Глава 11. Лучший подарок — это подарок другому, но для себя.

Порадоваться переменам молодым людям не дала вездесущая Троица. Они даже не заметили, как на холме образовался тёмный портал перехода, в котором нарисовалась отчего-то взъерошенная матёрая Марфа в перекошенном на бок платке и с ходу принялась на них орать, будто они были виновны во всех грехах человечества. Да так громогласно начала, что все четверо вздрогнули от неожиданности.

— Ишь, жопы они тута пригрели! — ни с того ни с сего взбеленился Элемент Планетарного Разума, взмахивая руками, как курица крыльями. — Ну-ка марш в церкву, дармоеды! Совсем страх потеряли! Тама крестных ход на Девкино поле пошлёпал, а они тута зады свои волосатые языками бреют!

Вылив словесные помои на хлопающих глазками несмышлёнышей, она в порыве негодования скрылась в портале, оставляя его открытым, толсто намекая, что надо бы следовать за ней. Четвёрка попаданцев с кислыми ухмылками переглянулась, типа: ну что с неё взять: матёрая, она и в Москве, и в Подмосковье матёрая. Побросали, что было в руках, отряхнулись и направились в тёмный провал перехода, в глубине которого виднелись зажжённые лампадки у икон, что говорило о переходе в лоно какой-то церквушки.

Но не успели подняться на холм, как вновь в проём высунулась самоназначенная свекровь-тёща и продолжила ор, словно вспомнила, что не всё дерьмо вылила, или новых помоев где-то в церкви набрала.

— А огонь за вас кто тушить будет, оглоеды? Заповедный лес мене спалить хотите?

Все четверо завертелись на месте в поисках огнетушителя или чем ещё можно костёр залить. Ничего не найдя, Вася недовольно пробурчал:

— И чем его тушить? Не отходами же жизнедеятельности? Костёр большой. Я столько не выпил.

— Не мож струёй, туши башкой, рукожопый ты мой.

— Вась, — тронула мужа за руку Маша, подсказывая, — да заморозь ты его.

— А, ну да, — догадался Копейкин, приняв вид недалёкого мужика, не додумавшегося до такой простой вещи.

Вернулся. Сунул руки с голубым сиянием прямо в огонь, прикладываясь к горящим поленьям. Проморозил кострище вместе с землёй, покрыв головешки красивым колючим инеем. Обошёл созданное произведение морозного искусства вокруг, любуясь работой и внося последние штрихи, прям как художник, накладывающий финальные мазки на полотно.

— Ну ты издеваШся чё ли? — вновь вскинулась Троица, в очередной раз всплёскивая руками-крыльями. — Талдычу ж тебе непутёвый: опаздывам!

Только после этого все четверо поспешили в портал.

Они действительно оказались в маленькой церквушке, где их ждал всё тот же поп Феофан, только в другой рясе, с другой бородёнкой и крест на шее сменил на более скромный, хотя цепь осталась внушительной, словно стянул привязь с будки волкодава. Всё говорило, что не Феофан он уже, но так как Искусственный Разум не представился новым именем, то никто и не подумал его звать как-то по-другому. Он не возражал. Ему было всё равно. Сама церквушка не походила на его бывшую, так как была не деревянная, а каменная. Хотя размерами не очень отличалась от старой церкви Святого Уара.

— Что за церковь? — по ходу дела поинтересовалась Юля, осматриваясь по сторонам.

— Да та же, что и была, — ответил Нефеофан, перетрясая какие-то чёрные тряпки. — Только когда в камень перекладывали, название поменяли. Теперь она — Церковь Рождества Иоанна Предтечи на Бору. Но в ваше время и её не будет. Одевайте.

