Глава 4. Взгляд сверху предпочтителен, но снизу бывает интересней.

Два грязных меря, большой и маленький, шагали на выход с проклятого поля. Большой двигался легко и непринуждённо. Маленький, словно в штаны наложил, тяжело переставляя ногами с выражением на лице, словно бедолагу не в грязи вываляли, а в отходах скотской жизнедеятельности. У него даже присутствовало фантомное ощущение, что от него за версту навозом прёт.

Рассвело окончательно, но солнце из-за горизонта ещё не показалось. Вокруг молоком разлился утренний туман: холодный и промозглый. Ощущение: точно это не туман вовсе, а облако высоту попутало и врезалось в землю, ползя теперь по ней пузом и размазываясь. Видимость такая, какая и должна быть у находящихся внутри пушистой тучи.

Дойдя до оврага, парочка остановилась. Шириной препятствие оказалось метров шесть. Не перепрыгнуть. Глубиной — больше трёх. По дну тёк ручей. Шустро так тёк. Его можно было даже назвать маленькой речкой. По всей вероятности, весенние воды силу придавали. В том месте, куда они вышли, форсировать овраг было не с руки. Берега крутые. Поэтому принялись оглядывать преграду в разные стороны, соображая, где можно будет перебраться на другую сторону с меньшими усилиями. Но из-за тумана видимость оказалась резко ограниченной.

— Да, — задумчиво протянул Вася, ни с того ни с сего начиная наезд на напарника. — Не ожидал от тебя. Я, конечно, догадывался, что ты не простой пацан. Но не до такой же степени. Я, наверное, круче Красибора прифигел от твоей наглости. Даже подумал, что у тебя крышу снесло по причине полной потери страха. И что ты там за заумную пургу нёс за веру? Я прям проникся. София, кстати, со мной в последней беседе посетовала, что у меня с верой нелады. Но я-то по простоте душевной подумал, что это в религиозном плане. А исходя из того, что я человек глубоко неверующий, даже напрягся тогда. Как, думаю, закоренелому атеисту верующим стать?

— София со мной тоже имела беседу на эту тему, — устало ответил ему Дима, соображая, в какую сторону двинуться: влево или вправо. — Из чего сделал вывод, что рано или поздно она окунёт мордой в какое-нибудь дерьмо по поводу веры. Поэтому перешерстил интернет на этот счёт. А атеизм, Васа, сын Токмака, — тоже религия, только наоборот — вера в отсутствие божественного. Потому что так же, как и любая религия, он недоказуем. Только верующим в бога доказательства не нужны, а неверующим в бога никогда не доказать его отсутствие. Как говорится: каждый верит в меру своей испорченности.

И тут земля под ногами разверзлась. Причём в прямом смысле слова. Большой кусок берега, на котором они стояли, оползнем рухнул вниз. Но где-то на середине пути резко притормозил, за что-то зацепившись, и это сподвигло молодых людей по инерции рыбкой нырнуть в ручей. А сверху ещё куба три глины прилетело, завалив попаданцев и похоронив их заживо.

Такой паники у Димы отродясь не случалось. Мало того, что при нырянии выставленные вперёд руки по локти ушли в глиняное месиво, так ещё и прижало немалым весом, вслед за руками утапливая мордой в вязкую жижу. Хорошо хоть ноги успел поджать, встав на колени. Распластайся он плашмя — тут бы ему и могила сподобилась.

Откуда только силы взялись. Он одним рывком спины, выпрямляясь, умудрился не только скинуть с себя пласт земли, но и руки с головой вырвать из жидкой грязи. А увидев проблески света божьего, отчаянно задышал, словно оживший утопленник, лихорадочно смахивая с лица шматки глины.

Васе повезло меньше. Его завалило лежащим на боку прямо в ручье. Да ещё к тому же ковёр травяного дёрна накрыл, который не развалился при падении. Казалось, что вот ему-то без посторонней помощи никак было не выбраться. Только у него соображалка не запаниковала, как у напарника, и бугай не наверх принялся рваться, а вперёд, отталкиваясь ногами и гребя руками, как экскаватор.

Уже через считанные секунды он выполз из кучи, загребая растопыренными ковшами вверх по противоположному склону, и, перевалившись на спину и размазывая грязь по лицу, лихорадочно принялся озираться. Но, увидев стоящего по пояс в грязи́ Сычёва в позе умывающегося сурка, обмяк, скидывая дикое напряжение. Вообще, в отличие от Димы, он, казалось, даже не испугался, словно всё для него произошло чуть ли не ожидаемо.

