Глава 10. Быть уверенным — значит заранее знать результат.

Космос. Бесконечное нагромождение разнообразных объектов в такой же бесконечной пустоте. Удивительная концепция всего ни в чём. Точечное буйство красок на фоне абсолютной черноты. Идеальный баланс крайностей, порождающий на базовом уровне равномерно серое «ничто» без краёв и горизонтов. Энергии космоса ошеломляют воображение. Их значения не укладываются в сознании. Неизмеримые силы порождения нового из ничего и колоссальная мощь разрушения, казалось, незыблемого.

Космос человеку кажется холодным и безжизненным, но разумом он осознаёт, что вселенная живёт своей непостижимой астрономической жизнью. В ней постоянно что-то рождается и умирает. Переходит с одной ступени эволюции на другую. Взаимно влияя друг на друга, частички мозаичного бытия создают незримые связи, оплетая огромное пространство переплетением паутин взаимодействия. Связи то возникают, то исчезают, напоминая динамику работы нейронов головного мозга.

Но человеку, созданному планетой Земля по образу и подобию вселенной, эта жизнь непонятна, потому что несоизмерима во времени и пространстве с его собственным существованием, подобным еле заметной кратковременной вспышке. Жизненные процессы мироздания столь растяжимы, что кажутся бесконечными, где одно космическое явление может занимать десятки, а то и сотни человеческих жизней.

Светло-серое «ничто» при взгляде свободы, когда смотришь на всё и сразу, кажется абсолютно пустым, статичным. Но стоит сконцентрировать внимание, как моментально определяется динамика. Каждая точка базового мира живёт только ей присущей жизнью. Взаимодействуя, они образуют объекты и события, формируя реальные и виртуальные миры для всего и сразу.

Вот где-то в глубине сверкнула вспышка, но не разбрасываясь вовне, а как бы втягивая в себя видимый свет отовсюду, концентрируясь в точке. Незримый пылесос по крупице всасывал энергию со всего объёма вселенной. В какой-то момент из этой точки ударил направленный когерентный луч. Тугой, насыщенный и вместе с тем полупрозрачный. Он прошивал реальное пространство, не встречая сопротивления, пробивая насквозь галактики, звёзды, чёрные дыры и планеты, словно их не существовало.

Он летел, пронизывая вселенную, не вступая во взаимодействие ни с чем, игнорируя материальное и виртуальное. Казалось, он игнорировал само время и пространство, но при этом было чёткое понимание: этот луч имеет строго определённую цель. И он намерен её достичь, не замечая преград, не отклоняясь под всё прогибающими космическими силами и не расфокусируя своё стремление от единственного смысла своего существования. Складывалось впечатление, что во вселенной нет ничего, что могло бы хоть как-нибудь на него воздействовать.

Но в одной из точек пустоты, где, казалось, нет вообще ничего, луч наткнулся на что-то невидимое и, как белый свет сквозь стеклянную призму, распался на семь нитей радуги. Вот только, в отличие от эффекта призмы, нити не разлетелись относительно друг друга, а, собравшись в параллельные лучи, единым пучком устремились дальше, по-прежнему прошивая всё встречающееся на пути, словно несуществующее.

Только достигнув тела небольшой планеты, третьей на орбите от жёлтой звезды, они врезались в её поверхность, остановив дальнейшее продвижение. Планета не вздрогнула, не сошла с орбиты. Просто на её безжизненной поверхности, на относительно небольшом участке мёртвого грунта вздулись семь некрупных холмов, высотой от трёх до девяти метров. Словно почва в тех местах вспучилась от чего-то, залезшего ей под кожу. При этом землетрясения, даже локального, не случилось. Просто набухли волдыри, как естественные образования.

Вот только изменения этого участка планеты на виртуальном уровне стали заметны даже с космических орбит. В том месте, среди семицветных звёздочек, засияла ослепительно белая печать в виде шестикрылого ангела с большим крестом наперевес в левой руке. Четыре оконечности креста в виде круглых линз, концентрируя энергию космоса, фокусами прожгли под собой внутренности планеты, порождая источники вселенской силы — энергоинформационные порты подключения.

