Глава XII «Дом с голубой дверью»

Все семь лет отсутствия его преследовало одно и то же видение: большой дом с белыми стенами, красной крышей и голубой дверью. Утопает в зелени высоких деревьев. Узкая тропинка ведет к крыльцу.

Это был его дом. Галлахер поднимался по трем скрипучим ступеням, открывал голубую дверь и… просыпался. Мечта была недоступна, как райский сад, который он покинул по своей воле.

Но однажды он все же вернулся.

* * *

Это было утро. Солнце еще только-только лениво выползло из-за горизонта, прикрываясь пушистыми облаками, расцвечивая их алым и золотым.

Галлахер долетел до Далласа, а оттуда почти до самой границы владений Галлахеров. Он проделывал этот свой обратный путь, будучи не в меньшем смятении, чем тогда, семь лет назад. Теперь уже семь с половиной. Из какого-то необъяснимого иррационального страха он не стал предупреждать родных, ведь тогда он тоже ушел, ничего не сказав.

Бескрайняя прерия, раскинувшаяся на многие километры вокруг, вскипала большими зелеными шапками садов. Никто не верил, что Техас выживет под напором урбанизации. Все думали, что каменные джунгли поглотят свободную прерию, но этого не случилось. Техас был таким же, как и сто, и двести, и триста лет назад. Пусть дома были начинены электроникой, пусть лошадей и мулов заменили трифибии и авиетки, пусть выгородки превратились в невидимые силовые барьеры, СУТЬ не изменилась. Галлахер, выросший и проживший здесь большую часть жизни, вдруг обнаружил, что за семь с половиной лет совершенно не утратил умения ориентироваться в прерии. Глаза привычно цеплялись за знакомые символы дороги к дому. На вершине холма он увидел большой щит, на котором ярко светилась надпись:

ВНИМАНИЕ!

ВЫ ВСТУПАЕТЕ В СОБСТВЕННОСТЬ

СЭМА И ДЖУЛИИ ГАЛЛАХЕРОВ!

БУДЬТЕ ОСТОРОЖНЫ!

Силовые барьеры легко пропустили его внутрь, признавая за своего. Видимо, родители ждали его все это время, а он… Галлахер подошел к щиту. Несмотря на специальное покрытие, пыль все равно оседала, скрадывая краски. Он смахнул ее рукой, а потом поднес пальцы к лицу и вдохнул знакомый с детства запах. По губам скользнула тень улыбки, и сердце забилось чаще.

Густая зеленая шапка, укрывавшая дом, приближалась. Последнюю милю Галлахер летел, как на крыльях. Дорога кончилась. Он остановился. Дом с белыми стенами, красной крышей и голубой дверью казался погруженным в дымку сна. Это был его дом. Галлахер поднялся на крыльцо и уже поднял руку, чтобы постучать, но остановился. Здесь ждут, когда он вернется. Навсегда вернется домой. Но он знал, что уйдет снова.

Он хотел укрыться за деревьями и просто посмотреть на мать и отца, а потом уйти. Он не имел права причинять им новую боль. Он так хотел убежать, но в глазах потемнело, и рука предала его. Он постучал.

Галлахеру казалось, что стук его сердца заглушает все звуки на свете, но он все же услышал тихие шаги за дверью. И голос:

— Кто там?

— Это я.

— Кто «это я»?

Дверь отворилась, и на пороге возник Сэм Галлахер, постаревший, но такой же родной, как и прежде. От волнения Галлахер лишился дара речи и смог выдавить только одно:

— Я…

Несколько секунд, каждая из которых была длиной в бесконечность, Сэм рассматривал его, а потом как-то недоуменно пробормотал:

— Нет, этого не может быть.

— Это я, отец.

— Джинни… сынок… Неужели? Ты вернулся?

Галлахер ненавидел, когда его называли «Джинни», но сейчас этого даже не услышал.

— Да, отец. Вернулся.

В следующий момент они уже обнимались, и Сэм все повторял:

— Сынок… сынок… вернулся… сынок…

— Отец… отец…

Из дома появилась Джулия Галлахер.

— Сэм, кто там? Что случилось?

Галлахер поднял голову:

— Мама?