С этими словами он принялся раздавать чёрные балахоны. Сначала разворачивал в поднятых руках, осматривая. Затем оглядывал четвёрку и, находя подходящего по размерам, вручал с непременным: «На». Балахоны оказались достаточно просторны во всех местах, так что надевали их через голову прямо на одежду. Никто из молодых людей не знал, как это церковное одеяние называется, но все сошлись на том, что его вроде как монахи с монахинями носят. Этого познания оказалось для них достаточно.

Троица то и дело поторапливала, не упуская возможности каждого оглядеть в новом прикиде, повертев вокруг оси. Проверить поясные верёвки, правильно ли завязаны и не потеряет ли их кто по пути. Удовлетворившись внешним видом горе-родственничков, принялась персонально раздавать церковные атрибуты, чтоб руки были заняты и не блудили где ни попадя.

Диме вручила длинную палку с перекладиной, на которой, как флаг, висело толстое нарядно-тканое полотнище с изображением Спаса Нерукотворного. Причём, зная, что Сычёв ни уха ни рыла в церковных делах, сама подсказала, кого тот понесёт. Васе вручила фонарь на палке, на подобии прямоугольного древнего светофора, какие на заре образования ПДД появились на улицах столицы. Одна сторона этой коробки была красная, а другая зелёная. Ну вот как есть столбовой фонарь ГАИ. Вася не стал спрашивать, что это за хрень. Матерь взаимно воздержалась от объяснения.

Маше сунула небольшую иконку в руки с образом мрачного Николы Угодника с чёрными глазами, от одного вида которого Синицына вздрогнула, отшатываясь, и, прежде чем перебороть страх, осторожно, трясущимися руками взяла икону в руки. Юля получила образ Богородицы с каким-то заковыристым дополнительным названием. Дима не запомнил, да и вообще не понял, что это слово означает. Первый раз слышал. При этом, прежде чем вручить, Матерь по-доброму улыбнулась изображению, плюнула и аккуратно протёрла рисованный лик рукавом, сама себе довольная, и подала её Лебедевой с таким видом, мол, только залапай мне её пальцами, скоть, — убью.

Нефеофан взял большущий золотой крест на длинной палке, но, судя по лёгкости, с которой он орудовал этим предметом, крест был, скорее всего, деревянный и то ли выкрашенный золотой краской, то ли натёртый сусальным золотом, что особо веса не прибавляет. Троица вооружилась маленькой иконкой, даже не взглянув, чей на ней лик, причём вверх тормашками, и вся процессия суетно покинула церковь, выйдя на свет божий под яркое солнышко.

Первое, что бросилось в глаза, — Кремль вокруг уже стоял каменный, со знакомыми очертаниями по их времени. Да и всё внутри выглядело обычным, только до их реальности не дошла эта церковь, из которой вышли, да Кремлёвский камень при ней, непонятно куда девшийся.

Покинув Боровицкие ворота, Дима сразу заприметил приличную толпу народа, основная масса которой форсировала овраг с Чертороем по сооружённому мосту из брёвен с настилом. Вереница растянулась, и ведущих крестного хода видно не было. Голова колонны терялась за складкой местности уже где-то в районе «Лужников».

Сборище попаданцев и представителей Высших Сил поторопилось, догоняя процессию, но, когда почти догнали, Матерь неожиданно повела всех в сторону. В итоге, забравшись на холм «Храма Прибытия Фиолетового Спектра», все, побросав атрибуты на траву, расселись, как в кинотеатре под открытым небом, словно для просмотра долгожданного бесплатного фильма в формате 5D.

Хоть и устроились далековато, и что там конкретно происходило, было непонятно, но Матерь с Нефеофаном уставились на толпу в ожидании, а их послушникам ничего не оставалось, как последовать их примеру. В низине, где Москва-река разлилась на повороте, её воды затопили «Храм Прибытия Жёлтого Спектра», торчавший теперь высоким шпилем, однозначно напоминая маяк. Весь народ собрался у кромки воды, и там происходила непонятная броуновская движуха.