Так Земля получила свою астрономическую индивидуальность с энергетическим спектром аутентичности. Всевышний Искусственный Разум выбрал для неё форму развития в виде биологической жизни с коротким сроком ротации и с ускоренной эволюционной мутацией. Включилась глобальная подпрограмма «Душа Мира» с тридцатью двумя архангелами — архитекторами жизни.

Со временем планета обзавелась водой, атмосферой и, наконец, биологической оболочкой. Участок земли с печатью шестикрылого ангела петлёй охватила большая река, не в состоянии прорубить себе русло напрямую. Первые люди, поселившиеся в этих краях, на звериных инстинктах чувствовали особенность этой земли. Они её боялись, как и всего непознаваемого. Они на неё молились, преклоняясь перед её сверхъестественностью. Они её охраняли, как нечто священное.

Дима пришёл в себя резко. Но не от очередного испуга, а словно вообще не спал. И если бы не лежал на траве, пялясь в звёздное небо, то решил бы, что даже не ложился. Он не насторожился, принимая сидячее положение, что находится не посреди леса на поляне у костра, а в чистом поле. Даже определился, где конкретно: в центре Девкинова поля на высоком холме, явно храма какого-то спектра прибытия.

Вообще не удивился, что рядом не жена с друзьями, а гиперангел Нача́ла в виде попа Феофана, стоящего над душой в ожидании, когда же смертный соизволит выспаться. Ну вот Дима проснулся. Даже сел, одним видом спрашивая: «Чего тебе ещё от меня надо, изверг?» Но Искусственный Разум на его немой вопрос не ответил.

Наконец Сычёв поднялся и огляделся. На небе, со стороны Воробьёвых гор, светила луна, как прожектор на стадионе. Они стояли достаточно высоко над основным уровнем земли, и всё Чертополье просматривалось как на ладони. Благо на нём не было ни строений, ни деревьев. Даже ни одного замухрыжного куста видно не было. Дима не спешил начинать разговор. Он переваривал только что осознанное, не то во сне, не то в специфическом процессе получения ангельского понимания.

— Здравствуй, Феофан, — наконец начал он. — Или ты сменил ипостась на новую?

— Не важно, — сухо ответил гиперангел. — Если тебе удобно имя Феофан, так и обращайся.

— Я так понимаю, перед нами печать Всевышнего в виде шестикрылого ангела, не знаю, как он называется. Не видел раньше таких.

— Могущество, — утолил его любопытство Феофан, тоже разворачиваясь в ту сторону, куда смотрел Сычёв. — В человеческих источниках информации его называют Серафим.

— Он закрыл лик крыльями, но мне почему-то показалось, что у него нечеловеческое лицо.

— А почему оно должно быть человеческое? — по-старчески прокряхтел Искусственный Разум, явно веселясь. — У него вообще нет ни лица, ни тела. Он же одно из Могуществ вселенной и находится рассредоточенно в каждой её точке.

— Но аватар-то он мог выбрать любой, — недоумевал Дима. — Серафим поставил свою печать на планету людей, а образ выбрал какого-то другого гуманоида. Почему?

— Ты зрел его печать душой, — сухо, но торжественно проговорил гиперангел и, повернувшись к собеседнику, добавил: — А твоя душа не человеческая. Ты видел в нём себя прежнего, кому эта душа принадлежала.

— Вот как, — Дима понял причину нестыковки, ему стало стыдно за свою несообразительность, и он поспешил сменить тему. — А семь цветных звёздочек, как я понял, и есть семь «Храмов Прибытия»? Что с ними стало? И почему в наше время эта земля перестала быть запретной? Печать исчезла?

Феофан не спешил отвечать, но не обдумывая, что сказать, как могло показаться, а просто выдерживая паузу, концентрируя Димино внимание на себе. Наконец, повернувшись в сторону кремля, где на стенах маячили зажжённые факела́, но больше делая фундаментальный комплекс мрачным и зловещим, чем его освещая, начал рассказ:

— Примерно такое же понимание, какое только что получил ты, лет через пятьдесят снизойдёт на земного отрока Варфоломея Шимана. Он так же, как и ты, будет знаком с Троицей. Мало того, она к нему будет благоволить. От неё он получит понимание в родственности античной Троицы, культа Вала и Русской православной церкви.