Она глухо вскрикнула, выронила чашку, которую держала в руках, и привалилась к косяку. Из ее глаз, таких же голубых, как и у сына, текли слезы.

— Джин, сыночек мой. Живой… живой…

Миссис Галлахер оторвалась от косяка и принялась недоверчиво ощупывать сына, пропуская между пальцев седые пряди в его волосах и словно опасаясь, что бесплотный призрак сейчас рассыплется в прах или все окажется сном. А потом прислонилась к его груди и разрыдалась уже в голос.

Когда первые эмоции прошли, и Галлахера выпустили из двойных объятий и впустили внутрь, тогда он понял, как это здорово — вернуться домой. Он был не в лучшей форме последние… да в общем-то с момента возвращения, но сейчас эмоции и впечатления были настолько сильны, что заглушали и усталость, и раздражение. Он вернулся не просто в отчий дом. Он вернулся к своему прошлому.

Встретиться с ним лицом к лицу.

Он брал каждую вещь в руки и долго рассматривал, словно все они были ему незнакомы. Он вспоминал себя, каким он был, и ему становилось страшно. Его больше не было. Не было того Джина Галлахера, который здесь когда-то жил. Он чувствовал на себе тревожный и вместе с тем такой преданный взгляд матери и пытался представить, что она сейчас переживает. Он уже знал, что вернулся не навсегда.

— Не смотри так, мама, — тихо, не оборачиваясь.

— Ты так внезапно ушел тогда…

— Это все из-за… — Джин вспомнил, КАК звали его последнюю подружку здесь, дома, и подавился ее именем.

— …Рози, — закончила Джулия.

— Розы, — повторил ее сын и грубо выругался сквозь зубы.

К полудню Джулия успела обзвонить всех знакомых и родных с радостной новостью, и теперь Галлахеры готовились к самому торжественному и широкому приему за последние семь с половиной лет. Джин, совершенно отвыкший от подобных мероприятий и от больших скоплений людей, не знал, куда себя деть. Почти каждый из визитеров жаждал обнять его или расцеловать, и Галлахер шарахался от них, с трудом вспоминая их лица. В итоге он забился в свою бывшую комнату, как в убежище. Облегченно вздохнув, повалился на кровать, свернувшись в комок, и закрыл глаза. Из глубин памяти проявились воспоминания, разбуженные обилием впечатлений. Они вторглись в его сознание обрывками снов и реальности.

Вот мама, молодая и красивая, стоит в золотом сиянии заходящего Солнца и зовет его домой. Но он не хочет возвращаться к серой обыденности. Семеро мальчишек вообразили себя первопроходцами и сейчас отважно покоряли новую планету.

У ворот школы отец выпихивает его из красного наземного «Траккера» и наказывает вести себя хорошо, чтобы Сэм мог гордиться сыном. Джин смущенно улыбается и отводит взгляд в сторону. Он задумал новую шалость.

Вот мама уже приподнимается на цыпочки, чтобы поцеловать его, отправляя в школу. Отец пытался поговорить насчет девушек, но Джин снова улыбается и сводит все к шутке. Он потерял свою девственность еще два года назад.

Рози… Невидимые швы на лице пульсируют болью, и Галлахер пытается спрятаться в своих руках. Крик Лиланда Ричардсона звенит в ушах.

У капитана на вербовочном пункте пристальный взгляд, вынимающий душу. Уверен ли мистер Галлахер, что хочет связать свою жизнь с армией? Мистер Галлахер совсем в этом не уверен, но не видит другого выхода.

Не дрожи, детка! Давай же! Давай! Взлетаем! Убираемся отсюда к чертовой матери! Ну, давай, детка! Война собирает свои жертвоприношения. Я не хочу умирать, мама…

Гордон… Безумный взгляд, разбавленный тоской. Слезы текут сами по себе и их ничем не остановить. Тонкое тело в руках, выгибающееся от ожогов, агонизирующее, но такое желанное. Вернись ко мне, Гордон. Я не могу без тебя. Я не хочу без тебя.

Внезапно грохот стартующего корабля разорвал его голову и превратился в монотонный стук. Галлахер подскочил, мгновенно возвращаясь к реальности. Он дома. Это не корабль, это кто-то стучит в дверь его комнаты.

