Глава 1

All I want to doIs trade this life for something newHolding on to what I haven't gotLinkin Park, «Waiting for the end»

1Я сидел, ежась от холода, на облупленных прутьях ракеты, многие годы служившей чем-то вроде турника для росшей в нашем дворе детворы. Вообще-то, на далекой заре своего существования ракета была горкой. Но жестяной лист, по которому с визгом скользили вниз девчонки и мальчишки, давно уже ставшие мамами и папами, с корнем выломали и сдали в металолом. Ступеньки лесенки постигла та же судьба, хотя были они деревянными, а следовательно кончили не в пункте приема сырья, а в костерке местных бомжей. Остались только прутья, утратившие свои пестрые краски. Космический скелет, вечно летевший из детства в суровую взрослую жизнь, застрял на половине пути, уткнувшись носом в ночное небо. Прямо как я. Вздохнув, я засунул руки глубже в дырявые карманы. Железо холодило зад. Родная девятиэтажка «Титаником» высилась в темноте, празднично сияя желтыми квадратиками окон. Я слегка прищурился. Оранжевые и желтые огоньки начали призывно мигать: казалось, в одних квартирах выключают свет, а в других – так же быстро включают, будто жильцы затеяли какую-то странную игру. Ракета летела со мной на спине, «Титаник» плыл, опутанный новогодними гирляндами, а над всем этим хозяйством беразлично сияла синяя искорка Венеры. Когда-то, когда Вовка еще не переехал в Купчино, мы, зачарованные чернотой бесконечности, до крика спорили, звезда Венера — или планета. Теперь же мне было абсолютно пофиг. Беспокоила проблема гораздо более насущная: идти домой сейчас, чтобы успеть к ужину, или отсрочить неизбежное, но прибавить к сегодняшним грехам еще и неявку к столу. Живот громко заурчал, высказывая свое мнение, хотя его никто не спрашивал. Отчим терпеть не мог, когда кто-то из нас опаздывал к ужину. Для меня такие опоздания чаще всего оканчивались голодным желудком. Сегодня, учитывая мой вид, все могло завершиться гораздо хуже. Эх, жаль, что Вовка переехал. У него всегда можно было переночевать, бабушка пускала. Я похлопал видавшее виды космическое судно по ребрам и спрыгнул на землю. Жили мы на пятом этаже. Лифт, как обычно, не работал. На лестнице, тоже по обыкновению, воняло кошками и мусоропроводом, лампочки на первом и третьем вывернули. И хорошо, не хватало еще с соседями столкнуться с такой-то рожей. На всякий случай я надвинул капюшон олимпийки поглубже на глаза. Звонить не стал, дверь открыл своим ключом. В коридор скользнул бесшумно, не включая света. Из кухни тянуло аппетитными запахами, доносились приглушенные голоса – за стол все-таки уже сели. Я столкнул капюшон на затылок и глянул в темное зеркало. Мдя, как говорится, ну и рожа у тебя, Шарапов! Левый глаз заплыл грозовой синевой, нос вспух и плохо помещался на лице, которое и лицом-то назвать теперь было совестно. Даже если из школы и не звонили, фингал и носяра говорили сами за себя. Сунув сумку с учебниками в угол и сняв куртку, я зашагал по коридору с ощущениями пригворенного к смертной казни. На кухне меня встретила семейная идиллия. Отчим восседал на колченогом табурете, как на троне, вывалив на стол волосатые локти, между которыми затерялась тарелка с макаронами. Справа от него примостился Сашка, сражавшийся с полупустой бутылкой кетчупа так, что очки вспотели. Мать накладывала макароны Катюхе – то ли готовить сестренке было сегодня лень, то ли она оказалась на мели, вот нахаляву покушать и приперлась. При виде моей боевой раскраски мама шлепнула макароны мимо