32

Мы с Машурой стояли на крыше алмазной цитадели и смотрели, как участники конвента покидают Чертог. Лучи заходящего солнца окрашивали в розовый цвет плоскости летательных аппаратов и крылья выстроившихся клином исуркхов. Легкий ветерок не оставлял попыток уложить Машурину прическу по-своему, и девушка то и дело проводила рукой по лбу, отгоняя лезущую в глаза прядь.

— Ты знаешь, что уже стал легендой? — внезапно заговорила саттардка, не отрывя взгляда от процессии Сушек, направляющихся к сверкающим шпилям Илламеды. — Лиан Миротворец, заключивший пакт о ненападении между стефами и людьми. Лиан Неподкупный, сказавший: «Я не торгую кровью своих подданных». Лиан, Приносящий Надежду, в чьем гербе будет выбит девиз: «Даже мертвые звезды рождают галактики».

— Зачем ты все это говоришь? — спросил я грубым от смущения голосом. — Это Уилл Смит легенда, а я… Я все тот же, что был.

— Ты изменился, Лиан, — Машура поймала мой взгляд и удержала, утопив в янтарной глубине. — Не только потому, что стал демиургом. Ты… повзрослел. И я не знаю, смогу ли быть достойной… Регент властелина Среднего Мира — высокое звание, но и огромная ответственность. Что если я не справлюсь...

— Уверен, справишься, — твердо сказал я и сжал ее холодные пальцы. — Ты ведь всегда хотела летать. Ла Керт поможет тебе знанием и советом — не зря же я назначил его твоей правой рукой. А если что-то пойдет не так… — я чуть коснулся кристалла на цепочке, пульсировавшего красным на груди новоиспеченного регента. — В Квазаре достаточно силы, чтобы усмирить целую мятежную армию.

Машура кивнула и улыбнулась через силу:

— Ну, надеюсь до этого дело не дойдет… Худшее, что нам грозит — мужской бунт в Имперском совете.

Мне удалось ответить на ее улыбку бодрым оскалом:

— Ничего, если что — вали все на меня. Политики так всегда делают. Да и ненадолго же это. Ведь я скоро вернусь! Вот улажу дела дома — и сразу назад. Ты же знаешь, время в моем мире течет быстрее. Не пройдет и пары недель, как я… Ты слушаешь меня?

Девушка кивнула. Она снова смотрела вдаль, на лоскутный ландшафт, медленно покрывающийся сиреневыми тенями.

— Я знаю, ты вернешься, раз обещал. Вот только не по тебе сидеть в алмазном замке и наблюдать за людским муровейником с облачной высоты. Ты тут же помчишься на Запад — отдавать исуркхам Ноаловы долги, разыскивать аспидов… Да мало ли каких еще найдется демиургу дел. Ты же теперь бессмертный… — Машура вздохнула, отвернув от меня лицо, и я вдруг понял причину ее печали.

— Но ведь ты тоже бессмертна! В каком бы теле не родилась твоя душа, я всегда узнаю ее. А в этой жизни… Кто сказал, что мы не можем быть рядом? Ведь я теперь — демиург!

Она взглянула на меня иcподлобья подозрительно блестящими глазами, рыжие крапинки в которых были кленовыми листьями опавшей надежды.

— Вот, возьми! — внезапно нашелся я, вытаскивая из порванной на груди куртки то, что грело мне сердце.

Машура с удивлением взглянула на пушистую не по погоде перчатку.

— Это же… — румянец залил ее щеки, сравнявшиеся по цвету с горящей кромкой неба над лесом драгаев.

— Пусть одна будет у тебя, — придумывал я на ходу, — а вторая… Она останется тут, — я похлопал себя по внутреннему карману. — Если я вдруг тебе понадоблюсь… Или захочется поговорить… Просто надень перчатку на руку.

— Но как?.. — еще не веря, Машура покачала головой. — Ведь ты будешь там, а я...