— Джин! Вставай, сыночек!

Джулия. Галлахер сполз с кровати и доковылял до двери.

— Ты еще не одет? — в голосе матери слышалось недоумение, — Переодевайся и спускайся в столовую. Все уже собрались.

— Мама…

— Что?

— Я не могу.

— Что ты не можешь?

— Не могу идти туда. Там столько людей.

— Вот именно! И все они ждут тебя.

Галлахер стиснул зубы. Сопротивляться стремлению Джулии вывести его в свет было бесполезно. Проще было подчиниться, а потом исчезнуть в какой-нибудь подходящий момент.

— Хорошо, мама…

Миссис Галлахер проигнорировала обреченность в его голосе. Пришлось переодеваться, идти в столовую и весь вечер делать вид, что он безумно рад видеть всех этих людей, половину из которых уже не помнил. Иногда он выходил на улицу под предлогом того, что хочет курить, прятался где-нибудь в кустах и тогда получал несколько минут передышки. Он не жалел о своем решении приехать к родителям, но сейчас ему хотелось только одного — чтобы все гости убрались по домам.

Это случилось уже после заката. Огромный солнечный диск почти полностью скрылся за горизонтом, растекся угасающим золотым и розовым сиянием. Теплый воздух весеннего вечера звенел от пения цикад. На стремительно темнеющем небе начали зажигаться первые звезды. Упала вечерняя роса. Галлахер лежал на мокрой траве и улыбался в сгущающуюся тьму невидимой улыбкой. Легкое опьянение примирило его с усталостью от большого количества людей и быстро сменяющихся впечатлений. Голова немного кружилась, и поэтому сам себе он казался некой точкой равновесия, вокруг которой вращается весь мир. Он лежал так до тех пор, пока не пришел Сэм и не сказал с усмешкой, что гости разошлись и путь свободен.

В своей комнате под самой крышей Галлахер содрал с себя одежду и рухнул на постель. Ему казалось, что он отключится сразу же, как только примет горизонтальное положение, но, когда это произошло, сон мгновенно отлетел. Вместо сна он провалился в черное полубредовое забытье и только изредка не просыпался, но приходил в себя, чтобы понять, что снова спутал реальность с возвращающимся безумием. Гордон приходила серебристым туманом и молчала. Галлахер не знал, вернулась ли она к нему хотя бы на какое-то время, чтобы он мог ее увидеть, или он все придумал себе сам. Галлахер пытался ее коснуться, но рука проходила СКВОЗЬ.

— Гордон!

Сердце сжималось от боли. Дыхание сбивалось. Галлахер надеялся, что родные стены укроют его от призраков прошлого, но этого не произошло. И он вдруг понял, что никогда уже не обретет покоя, никогда не избавится от шипов. Призрак Розы будет преследовать его и однажды убьет, свершив свою извращенную месть.

По телу леденящей волной прошла судорога. Гениталии поджались, как будто холод был не только изнутри, но и снаружи. Пытаясь защититься от него, Галлахер перевернулся на бок и сжался в комок. Слезы потекли сами собой. Потом, когда он попытается вернуться к юношеской привычке лежать, заломив руки за голову и раздвинув ноги, чтобы касаться уголков постели, тело будет придавать его снова и снова. Он будет чувствовать боль и холод, и разум будет агонизировать в безумии.

Больше никогда…

* * *

Почему ты покинула меня, девочка моя?

* * *

Техас был одним из немногих мест, в котором стремительное развитие науки и техники почти не изменило уклад жизни, бывший так до смутных лет, и которому почти не понадобилось восстановление. За сохранением популяций животных и природных ландшафтов следили ничуть не хуже, чем за Форт-Ноксом. Служба в Охране прерий была престижной и почетной, о ней мечтали, ей бредили, ей гордились. Охранники ездили на лошадях, а вместо ласганов многие использовались огнестрельное оружие своих дедов и прадедов. Сохранившиеся в боевой готовности ружья, карабины и пистолеты считались предметами культа и были очень престижны.