тарелки, Катерина изобразила улыбку из фильма «Челюсти», а Сашка бросил кетчуп и принялся протирать очки. — Приятного аппетита, — вежливо поприветствовал я и протиснулся к свободному стулу. Мать подхватила чистую тарелку и принялась вылавливать в кастрюле еще не поглощенные макароны. Не сводя с меня глаз, сводная сестра сунула вилку за щеку: этот жест Катюха явно подсмотрела в каком-то видике, запрещенным для детей до шестнадцати. Сашка тер очки с риском выдавить стекла. Отчим уставился взглядом удава на мои сбитые костяшки. Я сунул руки под стол, Гена – сигарету в рот.- Издеваешься?! – отчим дохнул вонючим дымом. — Нет, вы только поглядите на него! – затертые, как медяки, глазки обежали публику. — Ему исключение грозит, а у него – «аппетит»! Я предпочел промолчать, созерцая извивы макаронных изделий, свисающих с моей вилки. — Звонила завучиха, как ее… Любовь… – Гена щелкнул пальцами, призывая выпавшее из памяти отчество.- Генриховна, — подсказал я, раздумывая, как отчим среагирует на поползновение за кетчупом, если я на него осмелюсь. Странно, но, несмотря на серьезность ситуации, аппетит мой действительно был в полном порядке. — Генриховна, — затянулся сигаретой Гена. – Ты снова ввязался в драку.Сашка уравновесил на носу очки, стерльнул в меня испуганным взглядом и тут же утопил его в тарелке. Катюха слизывала кетчуп с вилки, как вампирша – свежую кровь. Мама сидела за ближайшим к плите концом стола, но внутренне отсустствовала. — Вы ведь сами меня учили, — я упрямо обращался к отчиму на «вы», как к случайному взрослому, — что я должен быть мужчиной, уметь постоять за себя.- Мужчиной! – Гена уставил на меня тлеющую сигарету. – Не уголовником! Отправлять того слабака в травмпункт было не обязательно! Избегая смотреть отчиму в глаза, я сконцентрировался на кучке пепла в блюдце со сколотым краем. Говорят, собаки воспринимают прямой вгляд, как вызов. — Он сам напросился, – я не собирался посвящать Гену в подробности школьного эпизода. Тем более, что девчонка, которую зажали под лестницей Факофф и Ко, даже не моя одноклассница.- Это ты напрашиваешься!!! – кулак с расплывшейся наколкой ударил в стол, тарелки подпрыгнули, мать вздрогнула, но глаза ее остались устремленными в маленький телевизор на холодильнике. Передавали прогноз погоды. Дальше все пошло по заведенному сценарию. Отчим распинался на тему, как много он претерпел за свою доброту, приютив одинокую бабу с двумя неблагодарными щенками, один из которых кончит в тюряге, а второй – в приюте, потому как первый доведет благодетеля до инфаркта. Гене всегда надо было завести себя прежде, чем взяться за ремень. Голос его поднимался до визга, перекрывая обещания диктора о порывах западного ветра до пятидесяти метров в секунду. Я следил за отмашками мерцающего огонька сигареты и узорами, которые рисовал на клеенке осыпающийся пепел. Сашка притворялся, что ест. Катюха – что случайно нацепила майку на два размера меньше в груди. Мать – что ее интересует моющее средство, удаляющее даже самые въевшиеся пятна. Я притворялся больше всех. Но на этот раз – недостаточно хорошо.- Ты слышишь меня, выбл… док подзаборный! Смотри сюда, когда с тобой разговаривают… – тяжелая рука легко достала меня через стол, предназначенный для малометражных городских кухонь. Окурок еще тлел и горячо укусил в щеку. Черно-белая женщина с улыбкой смотрела на все сверху вниз и утверждала, что я никогда не забуду отдых на пляжах Анталии. Я не услышал грохота упавшего стула, так ревела кровь в ушах, прокачивая литры ненависти через слишком узкие для нее вены. Я смотрел в покрывшееся красными пятнами лицо с жирными слизнями губ, обмусоливавшими каждое бранное слово; в глаза, вместо души отражавшие выгребную яму. Туда я и плеснул из стоявшего перед отчимом стакана.