— Найду способ! — я сжал пальцы девушки вокруг шерстяного комочка. — Вот увидишь! А теперь… Мне, наверное, пора.

Но я остался стоять на месте. Знал, что нужно отпустить ее руку и идти, что я сказал и сделал все, что мог, но ноги будто к крыше приросли. Под нами, рассекая легкую облачную пену, парили на кожистых крыльях фер-диананды. Оказалось, их было всего тринадцать.

— Я знаю, плохо так говорить, — Машура зябко предернула плечами, — но нам повезло, что Помнящие после… гм, преображения Ноала бросились в шахту и разбились. Если бы воины Хаоса не получили их души в оплату за свои услуги...

— Боюсь, и Квазара бы не хватило, чтоб от них откупиться, — согласился я. — Вот видишь, никакая я не легенда, просто везучий, но очень запутавшийся тип.

— Ты… — она чуть задохнулась, будто воздуха в груди не хватало для теснившихся там слов. Узкая ладошка поднялась и коснулась моей щеки — легко, как тополиный пух, заполнявший мой город по весне. Машура сглотнула несказанное и уронила руку. Веки дрогнули, пушистые ресницы пустили по щекам стрельчатые тени. — Передай там привет. Маме, Вовке… Ты ведь увидишь его, так?

Я кивнул.

— Тете Лене… Скажи ей спасибо, — она подняла руку с зажатой в ней перчаткой, — за все.

Горло у меня перехватило, и я только пробурчал что-то невнятно-утвердительное. Оставаться тут становилось невыносимо. Оставить Машуру — невозможно.

— Кстати, — девушка улыбнулась чуть дрожащими губами, — а как ты вернешься в свой мир? С помощью Торбука?

Я сделал над собой усилие и постарался мыслить логически.

— Нет. Слишком рискованно брать его с собой. Альфа предложила спрятать Торбук в цитадели и окружить охранной магией. Думаю, так будет лучше всего.

— Что же тогда? — в карих глазах зажглось знакомое мне любопытство. — Опять через Верхний мир?

Я усмехнулся: узнаю прежнюю Машуру!

— Нет, кажется, я придумал способ получше.

— Не хочешь рассказывать — не надо! — фыркнула девчонка и отвернулась, скрестив руки на груди.

— Я расскажу, — горячо заверил я, — обязательно! Только не сейчас...

Машура ковырнула носком сапога безупречную алмазную поверхность.

— Понимаешь, это кое-что личное.

— А Кандида кудрявая, это как? — бросила обиженная через плечо. — Тоже личное?

Я оторопел:

— Принцесса-то тут причем?

— Это ты мне скажи! — саттардка оставила в покое крышу и вперила в меня насупленный взгляд, а руки — в боки. — Ты же с ней при всем честном народе целовался!

До меня, наконец, доехало, и я хрюкнул, подавляя непрошенный смешок:

— Маш, это что, ревность?

Карие глаза сощурились, превратившись в недобрые щелочки:

— Вот щас я покажу тебе «ревность», — двинулась на меня разъяренная мстительница, — ты у меня летать без крыльев научишься...

— Глупая! — я ухватил ее за руки и оттащил от края. — Кандида же старая, да к тому же синий чулок. И вообще, когда она мне там, в тронном зале, на ухо про воробушка шептала, я под кудряшками у нее увидел вот такой вот прыщ! — пальцы мои сложились в подобие грецкого ореха.

— Правда? — шмыгнула носом Машура. — А что это еще за воробушек?

— Так, ерунда, — смутился я. — Мне э-э… надо идти. Слушай, давай завтра выйдем на связь? Перчаточным способом. Расскажешь, как устроилась в Илламеде...

— А ты — как там в Питере! — воодушевилась моя регентша.

— А ты — про Саттард, и как дела у маленькой Сиир. Это девочка, которую...

— Конечно! — хлопнула себя по лбу Машура. — Как же я могла забыть! Ведь Динеш мне про нее рассказывал… Сегодня же расспрошу наших.