Тем временем комок глины с контурами человека, до этого изображающий грызуна на помывке, на четвереньках принялся ползти к воде, которая благодаря запруде накапливалась перед искусственной плотиной. А добравшись, сунул в образовавшуюся купель голову, шустро заработав руками и смывая с лица и волос грязевую кашу.

Вася посчитал, что это дело хорошее. Он ещё раз оглядел обрушившийся берег и, сообразив, что обваливаться там больше нечему, скатился в сторону и, как заправский кабан, завалился в затон полностью, создав волну.

Дима от всплеска вынырнул. Проследил за амбалом, плескающимся в глубокой луже, и, не раздумывая, последовал его примеру, переваливаясь в запруду всей тушкой. И только когда сел на каменистое дно, вынырнув из воды по шею, ошарашенно замер. В голове случился очередной когнитивный диссонанс. Он застыл, давая мозгам самостоятельно прийти в себя, даже не думая что-либо соображать.

Вася, отмыв глаза и заметив ступор напарника, тут же напрягся, уставившись на него, задницей почувствовав что-то неладное.

— Ты чего? — настороженно спросил он, продолжая разглядывать Сычёва и ожидая от него очередного подвоха.

— Чего? — изумился Васиной непонятности Дима, чему-то улыбнувшись при этом, словно головой тронулся. — Во-первых, взгляни на небо. День на дворе вместо предрассветного утра. Во-вторых, больно вода в ручье тёплая для мая, и напор ослаб по сравнению с тем, что видели изначально. А в-третьих, — молодой человек что-то натужно принялся орудовать руками под водой, в результате чего, кряхтя, выудил на поверхность снятый с ноги сапог. — Вот.

Поднялся на ноги и этим сапогом указал на свою одежду. Основная грязь с неё смылась, в результате чего отчётливо можно было разглядеть вполне нормальные матерчатые штаны и рубаху, размеров на пять больше нужного, затянутую на талии верёвочным поясом.

Вася тоже встал, предварительно прополоскав от глины бороду, которая при перемещении никуда не делась. Выглядел он один в один как Сычёв. Штаны без карманов. Широченная рубаха на завязке. С трудом стащил с ноги сапог. Вылил воду. Обувка оказалась кожаной. Мягкой. После чего вопросительно уставился на Диму, будто тот должен был ему объяснить эту несуразицу. Напарник не подвёл.

— Нас опять перекинули во времени в другой виртуальный мир, — оповестил его Дима и принялся раздеваться полностью.

— В смысле? — как всегда, затупил Копейкин.

— В коромысле, — злобно передразнил непонятливого верзилу Дима, с трудом стягивая через голову мокрую рубаху.

— А зачем раздеваешься? — продолжил тупить Вася, не понимая пока ни черта.

— В порядок себя приводить, — развёл руками Дима, стянув, наконец, мокрую тряпку с головы. — Ты собрался идти в таком виде?

Он ткнул в него скомканной рубахой, затем бросил её в воду и принялся шамкать, изображая постирушки.

— А, — прогудел здоровяк, до которого наконец дошло.

В скором времени два голых мужика, стоя по пояс в воде, один в полный рост, другой на коленях, отчаянно изображали из себя две стиральные машинки. А так как автоматический отжим и сушка была в них не предусмотрена, то выстиранные и с трудом, кое-как отжатые вещи разложили на шматок дёрна, что накрыл сверху образовавшуюся дамбу. Более чистого места вокруг не наблюдалось.

Сами устроились рядом на травке сохнуть, превратив перегороженный ручей в нудистский пляж. Вася, не имея автоматическую сушку, запустил ручную, надев на руки по сапогу и включая собственный разогрев, стараясь не переборщить и не сжечь их к чёртовой матери. Высушив свои, стал греть Димины. Почему-то «обвалянцы» решили, что этот элемент гардероба следует привести в порядок в первую очередь.

Не успели они закончить процесс сушки, как где-то сверху различили странное нудное пение, очень похожее на церковный молебен. И этот солист погорелого театра, судя по всему, целенаправленно приближался к ним. Нудисты всполошились. Похватали мокрые рубахи и лихорадочно принялись их натягивать. Данная часть гардероба с лихвой прикрыла их наготу до половины бедра. Штаны надевать не стали, посчитав, что и так сойдёт.