Пепси жутко жжет роговицу, особенно, когда оно смешано с водкой. Гена взревел, как раненый медведь, и схватился за морду. Споткнувшись о стул, я вылетел в коридор. Сзади радостно завизжала Катюха, что-то стеклянное разбилось о пол, тяжелое тело ломанулось через кухню, как ледоход через Арктические льды. Искать куртку в темном коридоре было некогда. Я радовался, что не разулся: чувствовал что ли, как все обернется? Дрожащие пальцы едва справились с замками в двойных дверях. Я поскакал вниз по лестнице, рискуя сломать ноги в неосвещенных пролетах. Вослед мне несся почти нечленораздельный рык, призывавший немедленно вернуться обратно, а нето… Неужели Гена действительно был такого низкого мнения о моих умственных способностях?! Когда немного пришел в себя, то обнаружил, что сижу на автобусной остановке. Не то, чтобы я собирался куда-то ехать. Просто пластиковая будка-ракушка худо-бедно защищала от поднявшегося ветра (западного, до пятидесяти метров в секунду). К тому же остановка оправдывала мое позднее нахождение на улице в глазах возможных маньяков и педофилов: занят парень делом, ждет автобуса. Значит, где-то и его ждут. Хотя, насколько я мог разглядеть со своего поста, поблизости никого не было, кроме толкущихся у круглосуточного магазина унылых алкоголиков. Я дрожал, с тоской вспоминая оставленную в квартире куртку, но капюшон не натягивал – может, моя морда отпугнет, если кто еще забежит в ракушку погреться. С платиковой стенки настойчиво обещала незабываемый отдых женщина из Анталии. Загорелая кожа у нее шла складками, будто она мерзла в одном бикини. Какой-то пассажир откровенно выразил свое мнение о ее обещании, украсив полосатые трусики тремя жирными черными буквами. Я был с ним вполне согласен. Переполненная мусорка, грязный с выбоинами асфальт и издыхающий фонарь, вообразивший себя маяком, меньше всего напоминали Анталию. Мучило беспокойство за Сашку и мать. Как-то отчим переживет унижение? Обычно Гена их не трогал и срывал плохое настроение на мне. Но сегодня все было не совсем так, как обычно. Или совсем не так? Если бы Вовка не переехал, я мог бы сейчас завалиться к нему, и меня бы пустили без объяснений. Но теперь он жил с матерью в Купчино, бабушка его умерла, номер Вовкиного телефона был записан в какой-то из моих школьных тетрадей. Адресом я так никогда и не разжился. Оставалась еще, правда, бабушкина дача в Толмачово, которую мы в тайне от предков посещали вне сезона. Но до Толмачова еще требовалось доехать, а в карманах – одни дыры. К тому же, не хотелось прибавлять к списку моих преступлений против человечества взлом, да и старого друга подставлять. Но переночевать где-то надо, и поесть я не успел… От мрачных размышлений меня отвлекла одинокая фигура, возникшая из сгустившихся за кругом света теней. Облаченный в длинный, парусивший на ветру плащ человек именно возник — словно соткался из темноты в паузе между вспышками шипевшей над нами неоновой лампы. Только что вокруг никого не было – и вот он уже торчит на краю тротуара, будто всю жизнь только и делал, что ждал тут автобуса. Я насторожился и стал исподтишка рассматривать стоявшего в полоборота незнакомца, раздумывая, не дать ли деру. Свободный плащ, вроде дождевого, укрывал его с головы до пят. Шляпа с мягкими