До своего поспешного бегства Галлахер был уверен, что будет служить только в Охране прерий и больше нигде. Четыре поколения мужчин и женщин из Галлахеров не знали ничего другого. Маленький Джин мечтал об этом с раннего детства, но… этой мечте не было суждено сбыться. Он не знал, что кое-кто из школьных друзей, кто остался дома и никогда не видел ничего, кроме Техаса, завидовал его судьбе.

Джо Скотт служил в Охране прерий вот уже четверть века, а Сэма Галлахера знал в два дольше. Джин вырос у него на глазах, и Джо был уверен, что он однажды займет место отца. Когда же этого не произошло, Скотт подумал, что Иезис снова решила посмеяться над смертными, а Джин уже взрослый мальчик и может сам для себя решить, что лучше. И вот почему Джо не стал упираться, когда его старинный друг изъявил желание взять сына в патруль.

Трое охранников подъехали к дому Галлахеров на рассвете, когда до восхода Солнца оставались считанные минуты. Оказавшись в седле, Джин обнаружил, что за долгим отсутствием практики не утратил былых навыков. Забытые ощущения и мышечные реакции возвращались легко и естественно.

Скотт бросил на него косой быстрый взгляд, ухмыльнулся и спросил:

— Порядок?

— Да, отлично.

Пятеро всадников выехали со двора. Утро было росным, и в воздухе явно чувствовалась чуть повышенная влажность. Росинки блестели в траве, как маленькие бриллиантики. Сэм посмотрел на небо и сказал:

— К вечеру пойдет дождь.

— Да-а, — протянул Джо и уточнил, — Славная будет гроза, если какой-нибудь придурок ее не остановит.

Они ехали неспешно, и все же Галлахер немного отстал. Все это: прерия, трава с росой, свежий воздух, рассветное пение птиц, медленная езда — возвращали его назад, к тому времени, когда он еще не знал о страдании, которое выпадет ему пережить. В голубых глаза снова появился призрак счастья, которое они излучали когда-то, до того, как…

Он оборвал свои мысли усилием воли и заставил себя погрузиться в безмолвие, внутренне и внешнее. Он вдруг почувствовал, как не потревоженная прерия вытягивает из его души горечь и боль и вместо этого вливает что-то светлое и чистое. Как будто раны начали, наконец, успокаиваться и могли бы совсем затянуться. Как будто ЭТО стало для него возможно.

Джин закрыл глаза, всем своим существом пытаясь впитать в себя энергию жизни, поверить в нее, запомнить это ощущение. Первые лучи восходящего Солнца коснулись его лица. Галлахер вдруг подумал, что мог бы остаться здесь до конца жизни — он надеялся, что до скорого конца! — и обрести дом и близких. И Гордон, и…

Выстрел сбросил его с небес на землю, возвращая к реальности. В этой реальности Гордон уже никогда не будет. Джин едва не свалился с лошади, а рука автоматически дернулась к бедру, к несуществующей кобуре.

Скотт повесил ружье за спину. Перехватив вопросительный взгляд Джина, он пояснил:

— В последние года три койоты плодятся, что твои кролики. Житья не дают, вот и приходится их отстреливать.

Патруль неспешно двинулся дальше. Сэм Галлахер дал сыну свой карабин, и тому тоже довелось пристрелить мелкого падальщика. В первую секунду после выстрела возникло смутное ощущение того, что это совсем другое. Когда он убивал монстров, но это было совсем ПО-ДРУГОМУ. Как будто другой сорт сигарет.

К обеду выехали к реке и остановились у излучины. Вода была чистой и прозрачной, какой могла бы быть в те дни, когда цивилизация белого человека еще не добралась до континента. Однако, эта кажущаяся нетронутость была результатом основательной чистки и последующего неусыпного контроля. Штрафы за экологические нарушения были астрономическими.

Всадники спешились и отпустили лошадей на вольный выпас. Скотт взялся разводить костер, а остальные принялись за приготовление еды. Сэм осторожно подтолкнул Джина к реке.

— Иди, искупайся, если хочешь.

Ему доводилось видеть реки на некоторых из тех миров, где он побывал, но никому и в голову не приходило лезть в них. Это могло бы стать последним в их короткой жизни. Иногда им просто было некогда. Они торопились убивать.