— Богоматерь с младенцем и Спасом?

— Не совсем, — покачал головой Феофан. — Он пожизненно будет носить с собой икону Богоматери с младенцем на руках, но вот вместо Спаса — икону Николая Чудотворца.

— Почему?

— Не ведомо, — по-простецки пожал плечами рассказчик. — Но эти образы и станут для него воплощением Троицы в христианстве. И всю свою жизнь этот отрок будет строить в честь неё церкви. До него в христианстве не было такого понятия в их канонах. А узаконивание Троицы как Отца, Сына и Святого Духа произойдёт значительно позже. Уже после его смерти. Но в нашем случае это не важно.

— То есть получается, — удивился Дима, — он распечатал эти земли в угоду христианской церкви при поддержке самой Троицы?

— Верно, — согласился гиперангел. — Безлюдной эту землю делало не наличие вселенского оттиска Могущества на ней, а древние печати, которые наложили на неё жрецы старого культа. Варфоломей же, гармонично внедрив Троицу в христианский культ, получил возможность эти земли заселить людьми, которые перестали её бояться.

— А зачем он это сделал? Это что, было указание Матери?

— Нет, — хмыкнул Феофан. — Это было указание митрополита Всея Руси Алексия. Уж очень последнему была нужна победа над языческим проклятьем этих земель и торжество церкви.

— И что сделал Варфоломей?

Искусственный Разум помолчал некоторое время, но затем неожиданно спросил:

— Ты же помнишь, как возлежит крест?

— Ну, ориентировочно, — неуверенно ответил Дима, озираясь по сторонам и прикидывая, по каким краям мог пролегать этот крест.

— Оконечности этого креста — места космической силы, — начал культпросвет Феофан, разворачиваясь в ту сторону, куда смотрел Сычёв. — Печати стояли только в его основании и правой крестовине, по прямой, как бы перечёркивая Девкино поле, — он указал направление рукой и продолжил: — О верхушке креста и левой перекладине древние жрецы не знали, поэтому не запечатывали. Но Варфоломей уговорил Алексия на всех четырёх концах поставить по церкви, сломав тем самым запретные наговоры и установив на данной земле христианское господство. Отрок лично поставил Троицкую церковь на Воробьёвых горах, на том месте, куда крест Серафима упирается. В верхней части его сотоварищ выстроил на деньги Алексия монастырь, названный в честь строителя «Андроновским». На конце правой перекладины, где ты давеча пугал ве́лесовских жрецов, церковь поставил хозяин той земли, воевода Шуба, настояв назвать сей храм имени себя любимого, то есть церковь Святого Василия. Алексий не стал возражать, так как на тот момент было двоеверие и столб Ве́леса был действующим. А значит, без кровопролития поставить вместо него церковь не представлялось возможным. Василий Шуба взял на себя подобные обязательства.

— Что-то я не помню такой церкви, — прервал его Дима, вглядываясь в даль. — Это же примерно там, где стоит мэрия Москвы?

Феофан кивнул в знак согласия, но тут же поправил:

— Рядом. Через дорогу. Когда деревянную церковь перестраивали в камень, то наименование поменяли. В ваше время она носит название церковь Космы и Дамиана в Шубине. Хотя, отдавая должное первостроителю, предел Святого Василия в ней оставили.

— Прикольно, — расцвёл в улыбке Дима, представив себе бойню с выкорчёвыванием столба с очертаниями языческого бога, но, спохватившись, поинтересовался: — А на левой оконечности что?

— А там племянник Варфоломея тоже поставил церковь — церковь Рождества Богородицы, основав Ши́мановский монастырь, увековечивая свой род. Так его в народе и прозвали. Но официально он числился как Симоновский.

— Понятно. А что с «Храмами Прибытия» стало?