полями, которую непнятно как не сдувал разошедшийся ветер, была нахлобучена на уши. А погода расшалилась: сухие листья и беспризорные бумажки стайками неслись по асфальту, закручивались вихрями, отрывались от залитой мазутом земли и уносились в ночное небо, словно гигантские бабочки. Это зрелище завораживало, прямо как в «Американской красавице». Поздний пассажир глазел себе на мусорную возню и попыток завязать контакт не делал. Это усыпило мою бдительность. Лампочка в фонаре на мгновение погасла, а когда снова зажглась, незнакомец стоял рядом со мной – так близко, что плащ почти касался моих колен. Я дернулся и поднял глаза. Фу ты, ну ты! Это был не незнакомец, а незнакомка, только высокая, как баскетболистка! Из-под шляпы струились на плащ длинные каштановые локоны, отличавшиеся каким-то особенным блеском, какой бывает только в рекламе шампуней и красок для волос. На лицо падала тень, но я различил, что оно длинное и породистое, как у мачехи из пиндосовского фильма про Золушку. Губы, накрашенные алой помадой, улыбались, и ей это шло. Глаза были большие и слишком круглые, чтобы заслужить звание красивых. Но огонек, плясавший в их темной глубине, припечатал меня к месту вернее клея «Момент». Этот огонек я часто видел в зеркале, к холодной поверхности которого прижимался горячим лбом, давая себе невыполнимые клятвы. Этот огонек заработал мне прозвище «Псих», которым я, в общем-то, даже гордился — в том числе потому, что оно не имело ничего общего с настоящим именем, доставлявшим одни огорчения. — Лиан, — произнесли алые губы. В их исполнении дурацкое имя звучало так, что никому бы и в голову не пришло, что оно рифмуется с «предводитель обезьян». Фонарь снова мигнул, и когда сиреневый свет вернулся, незнакомка сидела на грязной лавочке рядом со мной.- Вы меня знаете? – инстинкт самосохранения все-таки сработал, и я отодвинулся на край скамейки. — Ты меня боишься? – в круглых глазах что-то поднялось и опало, как крылья хищной птицы. Алый рот улыбался – теперь насмешливо. Мне стало стыдно, и я попытался замаскировать это наглостью:- Ну да, вы очень страшная. Вы – знакомая моей матери? – сказал и тут же понял, что сморозил глупость. Ну, откуда у бедной мамы, работавшей санитаркой в больнице, могли быть такие закомые? Шляпа качнула полями, пустив по кругу длинные тени. — Я пришла, чтобы сделать тебе предложение.Это прозвучало настолько дико, что я попросту разинул рот. Наверное, дама – какая-нибудь извращенка-маньячка. Может, она уже давно за мной следила, оттого и знает, как меня зовут. Я поискал глазами пути отступления. Вокруг только сор вихрился, толкался черными мотыльками под фонарем. Обтянутое плащом колено прижалось к моему – меня втерли в угол. — Эй, полегче! – голос сорвался. – Я, вообще-то, женщин не трогаю, но у меня в кармане – нож, – руки у меня действительно были глубоко упрятаны в дырки. Поди разбери, что там. — А у меня в кармане – вот что, — маньячка сунула руку в глубины плащ-палатки. Сердце у меня бухнуло в пустой желудок. Не знаю, что я ожидал увидеть, топорик или презерватив, но на обтянутой черной перчаткой ладони оказался… волчок! Да! Обыкновенный детский волчок в веселую полоску, какой с восторгом пускают по полу счастливые трехлетки. Только раза в три меньше, чем обычно, так что как раз умещался в горсти. Что и требовалось доказать – дама явно не в себе. Напряжение отпустило так резко, что я не выдержал и глупо хихикнул:- Я в эти игры уже не играю.Женщина тоже рассмеялась. Смех у нее был глубокий и низкий, почти мужской.