На том мы и расстались.

Тронный зал цитадели ничуть не изменился с тех пор, как я его покинул, только небо в стрельчатых окнах порозовело. Странно — казалось, за прошедшие несколько часов я прожил целую жизнь. Почему-то для меня было важно, чтобы я оказался здесь один. Двуликий Янус, получеловек-полудракон, раскинул на полу алые крылья, словно звал меня в путь. По моим расчетам в Питере как раз наступило раннее утро. Если все пойдет по плану, я окажусь прямо в нашей с Сашкой комнате, рядом с постелью. Даже если появление будет шумным, и брат проснется, я всегда смогу сказать, что только что пришел и свернул что-нибудь в темноте...

Я пару раз глубоко втянул воздух через нос и выдохнул через рот, как пловец. Это помогло унять сердцебиение. Осмотрел себя. От Вовкиного прикида остались одни ошметки — особенно пострадали куртка и футболка. Их срастить у меня как-то не получилось — видно, нету портняжного таланта. Да хрен с ним. Штаны на месте, и ладно. Тем более, на черном и крови засохшей не видно. Если не присматриваться.

Я прошелся через зал, шаркая растерзанными кроссовками, и встал прямо на собственный герб. Одной ногой на дракона, другой — на человека. Закрыл глаза, призвал Ветер… И пока меня несло, тихонько покачивая, через пространство и время, я представлял себе шторы на окне нашей комнаты — детские шторы, с сидящими в лукошках котятами, которые мать так никогда и не сменила на что-нибудь более взрослое и мальчишеское...

Именно рыжие коты и были первым, что я увидел, открыв глаза. Падение вышибло из меня дух — все-таки над мягкой посадкой оставалось еще работать и работать. Я растянулся на полу, залитом сереньким городским светом — по небу между наполовину раздвинутыми занавесками невозможно было определить, который теперь час. С таким же успехом, могло быть позднее утро или ранний вечер — с рассветом я просчитался. К счастью, Сашка где-то болтался, то ли в школе, то ли у приятелей.

Я пошевелился. В копчик и в ребра уперлось что-то строе. Ясно, меня не было неделю, а в комнате уже срач. Хотя, может, неделя — это сильная натяжка… Я вытащил из-под собственного зада Дж. Роулинг с ушастыми от частой перечитки страницами. Стоп! Это было совершенно неправильно — чтобы Санек вот так бросил на полу своего любимого Поттера?! Стараясь не шуметь, я поднялся на ноги и огляделся.

Роулинг валялась в неопрятной куче не одна. Складывалось впечатление, будто кто-то взялся за праздничную уборку и одним махом смел с книжного стеллажа все, что там стояло. А потом забыл вытереть пыль или хотя бы поставить вещи на место… Из-под опрокинутого лицом вниз будильника торчал желтый краешек шоколадной обертки — от мальчишки на ней виднелись одни ноги в старомодных ботфортах. Я машинально поднял часы — по электронному циферблату бежала трещина, едва различимые цифры показывали 88:88. Пипец.

Под ложечкой противно засосало. Почему-то на цыпочках я прокрался к приоткрытой двери, высунул голову наружу. В гостиной царил оранжевый полумрак, плотные шторы были задвинуты. Воздух казался густым от пыли, табака, кислого запаха пота и сивушного духа. Слабенькие лучи света, пойманные между занавеской и оконной рамой, обличительно падали на угол журнального столика с опрокинутой бутылкой. Голубоватые блики от телевизора отражались в ее мутном стекле, но звук отсутствовал. Скачущая по экрану женщина, которая, на самом деле, была мужчиной, беззвучно открывала накрашенный рот, будто хотела укусить микрофон.

Я знал, Гена где-то здесь. Чуял отчима, как пес, унюхавший мочу чужого кобеля, только что пометившего его территорию. Он был в квартире, пьяный, вонючий, опасный… Но где же Сашка? И где мать? Судя по разгрому в квартире, она или серьезно больна, или не появлялась дома уже несколько дней. Ни того, ни другого на моей памяти никогда не случалось.