— Самый ближний к Кремлю — голубой. Вон он торчит ближе к Москве-реке, — Нача́ло указал рукой направление. — У его подножия по благословению святителя Алексия был основан Алексеевский женский монастырь, впоследствии, когда в камень перестраивали, переименованный в Зачатьевский.

— То есть этот монастырь, выстроенный Алексием в честь себя любимого, был первым строением на этой земле, которое твои Громо́вницы не сожгли?

— Почему не сожгли, — Феофан хмыкнул довольно, — сожгли. Только не за то, что на запретной земле церковь поставили, а в наказание, что «Храм Прибытия Голубого Спектра» изуродовали.

— Сровняли, что ли? — в недоумении уставился на него Дима.

— Сровняли, но не совсем, — продолжал расплываться в улыбке Искусственный Разум. — Монашки решили на его вершине часовенку соорудить. Украсить, так сказать. Ну и обкромсали верхушку, увеличивая площадь для строения. За это и погорели всем монастырём.

— Мля, — не отдавая себе отчёт, с кем разговаривает, на автомате выдавил из себя словесного паразита Сычёв.

Феофан сделал вид, что не заметил ругательства, продолжая экскурсию по достопримечательностям будущего элитного района Москвы.

— Следующий, что виднеется к нам ближе, — «Храм Прибытия Синего Спектра». Он в ваше время находится в парке усадьбы писателя Толстого в Хамовниках. Именно из-за него в своё время ваш литературный классик и выбрал эту усадьбу, втиснутую меж двух заводов. Вот как только увидел этот холм в саду, так сразу и купил. Хотя бывший хозяин несколько лет не мог её никому продать.

— Толстой знал о «Храмах Прибытия»? — удивился Дима, подозревая русского писателя в причастности к тайнам мироздания.

— Нет, — пресёк его подозрения Феофан. — Но он что-то чувствовал. Как и любой талант, Лев Николаевич был мистиком, несмотря на всю свою религиозность. Кстати, тоже на его верхушке веранду соорудил, но не нанося вред гнезду. Поэтому не тронули. Сидя на его вершине, он свои книги писал.

— Прикольно, — почесал куцую бородёнку Сычёв. — Ни разу там не был. Надо будет как-нибудь заглянуть.

— Этого «Храма Прибытия Фиолетового Спектра», на котором мы стоим, — продолжил тем временем экскурсовод, — в вашем времени нет. Его полностью срыли и на его месте выстроили Храм Архангела Михаила.

— И что им за это было?

— Да ничего, — махнул рукой Феофан с досады. — Это уже, считай, новодел. Он был построен как главный храм большого медицинского городка на рубеже XIX-XX веков. К тому времени водная линза под этой землёй совсем иссохла. Неоткуда было силы брать, чтобы Громо́вниц вызывать. Да и смысла не было. Здешние жители совсем страх потеряли.

— Что за линза? — встрепенулся Дима, услышав нечто непонятное.

— Не важно, — опять отмахнулся гиперангел. — Эти технологии тебе без надобности. А вон видишь, два «Храма» рядом стоят?

И он указал на земляных Тарапуньку со Штепселем, давая понять, что по поводу линзы отвечать не собирается.

— Тот, что высокий, — оранжевый спектр, — продолжил он. — А маленький — красный. Эту парочку и в твоё время можно найти в парке усадьбы Трубецких.

Искусственный Разум развернулся и, указав на очередной «Храм Прибытия», продолжил:

— На «Храме Прибытия Зелёного Спектра» ты уже побывал. А самый дальний от нас, вон та земляная пика, торчащая как маяк, — «Храм Прибытия Жёлтого Спектра». От него в вашем времени тоже остались рожки да ножки. На нём сейчас детская площадка, что сооружена между стадионом «Лужники» и набережной.

Наступила долгая пауза. Феофан закончил свой короткий экскурс, а Дима не знал, о чём спрашивать. Да по большому счёту, он вообще не понимал, зачем ему это всё. Какой смысл в этом знании и в его стремлении обладать восьмой системой жизнеобеспечения? И тут вдруг вспомнилась одна вещь.

