В доке наступила странная гнетущая тишина. Галлахер прислушался, чувствуя, как холодеет тело, а мельчайшие волоски становятся дыбом. Внутри «Ричарда» раздалось несколько удивленных возгласов.

— Эй, парни, что это здесь?

— Что-то шевелится. Может, что-то живое?

— Жив… О, Господи-заступник!

— Осторожно!

У Галлахера защемило сердце. Он догадывался, что там было. Он знал, КТО… Но неужели? Значит, у них ничего не получилось? Как же так? Значит, Гордон напрасно… Этого не может быть, потому что не может быть никогда! Потому что кошмар уже закончился!

— Нет!

Они двигались ему навстречу, подпрыгивая и издавая радостные звуки. Три воплотившихся кошмара. Шипы проклятой Розы. У одного из пасти торчала нога. Она еще дергалась, словно человек пытался вылезти и откатить назад свою Смерть. Галлахер услышал солоноватый запах крови, запах возвращающегося ужаса. Почувствовал, как к телу прикасается толстый отвратительный язык, а острые зубы легко прокалывают беззащитную плоть. Увидел свой отчаянный крик и…

…ничего не произошло. Он проснулся, в поту, тяжело хватая воздух открытым ртом. Он перестал орать и резко сел. Он был на «Ричарде» совсем один. Летел домой. И ничего того не было, потому что это был сон. Просто сон. Отдышавшись, Галлахер сумел сориентироваться и издал истерический смешок.

У него было непреодолимое желание обойти корабль и проверить, не прихватил ли он с собой одну из этих тварей. Так, на всякий случай.

— Это идиотизм, — прошептал он, обращаясь к самому себе, и вздрогнул от звука собственного голоса.

Это было глупо. Все время их отсутствия «Ричард Плантагенет» был под защитой силового поля. Галлахер отлично помнил, как перед тем злополучным отлетом Лоуренс настроил поле так, чтобы оно могло пропускать только людей. Homo Sapiens. Поле выдержало ядерный взрыв и не могло пропустить ни одно живое существо.

И зачем? Ну, зачем они полетели тогда все? Вчетвером? Если бы хоть кто-то один остался на корабле, ничего этого не случилось бы. Они все были бы живы.

Нет ответов.

А если все же получилось? Если каким-то извращенным чудом твари проникли внутрь? Что дальше? Дальше Смерть. Гордон была напрасной жертвой. Он должен их найти и уничтожить снова. Галлахер представил себе недра корабля — отсеки и коридоры, в которых можно было играть в прятки целую вечность.

— Треккер!

Хорошо, треккер. Допустим, он их нашел. Допустим, он их нашел и даже смог не погибнуть в первую же минуту. Что дальше?

— Система самоуничтожения. Гордон, ты была права! Их можно будет уничтожить вместе с кораблем и плевать на все остальное.

А «все остальное» — это его жизнь. Галлахер не замечал, что говорит сам с собой. Сейчас самым главным было убедиться, что корабль чист, а обо всем остальном он подумает потом. Галлахер потянулся к стоявшей тут же бутылке виски и сделал три больших глотка, не замечая, как жжет подсаженное горло.

Вообще, алкоголь — это было первое, что он сделал, когда поднялся на борт «Ричарда» и задраил шлюз. Нужно было как-то остановить бившую его истерику, и Галлахер пошел по самому легкому пути. Еще на этапе, когда корабль только снаряжали, он позаботился о том, чтобы в числе прочего загрузили и алкоголь. Не то, чтобы Галлахер собирался удариться в запой, но ведь пригодилось.

Несколько первых глотков он не заметил. Виски вливалось в него, как вода, но уже через пять минут подействовало. Он смог успокоиться и взять себя в руки, насколько это вообще было возможно в его состоянии. Потом был сеанс связи и взлет. Как он сумел покинуть поле притяжения планеты, рассчитать и заложить курс, Галлахер уже не помнил. Отключился и проснулся от собственного крика почти сутки спустя.

Алкоголь затуманил мозги и придал решимости. Галлахер на всякий случай зарядил винтовку, сунул в ботинок нож, отыскал треккер и двинулся на поиски. Он не замечал, что его шатает из стороны в сторону. Не отдавал себе отчет, что, начав палить в любую тень, подожжет корабль и сделает свою гибель неизбежной. Не думал, что нож может ему пригодиться только для того, чтобы попытаться покончить с собой, если вдруг… Размахивая треккером, Галлахер крался по коридорам корабля, подстегиваемый своим страхом. Один раз треккер выдал тоненькое «биип», и на экране вспыхнула ярко-желтая точка. Галлахер подскочил, дико озираясь. Понадобилась почти минута, чтобы разобраться, что он поймал собственный отраженный сигнал. Несколько часов напряженных поисков ничего не дали.

Корабль был чист.

Или он просто никого не нашел.

Галлахер вернулся в рубку управления и сел за пульт. Были и другие меры предосторожности, и он собирался использовать их все. Безжалостно истязая корабль, он захлопывал двери, прочно изолируя отсеки один от другого. Ему казалось, что так он сможет избежать нападения, потому что шипы не смогут проколоть все слои. Сломаются.

Закончив с этим, Галлахер взялся за уточнение обратного курса. Самым простым было вернуться по своим следам, и Галлахер решил не усложнять себе жизнь. В конце концов, он будет присматривать за движением корабля, и, если что-то пойдет не так, сможет внести коррективы. Он просто хотел вернуться домой. Заложив данные в навигационную систему, он удовлетворенно хмыкнул и допил остатки виски.

— Да, девочка моя, — он хотел радостно засмеяться, но вместо этого вышло какое-то карканье, — Мы летим домой.

* * *

Галлахеру — семнадцать.

— Познакомьтесь — моя дочь Рози.

Как будто задохнулся от ее красоты. Тонкие горячие пальцы у губ — как сумасшествие.

— Безумно рад знакомству, мисс Ричардсон.

— Взаимно, мистер Галлахер.

Голубые глаза смеются, глядя на то, как зарделись щеки девушки. Ей всего пятнадцать, и это ее первый выход в свет. Красавица, которую хочется немедленно уложить в постель, и не выпускать оттуда ближайшую неделю. На ней — кремовое платье и снежно-белые остроносые туфельки, чайные розы в волосах, как знак ее имени. У Джина есть возможность показать все свое мастерство лучшего танцора в округе — не отдавить носы туфель и не обступать подол.

— Разрешите пригласить на танец, мисс Ричардсон.

Ее золотые ресницы взлетают и падают, как крылья бабочки.

— Охотно, мистер Галлахер. И называйте меня, пожалуйста, Рози.

— Охотно, — он передразнил ее невольно, но получилось очень мило, — Тогда вы называйте меня Джин.

— Хорошо, Джин.

Иезис, какая тонкая у нее талия. И как одуряюще от нее пахнет. Хорошо, что она слишком невинна, чтобы заметить его, хм… реакцию на нее. Даже странно, что настолько невинна.