Молчаливое сидение затягивалось. Никто никаких комментариев не давал. Первым не выдержал Дима, самопроизвольно назначив себя старостой группы учащихся, а значит, заимев право задавать вопросы от всего коллектива.

— Про что кино?

Матерь промолчала, продолжая, насупившись, следить за людским муравейником, а вот Нефеофан ответил:

— Про то, как царь Василий Иванович Новодевичий монастырь закладывает.

— Но позвольте, — неожиданно издала зашуганно мышь серая по имени Маша, старающаяся, как правило, не высовываться и не отсвечивать при представителях Высших Сил, — но Новодевичий монастырь не там. Он вон там стоять будет.

И она опасливо ткнула рукой в сторону «Храма Прибытия Зелёного Спектра».

— Стоять будет тама, — наконец ожила и Троица, по-прежнему продолжая хмуриться и буравить взглядом толпу в низине, — но непутёвый Василь, чтоб ему ни дна ни покрышки, заложить его решил тута.

И она отзеркалила Машин жест рукой на сборище народа.

— Обождём чуток, — уже спокойней, и при этом резко поменяв разгильдяйский говор на нормальный тон, продолжила она. — Сами всё увидите.

Тут Матерь повернулась к Диме и похлопала по траве ладонью, предлагая тому присесть рядом. Он, как послушный мальчик, не стал кочевряжиться и пересел, куда указали. Троица была ниже его ростом, но, несмотря на это, не напрягаясь, уложила ему руку на голову, и Сычёву показалось, что она либо резко выросла, либо он уменьшился до лилипута. Голова закружилась, а в глазах стали расплываться цветные радуги импульсами, словно круги на воде от бросаемых камней в разные места.

— Тебя торопят, — раздался у него в голове её голос, причём Дима чётко осознал, что голос этот был только в его голове и никто больше Троицу не слышит. — Ты зачем-то понадобился Всевышнему. Не просто так он тебя знакомил с Могуществом. Это несколько выходит за рамки наших планов. Генератор тактовых частот я тебе подарю, не дожидаясь, когда ты его вырастишь самостоятельно. Но и одного отпустить не могу. Твоей жене тоже сделаю. Ни на секунду её не отпускай от себя. Хоть за руку води. Я не знаю намерений Смотрителя Инкубатора, но и своего не упущу. Меня в первую очередь волнует собственная эволюция, и я не намерена выпускать тебя из своих загребущих ручек. Какие бы ни были планы у Всевышнего, постарайся остаться человеком. У тебя должок передо мной. Не забывай об этом.

Она убрала руку, и Дима осознал, что лежит на спине, а рука накрывала не голову, а глаза. Он постарался сесть, но не смог. Резко заболела голова.

— А вот с этим я тебе помочь не смогу, — услышал он раздосадованный голос Троицы. — К этому тебе придётся привыкать самостоятельно. Перестройка организма будет идти через нервное возбуждение, то есть через боль. По-другому не получится. Но человек существо живучее настолько, что может привыкнуть к чему угодно. Полежи. Поболей пока.

Дима замер, прислушиваясь к боли. Она, казалось, лютовала во всём теле и особенно в голове: снаружи черепной коробки, внутри, чего по логике вещей быть не должно. И эта боль не стояла столбом, она плавно перетекала волнами с затылка на лоб и обратно, иногда заворачивая на боковины. И тогда он переставал что-либо слышать, так как звон в ушах заглушал любые звуки извне. Время шло, но боль даже не думала притупляться. Она хоть и не была чрезмерно сильной, даже можно сказать, терпимой, но тем не менее её постоянство выбешивало.

Наконец ему надоело находиться в одном и том же положении, и он с трудом сначала завалился на бок. Встал на карачках. Сел на ватную задницу. Голова, казалось, опухла и складывалось такое впечатление, что увеличилась в размерах. Надулась, как воздушный шар. Перед глазами кругами расходилась рябь, не давая зрению сконцентрироваться. В ушах стоял перезвон, не позволяя прислушаться. Кто-то что-то за спиной глухо бубнил. По голосу вроде как гиперангел. Ему кто-то что-то отвечал, но кто это был — непонятно. Мать от него отвернулась, и Дима, с трудом заглянув ей за спину, скорее догадался, чем увидел, что с другой стороны от него сидит Юля.