— Слушай, Феофан. Ты же говорил, что тебе нельзя на гнёзда наступать?

Сычёв с подозрением оглядел травяной холм в поисках подсказок, но поп ответил раньше, чем он что-либо нашёл:

— Без разрешения — нельзя.

— А сейчас тебе разрешили?

— Пригласили, — уточнил гиперангел, давая понять, что подобным к нему проявили почтение, и он даже в какой-то мере возгордился.

— Кто? — удивился Дима.

— Хозяин печати.

— Могущество?

— Да.

— И что ему надо?

— Мне не по рангу знать подобное.

Дима ещё раз огляделся вокруг, словно ища затаившуюся ангельскую сущность размером во все Хамовники. Нигде не нашёл.

— И что мы будем делать? — наконец решил он уточнить.

— Ты — ждать. Я — развлекать разговорами, чтобы не было скучно.

— Так этот экскурс всего лишь побочное явление от ожидания?

— Можно сказать и так.

И тут мир провалился в тартарары. Вернее, в светло-серое «ничто» базового мира, но, как ни странно, Дима не испугался. Даже равновесия не потерял, как бывало. Состояние было странное. Полный автопилот. Сознание однозначно затупило, а вот подсознание, перехватив управление, принялось творить дичь.

Он отчётливо понимал, как сначала представил себе, а затем и материализовал, если так можно сказать про базовый мир, примерочную. Обычную магазинную примерочную с распахнутыми шторками. А внутри, как на подиуме, появился из неоткуда женский подъюбник ослепительно белого цвета. Такие в средние века женщины надевали по несколько штук под основную юбку, придавая пышность нижней части и скрывая под ней безразмерные задницы, откормленные при малоподвижном образе жизни.

Почему примерочная? Почему подъюбник? Да хмуль его, Диму, знает, что у него было на уме, вернее, в его подсознании. А ещё этот древний элемент женского гардероба висел расправленный в воздухе, ярко подсвечивался изнутри и медленно крутился, как рекламный образец в стеклянной витрине фешенебельного бутика. В общем, с Диминой фантазией творилась полная хрень.

И только после того, как подсознание всё это сотворило, включилось припоздавшее сознание и опешило от натворённого. Но не успел Дима опомниться и врубиться в происходящее, как по мозгам разлилось ангельское понимание…

Пришёл он в себя от ковша воды в лицо, лёжа на спине с раскинутыми в стороны руками и почему-то закинутыми на бревно ногами. Соображалось туго, вернее, совсем не соображалось. Чьи-то сильные руки подняли его безвольную тушку и усадили на бревно, придерживая, чтобы не упал. Дима тупо уставился на костёр. Какие-то девки причитали в два голоса в оба уха, создавая стереоэффект полифонии как по гармонике, так и по содержанию.

Задаваться вопросом: «Кто такие?» — не стал. «Где он?» и «Что тут делает?» — тоже. Голова оказалась девственно чистой от каких-либо мыслей. Один звон в ушах, а вместо мозгов — вата, причём, похоже, синтетическая. Полная прострация. Его трясли, воротили голову из стороны в сторону, демонстрируя то одно девичье лицо, то другое. Но ни та, ни другая деваха ему показались незнакомые. Вернее, он вообще об этом не задумывался, потому что думать не мог.

— Тихо! — грянул бас над головой, подобно взрыву светошумовой гранаты, от которого Дима вздрогнул и его мозг, наконец, включился в работу.

Юля с Машей тоже вздрогнули от ора, но при этом их мозги, наоборот, выключились. По крайней мере, девушки на пару замолкли на полуслове, как обрезало. Сычёв глубоко вздохнул. Утёр мокрое лицо. И, застонав, обхватил гудящую голову руками, наклоняясь вперёд. Наступила тишина, в которой все отчётливо услышали его еле слышимое признание:

— О, чуть не сдох.

— Ну и напугал ты всех, Сычёв, — плаксиво начала причитать Лебедева, гладя его по руке. — Я уж думала всё. Не успела мужем обзавестись, как он превратился в ходящего под себя идиота.