Они летят по залу, и, кажется, что вокруг нет никого. Есть, но окружающие замерли, забыли, как дышать от восторга и восхищения. Если бы только не…

* * *

Иногда Галлахер вспоминал, что нужно поесть, помыться и вообще привести себя в порядок. Реже, чем это нужно было бы для того, чтобы организм начал восстанавливаться. Чаще всего вместо еды ему перепадала очередная порция алкоголя. Но упав однажды в голодный обморок, Галлахер заставлял себя есть, даже если совсем не хотелось. А не хотелось ему почти всегда. Несколько раз его рвало, и было очень противно потом запихивать еду в измученный желудок. Галлахер хотел долететь до дома и не загнуться по дороге. Мысль об этом очень стимулировала процесс пищеварения.

Часами он стоял под душем, вытянувшись под струями воды, закрыв глаза и обхватив себя за шею или за плечи. Он не чувствовал ни тепла, ни холода. Ему казалось, что его тело пахнет кровью и разложением, и Галлахер старался смыть, соскрести с себя этот запах, но ему все никак не удавалось. Он плакал от собственного бессилия и отчаяния, и уже не замечал этого.

Между четвертыми и пятыми сутками он потерял счет времени и сообразил, что, как следует обыскав медблок, сможет найти что-то более сильное, чем алкоголь, чтобы избавиться от страха, тоски и боли.

Галлахер уже не радовался, что остался жив после всей этой передряги. Он пытался спастись от одиночества и страха. Он старался спать как можно меньше, но эти немногие часы, необходимые для поддержания жизненных сил, превращались в сплошной кошмар, стоило только закрыть глаза. От снов тошнило, как и от еды, но есть и спать было необходимо. И Галлахер старался подойти к необходимости спать, будучи уже невменяемым. Чтобы просто забыться и не видеть никаких снов.

Потом начались галлюцинации.

* * *

…откинувшись в а-кресле, Галлахер медленно погасил свет. Придя один раз, видение уже не покидало его, и Галлахер хотел увидеть снова.

Вызывающе-холодные глаза звезд. Они пришли и заглянули ему в самую душу. Они смеялись над ним, превосходя его силы.

Это Ли. Ли показал мне звезды. Я не забыл.

Страх навалился тяжким грузом, сковывая и без того затуманенное сознание. Галлахер начал задыхаться, его лоб покрылся мелкими капельками холодного пота. В сиянии звезд он видел свою жизнь: прошлое и отсутствие настоящего. Будущее, подернутое туманом безразличия, терялось где-то в бесконечности. Пустым остановившимся взглядом Галлахер впитывал в себя холод мирового пространства. Сердце часто-часто раненой птицей билось о клетку ребер.

Галлахер закрыл глаза, чувствуя, как этот холод обволакивает его, топит в объятиях, пропускает пальцы прямо в душу. Тело начала бить нервная дрожь. Из-под сомкнутых ресниц текли слезы, ставшие уже привычными.

* * *

И еще были воспоминания. Память насиловала Галлахера, как никогда раньше, и не желала останавливаться.

Он не помнил, что это была за вечеринка. Точнее, он не знал, потому что пришел туда за компанию. Потому что из сотни присутствовавших там человек знал едва ли больше десятка. И каково же было его удивление, когда одним из этих людей оказалась Рози Ричардсон.

В джинсах и майке, с волосами, стянутыми в хвост на затылке, она казалась такой же прекрасной, как и в бальном платье, украшенная живыми цветами. Галлахер повелся на ее невинность.

Под утро он стянул с нее одежду и уложил на первую попавшуюся горизонтальную поверхность. Рози краснела, глупо хихикала и просила сделать это не больно. Он обещал. Он был нежен и аккуратен, как никогда. И все же, когда он, разведя ее ноги как можно шире, вошел в нее одним сильным толчком, Рози вскрикнула и закусила губу. Галлахер двигался в ней, не замечая, как искажается от боли ее хорошенькое личико, и остановился только тогда, когда кончил сам.

Потом они встречались еще несколько раз. Рози воображала себя его девушкой, но на самом деле после того, самого первого раза она перестала его интересовать. Ее запах больше не пьянил, потому что утратил свежесть и невинность. Она не источала больше ангельский свет и казалась Галлахеру просто смазливой простушкой. Всего лишь — одной из многих в его сексуальной жизни.

Всего лишь одной из…

* * *

Почему Роза? Я не знаю. Я всего лишь решил пошутить, вспомнил какую-то из своих подружек. Ее тоже звали Роза. Ну, я и пошутил. А они решили, что это очень смешно, эти два идиота, Ло и Ли. Мои лучшие друзья. Лоуренс, наш блондинчик-южанин, светоч интеллекта, смеялся так, что чуть из кресла не выпал. А Ли просто улыбнулся. Наш японский бог… Проклятье! Как мне вас не хватает, парни. Как я буду без вас жить, а? такое ощущение, что на меня смотрит Бездна, и у нее ваши глаза. Ли, что ты там бормотал всегда про какие-то линии реальности? Нет никаких линий. Нет, слышишь меня? Нет! Нет, нет, нет, нетнетнет… никакой реальности больше для меня. Хотел бы я знать, что люди чувствуют, когда сходят с ума? И сколько времени пройдет прежде, чем это случится? И как я узнаю, что крыша поехала? Насколько болезненно будет мое безумие…

Ну, спасибо, Ло, утешил…

* * *

Тьма.

Обволакивает сознание холодным липким плащом, проникая в каждый его уголок и безжалостно поглощая.

Сердце, запутавшееся в ее цепкой паутине, начало спотыкаться и постепенно остановилось. Мозг, лишенный живительного притока крови, заработал, но лишь для того, чтобы тут же начать агонизировать.

И вот тогда из тьмы выступило чудовище. Оно напоминало огромную лягушку, и даже беловатая слизь точилась из пор его кожи, тошнотворная и отвратительно воняющая. Плотоядно осклабившись, оно перепрыгнуло на своих ластоподобных лапах, и оказалось совсем близко. Струя огня отразилась от его шкуры, как будто бы это была сверхпрочная броня.

От вони существа он начал задыхаться. Легкие горели от недостатка кислорода, а в ушах гулко стучала кровь. Но мозг, запрограммированный на выживание, послал команду к нервным окончаниям, и пальцы сами надавили на гашетку и уже не отпускали. Чудовище заверещало, охваченное пламенем, на каких-то сверхвысоких частотах. От этого визга полопались барабанные перепонки. И Галлахер уже не слышал, не мог слышать своего крика, смешавшегося с воплями монстра.

Тьма. Она все еще окружала его, когда Галлахер резко сел на разворошенной постели, задыхаясь от крика. Несколько долгих секунд ему казалось, что из темноты вот-вот выпрыгнет монстр, и тогда ему конец… Но постепенно осознав реальность, он вспомнил, что в безопасности.

В относительной безопасности.