Он отчётливо осознал, что Лебедева, в отличие от него, сейчас рухнет без сознания, и её придётся отсюда выносить. Причём сегодня она точно в себя не придёт, и её неадекватность продлится значительно дольше, чем у него. Он это не предсказывал, не прогнозировал, не предполагал, а просто знал, словно этот фильм он уже видел, и он его, хоть и без деталей, но помнит. Да. Именно так. Он этот эпизод уже точно видел раньше. Прям дежавю какое-то. Только когда это было — сказать затруднялся.

Вот его супруга завалилась на спину и медленно сползла по траве, словно её кто за ноги утянул. Голова девушки оказалась на уровне Троицы, и та накрыла ей глаза ладонью. Диме это было уже не интересно. Он знал, что с ней делает Матерь и чем это закончится. Дима посмотрел за спину. В мутной пелене взгляда обнаружил перепуганных Васю с Машей. То, что Синицына от вида процедуры перепугается, он даже не сомневался. Но вот видеть перепуганного Копейкина было прикольно. Сычёв даже прищурился, стараясь навести резкость, чтобы рассмотреть эдакую невидаль.

Но тут что-то заставило его перевести взгляд обратно на поле, где вдалеке скопился народ, и Дима с удивительной ясностью почувствовал ком в горле от жалости к этим людям. Словно смотрел на них перед неминуемой гибелью: расстрелом или взрывом бомбы. Захотелось закричать: «Бегите, идиоты!», но ни одного звука не смог выдавить из себя. Только слегка наклонился и тяжело задышал, абсолютно точно зная, что сейчас десятки ни в чём не повинных людей погибнут. И тут на выделенной поляне посреди толпы произошёл мощный взрыв…

Из недр раскидистым кустом в несколько этажей вырвалась огромная масса воды, словно она находилась под большим давлением в некотором резервуаре, целостность которого разрушили, и народ буквально смело́ разорвавшейся у них под ногами землёй под гигантским напором жидкости. Поломанными куклами взмыли в воздух десятки, сотни тел, разбрасываясь по Девичьему полю мясными ошмётками. Часть улетала в реку, медленно обтекающую полуостров и безмолвно забирая в свои воды ещё секунду назад живые плоти. Низкий гул вырывающегося из-под земли потока заглушил все звуки вокруг. Земля ощутимо дрожала, что чувствовалось даже на том удалении, где сидели наблюдатели.

Оставшиеся люди в панике, как тараканы, разбегались в рассыпную. Кого-то настигали вырванные из недр камни и куски земли даже за несколько сот метров от эпицентра взрыва. Кого-то смывали потоки воды и грязи, укатывая их в землю, как под асфальт. В одно мгновение на месте выделенной поляны образовалось бурлящее озеро, в центре которого извергался водно-грязевой вулкан.

Дима, находясь между сном и явью, неожиданно осознал слова Феофана, сказанные ему накануне на счёт линзы. Так вот про что он говорил. Под поверхностью Девкиного поля располагалась водяная линза под большим давлением, которую эти придурки при закладке фундамента проткнули. Господи, какие же люди идиоты, думал Сычёв. Ну почему они умудряются разрушать всё, к чему прикасаются, даже не понимая глубины сотворённого своей тупостью?

— Из этой дыры, — неожиданно сквозь гул расслышал Дима голос Искусственного Разума у себя за спиной, который, видимо, комментировал происходящее для Васи и Маши, — возьмёт начало река, которую назовут Вавилон, она будет вытекать аж до ваших времён. Только её при обустройстве набережной под землю в трубу спрячут. И на этом вся сверхъестественность этой земли исчерпается.