Галлахер разделся и медленно вошел в воду. Река была полноводной и быстрой, и Солнце не успевало прогревать даже верхние слои. Холодная вода приятно облекла уставшее и пропитавшееся пылью тело, заставив подняться дыбом каждый волосок. Галлахер вдруг вспомнил ощущение дикой радости и свободы, когда после школы они купались каждый день, а уикэнд часто проводили на берегу Тихого океана. Тело и душа помнили то, что разум давно забыл: как волна накрывает с головой и на несколько секунд лишает тело веса. Галлахер оторвал ноги от грунта и нырнул.

Он оставался под водой до тех пор, пока в ушах и висках сердце не застучало в громкий гудящий набат. Вынырнув на поверхность, он захлебнулся воздухом и уже не боялся того, что может разучиться дышать, и воздух ускользнет от него. Он забыл, что может этого бояться. И было так здорово — забыть. Галлахер опрокинулся на спину, видя, как яркое небо завертелось над головой. А потом новый нырок… сердце-воздух-сердце-воздух… и снова волна забытого счастья. Холод исчез, ему было тепло и спокойно.

— Эй, Джин! — крикнул ему Сэм и помахал рукой, — Давай на берег!

Он вылез из реки, отфыркиваясь и отряхивая воду с мокрых волос. Истончившееся тело тут же охватил озноб, и Галлахер невольно обхватил себя руками за плечи. Отец смотрел на него каким-то странным взглядом, в котором смешались немой вопрос и боль, но не в лицо, а ниже. Джин опустил голову, прослеживая его взгляд, и тут же закрылся еще сильнее. Скрывая от чужих взглядом шрамы на груди.

Солнце, взошедшее в зенит, быстро высушило и согрело кожу. Галлахер оделся, окончательно скрывая отметины, и подсел к костру. Ему в руки тут же сунули кусок мяса, поджаренный до темно-золотистой корочки и источающий пьянящий аромат. Желудок мгновенно отреагировал голодным спазмом. Галлахер не смог бы вспомнить того, когда в последний раз испытывал ЖЕЛАНИЕ поесть. После отлета с Розы он заставлял себя питать, когда вспоминал об этом или когда чувствовал, что физические силы уже на исходе. А сейчас мясо манило его дурманящим запахом, и Галлахер с жадностью впился в его румяный бок.

Скоро он окончательно согрелся и перестал дрожать. Скотт отвлекся от жевания и спросил:

— Вкусно?

Галлахер только кивнул, продолжая энергично двигать челюстями. Скотт отцепил с пояса флягу и перебросил ему.

— Запей.

Он думал, что будет вода или кофе, но во фляге оказалось виски. Галлахер этого не ожидал и закашлялся от первого же глотка. Патрульные дружно расхохотались, и кто-то из молодых сострил насчет вредных привычек. Только Сэм сжалился над сыном и дал ему воды. Он был единственным, кто заметил, что на вечеринке в свою честь Джин старался не прикасаться к спиртному и что в его бокале чаще всего был сок.

К вечеру патруль сделал почти полный круг, проехав по обычному объездному маршруту. Ближе к закату они снова оказались недалеко от владений Галлахеров.

Как и предполагали оба старших патрульных, небо заложили густые свинцово-серые тучи, готовые вот-вот разродиться грозой. Было душно, воздух пропитался предчувствием стихии и стал липким и тяжелым. У Джулии Галлахер было устойчивое ощущение, что может пройти не просто гроза, а настоящая буря. Из тех, что могут унести близких далеко и безвозвратно.

Охранники вернулись вечером, впрочем, так было всегда. Джулия только руками всплеснула, глядя на сына, который, спешившись, едва устоял на ногах. Он был пьян, но не от нескольких глотков виски, а от свежего воздуха, ощущения свободы и легкости. Увидев мать, он улыбнулся, как в детстве когда-то, и спросил:

— Мама… Можно я завтра в школу не пойду?

Его тон был совершенно серьезен. Не зная, как реагировать на подобный вопрос, Джулия растерянно улыбнулась в ответ и сказала:

— Конечно, милый.

— Спасибо, мама.

Джин с трудом добрался до своей комнаты, рухнул на постель и отключился раньше, чем голова коснулась подушки.