Противное блеяние гнусавым тенором становилось всё явственнее. Наконец, метрах в двадцати вверх по течению над обрывом показалась высокая худая фигура в чёрной церковной рясе с большим золотым крестом во всю грудь и чёрной шапочке. Вот как пить дать — служитель православной церкви. В одной руке поп держал не то ведро, не то кастрюлю с половником, а второй махал дымящимся кадилом. Он был так очарован собственным песнопением, что, подобно глухарю на току́, ничего вокруг себя не видел. Не приметил он и двух купальщиков, присевших за глиняную дамбу и зло зыркающих оттуда на непрошенного гостя.

Тут из-за спины попа с треском рухнул перекидной мостик, больше похожий на лестницу, с той лишь разницей, что ступеньки были вывернуты параллельно направляющим, и нудящий молитву работник ритуальных услуг, как само собой разумеющееся, прошлёпал по нему на другую сторону оврага. Дима тут же ткнул Васю локтем.

— Узнаёшь? — шёпотом спросил он, растягиваясь в хищной улыбке.

— Что? — как всегда, затупил Копейкин, до которого, видимо, из-за крупных размеров доходило всё как до жирафа.

— Попа узнаёшь, спрашиваю?

— На Укко похож, — через несколько секунд задумчивости выдал Вася.

— Так это он и есть, — со смехом подтвердил Дима, непонятно чем обрадованный.

— И что это значит?

— Да хмуль его знает, — оборвал все его дальнейшие расспросы напарник. — Будем посмотреть кино дальше.

А следующими кадрами этого музыкального кинофильма стали шестеро мужиков, изображающих крестный ход. Почему так решили? Да потому что мужики тащили на горбу огромный, метра три длиной, деревянный крест. Ноша была явно нелёгкой, а перекидной мостик ненадёжный, поэтому процессия больше смотрела под ноги, чем по сторонам, и скрывшихся за кучей глины попаданцев так же не приметила.

Только стоило крестоносцам скрыться на противоположном берегу оврага, как прямо над головами притаившихся купальщиков нарисовалась тётка в мятом, даже можно сказать, в жёванном сарафане, метущем землю, и с чепчиком на голове, как у бабушки из «Красной шапочки». Непонятная тётка, недолго думая, с гримасой нечеловеческого страдания принялась голосить на всю округу:

— Вот они, голожопые. Гляньте на них, люди добрые. До чего допились зятюшки. Уж по канавам без портков валяются. Мария, Юлиана, дивитесь на мужиков своих непутёвых. Стыдобище-то како-о-о.

Затянув последнюю гласную глубоким ревербератором, она продемонстрировала отчаянный плач с эмоциональными причитаниями, изображая горе великое. Тут же слева и справа от тётки вынырнули две девахи. Только у этих сарафаны выглядели глажеными, и головы не были ничем покрыты, но с двумя смешными рыжими косичками. Обе, склонившись, лыбились, словно у них в зобу счастье спёрло, да так, что не выхаркнуть.

Молодые люди тут же признали в девках своих напарниц: Юлю и Машу. Голожопая команда подобралась, оправила мокрые рубахи, чтобы из-под них ничего не лезло наружу. И если Копейкин расцвёл, как дебил при виде шоколадки, то Сычёв шагнул ближе к обрыву и, задрав голову, принялся заглядывать им под юбки, с улыбочкой не хуже напарника созерцая лысую снизу Лебедеву и волосатую Синицыну.

— Василь, Димитрий, — продолжила голосить тётка, — да как же вам не стыдно без штанов-то разгуливать. А ну-ка вылазьте от тут, позорище вы на мою седую голову.

— Не-а, — радостно возразил наглый Сычёв. — Отсюда вид под ваши юбки лучше.

Всех трёх особей женского пола как ветром сдуло. Машка, или, как её назвали, Мария, аж даже с визгом, резко хватаясь за подол. Чуть не упала, так спешила. Юлька же, скрывшись, залилась хохотом и, судя по истерике, впокатку. Мужики, как должное, тоже похохатывая, принялись облачаться во всё мокрое. Ну, кроме сапог, конечно. Обувку в руках понесли. Жалко было марать и мочить уже высушенное.