Галлахер зарычал и резко сбросил ноги с койки. Босые ступни коснулись холодного пола. Нагое тело покрылось мурашками. Почему он голый? Он не знал. Вероятно, где-то там, на волнах алкогольно-наркотического транса, он разделся, но не помнил, почему и зачем. Он стал, неуверенно сохраняя равновесие, и сделал шаг вперед. Ноги лизнуло ледяное пламя Бездны, и Галлахер рухнул в бесконечную пропасть. Прошло очень много времени прежде, чем снизу на него обрушился удар, заставивший измученный мозг вспыхнуть белым огнем.

Все было просто. Слишком просто, чтобы быть реальностью. Но Галлахер знал, что это реальность. Теперь он видел ЕЕ. Красивая молодая девушка в длинном белом платье стояла у его головы. У НЕЕ были темные волосы и огромные черные глаза, излучающие потусторонний свет. Он видел ЕЕ так отчетливо, что не было никакого сомнения в реальности происходящего. Галлахер знал, КТО ОНА. Не разжимая губ, ОНА произнесла, и ЕЕ голос был подобен пению хрустальных сфер мира.

— Ты звал МЕНЯ, и вот Я пришла.

— Кто ТЫ?

ОНА рассмеялась.

— Думаю, ты отлично это знаешь.

— ТЫ…

— Да. Ты ведь столько раз звал МЕНЯ. Что ты хочешь?

— Отдай мне ту, которую забрала.

Красивое лицо девушки исказила злоба, но оно тут же разгладилось, принимая прежнее выражение кротости и любви.

— Зачем?

— Потому что она слишком молода, чтобы умереть.

— Не тебе определять формат листа в Книге Жизни. Второй раз спрашиваю тебя: зачем?

— Потому что у меня никого не осталось. Она нужна мне.

— Ты не можешь знать, захочет ли она вернуться, чтобы быть нужной тебе. Больше не ошибись с ответом. Я снова спрашиваю тебя: зачем?

Пауза. О, он знает ответ. Больше он не ошибется.

— Потому что я люблю ее.

Бред? Безумие? Стало реальностью, когда рядом с НЕЙ начала вырисовываться еще одна фигура, и он узнал ее. Она была темнее и расплывалась, словно ветер растаскивал ее в разные стороны. Но, несмотря на это, Галлахер очень точно увидел ее лицо. Он думал, что сойдет с ума. Или уже сошел? Потому что это была…

— Гордон!

— Привет, Галлахер.

Она сделала шаг к нему — словно порыв ветра — и оказалась рядом. Галлахер ясно видел ее лицо. Оно уже не было обожжено, и ран больше не было, и усталой обреченности в глазах тоже. Галлахер поднялся и вдруг скользнул к ее ногам, обнял, прижался щекой к бедру.

— Гордон, ты ведь хотела вернуться?

— Да.

— Ко мне?

— Да, Галлахер.

— Мне страшно. Кто ОНА?

— Леди Смерть. Не бойся. Пока ты не боишься, ОНА не сможет ничего сделать тебе.

— ОНА пришла за мной?

— Нет. Мы ведь не можем умереть насовсем.

— А ты? Я не смогу тебя снова потерять. Я один в этой пустоте и мне так страшно. Мне кажется, я схожу с ума.

Гордон пустилась рядом с ним. Галлахер почувствовал, как ее плоть начала наполняться кровью, возвращаясь к жизни. Он мог обнимать ее, и ему показалось, что он чувствует биение сердца. Если, конечно, у призраков может быть сердце.

— Я побуду с тобой, — прошептала она ему в шею и добавила, — Сколько смогу.

Хрустальный смех наполнил собой всю Вселенную, и тогда ОНА произнесла:

— Глупые смертные. Я так и думала, что ты захочешь остаться, неспящая. Хорошо, я подожду. Но потом возьму две жизни вместо одной.

Галлахер ответил, не задумываясь:

— Я согласен.

— Так будет.

Сказала и исчезла в столбе пламени, взметнувшемся в бездну космоса. Галлахер перевел взгляд на Гордон.

— Ты будешь здесь? Со мной?

— Да.

Гордон коснулась его губ. На мгновение Галлахер ощутил ее дыхание.

А потом все исчезло.

* * *

Кто там плачет во тьме? Почему так отчаянно страшно от этого безнадежного плача?

* * *

Вдох и нет выдоха.

Воздух… Где воздух? Дайте воздуха глоток! Гордон!

Гор…

Вдох…

…нет выдоха.

Трахея сжалась и не выпускает воздух из горящих легких. Кислород, без которого не может обходиться ни один человеческий организм, стал ядом, и теперь отравляет тело вместе с кровью. А что, если выдохнуть уже не получится? Никогда?

Черным сгустком забилась паника. Одной рукой Галлахер рефлекторно схватился за горло, ощущая под пальцами застрявший выдох. Другой цеплялся за ускользающий воздух, такой близкий и такой недоступный. В глазах начали лопаться сосуды, окрашивая все вокруг в багровые тона.

Галлахер метался по рубке управления, стремительно теряя остатки разума. Он хотел позвать Гордон, но вместе с воздухом не мог издать ни звука, кроме едва слышимого хрипения. И была ли вообще Гордон или это была галлюцинация, вызванная сочетанием димедрола и виски?

Под руку попало что-то острое. Нож. Обуянный паранойей, Галлахер не расставался с ним даже во сне, даже в отключке носил постоянно с собой. Нож не смог бы спасти его от монстров, но давал иллюзию безопасности.

Галлахер сжал его так, что побелели костяшки пальцев. Руки дрожали, но не было времени успокаиваться. Он с трудом отвел вторую ладонь от шеи и опустил вниз, сжав в кулак. Закрыв глаза и приподняв подбородок, Галлахер коротко размахнулся и полоснул себя по сведенному горлу.

И наконец-то выдохнул.

Кровь мгновенно залила рубашку сразу до пояса.

Вдох…

Боль… больно! Пальцы зажимают рану, но кровь, такая горячая и густая, проходит сквозь них. Ее уже ничто не остановит, и она выйдет вся, вместе с воздухом. Но ему не страшно.

Сознание сжалось в яркую белую точку и выскользнуло.

* * *

— Рози? Что ты здесь делаешь?

— Я искала тебя, Джин. Нам нужно поговорить.

«Здесь» это в клубе, куда мальчики ходили играть на бильярде. Неоспоримым преимуществом было то, что в клуб их пускали, не спрашивая удостоверения личности, но Галлахер никак не мог предположить, что пятнадцатилетняя девочка тоже сумеет пройти. Да и вообще, они не виделись уже недели три, и само существование Рози Ричардсон начало как-то потихоньку стираться из его памяти.

— Как ты прошла?

— Охранника отвлекли, и я проскользнула. Я же не виновата, что дома тебя не бывает, а в школе не поговоришь.

— Иезис! Тебя не должны здесь видеть! Что, это настолько важно?

— Да.