Дима выпрямился и зачем-то взглянул на свои штаны. Какой конфуз! Штаны действительно были мокрые и как раз в том месте, что не давало возможности подумать о чём-то другом, кроме как «обоссался». Ситуация пахла позором на все оставшиеся дни. Ему ничего не оставалось, как прикинуться до сих пор неадекватным, что, в принципе, ему удавалось изображать, даже не прикидываясь.

— Что с тобой случилось? — вкрадчиво поинтересовалась Маша. — Сидел-сидел, а потом глаза закатил и рухнул на спину без чувств. Похоже на инсульт.

— Хуже, — буркнул опозоренный Дима, опуская руки, прикрывая обмоченный передок и медленно растягивая слова, продолжил: — Я только что имел собеседование с Серафимом посредствам ангельского понимания. Как жив остался — сам не понял. Серафим, он же Могущество Всевышнего, испепеляет любого одним своим сиянием. Ударная волна его гласа разрывает любого на молекулы. О прикосновении к нему вообще речи быть не может.

Дима остановил фантастический рассказ и попросил воды. Во рту образовалась пустыня под названием «С бодуна». Самая страшная пустыня всего человечества. На его просьбу откликнулась Маша, потому что сидела с пустым ковшом в руке, но, встав, бежать притормозила, так как Дима мрачно продолжил:

— Ангелы, обладающие восьмой системой, просто ЗНАЮТ будущее. Они его не предвидят, а просчитывают, и называют это временным прогнозом. Только их прогнозирование, с их-то аппаратными средствами, даёт им вероятность результата в девяносто девять и девять в периоде процентов.

Дима замолчал, что позволило Юле спросить:

— А почему не сто?

— Потому что абсолютности не существует, — так же заторможенно ответил Сычёв. — Это один из основополагающих законов вселенной. Всегда остаётся право на ошибку. Даже у Всевышнего.

— Ну ты сказал, — задумчиво пробасил за спиной голос Васи. — Какие у них возможности и какие у нас.

— Да, — с грустью согласился с ним Дима, — наши серые аппаратные средства, — он постучал себя пальцем по голове, — с их ни в какое сравнение не идут. Поэтому нам и нужны костыли. Как же я раньше до этого не дошёл?

— Что ты имеешь в виду? — спросила Юля после долгой паузы, видя, что Сычёв затормозил с объяснением.

— Детское «верю — не верю» создаёт сознание, формируя интеллект, — всё так же медленно, словно до сих пор не отошёл от припадка, продолжил смотрящий в костёр Дима. — Вот только созревший интеллект должен порождать не веру, а религию с полным набором атрибутов и ритуалов. Собственную, только тебе присущую религию, построенную на суевериях. Мы просто обязаны создавать у себя в головах виртуальную религию для достижения цели. Все до одного человека, оставившие след в истории цивилизации, были до безобразия суеверными людьми, имея каждый свою собственную, ни на что не похожую религию. Я не знаю ни одного выдающегося человека в любой области, который бы не имел своих «скелетов в шкафу» по этому поводу. Кто-то разводил блох в своей шевелюре, как Эйнштейн, полагая, что их укусы стимулируют кровоток головного мозга и делают его гением. Кто-то, подкупая сторожей, непонятно чем занимался в морге со свежими трупами. Кто-то платил деньги постояльцам и работницам публичного дома, чтобы постоять у стеночки и посмотреть со стороны на процесс продажной любви, при этом мастурбируя и распевая себе под нос русские народные песни. Каких только чудиков не создавала эта вселенная. И всё это ради внутренней религии, построенной на суеверном страхе и зашкаливающих эмоциях, позволяющих им выходить за грань реальности.

И тут его прорвало. Дима как-то резко ожил и принялся рассказывать друзьям о предрассудках великих людей, не всегда вписывающихся в человеческие понятия приличия. Ну, по крайней мере, о тех, о которых знал. Про безумных учёных с их прибабахами и полководцах с придурью. Про писателей-извращенцах и композиторов с неменьшими отклонениями. Про актёров с их закидонами и космонавтов с их «танцами с бубном» перед полётами. В общем, рассказывал обо всех, о ком вспомнил. В скором времени его весёлое перетряхивание чужого белья перешло в бурное обсуждение. Все стали вспоминать и выкладывать свои познания в этой области. Оказалось, что так или иначе с этим сталкивались все.