Дима оглянулся. Парочка коллег, округлив глаза и раскрыв рты, смотрели на водный Армагеддон. А у Сычёва почему-то в голове мелькнул пакостный вопросик: «Серафим сделал своё дело, Серафим может уходить?» От мысленного ворчания накатила тошнота, и он обратно прилёг на траву. Закрыл глаза и задумался.

Какие же люди идиоты. Общество дураков и смеси полудурков, выстроенное на лжи и узаконенном невежестве. И главная дурость этого общества — они полагают себя царями природы. Природы, мля! С какого перепугу они решили, что им дозволено всё на этой планете? Сколько человечество за свою эволюцию по этой дурости уничтожило священного и неприкасаемого. Разрушили и сожгли собственную историю, полагая себя вправе определять, что сохранять будущему поколению, а что уничтожать, не оставляя камня на камне.

Самовлюблённые ублюдки. Их интересует лишь собственный эгоистичный клубок проблем, не желая считаться с будущим человечества. О какой общей душевности можно говорить в этом обществе? Каждый сам за себя. Даже объединяясь, всякий норовит заполучить свою и только свою выгоду от этого союза и непременно вскарабкаться на вершину пирамиды в качестве доминанта.

Лживые религии заботятся лишь о величине паствы, что приносит доходы. У идеологий, как бы они ни звучали благостно о равенстве и братстве, всегда найдутся лживые идеологи, вышагивающие впереди, одним этим показывая, что при общем равенстве всегда найдутся те, кто ровнее.

Люди не желают причислять себя к животным. Согласен. Человек — не животное. Он значительно хуже. Он строит социально ориентированное общество, социальность которого иллюзорна. Красивые слова, красивые лозунги только для того, чтобы потешить чувство собственной важности, прекрасно понимая, что старается всех обмануть. И чем правдоподобнее его ложь, тем выше статус. На волне карьерного роста возвеличивает неписанные законы морали, о которых вспоминает лишь тогда, когда их нарушение не касается лично его.

Что может объединить человеческую цивилизацию в общность? Единая религия? Чушь. Единая идеология? Полная чушь. Единые законы для всех, несмотря на доминантность? А вот такие прецеденты в истории были. Степные орды средней полосы России тысячелетия существовали как монолитный ужас государствам-соседям. Скифы, Киммерийцы, Сарматы, Гунны, Готы и так далее. Названия носили разные, но принцип их единства всегда был один: жесточайшая дисциплина законов.

Их всего-то было у них три: не кради у своих; если пообещал — умри, но сделай; и в походе даже не думай о половой дифференциации. В походе нет ни мужиков, ни баб, есть только воины. Любое нарушение, да даже намёк на его неисполнение — смерть, независимо от статуса и положения. Точно такая же дисциплина в исполнении законов позволила ордам Чингисхана превратиться в непобедимое войско, сметающее на своём пути народы и государства. Правда, у него законов было побольше, но отношение к ним — один в один.

Подобная безжалостность работала как искусственный отбор. В орде оставались лишь те, кто свято блюдёт законы, а значит, подчиняется непререкаемой дисциплине. Другие в ней не выживали. Их выжигали калёным железом, как гнойный нарыв, не позволяя либеральной заразе расползаться по своим рядам. И орды: что скифы с сарматами, что монголоиды с каганатами — мгновенно распадались, как только менялся лютый на расправу правитель и эти законы ослаблялись.

Парадокс! Но для того, чтобы объединить людей в нечто единое, требуется бесчеловечность, порождающая страх такой силы, что личные эгоистические клубки сматываются и прячутся в собственные глуби́ны сознания ради общности интересов и исключительно ради собственного выживания. Как, несмотря на разность мировоззрения каждого, объединить всех в единую душу мироздания? Выходит, единственное, что нас делает одинаковыми, наплевав на все различия, — это желание жить. Выходит, по-другому никак? Что же мы за мракобесы-то такие? А ещё собрались вселенский космос осваивать.