Ее голос начал подозрительно дрожать, а глаза налились слезами, и Галлахер мысленно выругался. Вот только истерики ему еще здесь не хватало. Что с ней сейчас делать? Отослать на улицу дожидаться его? Или послать вообще, в глобальном смысле? Впрочем, это надо было сделать еще тогда, когда он только начал терять к ней интерес.

— Пошли.

Он крепко взял Рози выше локтя и потащил за собой. Она семенила за ним покорно, как овечка на привязи.

Галлахер знал здесь один укромный уголок, куда обычно отводил девчонок, чтобы поцеловать и потискать. Если им повезет, то сейчас там не будет очередной сладкой парочки, и им тоже никто не помешает. Надо разобраться с этим побыстрее и вернуться к прерванной партии.

— Ну, выкладывай.

Повезло — секретное местечко оказалось свободно. У Галлахера мелькнула мысль, что ситуацию можно использовать и по прямому назначению. Но сначала выяснить, что там стряслось у этой дурочки Рози. Он прислонился к стене, скрестил руки на груди и постарался придать лицу выражение заинтересованности. Если собираешься поиметь девчонку, то надо создать у нее хотя бы иллюзию того, что она тебе интересна.

Рози начала мямлить что-то там про их чувства, про то, как им здорово вместе, про доверие и ответственность, словом всю ту чушь, которой Галлахер всегда старался избежать. Да и отложенная партия манила своей незавершенностью. И он решительно прервал потуги Рози многословно объясниться, потребовав:

— Короче.

Она проглотила окончание фразы и выпалила:

— Я беременна.

Заслоны не выдержали, и Рози расплакалась, давясь рыданиями и всхлипами. Галлахер невольно хмыкнул, подождал, пока она немного успокоится, и спросил:

— От меня ты что хочешь?

Рози покраснела до корней волос и тихо пробормотала:

— Жениться.

— Это с какой радости?

— Потому что это твой ребенок.

От неожиданности Галлахер подавился очередным смешком. Просто не поверил своим ушам.

— ЧТО?

— Это твой ребенок, Джин, и теперь ты должен на мне жениться, как честный человек.

Несколько минут прошли в полном молчании. Рози то начинала снова всхлипывать, то успокаивалась. Галлахер пытался переварить услышанное. За три года бурной сексуальной практики он ни разу не попадал в неприятности ни с беременностью, ни с болезнями. А тут… И как такое вообще стало возможно?

— Как это стало возможно? Твой имплант на этот раз не сработал? Они же вроде дают стопроцентную гарантию.

Лет в двенадцать-тринадцать девочкам ставили контрацептивные импланты во избежание как раз подобных случаев с незапланированной беременностью. Любящие родители, желающие дочери только добра, обычно не скупились и ставили лицензионный вариант, дорогой, но надежный. Чадо отправлялось пастись на травку, и все спали, во всех смыслах, спокойно. Должно быть, родители Рози решили сэкономить и купили имплант на черном рынке.

Девочка покусала губы и ответила:

— У меня вообще нет импланта.

Нет имп… во имя Бездны!

— Почему?

— Ну… папа решил, что я побоюсь забеременеть и без импланта не стану… делать разные глупости. Он должен был стать моим подарком на шестнадцатилетие. Через полгода.

Ах ты, бедная овечка! А ты увидела красавчика Джина Галлахера, влюбилась и потеряла голову. Как и дюжина других девушек. Которым, в отличие от Рози Ричардсона, не нужно было беспокоиться о последствиях.

В зале работали кондиционеры, но Галлахер взмок так, как если бы стоял сейчас на самом солнцепеке. Вдоль позвоночника стекала струйка пота. Рубашка прилипла к телу, обрисовав тонкую фигуру. Галлахер поймал откровенный взгляд Рози на себе и не удержался от нового смешка. Ну, ничему не учится, глупая жертвенная овечка.

— Почему ты мне не сказала?

На ее кукольном личике отразилось возмущение, а Галлахер ощутил потребность выпить. Нервы были сильно напряжены, и он оставался спокойным только внешне. Внутри билась истерика, и если сейчас он не задобрит ее порцией алкоголя, то она вырвется наружу из-под полуопущенных ресниц.

— Ты должен был понять!

В ее интонациях слышалась слепая уверенность в своей правоте, но Галлахер вовсе не чувствовал за собой никакого долга. Он ненавидел, когда на него пытались давить через «Ты должен» и всячески пресекал подобные ситуации.

— Когда мы… когда ты меня… мне же было больно, и кровь была. Ты должен был понять, что у меня нет никакого импланта. Потому что когда имплант, то не больно и нет никакой крови.

Это был распространенный миф, в ложности которого Галлахер убедился на собственном опыте. Он сделал тогда все, чтобы Рози было хорошо, чтобы у нее не осталось плохих воспоминаний о своем первом мужчине. Никто и подумать не мог, что она окажется настолько дурой.

Надо срочно выпить хотя бы для того, чтобы не сказать ей все, что он о ней думает.

— Подожди меня здесь, я сейчас приду.

Галлахер вошел в бар и взял порцию виски. Вообще это было запрещено — продавать алкоголь несовершеннолетним. Но этот бармен был кое-чем обязан Джину Галлахеру, и поэтому в данном случае вопрос был снят. Впрочем, Галлахер понимал всю шаткость их молчаливого договора, и прибегал к нему только в крайних случаях. Вот, как сейчас.

Обжигающая жидкость пролилась по пищеводу, на ходу всасываясь в его стенки и кровь, и Галлахер почувствовал, как его отпускает. Бросив на бармена благодарный взгляд, он вернулся к Рози.

Девочка уже окончательно успокоилась и, похоже, считала проблему решенной. Пронаблюдав, как Галлахер снова прислоняется к стене и принимает прежнюю позу, она хлопнула ресницами и спросила:

— Так когда мы объявим?

— О чем?

— О нашей помолвке, конечно.

Похоже, еще одна порция виски не помешает. Знал бы, взял бы сразу двойной.

— Какая помолвка, Рози? Это идиотизм — рожать в пятнадцать лет! У тебя вся жизнь впереди, а ты собираешься пустить ее коту под хвост!

— Ребенок — не идиотизм, Джин Галлахер, — безаппеляционно заявила она таким тоном, что Галлахера на мгновение взяла оторопь, — И ничего не рано. Сейчас акушерство развито так, что мне ничего не угрожает. Может быть, это ты, — обвиняющий пальчик нацелился ему в грудь, — Ты не хочешь быть отцом?

Галлахер резко выдохнул, издав звук, как если бы ему ударили в солнечное сплетение. Мотнув длинной челкой, он отделился от стены и наклонился к лицу Рози, чтобы смотреть ей прямо в глаза.

— Да, я не хочу. Мне ведь всего семнадцать, и мне не нужен ребенок, — он говорил, не повышая голоса, но в его словах звенела ярость, — Думаю, самое лучшее, что ты можешь сейчас сделать, это аборт. Я могу дать тебе часть денег, но ни жена, ни ребенок мне не нужны.