Поколебавшись на пороге гостиной, я направился через нее к кухне. В полной тишине было слышно, как сосед сверху спустил воду в туалете. Мои осторожные шаги звучали в ушах, как топот динозавра. Дверь в кридор стояла настежь. Я подобрался поближе, стараясь различить в темноте, на месте ли мамино пальто. Наверное, в этот момент я отвлекся. В любом случае, когда краем глаза заметил шагнувшую из-за угла грузную тень, уворачиваться было поздно.

Под черепом взорвался огонь, меня отшвырнуло к стене. Тумбочка выбила почву из-под ног, и я рухнул на пол. Может, Гена и нетвердо стоял на ногах, но догнать меня тут ему не составляло труда. Я почти успел свернуться клубочком, так что тапок отчима вместо живота встретил колено. Мы взвыли одновременно. Отчим запрыгал на одной ноге, я пополз от него к спальне — выход в коридор он перекрыл. Пинать меня, видимо, стало слишком больно, так что урод вооружился первым, что под руку подвернулось. Подвернулся длинный косок с ручкой в виде конской головы. Сделан он был из пластика, так что лупить меня Гена принялся именно рукояткой. На мое несчатье, она отломилась уже на втором ударе — запястье, которым я прикрывал голову, было крепче.

Я говорю «несчастье», потому что ушлепок принялся искать снаряд потяжелее и, конечно, нашел. Торшер с оранжевым, под цвет занавесок, абажуром, оказался как раз под рукой. Впрочем, абажур Гена тут же свернул — для его цели круглый тряпочный экран был только помехой. Каждый раз, когда деревянная ножка взлетала в воздух, державший ее мужчина визжал что-то, задыхаясь от прилива крови и шепелявя. До меня долетали только обрывки фраз, потерявших смысл:

— Все ты!.. Она из-за тебя!.. Наркоман!.. Ворюга!.. Ублюдок!.. Уб-бью!..

Все это время я смотрел на Гену, не закрывая глаз. Мне хотелось, чтобы он встретился со мной взглядом. Хотелось, чтобы он увидел всю ту ненависть, которая выжигала мне роговицу изнутри. Чтобы этот огонь ворвался прямо в его зрительный нерв, и замкнул проспиртованный, мертвый мозг. Одна короткая вспышка — и все! Чернота.

Очнулся я там же, где вырубился — в коридорчике-аппендиксе, куда открывались двери родительской и нашей с Сашкой комнат. Сам туда заполз, или Гена меня загнал, как шайбу в ворота, — память выдавать отказывалась. Орудие его труда с разбитой лампочкой валялось рядом. Из угла открывался вид только на треть гостиной, но самую важную треть — с выходом к коридору и двери на свободу. Отчима там не было. По стене метались зеленые блики, напоминающие о лете и траве. Судя по волнообразно нарастающему и снова затихающему вою, перекрываемому бубнением комментаторов, ящик показывал футбол.

Я произвел быстрый анализ повреждений. Болело все, что могло болеть, но пальцы сгибались, при вдохе не стреляло в груди или боку, в глазах не двоилось, хотя один из низ изрядно заплыл, блевать не тянуло. Похоже, мне повезло — совковый торшер склеен был из какой-то дряни, только прикидывавшейся цельным деревом. Я дождался, пока зомбоящик снова не принялся блажить, и под вопли «Дзюба бьет головой! Мяч летит в рамку! Не-е-ет!.. Левая стойка! А-а-а!..» на карачках вышел из-за угла.

С низкой позиции мне стал виден диван перед телевизором с торчащей над подлокотником макушкой, в центре которой прорисовывалась сальная плешь. Одна рука отчима безвольно свесилась вниз, пальцы почти касались горлышка полупустой бутылки. Эмоции в ящике как раз поутихли, и до меня донеслось тяжелое дыхание спящего. Не веря своему счастью, я осторожно разогнулся и, припадая на одно колено, подковылял к дивану.