Он не слышал, как первые капли ударили в окно и крышу над его головой. Он проснулся только тогда, когда молния ударила всего в трех километрах от дома. Комната осветилась белой вспышкой, отразившейся на сетчатке закрытых глаз Галлахера, и от этого он очнулся.

Несколько минут он лежал без движения, глядя на электрические всполохи в темном окне и прислушиваясь к разбушевавшейся стихии. Он всегда любил грозу, но сейчас гром отдавался где-то в области сердца тонкими уколами боли.

Может быть, боль станет его постоянной спутницей? Будет теперь его постоянно сопровождать?

Новая белая вспышка высветила одинокий силуэт в проеме окна. Серый абрис в потоках слепящего света. Галлахер знал, кто это. Он закричал ее имя, инстинктивно, как за минуту до Смерти инстинктивно зовут самого близкого человека, теряя голос. Закричал и проснулся.

Снова.

Гроза бушевала за окном. В щель приоткрытой рамы тянуло холодом и промозглой сыростью, которых не должно было быть в Техасе в это время года. Сердце в клетке ребер колотилось, как бешеное. Отдышавшись от крика и придя в себя, Галлахер поднялся и поплелся вниз.

Дом казался ему вымершим. Во время грозы Сэм обычно гасил все огни, и единственным источником освещения служили теперь отблески молний. В их неестественно-белом свете геометрия пространства нарушалась, искажая и реальность тоже. В камине гостиной теплились угли, и их алые искры делали картину еще более сюрреалистической. Галлахер смотрел на них, и ему чудились звезды, которые уже не звезды, а глаза тех, кто не вернется.

— Ли… — губы дрогнули в беззвучном шепоте, — Как вы там? Вы бережете ее?

Галлахер хотел разворошить угли, заставить их гореть ярче и разогнать грозовую тьму, но не посмел. Вместо этого он вышел на террасу, которая тянулась вдоль фронтальной стороны дома.

Воздух был фиолетово-черным. Под ужасными порывами ветра деревья гнулись и шумели листвой, как будто протестуя против стихии. Темное небо исторгало молнии, похожие на протуберанцы адского огня, ранящие землю, и раскаты грома были оглушающими. На земле струи дождя собирались в живые змеящиеся потоки. Галлахер вдруг подумал, что уже несколько лет не видел грозы в ее первозданном виде. В городе метеорологи нивелировали ее мощь, чтобы случайно не были повреждены энергетические сети, опутавшие мегаполисы подобно гигантским паутинам. Космос же всегда был черен и безмолвен…

Галлахер обхватил руками поддерживающий крышу столб и прижался щекой к гладкому дереву. Ему могло бы показаться, что под звуки грозы рушится его жизнь, но не показалось, потому что его жизнь уже была разрушена. Он ощущал себя гальванизированным трупом, который продолжает двигаться только потому, что по его нервам текут импульсы искусственной энергии. Он двигался, но он больше не жил и хотел бы перестать чувствовать. Холод внезапного одиночества, боль от потери, чувство вины выжившего выжигали его изнутри. Если бы он только мог… Иногда шрамы на шее и на груди горели огнем, напоминая ему, что он все еще здесь — по другую сторону от Гордон.

— Джин…

Он вздрогнул от голоса за спиной и повернулся. Мать стояла, кутаясь в шаль, обнимая себя за плечи точно так же, как это делал он. Она была совсем не похожа на Ору, которая уже никогда не снимет траурное платье.

— Что с тобой случилось, Джин?

Они ведь не знали, его родители. Их сын просто вернулся домой. В его темных волосах светлели седые пряди. Его глаза затянуло корочкой льда. На его теле были страшные шрамы, а еще более страшными были раны в его душе. Но до сих пор он ни слова не сказал о том, что привело его к таким последствиям. Джулия смотрела на него, и ее сердце обливалось кровью. И она решилась на вопрос напрямую. Ответ ее ужаснул. Джин, чья кожа в свете молний казалась мертвенно-бледной, а глазницы чудились пустыми провалами, ответил:

— Я умер, мама.