— Значит, ты так на это смотришь?

— Именно так.

— Что же… ты об этом пожалеешь.

Они тогда препирались еще какое-то время, потом Галлахер проводил ее до выхода, а сам вернулся в бар. Вторая порция виски немного успокоила взбудораженные нервы. Партия была доиграна. Галлахер сумел убедить себя, что все будет хорошо.

* * *

Он видел сны, больше похожие на бред. Когда он приходил в себя от алкогольно-наркотического транса, то не мог понять, день или ночь, какой день он в пути, а иногда не мог понять, где он. Рана на горле затянулась, но он все равно не чувствовал боли. Вокруг было темно. Всегда темно. Снова темно.

Лежа в своей каюте или в а-кресле в рубке управления, он прислушивался, как кровоточит его истерзанная душа. Опухшие глаза в красных прожилках лопнувших сосудов уже не вырабатывали слезную жидкость и навсегда утратили свой блеск.

Одиночество и отчаяние стали его спутниками в этом бесконечном полете.

— Хорошо, что ты вернулась, девочка моя.

— Прости, я не должна была тебя покидать.

— Иезис очень жестока, девочка моя. Зачем она забрала тебя у меня? Мне кажется, я умираю, но это происходит так медленно. Если бы я только мог… сам…

— Плачь о нас. У нас так мало времени. У нас впереди вечность.

А-кресло приняло его тело, облекло, заставив расслабиться. Он отхлебнул виски и вперил невидящий взгляд в бездну космоса. Теперь она не пугала его. Мысленно он видел звезды, и они больше не были холодными и жестокими. Это были родные глаза тех, кого он любил. Он откинулся на спинку кресла, созерцая в своем сердце бесконечность Вселенной, и услышал за спиной тихий шелест. Уголки губ изогнулись в неуловимой полуулыбке. Он знал, что это. Кто это.

— Иди ко мне, — прошептал он беззвучно, одними губами.

Рука легла на его плечо. Он взял прохладную ладонь и прижался к ней губами. Гордон опустилась на пол у кресла и положила голову на его колени. Он склонился и зарылся лицом в ее волосы.

— Иди ко мне, девочка моя.

Их губы встретились, чтобы вместе начать путь вниз.

В Бездну?

Он целует ее лицо, шею, руки, спускаясь все ниже, что-то шепчет, что-то невыразимо нежное.

— Я люблю тебя.

Он видел и желал ту, которую любил. Ее лицо — родное, милое, прекрасное. Ее тело — по-мальчишески сильное и узкое, совсем еще юное. Ее душу — не пожелавшую покоя. Это был зов изголодавшейся плоти и томящегося сердца.

— Тара…

Его тело выгнулось дугой, по нему словно пробежали электрический разряды, потрескивая в тишине. Они уже на полу, обнаженные, страстно ласкающие друг друга, вцепившиеся друг в друга с такой силой, что уже никогда не разнять, ставшие единым целым. Изливаясь любовью, он кричит, как заклинание, как молитву.

— Я люблю тебя!

Он грезил наяву. Ему казалось, что все уже кончено, что они вернулись домой, на Землю. Все живые. Все перепуталось и смешалось. И ночь. И Гордон. Он слышал, как стучит ее сердце, как колотится кровь в ушах. И вдруг сквозь стон он услышал тихий такой знакомый звук. Увидел гордый корабль поверженным и уничтоженным. И выжженную радиоактивную пустыню вокруг. Страх и горечь наполнили легкие криком.

— Нет!

Он задрожал, мгновенно покрывшись испариной. Тихий голос протолкнулся через пелену паники.

— Тихо, тихо. Все будет хорошо, я обещаю. С нами ничего не случится.

Он уткнулся лицом в плечо Гордон и затих.

Ничего не было. Не было боли и страха. Он видел перед собой лицо Гордон, подернутое паволокой бесконечности, черты едва проступали. Но это была она, вернувшаяся. Он знал это. Иначе не стоило жить.

* * *

Я — Джин. Джин Галлахер. Кажется.

* * *

Гуси-гуси, га-га-га. Уводите на луга. Там не ходит грусть-тоска. Там мы вместе на века.

* * *

Алые. Розы. Ложатся. Шипами. Нагрудь. Нежные. Розы. Способны. Безстраха. Убить.

Убить…

* * *

«В нашей смерти, моей и моего ребенка, виноват только один человек — Джин Галлахер. Мама, папа, пожалуйста, простите меня. Я вас очень сильно люблю, но жить дальше не могу. Ваша дочь Рози»

Мистер Ричардсон ворвался в Дом на холмах — имение Галлахеров — как торнадо. В одной руке он сжимал предсмертную записку своей дочери, в другой — ружье. Его просто никто не успел остановить.

Джин услышал крики и вышел посмотреть, что случилось.

— Что здесь…

— Ублюдок! Сукин сын!

Сильный удар, от которого из глаз посыпались искры, сбил его с ног. Джин услышал, как хрустнула его челюсть, и почувствовал, как рот начал наполняться вязкой сладковатой кровью.

Интересно, сколько зубов ему выбил этот ненормальный? А Рози, видимо, все же решила во всем признаться родителям. Не удивительно, что ее отец так взъярился. Его благая идея не дать дочери повода совершить глупость имела не самый лучший исход.

Мысли пришли и ушли, потому что, когда звездочки в глазах рассеялись, Джин увидел, что на него смотрит черный зрачок ружейного дула.

— Сволочь! Чертова бездушная скотина! Как ты мог? Ведь она сама совсем еще ребенок!

В глазах мистера Ричардсона стояли слезы. Руки ходили ходуном, и все равно все происходило слишком быстро. И по несчастному стечению обстоятельств не было никого, кто мог бы остановить это безумие. Галлахер-старший, отец Джина, улетел в Даллас решить некоторые формальности относительно своих земель. Мать на кухне занималась приготовлением ужина, а это в другой части дома, да к тому же она имела обыкновение врубать Вагнера на полную громкость. Конечно, с минуты на минуту должны были придти трое друзей Джина по школе, но, видимо, не успеют. Мистер Ричардсон успеет добить его раньше.

— Будь ты проклят, паршивец! Она всего лишь ребенок…

Как в замедленном кадре из дешевого сериала, Джин увидел — палец мистера Ричардсона медленно давит на спусковой крючок… черный зрачок озаряется белой вспышкой… пуля летит, рассекая воздух… и он не успевает увернуться.

Бицепс левой руки обожгла боль. Галлахер резко втянул воздух сквозь сжатые зубы. Рукав белой рубашки мгновенно окрасился алым. Пуля вошла в пол, выбив фонтан щепок, и некоторые из них порезали Галлахеру лицо.

Промахнулся! Он промахнулся!

Промахнулся, потому что слишком сильно тряслись руки и двоилось в глазах. Мистер Ричардсон отбросил ружье, больше не надеясь на него, и решил, что справедливо будет прикончить щенка своими руками.