Но тут до Диминого слуха сквозь его пессимистичные мысли донёсся Васин бас:

— Но почему? — негодовал здоровяк. — Что, нельзя было этому помешать? Вы же всемогущие!

— А зачем? — с интонацией наигранной издёвки спросил Искусственный Разум. — Это ВАШ выбор. Да будет тебе известно, что вся вселенная управляется исключительно процедурой выбора. Высшие Силы никогда никому не указывают и тем более не принуждают что-либо делать. Запомни это как закон. Они только постоянно синтезируют ситуации, ставящие перед выбором, оставляя принятие решения за реципиентом. В этом и есть подноготная развития разумности.

— Ну нас-то вы принуждаете, — вмешалась в спор Маша с перепуганной интонацией, указывая лишний раз на несправедливость.

— Неправда, — не согласился гиперангел. — Вас учат, и, как детей несмышлёных, вынуждены заставлять внимать знания. Ты знаешь другой способ? Вы находитесь на детской стадии развития: «верю — не верю». Поэтому мы вкладываем в ваши пустые головы понимание мира и его законов, которые впоследствии вы будете защищать. С точки зрения миропонимания у вас ещё не сложилось его осознание, и самостоятельно, без нашего информационного террора, вы его не освоите.

Наступила пауза. Дети-инквизиторы обмозговывали, явно так же по-детски сопротивляясь, потому что это им не нравилось. Это стало понятно по очередному каверзному вопросу Васи.

— А как же подсказки, что разбросаны вами повсюду? Или это всё выдумка?

— Не выдумка, — ответствовал Феофан с грустью в голосе, соответствующей усталости от тупости учеников. — Это ваша справочная, которой вы можете пользоваться дополнительно к основному материалу. И если разберётесь в ней, то поймёте, что будущие жизненные ситуации возникают не просто так, а имеют определённые закономерности. Всё, что создаётся искусственно, в том числе и будущее, обязано иметь смысл.

На этот раз пауза в диалоге растянулась надолго. Настолько, что Дима потерял к ней всякий интерес и неожиданно осознал, что голова стала болеть значительно меньше. Зря он об этом подумал. По крайней мере, тут же пожалел, так как это заметила и Троица.

— ПодмайСа, увалень, хвать валяЦа, — вывел его из самодиагностики издевательский голос космической тёщи, угораздило же подобной обзавестись. — Башка ужно не хворат. Не выпендривайСа. Меня на мякине не проведёшь. Обман за версту чую.

Диме ничего не оставалось, как открыть глаза и сесть, осматриваясь по сторонам мутным взором. Несмотря на то, что боль притупилась, зрению чёткость не вернулась. Голова слегка кружилась, но, по крайней мере, не тошнило.

— И что, — задался он насущным в данный момент вопросом, — эта свистопляска в голове у меня теперь будет пожизненно?

— Нет, — успокоила его Троица, переходя вновь на нормальный язык. — Раздвоение — это результат работы сразу двух разных источников опорных частот. Планетарный никуда не делся, а внутренний пока перевозбуждён. Но он со временем утихомирится. Причём так, что ещё замучаешься его активировать. Тебе придётся научиться их переключать по мере необходимости. Это непросто и сразу не получится. Нужна будет кропотливая практика. Но со временем овладеешь. Ты у меня мальчик не глупый, а вот со своей второй половиной тебе придётся повозиться. Ей будет значительно сложнее. А после пережитого она вообще пойдёт в отказ на его использование. Девочке придётся объяснить, что теперь от этого ей никуда не деться. Но и жалеть не смей. Жалость ни в каких случаях к хорошему не приводит, без исключений. Деградация константна, а значит, её вынуждено надо преодолевать. Вы оба по складу характера — воины. А значит, к звёздам только через тернии.