- О, нет, Лиан. В эту игру ты еще не играл, — весело так сказала, но от ее слов мороз по коже продрал. А она склонилась ко мне – даже сидя, выше меня была – так близко, что я ее почуял. Пахло от нее… свежестью что ли, как первый глоток воздуха, когда распахнешь окно из душной комнаты в лето. — Я хочу предложить тебе мир, — в круглых глазах отражался волчок, тоже круглый, цветной и блестящий. До меня смысл ее слов дошел не сразу. Фонарь успел мигнуть пару раз, но сумасшедшая никуда не исчезала и на меня не бросалась. Смотрела только прямо в глаза, не мигая. Ждала ответа. — Как это – мир? То есть… какой мир? – я покосился через плечо. Сквозь прозрачную стенку ракушки видно было, что улица совсем опустела. Даже пьянчуги исчезли – может, забились в тепло супермаркета? Машины перестали мимо проезжать. Да и автобусу давно пора бы подойти...- Большой и настоящий, — круглые глаза смотрели на меня серьезно, безумный огонек из них исчез, — а главное – весь твой. Ты ведь хочешь уйти отсюда, да? Там, — незнакомка легко дотронулась до волчка пальцем в перчатке, — ты найдешь все, что ищешь. Мир, полный воможностей. Новые пути. Новое имя. Новое лицо. Да, вот новое лицо мне сейчас как раз бы не помешало. Я шмыгнул опухшим носом:- Ага. И все это – в детском волчке.Хоть бы автобус пришел, что ли? Может, удалось бы ее туда запихнуть и уговорить водителя доехать до ближайшей психушки?- Это не волчок.Нет, конечно, это летающая тарелка! Или карманная галактика… Я не лох, я смотрел «Людей в черном». — Это осколок межмировой грани. А, что-то новенькое. Говорят, психи изобретательны. — Он помогает войти в Ветер Времени. Ветер перенесет тебя по оси. Он подхватит тебя так же легко, как эти листья. Смотри! Я смотрел. Город вокруг будто вымер. Время остановилось. Только фонарь все еще мигал. Но каждая вспышка лиловатого света показывала всю ту же картину. Пустая улица. Пустая проезжая часть. Темные кроны деревьев по бокам. И листья, скрюченные смертью, шуршащие с запада на восток – десятками, сотнями, тысячами. «Имя им – легион», — всплыло откуда-то в памяти. Единственный островок затишья был под козырьком автобусной остановки. Выйди я сейчас из-под него, и меня бы мгновенно погребло под ворохом листвы. — Время, — произнесла незнакомка, взгляд которой летел по воздуху, как осення паутина, — его становится все меньше и меньше. Оно убывает с каждой смертью, – ее глаза обратились ко мне, вспыхнув кострами. — Ты нужен Миру, Лиан! Покрути волчок. Ничто не остановит тебя. Нет такой стены, которая бы остановила этот ветер. Я посмотрел на игрушку в ее руке. Посмотрел на полуголую женщину, корчившуюся за прозрачным пластиком вместе с пляжем, морем и безоблачным небом. Три буквы, написанные несмывемым черным маркером, отрицали существование этого мира так же твердо, как я только что отрицал существование мира в волчке. Какой из них был более реальным? — Как он называется? – тихо спросил я. Выщипанные брови под шляпой недоуменно сдвинулись.- Кто?- Ну… Мир, — пробормотал я, краснея, то ли от сознания собственной тупости, то ли оттого, что говорил так, будто поверил в фантазию душевнобольной. Это Сашка у нас зачитывался «Гарри Поттером», «Властелином колец» и прочей фэнтезятиной, так что с него взять? Пацану всего десять лет. Тень под шляпой расколола алая улыбка:- А как называется твой мир? Я подавил желание покрутить пальцем у виска и буркнул:- Земля.Собеседница фыркнула, проявляя признаки нетерпения. Волчок глухо брякнул в ее руке.