Галлахер только успел приподняться с пола, как новый удар уложил его обратно. Дальше все смешалось. После третьего или четвертого (или десятого) удара он врезался затылком и больше уже ничего не помнил.

Не видел, как трое мальчишек, которые все таки появились в Доме на холмах, оттащили мистера Ричардсона от его жертвы. Парамедики и полиция приехали одновременно. Мистер Ричардсон рыдал, когда на него надели наручники и посадили в авиетку. Он все повторял имя своей дочери, а записка осталась лежать на полу в холле. Миссис Галлахер расширившимися от ужаса глазами смотрела, как окровавленное тело ее сына положили на носилки, надели на него кислородную маску и погрузили в авиетку. По дороге в больницу она держала его за руку и читала литанию Иезис. Истерика начнется много позже, когда они вместе с мужем вернутся домой и увидят лужу крови там, где упал Джин.

Ничего этого он не знал, потому что пришел в сознание только спустя двое суток после нападения. Невыносимо болело все тело, а особенно голова. Даже дыхание причиняло боль. Галлахер поднял руку и хотел ощупать лицо, но вместо кожи пальцы нашли бинты и пластыри. Память подкинула воспоминания о хрусте ломающихся костей и багровых пятнах перед глазами. Галлахер застонал.

— Я здесь.

Чей-то дрожащий голос. Кто-то взял его за руку и нежно сжал ладонь. Галлахер перевел взгляд в сторону, едва справившись с приступом головной боли, но картинка перед глазами расплывалась.

— Мама?

— Да, сыночек, это я.

— Я сильно… меня сильно…

— Уже все в порядке, тебе сделали операцию. Все будет хорошо.

— Где я?

— В Далласе.

Галлахер помолчал, собираясь с новыми силами.

— А что случилось?

— На тебя напал Лиланд Ричардсон, отец Рози.

— Я помню. Но за что?

Миссис Галлахер не ответила. Джин все ждал и ждал, и в конце концов начал сомневаться, что мать все еще здесь.

— Мама?

— Думаю, тебе сейчас лучше отдохнуть, сыночек. Ты еще слаб.

Разбитые губы беззвучно шевелились, но Галлахер уже проваливался в новое беспамятство. Ему снились какие-то кошмарные монстры, холод открытого космоса и одиночество. И незнакомая девушка, присутствие которой почему-то казалось ему очень важным.

Что случилось, он узнал только через несколько дней, когда перестал воспринимать мир через призму боли.

Весь месяц после того разговора в клубе Рози Ричардсон периодически донимала Галлахера, но он прочно держал свою позицию — никакой свадьбы, никакого ребенка. Он не знал, призналась ли Рози родителям или нет. Ничего не происходило, и Галлахер посчитал проблему решенной.

Однако, Рози так не считала. Ее мучил ужасный токсикоз, она начала стремительно набирать вес, и родители стали задавать слишком много вопросов. У Рози началась депрессия, которая в итоге всего прорвалась решением покончить разом с ребенком, с тошнотой, с неопределенностью, со страхом перед родителями и с Галлахером. А заодно и с собой. Дождавшись, когда родители отправятся в гости, Рози написала прощальную записку и повесилась в своей комнате.

Закончив рассказ, миссис Галлахер вложила в руку сына ту самую записку. Поднеся ее близко к глазам, Джин долго всматривался в клочок бумаги, а потом глухо попросил оставить его одного.

Ему хотелось плакать, но по какой-то причине слезные железы отказывались работать. Галлахер отвернулся к стене и смотрел на ее голубую поверхность до тех пор, пока искаженное горем и желанием мести лицо Лиланда Ричардсона не исчезло. Она всего лишь ребенок, кричал он, и его крик стоял в ушах, так же, как и лицо — перед глазами. Чувство вины в душе Джина Галлахера зародилось, расцвело и утвердилось всего за несколько секунд и не исчезало уже до конца жизни.

Он провел в больнице четыре недели. Челюстно-лицевые хирурги совершили маленькое чудо и вернули Галлахеру его красивое лицо без изъянов. К его возвращению все следы кровавой бойни в холле были убраны, но Галлахер все равно знал это место и долго стоял, глядя в пол и думая о чем-то своем. Его не трогали.

Лиланд Ричардсон все это время провел под арестом. Джин не хотел подавать иск против него, но родители сделали это сами, воспользовавшись несовершеннолетием сына. Суд состоялся, но был коротким и тяжелым. Во время процесса Джин старался не смотреть на подсудимого, которого помимо адвоката сопровождал еще и врач-психиатр. Мистер Ричардсон был признан невменяемым и помещен в лечебницу для принудительного лечения.

На выходе из зала суда дорогу Галлахеру преградила какая-то женщина, в которой он с трудом узнал мать Рози. Она постарела лет на двадцать, выглядела неопрятной и слегка не в себе. Рука с обгрызенными ногтями легла Джину на грудь, прямо напротив сердца, заставив вздрогнуть.

— Будь ты проклят, — прошелестела миссис Ричардсон, и от ее тусклого голоса он сгорбился, но так и не смог спрятаться.

* * *

Мама? А что ты здесь делаешь? И как ты здесь… ты же не умерла? Нет? Мама! Скажи, что у вас все в порядке, все хорошо. Потому что я не вынесу еще и этого. Пожалуйста, мама! Гордон! Ты ведь знаешь. Они живы? Я хочу увидеть их хотя бы еще один раз. Пусть они будут живы, Гордон… Иезис, я прошу тебя. Я не плачу. Я просто не могу больше. И почему все время темно? Я точно знаю, что свет есть, потому что корабль несется в пространстве Шакти, а здесь всегда есть свет. Темно вокруг, и там кто-то кричит и стонет во тьме. У меня постоянно болит грудь. Иногда воздух куда-то пропадает, и я не могу дышать. Гордон, не уходи, пожалуйста, я не могу больше один. Мне страшно. Ли, ты говорил всегда, что реальностей много. Мне кажется, они все смешались в одну, и она кошмарна. Или это уже не реальность? Нет ни прошлого, ни будущего, ни настоящего. И света тоже нет в этой ослепляющей холодной тьме. Нет никакого света в конце туннеля, это все ложь. Нет! Что? НЕТ! А может быть, я…

* * *

Ночь после суда он не спал. Ему и раньше случалось проводить ночи без сна, и тогда Галлахер просто лежал на спине, заломив руки за голову и раздвинув ноги так, чтобы пятками касаться уголков постели. Лежал и вспоминал прошедший день или думал о будущем, стараясь представить его себе во всех деталях. Но в этих мечтах никогда не было места тому, что случилось с Рози Ричардсон и ее родителям. До этой ночи.