В этот момент его душа как будто открылась для нее, и он начал говорить. Джулия слушала его сбивчивые фразы и неверно подобранные слова и чувствовала, как по спине стекает холодная струйка пота.

Он умер. Он действительно умер там вместе со всеми остальными. Вместе с ней.

— Если бы я мог, я отдал бы жизнь за то, чтобы снова увидеть ее. Только увидеть. Всего лишь на несколько секунд, — взгляд Джина обратился в никуда, а по губам скользнула безумная полуулыбка, — Чтобы коснуться ее. Всего лишь один раз. И сказать, как я люблю ее. И умереть.

Он коснулся своего лица и потом вытянул руку вперед, как будто мог коснуться той, о ком говорил. Но пальцы нашли только пустоту.

Слушая его, глядя на него, Джулия ощутила его боль. Должно быть, он и правда готов был на все ради той женщины, которой уже не было.

Галлахер все еще пребывал во власти своих галлюцинаций. Один взгляд. В глаза. Одно прикосновение. К губам. Одно слово. Люблю.

Ничего не ответив, Джулия обняла его за плечи, как будто хотела завернуть в свою шаль и укрыть от всех невзгод. Она была маленькой и хрупкой, такой, что даже рядом со своим астеничным сыном казалась дюймовочкой. Он сгорбился и уткнулся лбом ей в висок. Ее волосы были влажными и едва уловимо пахли мятой и розами. Он хотел закричать, но не смог. Только вздрагивал каждый раз, когда рука матери касалась выступающих острых лопаток.

В ту грозовую ночь Галлахер окончательно осознал то, с чем не мог смириться. Гордон умерла тогда, на Розе, проколотая шипами.

Осознание обрушилось на него внезапно. Галлахер вдруг вспомнил: вот откроется дверь, и войдет она, вот он проснется и услышит ее голос. Но теперь он знал, что ничего этого не будет. Никогда. И какая-то часть его сердца умерла вместе с той, кому она принадлежала.

Навсегда.

* * *

— Мама, а что стало с Ричардсонами?

Ночью мать и сын сидели на полу перед камином в гостиной. Она что-то читала со своего личного наладонника, он смотрел на огонь. Оба они находили в таком молчаливом времяпровождении свое собственное очарование.

Вопрос прозвучал неожиданно и застал Джулию врасплох. По молчаливому соглашению они с мужем никогда не обсуждали события, после которых Джин сбежал из дома. Ни они сами и никто из их друзей и знакомых. Его внезапное возвращение ничего не изменило. Джин наотрез отказался навестить могилу Рози и при этом так странно разволновался, что Джулия больше не рискнула упоминать о Ричардсонах. И вдруг этот неожиданный вопрос.

— Они уехали, сынок. Никто не знает куда.

Больше он не спрашивал.

В Доме на холмах он провел шесть недель. Встречался с друзьями детства и юности. Иногда вместе с Охраной прерий ездил в патруль. Несколько раз отец предлагал ему съездить в Даллас, но он отказывался. Чем дальше, тем большее отвращение вызывали у него люди. Ночные молчаливые посиделки с матерью позволяли Галлахеру удерживать психику в шатком равновесии. Он был благодарен Джулии за то, что после грозовой ночи она не задала больше ни одного вопроса. Он не смог бы на них ответить.

В Доме на холмах он встретил полгода с того дня, когда «Ричард Плантагенет» отправился в свой первый и последний рейд, полгода с того, как один за другим погибли все, кого он любил. Корабль был продан, а вырученные деньги поделены между Галлахером и Тодгардом. У Галлахера больше не было финансовых проблем, но то, каким образом он обрел достаток, вызывало у него чувство вины и отвращение к самому себе.

В одну из бессонных ночей перед камином, когда он лежал на полу, прислонившись затылком к бедру матери, она тихо произнесла, перебирая его волосы:

— Разреши себе снова жить, сынок.

Он долго молчал, глядя на то, как огонь танцует за витой решеткой, и вспоминая кошмар, приснившийся ему накануне… кошмар, снова закончившийся слезами.

Гордон улыбалась внутри стереокуба, с которым Галлахер не расставался.

Он ответил, когда Джулия решила, что ответа уже не дождется.

— Я не хочу, мама.