- Земля! Это планета. Я спрашиваю, как называется твой мир? Я задумался, глядя на летящую мимо листву.- Солнечная система? – попробовал я снова. — Млечный путь? Шляпа укоризненно качнулась:- Твоя вселенная, дурачок! Я так озадачился вопросом, что даже на дурачка не обиделся. Надо же, а мне казалось, что я что-то вынес из уроков физики… Действительно, а как она называется? Наконец, я сдался:- Не знаю.- Конечно, не знаешь, – незнакомка удовлетворенно тряхнула волчком. – Вот и я не знаю. Я опасливо скосил глаза на полосатый предмет, с которым так бесцеремонно обращалась дама в шляпе:- Вы хотите сказать, что… Незнакомка возвела круглые очи к небу, то есть к прозрачному козырьку остановки, за которым клубилась ночь. — Так ты берешь его? – рука в перчатке сунула мне волчок. Терпение дамы в шляпе стремительно истощалось. Я отважился вытащить руки из карманов и осторожно дотронулся до полосатого бока. Волчок, как волчок. Металлический и холодный на ощупь. Интересно, а если я возьму его, шляпа отвяжется?- И что мне делать с… ну, с целой вселенной? Круглые глаза воззрились на меня, как на идиота той же формы.- Править, конечно.Мдя. Лиан – властелин вселенной. Звучит. Круче, чем властелин каких-то там колец. Я снова глянул через плечо. Там исчезли уже не только алкоголики, но и супермаркет с неоновой вывеской. За пластиковой стенкой летели в черную бездну сухие листья. Бесконечный серый поток. И в нем – мигающий островок света, остановка, мальчишка с подбитым глазом и женщина в плащ-палатке и шляпе. Такой вот парадиз-хотель. Красотка с пляжа Анталии подмигнула мне зеленым, как сигнал светофора, глазом. Этот отдых вы никогда не забудете. — А что я вам буду должен? – обернулся я к незнакомке. Прожив пятнадцать лет в стране дикого капитализма, я четко усвоил, что все хорошее дорого стоит. И быстро кончается. Женщина махнула перчаткой.- Не думай об этом. Я рада, что отдаю мир в хорошие руки. — Значит, задаром? — уточнил я. Ощущение подвоха охватило меня с новой силой. За бесплатно только пенделя получают, и то спасибо говорить надо. Дама помялась.- Ну… не совсем. Сейчас мне ничего не надо. Отправляйся в мир. Наслаждайся, — алые губы выпятились сердечком, будто посылая мне воздушный поцелуй. – О плате мы поговорим позже. Я возьму с тебя мелочь. Безделицу. «Дорогуша, так только на иглу сажают», — подумал я, а сам сказал:- А что же вы сами туда не унесетесь на этом самом ветре? Раз мир у вас такой расчудесный? Дама поправила шляпу над ухом, будто прислушиваясь. Глаза искали что-то в сумраке за пластиковой будкой.- Я не могу. За мной уже пустили бладхаундов. Вот, слышишь? Я навострил уши и не поверил им. Из сухого шуршания до нас донесся далекий лай. Бладхаунд… Это, кажется, такая гончая? Пес был не один, скорее звуки напоминали целую свору, взявшую след. Нет, это бред какой-то! Наверняка, бездомные шавки брешут. У соседнего гастронома кормится целая стая. — Кто пустил? Женщина нервно встала, зашуршав полами плаща. Прижала руки к груди, всматриваясь во тьму. — Я не могу больше ждать. Решай, берешь его или нет? Волчок поблескивал между черными пальцами, пуская по стенкам будки цветные блики. Почему-то мне не хотелось упускать его из виду.- А я смогу вернуться? — А ты хочешь? – круглые глаза метнулись ко мне, мгновение изучали и снова уставились во тьму.Я подумал о матери и Сашке.