Непрошенными возвращались голоса, лица, упреки, стук молоточка судьи и тихий шелест проклятья. По распластанному телу прошла судорога. Галлахер со стоном повернулся на бок и сжался в комочек. Стало немного легче. Полежав и успокоившись, Галлахер скатился на пол и достал из тайника под кроватью бутылку виски. Стакана не было, и он сделал несколько глотков прямо из горла. Обжигающая жидкость потекла по пищеводу и нашла приют в желудке. Галлахер забрался обратно на постель и затих. Не замечая этого, пальцами он потирал собранную заново нижнюю челюсть.

Ночь прошла как в бреду. Галлахер еще несколько раз прикладывался к заветной бутылке, так что ее содержимое резко убавилось в объеме. Ему все чудился проклинающий шепот, и Галлахер сжимался сильнее и сильнее, но не мог исчезнуть и не слышать.

Похмелья не было. Организм, отравленный адреналином, выжигая алкоголь намного быстрее обычного. На рассвете Галлахер спустился вниз выпить чашку кофе. На его плече был маленький рюкзачок со всем необходимым, в том числе и с недопитой бутылкой виски. Стараясь двигаться бесшумно, Галлахер сварил себе кофе и выпил его, наслаждаясь каждым моментом. Надо было торопиться, пока не проснулась мать и не пришла готовить завтрак. Джин достал из кармана рубашки записку и аккуратно поставил, прислонив к кофеварке. Потом окинул кухню прощальным взглядом и вышел.

Он не стал брать свою авиетку, чтобы потом ее не пришлось пригонять обратно, а добрался до Далласа на попутках. Зашел в первый же вербовочный пункт, который попался ему по дороге, и подписал контракт. В полночь, когда в Доме на холмах Джин Галлахер глотал виски и пытался избавиться от лишнего голоса в своей голове, ему исполнилось восемнадцать.

* * *

…я уже умер и просто не знаю об этом? Что там, за чертой, куда мы уходим после Смерти? Что в ЕЕ Садах? Холод? Пустота? Тьма? Одиночество? Нет никаких объективных признаков жизни и не-жизни. Что происходит, когда тело умирает? Может быть, на самом деле мы остаемся жить, просто это другой уровень жизни? Кто может дать обоснованную гарантию, что это не так? Если я умер, то когда это случилось? Я не знаю. Возможно, в одно из нападений монстров. Или ядерный взрыв от корабля накрыл нас до того, как мы влетели в защитное поле. Мои радиоактивные останки дотлевают у подножия «Ричарда Плантагенета», а я не знаю об этом. Или уже здесь, на корабле. Я сошел с ума и задохнулся или покончил с собой. Безумие… оно как Смерть, можно никогда о нем не узнать. Каждому воздастся по вере его. Не помню, кто это сказал. Но все это ложь. Смерть ничего не меняет. Только здесь очень холодно и темно. Иногда я слышу, как кто-то плачет во тьме, но не могу никого найти. Может быть, когда я долечу до Земли, окажется, что там никого нет? Мне так страшно, мама. И Гордон почему-то все не приходит. А вдруг я уже никогда не вырвусь из пустоты космоса? И еще звезды. Они смотрят мне прямо в душу. Острыми зубами они выгрызают мой разум. Но это хорошо. Если я сойду с ума, я хотя бы не буду бояться. Почему ты больше не приходишь ко мне… Я хочу домой… Здесь холодно… страшно… больно… Почему тот, плачущий во тьме, никак не успокоится или не умрет? Или он уже умер, как и я? У меня очень болит горло… иногда тошнит, но выходит только черная слизь… может быть, одна из тех тварей теперь живет во мне… может быть, я становлюсь ЧАСТЬЮ? Почему все так случилось… я не знаю… почему падает карточный домик… иногда это случается просто так, безо всяких причин… это карма, в которую верит Ли… верил… я должен говорить — верил… как странно… если я умер, то почему они не со мной… только иногда я слышу их голоса… где вы сейчас?.. почему я все время один… один… холодно… так холодно…

* * *

У него были нереально нечеловечески голубые глаза. В первую очередь люди замечали этот невозможный цвет, а потом уже красивое все остальное. Такое ощущение, что всю свою жизнь Джин Галлахер просидел на спайсе.

* * *

Ему снился кошмар. Или это был не кошмар и вообще не сон. Галлахер уже давно утратил связь с реальностью. Он вел корабль чисто на своих условных пилотских рефлексах и то, как ему повезло долететь до границы системы, осознал только несколько месяцев спустя. Большую часть времени он вел диалоги с призраками погибшей друзей, иногда с матерью. Или — лежа на полу где-нибудь в углу, сжавшись в комок и пребывая в беспамятстве. Или — ему снился кошмар.

На границе обитаемого космоса он уловил сигнал станции «Нинья», названной так в честь одной из каравелл Колумба. Кажется, «Ричард Плантагенет» и раньше выходил на связь, когда выныривал в пространство Эйнштейна, но Галлахер не мог бы за это поручиться. Слишком зыбкой была грань между тем, что есть, и тем, чего нет.

И вот, проговаривая про себя каждое действие, Галлахер вышел на связь со станцией. Диспетчер — молодая темноволосая женщина в форменном кителе и пилотке. Тепло улыбнулась ему, ничуть не выдав недоумения от того, в каком состоянии находится пилот, и сказала:

— Добро пожаловать в Солнечную систему. Орбитальная станция «Нинья», диспетчер Юнг. Пожалуйста, назовите себя.

Мобилизовав остатки угасающего разума, Галлахер назвал себя и послал идентификационный код. Некоторое время диспетчер Юнг проверяла данные, а потом уточнила:

— Мистер Джин Галлахер?

Длинная пауза.

— Да.

Диспетчер продиктовала ему курс внутри системы и добавила:

— На Луне вас ожидает мистер Уильям Тодгард. Ваш корабль может быть подвергнут процедуре автоматической посадки. Пожалуйста, будьте готовы.

— Я понял.

— Всего доброго.

Она ослепительно улыбнулась и отключилась.

Галлахер погасил монитор и следующий час тупо созерцал навигационную панель. Он должен был бы сейчас смотреть вдвое, потому что внутри системы движение в космическом пространстве было намного плотнее. Вместо этого он думал о Смерти и о безумии и пытался найти объективные признаки того, что с ним не произошло ни того, ни другого. Так и не придя ни к какому выводу и напрочь позабыв о бдительности, он поплелся в свою каюту принять душ и вообще привести себя в порядок. Почему-то это казалось очень важным — выглядеть так, как будто ничего не случилось.

Он долго стоял под струями воды, сгорбившись и опираясь одной рукой о стену, а другой обнимая себя за шею. Стоял, не замечая, что забыл добавить горячую воду, и поток холоден, как лед. Ему теперь было холодно постоянно, так какая разница? Губы беззвучно шевелились, потому что сознание давно уже расслоилось под воздействием алкоголя и наркотиков, которые Галлахер нашел в медблоке корабля. И там, на глубинных уровнях он вел бесконечный диалог с призраками тех, кого уже не было. А если и призраки покидали его, то он разговаривал сам с собой.

Одевшись потом, Галлахер вернулся в рубку управления, сел в а-кресло, отвернувшись от панели, и стал просто ждать.