Закатав штаны выше колен, они направились к Москва-реке, где, по соображениям Копейкина, берег должен быть пологим. Так оно и вышло. Берег большой реки зарос осокой, через которую они и выбрались на твёрдую землю.

Первое, что вогнало в ступор молодцев, это кардинальное изменение видов вокруг. На месте, где в их времени стоял Кремль, стоял Кремль, только деревянный. Левее — холм, превращённый в человейник. Деревянные постройки чуть ли не друг на друге росли, торча разношёрстными крышами в направлениях: куда бог послал. Наличие улиц не просматривалось в принципе. Никакой плановой застройки. И куда только средневековая мэрия смотрит?

Поле почти до самого Кремля было разбито под огороды, грядки которых, в отличие от жилой застройки, представляли собой верх перфекционизма. Нарезанные как по линейке, с отсыпанными песком дорожками. Причём это был именно огород, а не сад, так как ни одного дерева видно не было. Одни грядки, на манер колхозных плантаций.

Взглянув на Девкино поле, Дима с удивлением обнаружил, что мужики крестного хода, углубившись в запретные земли всего лишь метров на двадцать, шустро закапывали принесённый на горбу крест под присмотром и непосредственным руководством попа-прораба. Последний, не прекращая молебен, размахивал тяжёлым кадилом с таким видом, что казалось, надзиратель от церкви за малейший косяк любого из работников этим кистенём оприходует, зарыв его тут же.

Злющая тёща, что признала в них зятьков, стояла на краю огорода в метрах пятидесяти в боевой бабьей стойке: руки в боки; морда злая. Машка с Юлькой, как две хрюши-повторюши, старались её копировать, встав по бокам. Только в отличие от последней эмоции на их лицах ломались калейдоскопом, постоянно меняя злость на лыбу до ушей и обратно. Бородатому Василию и недобородому Димитрию ничего не оставалось, как выдвинуться им навстречу для получения объяснений происходящему.

Чем ближе Дима подходил к встречающим, тем сильнее его одолевали смутные предчувствия. Сначала, ещё издали, он уловил некое узнавание этой тётки, но никак не мог вспомнить, где её видел. Но как только отчётливо смог различить глаза, то узнавание накрыло его резко. Он аж вздрогнул, протянув своё: «Мля».

Хорошо, что с дуру к ней в эмоции не полез, а то опять бы всю грязь на себя собрал, валясь в мокрой одежде по земле. Он натужно улыбнулся, надев на лицо маску лихой придурковатости, и сквозь зубы вполголоса процедил напарнику:

— Вася, не вздумай дёргаться. Это Троица. Элемент Планетарного Разума. Обращаться к ней надо «Матерь». Другого она не любит. Будет руки распускать — терпи. Это тебе не София. Эта баба матёрая. Поэтому улыбаемся и терпим.

— Понял, — отозвался Копейкин, похоже, впервые оторвав взгляд от жены и обративший, наконец, внимание на грозную тётку.

Подойдя вплотную, Дима по-скоморошьи размашисто поклонился в пояс с рукой до земли, за что тут же получил подзатыльник. Вася кланяться не стал, настороженно зыркая на незнакомую тётку, а когда она протянула руку к его голове, то уклонился. Но это не спасло. Троица лишь небрежно тряхнула кистью, словно сметая крошки со стола, и бугаю прилетела такая затрещина непонятно чем, что тот поневоле сложился в поклоне в три погибели.

Маша схватилась руками за лицо, изобразив на нём статичную маску: «Ой, боженьки, ему же больно». А Юля, разглядев смешного Сычёва с куцей растительностью на лице, опять закатилась в истеричном хохоте, схватившись за живот и крутясь юлой за спиной Троицы. Последняя лыбилась от уха до уха, вполне удовлетворённая воспитательной экзекуцией и жалким видом обоих зятьков.

— Ну чё встали, аки неродные? — довольная собой, обратилась к ним Матерь. — Ступайте, жён своих обнимайте, ироды.

Увалень Вася, как оказалось, когда было надо, шустрым был не в меру. Дима и моргнуть не успел, как он уже сграбастал Синицыну в свои лапищи. А вот Сычёв явно затормозил. А когда растормозил, то вообще включил заднюю.

— Не понял, — взвился он, в недоумении уставившись на наглую и довольную Лебедеву. — Без меня меня женили?