Гена дрых пьяным сном, из приоткрытого рта бежала на обивку ниточка слюны. Я представил себе, что беру лежащую на столе бутылку и со всего маху разбиваю ее о расплывшееся, изуродованное лопнувшими сосудами лицо. А потом втыкаю розочку в мягкое жирное горло и давлю, пока из вонючего рта не перестанут идти красные пузыри. Минуту я постоял, любуясь картинкой, вздохнул и побрел в коридор. По пути подхватил лежащую на базе трубку и, заняв безопасную позицию у заранее отпертой входной двери, набрал номер.

— Больница имени Володарского, — пробормотал в ухе усталый голос.

На телефоне сидела незнакомая тетка, и я минут десять вполголоса объяснял, кто такой, и почему мне понадобилась санитарка Левцова. Когда мы, в конце концов, дошли до сути, выяснилось, что мать уволилась с работы по семейным обстоятельствам больше недели назад, о переезде не сообщила и нового адреса не оставила. Я оставил телефон в прихожей и тихо выскользнул за дверь. Куда могли податься мать с Сашкой, оставалось загадкой. Насколько мне было известно, родственников у нее в Питере не имелось. Я, по крайней мере, никогда о них не слышал. К тому же, бардак в спальне и раскиданные повсюду брательниковы книжки наводили на мысли.

Постояв в задумчивости на площадке, я сделал то, что раньше никогда не пришло бы мне в голову — подошел к двери соседней квартиры и надавил на звонок. Из-за стальной двери послышался тонкий собачий лай, сначала далекий, потом ближе и громче. Когда шавка уже охрипла, послышалось шарканье старческих шагов, скрип открываемой внутренней двери. Я почувствовал, что меня изучают в глазок, и постарался придать разбитой морде наиболее дружелюбное выражение:

— Я ваш сосед, из сороковой.

За дверью с минуту тихо дышали — даже собака затаилась. Потом снова скрипнула внутренняя дверь, закрываясь, укромно брякнула цепочка.

— Я ваш сосед, откройте! — заорал я и надавил на багровую кнопку звонка. Шавка впала в истерику — я слышал, как она, подпрыгивая, кидается изнутри на дверь. Обитатель квартиры — скорее всего, одна из бабок, вечно сидевших на лавочке у подъезда и ворчавших на тех, кто с ними не здоровался, — притворился мертвым.

Я пнул с досады крашеную сталь и пошел звонить в квартиру напротив. Придушенная птичья трель разносилась в таинственной глубине жилища без ответа — в тридцать восьмой честно никого не было дома. Осталась тридцать седьмая. Заведясь, я нажал на кнопку пять раз подряд. Это вызвало реакцию. Внутри зашуршали, защелкали замком и мужской голос недовольно буркнул:

— Кто?

— Сосед из сороковой.

Снова щелкнуло, и обитая бордовой клеенкой дверь приоткрылась. Из полутемного коридора выступил усатый мужик военной выправки, чуть щурясь на лампу дневного света. Я вспомнил, что видел его раньше на лестнице — усатый частенько курил на площадке, стряхивая пепел в жестянку из-под кофе.

— Ах тыть… — разглядев меня, сосед едва сдержал неприличное слово — видно, интеллигентный, хоть и бывший военный. — Как же тебя так угораздило?

Вопрос я проигнорировал:

— Мои мать и брат… Женщина с мальчиком из сороковой — они переехали, не знаете?

— Ну, чудак, если ты сам не знаешь, переехали твои или нет, откуда ж мне-то знать? — почесал в затылке усатый, заглядывая зачем-то мне за спину, будто Сашка с мамой могли прятаться там. — Хотя… ты, вроде, давненько домой не заглядывал, а?

— А они? — продолжал я про свое. — Давно вы их видели?