Alles. Он был один на один со своей судьбой. Галлахер напряженно вслушивался в окружавшую его тьму. Кажется, прошла вечность перед тем, как он — не услышал — почувствовал легкие шаги. Так ходят только кошки и призраки. А потом из темноты выступила мерцающая фигура, похожая на туман. И голос Гордон:

— Пришло время.

Она подошла к креслу и присела на подлокотник. Галлахер взял ее невесомые пальцы и прижал к губам. И так приятно было целовать эту бесплотную руку, что он не мог заставить себя отпустить. Прошептал прямо в нее:

— Ты уходишь?

— Я должна. Мне больше нельзя здесь оставаться. ОНА зовет меня.

— Я не хочу тебя терять. Снова. Что будет, если я пойду с тобой?

— Еще нет. Еще не время.

— Я устал.

— Прости…

Гордон отняла свою ладонь. Он хотел остановить, задержать, но она ускользала от него, исчезала, уходила.

— Мы будем вместе, — голос Гордон терялся, — Не сейчас. Я должна уйти. Но я буду ждать тебя.

Последние секунды они были вместе: умершая женщина, не пожелавшая покоя, и мужчина, готовый умереть ради нее, но не взятый Смертью. Они могли снова касаться друг друга. Галлахер обнял трепещущее бесплотное тело и крепко прижал к себе. Он целовал ее губы и не мог оторваться. Смотрел в ее глаза и не мог наглядеться. Все ждал, когда сгинет Смерть, и не дождался.

— Как ты прекрасна, девочка моя.

— Я буду ждать тебя.

— Я приду.

Галлахер увидел, как вместе с ней исчезает весь мир. Его мозг заливало белым светом, растворившим реальность. Перед ним промелькнула вся его жизнь, но он больше не боялся Смерти. Он улыбнулся так же, как в прошлой жизни, открыто и счастливо. Теперь перед ним была открыта Вечность.

* * *

Бред или явь? Нет ответа.

* * *

Лейтенант Джин Девро был одним из трех человек, которые должны были подняться на борт «Ричарда Плантагенета» после автоматического приземления. Им ничего не объясняли. Им просто дали приказ: обыскать корабль, найти всех, кто будет на борту, возможно, одного-единственного человека, и доставить прямо в руки тех, кто будет ждать снаружи. Девро как командир оставил себе рубку управления. Второй человек пошел осматривать жилую палубу, а третий — хозяйственную часть. В машинное отделение они решили спуститься втроем.

Дверь в рубку управления была открыта, и еще на подходе Девро увидел, что люди там. Один или двое — он не мог понять. Было там что-то неправильное, что вызывало беспокойство и щекотало нервы. Рефлекторно Девро сжал станнер, подбираясь все ближе и ближе. И возник на пороге бесшумно, как закованный в броню ангел возмездия.

Их было двое. Все-таки двое. Мужчина сидел в а-кресле, повернувшись лицом к двери, и смотрел перед собой пустыми глазами. Ровная спина, вскинутый подбородок и застывшее совершенство лица наводили на мысль, что он мертв, и это трупное окоченение сделало его таким. Рядом, на подлокотнике, сидела девушка, такая же пугающе совершенная и неживая. Пальцы их рук были переплетены, словно вросли друг в друга. И от них веяло такой жутью, что Девро невольно содрогнулся. Сморгнул. И ничего не стало. Видение исчезло.

Он был один. Видимо, Джин Галлахер, судя по голографиям, которые им показали. Вот только узнать его было почти нельзя. Он полулежал в кресле, склонив голову к плечу и прикрывая глаза рукой. Пальцы мелко вздрагивали. Не было мертвой отрешенности. Не было девушки. От него исходила не жуть, а тоскливая обреченность. Ему было плохо настолько, что только слепой мог это не видеть.

Девро растерялся. Что это было? Галлюцинация? Но почему? Что, во имя Бездны, с ним только что было? Некогда сейчас разбираться.

Шлем сказал голосом полковника Тодгарда:

— Девро. Это Галлахер. Выводи его.

И ни слова — о той, другой. Значит… ничего не было. Ему показалось. Ему просто показалось.

— Понял.

Подняв забрало, Девро шагнул в рубку управления.

— Джин Галлахер?

Сидящий вздрогнул, медленно ответ от лица руку и поднял взгляд на Девро.

У него действительно были пустые глаза. Не выражающие абсолютно ничего. Губы скривились в подобии усмешки, скорее похожей на оскал. Несколько секунд Галлахер рассматривал непрошенного гостя, а потом спросил. Голос прозвучал, как жесть:

— Ты кто?

— Лейтенант Девро.

Снова изучающий взгляд, способный вынуть душу. И резкое:

— Я тебя не знаю. Пошел вон из моего глюка.

Галлахер закрылся рукой и снова погрузился в транс. Было устойчивое ощущение, что он собирается провести в этой позе остаток жизни.

Девро оторопел. Их не предупредили, что Галлахер может быть невменяем. Хотя где-то было даже забавно чувствовать себя чьей-то галлюцинацией. В мысли снова вклинился голоса Тодгарда:

— Девро. Присмотри за ним, я сейчас подойду.

— Да, сэр.

Двое других доложили, что корабль пуст, и Девро приказал им выходить. Галлахер сидел, расставив для устойчивости ноги и созерцая что-то недоступное. Вторая рука покоилась на подлокотнике, и Девро разглядел свежие ссадины на костяшках. И еще — рукоять ножа, выглядывающую из берца. И обтянутые кожей выступающие скулы. Много мелких деталей, которые ясно свидетельствовали о том, что последние несколько недель были не самыми лучшими в жизни Джина Галлахера.

А вот и полковник Тодгард, без брони и без оружия. Девро сделал движение, собираясь прикрыть его, но Тодгард поднял руку, давая понять, что все в порядке. Девро отступил, но на всякий случай взял Галлахера в прицел.

Полковник подошел к неподвижной фигуре и тихо заговорил, тронул за руку. Девро не мог разобрать слов, но, кажется, Тодгарду удалось привлечь внимание Галлахера. Тот выпрямился и начал отвечать. Несколько фраз, и Галлахер закрыл лицо руками и сгорбился, плечи вздрогнули. Девро почувствовал желание отвернуться, чтобы не видеть этого проявления чужой слабости.

На то, чтобы убедить Галлахера, что все это не его очередная галлюцинация, понадобилось почти полчаса. Все это время Девро провел в готовности выстрелить в любой момент. Наконец, полковник бросил на него быстрый взгляд и жестом дал понять, что они готовы идти.

Галлахера мотало из стороны в сторону, как пьяного. По некоторым признакам Девро определил, что это предположение не беспочвенно. Он все время что-то бормотал еле слышно, все продолжал свой диалог с кем-то невидимым. И это безумие все длилось и длилось, и в какой-то момент Девро показалось, что рядом с ним действительно идет как-то еще. Призрачная фигура из серебристого тумана.