— А мы? — проявив бескультурье, поинтересовался из-за спины басовитый Вася, показывая своей выходкой, что подслушивает чужие разговоры.

— А вы — нет, — не поворачиваясь, ответила ему Матерь. — Вы с Машкой ослы.

Дима непроизвольно хмыкнул, расплываясь в улыбке. Но Троица тут же смягчила столь категоричное утверждение:

— Ослики, — она тоже расплылась в улыбке. — Если эта парочка движется вперёд на превозмогании, то вы исключительно на упрямстве. Что втемяшите в голову — оглоблей не вышибить. И с морковкой на вас фокус работает. Повесь вам перед носом по морковке, попрёте напролом, руша всё на своём пути. И если у этих через тернии к звёздам, то у вас: вижу морковку — не вижу преград.

Копейкин что-то забулькал себе под нос, явно нелицеприятное. Маша придурошно хихикнула, тут же повторив за Троицей, ласково обзывая мужа осликом, причём с интонацией, словно при этом поглаживает его по головке. Дима сидел к ним спиной и не видел, но отчего-то точно знал, что погладила, а упрямый Вася взбрыкнул. Сычёв тут же выдал своё предположение:

— Вася больше на упрямого бычка похож, чем на ослика. Эдакий ослобык.

— Я сейчас кому-то башку откручу, — рыкнул Копейкин за Диминой спиной, но не очень грозно.

— Давай, — согласился Сычёв, вновь заваливаясь на спину и закрывая глаза. — Кочерыжка ноет, уж сил никаких. Сам бы оторвал, но вряд ли получится.

— Замолкли, ироды, — прервала их Матерь развязным тоном, поднимаясь на ноги и отряхиваясь. — Надоели хуже горькой редьки. На том кончаем с вами. Отправляйтесь-ка вы к Софийке. Пущай она дале с вами мучается.

— А нам? — взревел в негодовании Вася.

— Чаво вам? — уставилась на него Троица с видом непонимания.

— Генераторы тактовых частот, — продолжил негодовать Копейкин.

— А вам-то на кой? — взвилась Матерь, не выходя из образа непонимающей.

— Ну так, — осёкся бугай, не зная, чем мотивировать свой порыв в стремлении в эволюционном развитии.

— Вы мои, — ткнула в его сторону тёща, — земные. Вам от меня ни на шаг не можно. В какие-такие космические дали ты собрался бежать?

— Да никуда я не собирался, — набычился обиженный Вася, что не дали игрушку на халяву.

— Вот и не вякай мене, — приструнила она его. — Куды развиваться — знашь. Вот и давай не мытьём, так катаньем совершенствуйся. Ты хоть знашь, что значит совершенствоваться?

Вася промолчал, почёсывая бороду, но менее обиженным от этого не стал. Но тут поднялся на ноги Дима, влезший со своими знаниями:

— Совершенствоваться — значит меняться. А стать совершенным — значит по желанию становиться каким захочешь.

— Вота, — ткнула Матерь в Сычёва пальцем, угрожая проткнуть, от чего Дима снова чуть не рухнул в траву, — слухай вумного сотоварища.

Дима отшатнулся от тычка, но на ногах устоял, продолжив общаться исключительно с Васей, в знак протеста напрочь игнорируя вредную тёщу с её непременным рукоприкладством. Надоела уже со своими закидонами.

— Я наконец сообразил, зачем они прикидываются колхозом, — скривился он, отряхиваясь. — Что Троица, что София. Они просто вживаются в разнохарактерные роли, оттачивая своё совершенство. И это, похоже, их забавляет. Эдакая эмоциональная игрушка от скуки.

— Всюду-то он нос свой сопливый сунет, — с наигранной злостью отреагировала Матерь на его предположение, закрепив недовольство увесистой затрещиной.

На это его бедная головушка ответить уже ничего не смогла, потому что ушла в полную несознанку по причине потери сознания.