— Повякай мене есчо, суккубский выкормыш, — грозно прервала его препирательства Троица. — Тебя, паразита, коли силой не захомутать, так ты всю жизнь бобылём скакать будешь да невинных девок портить, окаянный. В ноги падай, супостат. Тебя сама Мать Сыра Земля благословила и зятем нарекла.

Дима только и смог выдавить из себя: «Мля». За что тут же получил затрещину, от которой мухой влетел в объятия суженной. Хорошо Юлька оказалась девушкой спортивной, на тренажёрах накачанной, поэтому поймала мимо пролетающего мужичка, удержав его на своей груди. А так пролети он мимо, лови потом ветра в поле.

— Ну, здравствуй, жёнушка, — зло процедил отловленный Сычёв. — Не ожидал я от тебя такой пакости. С какого это перепугу я попал в твоё поле зрения как мужчина?

— Не рычи, — спокойно ответила ему Лебедева, отлепляя от себя мокрого муженька. — Сама в шоке. Троица меня тоже не спрашивала.

— Я надеюсь, всё это понарошку и только для этого мира? — шёпотом спросил он ей на ушко, прекрасно понимая, что Сущность Разума даже мысли его слышит, так что тут хоть зашипись.

— Давай поговорим об этом позже, — пресекла его несерьёзность Юля после паузы размышлений.

Пока шли препирательства и знакомство с новыми реалиями, мужики на Девкином поле крест закопали и отправились восвояси огородами в Человейник. А вот поп прямым ходом двинулся к новым ячейкам общества, по-прежнему одной рукой прижимая к груди кастрюлю с половником, а второй держа дымящийся кистень, только уже не махая.

— А вот и отец Феофан подоспел, — оборачиваясь, указала Троица на приближающегося служителя церкви. — Он вокурат и обвенчает всех одним махом, чтоб было всё честь по чести с записью в церковной книге. В своё время архивы поднимите, найдёте себя. И память на всю жизнь, и повод для выпендрежа.

— Я некрещёный, — пробасил недовольный Копейкин, что его не мытьём так катаньем затягивают в религиозную секту.

— И я тоже, — подхватил его протест Дима, надеясь увильнуть от нежелательного бракосочетания.

— Ничё, — с хитрой улыбочкой обломала их Троица. — Феофан кропило со святой водой с собой тащит — за одно и окрестит. По уши.

Настоятель церкви Святого Уара иерей Феофан, он же языческое божество Укко, он же ангельская сущность разряда Нача́ла, благопристойно поздоровался с мирянами и Матерью, обозвав её матёрой Марфой. В повелении Элемента Планетарного Разума он отказать не посмел, но и упёрся, как осёл, проделать всё и сразу, не сходя с места. Мол, негоже таинства посередь огородов порочить. Надобно в церкву идти. Надобно, мол, всё соблюсти, как до́лжно.

Ну вот всем скопом и направились в его церковь, которая, как оказалось, стояла первой на московской земле. Причём поставили её, когда Москвы как таковой ещё не было. Был только деревянный Кремль, огораживающий лечебный камень, имевший к этому времени название Кремлёвский. А до этого он уже побывал камнем Велесова Ока и синь-камнем Укко.

Как выяснили молодые люди из проведённой для них экскурсии, Кремль и был выстроен по указу Юрия Долгорукого его сыном Андрюхой Боголюбским в качестве практики по постройке оборонительных сооружений, а заодно приватизировав священный лечебный камень. Ибо по международному праву того времени: чей забор — того и внутренности. Поэтому святые артефакты не крали, а просто огораживали своим забором.

А раз земля в Кремле в одночасье отошла к Великому Князю, то и православная церковь подсуетилась, выстроив в его огороде, непосредственно у почитаемого народом камня, свой храм. А так как булыжник изначально имел имя Укко, то, недолго думая, нашли в святцах созвучное имя святого. И вот на Боровицком холму появилась маленькая деревянная церквушка Святого Уара, куда путешественники во времени и пространстве безропотно проследовали. А куда бы они делись?

По пути до прихода Дима на нервной почве, сопротивляясь обстоятельствам всеми фибрами души, затеял дискуссию. Он буквально пятой точкой чувствовал, что это «жу-жу» неспроста. Что-то в его буйной головушке давало понять: эта женитьба выйдет из разряда обычной легенды для попаданца в виртуальном мире — реальным боком. Тем самым боком, что в настоящем обернётся пожизненным приговором к семейному заключению. А он ведь ещё в реале ни одной девки не охмурил. Почти. Фитоняшка не в счёт. Там скорее она его, чем он её.