- Наверное. Да. — Тогда ты найдешь путь. Просто поверти волчок в обратную сторону. Женщина сделала шаг к краю тротура. Ветер подхватил полы плаща, потянул в листопадную круговерть. Она сопротивлялась. Вытянула руку ко мне, предлагая игрушку. Я понял, что это – в последний раз. Собачьи голоса взвыли по ту сторону ветра, уже громче, ближе. — Ладно. Я беру его. Торопливо поднялся со скамейки, шагнул к протянутой руке. В круглых глазах снова махнули крылья.- Береги мир, легкий. Им многие хотят завладеть. Не показывай никому… – женщина тревожно прислушалась, склонив шляпу на плечо, и вдруг ступила с тротуара на проезжую часть. Ветер мгновенно подхватил ее. На том месте, где она только что стояла, кружились несколько скукоженных листочков, потерянно тыкаясь в воздух. Где-то близко за листопадом пронеслась, подвывая, свора, гнавшая дичь. Я посмотрел вниз, на свою руку. В не очень чистой ладони лежал, поблескивая полосатым боком, волчок. Фонарь мигнул. Сиреневый свет зажегся вновь. Загорелая красотка из Анталии посылала меня на три буквы. Ветер гнал воздух на восток со скоростью пятьдесят метров в секунду. Листопад иссяк, у круглосуточного магазина снова тусовались алкоголики. Один из них раздобыл бутылку. Скособоченный автобус показался из-за поворота, натужно подкатил к остановке и разинул двери. В задней открывалась только одна створка. Этот номер шел к электричке. Я мог бы зайцем прокатиться до платформы и сесть на поезд в Толмачево. Я мог бы закинуть волчок в кусты на станции или отдать попрошайкам у касс. Двери с шипением закрылись. Автобус судорожно дернулся и укатил, подгоняемый западным ветром. Я подождал, пока подслеповатые задние фонари растворятся во мраке. Поставил волчок на лавку рядом с собой. Я был почти уверен, что ничего не случится. Но просто не мог не попробовать. Закусил губу и вдавил металлический стержень в полосатое нутро. Еще и еще, пока игрушка не набрала скорость, так что зеленые, синие, красные и желтые полосы слились в одну пеструю спираль. Я отпустил рукоять, глядя, как спираль накручивает витки вокруг неподвижной оси – быстро, так быстро. Волчок довольно гудел, словно шмель, обнаруживший поляну сочных ромашек. Ну вот, так я и знал. Обычная игрушка. Обычная шизофреничка. И я — заурядный неудачник с именем, рифмующимся на «болван». Всем своим существом я пожелал оказаться как можно дальше от этой позорной скамейки, автобусной остановки, алкоголиков, отчима с его сигаретами и ремнем и даже Анталии, посылающей всех в сторону, противоположную раю. Что-то изменилось. Я стал легким. Я почувствовал ветер. Прозрачные стены остановки внезапно перестали быть для него преградой, и он заполнил все. Ветер летел сквозь меня, он был вне и внутри меня – или это я стал ветром? А может быть, я сделался флейтой, на которой играл мелодию воздух? Я не видел, что происходило вокруг – не мог отвести взгляда от уходящей в бесконечность спирали. Но я знал, что уже не сижу в пластиковом аквариуме. Я летел, я был легким и прозрачным, как воздух, как тьма. И издалека, которое становилось все ближе и ближе, пел незнакомый хрустальный голос: Истекание сроков… Он близится, скорбный предел, В океанском просторе туманом поставленный парус. Зюйд-зюйд-вест. Под зеленой звездой Усны дом опустел. Норд-норд-ост. И под желтой звездой никого не осталось. Только в улье хрустальном гудит золотая пчела, Ей последней вкушать медоносную дикую сладость. Ее мать утомилась — детей она долго звала, Не дождавшись уснула, на бубен умолкший склоняясь. Ей приснилось: она на зеленом паркете одна, Вяжет тонкую сеть золотых вихревых полукружий. Под босыми ногами быстрее кружится земля. Воздух времени ясен, и Демон стоит безоружен.