Мужик призадумался:

— Вроде в субботу последний раз. В прошлую. Братишка твой тут мне в банку сопли пускал, — сосед кивнул на подоконник с импровизированной пепельницей, — да я его спугнул. Понимаешь, жена мне дома курить не разрешает...

Из глубины прихожей, как по волшебству, раздался тихий, но требовательный женский голос:

— Коля, кто там?

Коля извинился глазами и шагнул внутрь, притворив дверь. До меня донеслись обрывки приглушенного разговора: «Из сороковой… Мальчишку избили… Где мать, неизвестно...»

Я не стал дожидаться лифта и потихоньку пошел вниз по лестнице. В следующем пролете меня нагнал топот торопливых шагов:

— Эй, парнишка! Погоди, — усатый застегивал на ходу кожаную куртку. — Тебе к врачу надо, в этот, как его, травмпункт. Я тебя подвезу.

— У меня денег нет, — бросил я через плечо, ковыляя по ступенькам.

— Да ты что, чудак! — Коля легко обогнал меня и остановился парой ступенек ниже, заглядывая в лицо. — Я ж не за деньги! Тебе помощь нужна, — и тут же сморщился. — Ух, какой у тебя фингал классический...

— Ладно, — неожиданно для себя согласился я. — Подвезите. Только не в травмпункт. В полицию, в дежурное...

Участковый по нашему району носил странную фамилию Капуста. Слушал он меня со скучающим выражением лица, прерываясь то на телефонные звонки, то на то, чтобы наорать на какого-то Тимофеева, напортачившего с несовершеннолетней в книге доставленных. Потом он и вовсе ушел, бросив меня наедине с бланком заявления. Два пункта меня смутили — время происшествия и возможные свидетели. Настенных часов в кабинете не было, и я выглянул в коридор. К моему удивлению, стойкий Коля еще был там. Тоскливо подпирая стену, он изучал содержимое стенда, кривовато висящего рядом с дверью. Наверное, запоминал морды героев из серии «Их разыскивает милиция».

Я еще больше удивился, когда сосед не только обнаружил наличие часов, но и согласился значиться свидетелем избиения. Оказывается, до тридцать седьмой даже через лестничную площадку долетели кое-какие звуки — просто жена убедила Колю в том, что это очередной пьяный дебош, в который порядочным людям вмешиваться совершенно ни к чему. Больная совесть велела капитану на пенсии — насчет армейского прошлого я не ошибся — из дежурки отвезти меня в травму. Там он листал прошлогоднюю «Науку и жизнь», пока мне накладывали швы, делали рентген и закатывали запястье в лубок — все-таки в лучевой оказалась трещина.

Оставалось еще направление в судмедэкспертизу, но туда мы уже ни по-какому не успевали, даже с Колиным искусством объезжать пробки по тротуару.

— Куда теперь? — участливо поинтересовался мой шофер, суя в усы очередную сигарету.

Вариантов у меня было немного. Я попросил у соседа мобильник и, с трудом попадая пальцем левой руки на нужные кнопки, набрал Вовкин номер. Ответила дама средних лет и сволочного нрава, обозвавшая меня дебилом. Я поменял восьмерку и тройку местами, и на этот раз попал, куда надо. До Купчино мы доехали за сорок минут. Мне стоило великого труда убедить бывшего капитана в том, что по дороге от подъезда, у которого мы припарковались, до квартиры второго этажа со мной ничего не случится. Сунув в мою лапу бумажку со своим номером, доблестный усач укатил.

— Тебя что, корова жевала? — спросил Вовка, увидев останки своей курточки, жалко отсвечивающей дырами в свете коридорного бра.

— Скорей, бык боднул, — поправил возникший за спиной моего друга Андрей.

Я понял, что от долгой беседы на кухне не отвертеться, но это было хорошо. Я надеялся, что Вовкин отчим со своим ушлым адвокатом помогут мне разыскать семью.