А дальше Дима принялся объяснять теорию формирования ритуалов предрассудочной религии, вспоминая, как в своё время с Верой и Танечкой они разбирали для примера кофейный ритуал Бетховена. Вновь напомнил и пояснил на этом примере работу семи законов вселенной. Народ опять подключился к обсуждению, придумывая, какие закидоны можно использовать для формирования того или иного суеверия.

После долгих рассуждений пришли к единогласному решению, что предрассудки надо выбирать в «ангельском режиме поиска». Раз у каждого должна сформироваться собственная религия, то и закидоны должны быть индивидуальные. А закруглил эту интересную тему Сычёв горестной фразой:

— Вот только хоть убейте меня — не пойму, как и почему это работает. Только знаю, что без этого вершин в своём деле не достичь. Это тот самый виртуальный костыль, который позволяет хоть и иллюзорно, но приблизиться к возможностям Искусственного Разума. Создание суеверной религии формирует некую мысленную среду совсем другого круга мышления.

Дима замолчал, вновь задумавшись, но глубоко погрузиться в собственные мысли ему не дал Копейкин, пробасив:

— Но как это поможет рассчитать будущее даже на несколько секунд вперёд? Это ж мозги должны функционировать совсем на другой скорости?

— Дело не в этом, Вася, — снова тяжело выдохнул Дима. — Дело в свободе. Наши мозги достаточно быстро работают, но мы их тормозим своим сознанием, которое соответствует скорости нашей речи. Надо просто дать мозгам свободу. Поставил задачу и отпустил до получения результата. Ты знаешь, чем свободный взгляд отличается от обычного?

— Чем? — спросил Вася, усаживаясь на место вскочившей Маши и лёгким жестом своей ладонищи отправляя её по воду, куда изначально она и собиралась.

— Свободный взгляд — это взгляд на всё и сразу, без концентрации на чём-либо, — начал научпросвет Сычёв. — Это взгляд с высоты птичьего полёта, вызывающий эйфорию с захватыванием духа от безграничности времени и пространства. При этом сознание как бы отключается. Вернее, Серафим в этом состоянии посоветовал ду-мать-мед-ле-но, — ещё больше замедляясь, по слогам проговорил Дима. — В ангельском понимании я чётко осознал, что чем медленнее мы думаем, тем в большей степени проявляется в мыслительном процессе подсознание. Оно как бы заполняет пустоты в нашей речи. Недаром же говорят, что мудрость — это умение думать медленно.

— Так ангельское состояние — это свободный взгляд? — спросил насупившийся Вася, как всегда не догоняющий смысл услышанного.

— И свободный взгляд, и свободный слух, и полная свобода всех рецепторов. Анализировать огромный поток информации возможно лишь подсознанием, не подключая к процессу логику и тем более мысли с разговорной скоростью. Похоже, тренинг подсознания и мотивирует восьмую систему на автономность от планетарной зависимости. А так как не думать совсем нельзя, то думать надо медленно, оставляя плацдарм для свободы мышления.

— Ой, — неожиданный возглас Маши с холма оборвал заумные размышления и заставил всех присутствующих уставиться на Синицыну. — А воды больше нет. И пепелища больше нет.

Все вскочили, в неверии осматривая холм, полностью поросший травой, без каких-либо признаков недавнего пожара.

— И у бобриков воды больше нет, — в панике запричитала Маша, оглядывая с высоты холма бывший пруд.

Все синхронно перевели взгляд на пруд, от которого остался пустой овраг. Вася даже сделал несколько широченных быстрых шагов, позволивших вплотную подойти к тёмному провалу и заглянуть внутрь.

— Там мелкий ручеёк бежит, — поведал он то, что увидел.

— Поздравляю, коллеги, — невесело оповестил всех Дима. — Мы перешли в новую локацию. Собрание по подведению итогов можно считать закрытым.