— Отец Феофан, — нервно принялся приставать Сычёв к вышагивающему впереди попу, — судя по твоим речам, ты прям истинно верующим стал в Христа. Это как? Ты же ещё вчера был языческим божеством. Я смотрю, для вас поменять мировоззрение — как переобуться.

— Мировоззрение поменять нельзя, — неожиданно вместо попа встряла в разговор Лебедева, состроив на своём красивом личике умное выражение, что красивее его не делало. — Это твой внутренний мир. В нём чужое не приживается.

— Неправильный вывод, — резко прервала её Матерь, прекратив играть средневековую тёщу и явив себя голосом Разума. — Заставить человека поверить в нужное — просто.

— Но люди никогда не уверуют по сказкам, — в полной неожиданности для всех к дискуссии подключилась доселе робкая Маша. — Любой проповедник любой конфессии скажет, что человек должен до бога дойти сам. По-другому вера в его личном мировоззрении не приживается.

— Согласен, — наконец ожил Феофан, вышагивающий впереди и окуривающий следующих за ним вонючим ладаном. — Верующими по рассказам не становятся, но и по-другому люди не умеют. Надо просто постоянно капать на мозги, пока те не промокнут нужными идеями. А там до прихода к вере самостоятельно — рукой подать. Да, свой мир в чужой не вставишь, но накапать отравы сомнения — запросто. Как у вас в интернационале поётся: «Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем мы наш, мы новый мир построим…»

— Прикольно, — задумчиво выдал Дима, морща лоб. — А существует ли возможность менять веру по мере необходимости, не производя разрушения собственного внутреннего мира? Хотя о чём это я? Вот, Феофан — наглядный пример. Да и Троица недалеко ушла. Вчера — Отец Небо, Мать Сыра Земля и Святой Вод, а сегодня наверняка Богоматерь, Спас и святой какой-нибудь. Кто у них там по воде специализируется.

— Правильное направление мыслей, — одобрительно покивала Матерь, погладив Сычёва по голове. — Это так же, как с масками. Вживаясь в роль выбранного героя, ты рано или поздно становишься на него похожим, потому что под его личиной меняется твоё мировоззрение, твоя истинная вера. Не костеней в знаниях. Расти во древе, — неожиданно закончила она свой спич изречением Суккубы, которое у Димы на подкорке было высечено волшебным стеком, так что не забудешь.

При этом она хитро улыбнулась и даже подмигнула Сычёву, непонятно на что намекая. И тут наконец подключился к разговору Вася, как самый заторможенный:

— Это получается, что мы должны стать верующими и атеистами в одном флаконе? Эдакая свобода веры? Какую захотел — ту и включил?

Хоть вопросы были адресованы Троице, но ответил отец Феофан, причём достаточно заумно.

— Упрямство, — тихо заговорил он, не поворачиваясь, — это проявление внутренних принципов духа. Компромисс — это демонстрация широты души. Умение их скрывать — прерогатива разума. А свобода веры, Василь, даёт тебе право вообще про всё это помалкивать. Оголтело-религиозными люди становятся либо благодаря дремучести, либо патологической глупости, что по сути своей одно и то же. Для них знания и религия — вещи не совместимые. Это не ваш путь.

— Это радует, — пробасил Вася. — Ненавижу религиозных фанатиков. Но и в многоверие пока не въезжаю.

— А ты к собрату оборотись, — вновь включая образ вредной тёщи, предложила ему Троица. — Он по бабам большой мастак.

— А при чём здесь бабы? — набычился бугай, в очередной раз впадая в непонимание.

— Потом объясню, Вася, — тяжело вздохнул Сычёв, восприняв слова Матери как очередное задание на факультатив. — Бабы, они, конечно, не при чём. Но лёжа на них — тема масок легче заходит.

Тут неожиданно взъерошилась Лебедева, резко дёрнув новосуженного за локоть, да так, что чуть с разворота его не уронила.

— Сычёв, гад, — зашипела она, изображая кобру капюшонную, — не зли меня. Да ещё перед алтарём. Придушу же в первую брачную ночь.

— Гоу, гоу. Тормози, — попытался он всё перевести в шутку, поднимая руки в жесте «сдаюсь». — И тебя научу, и Марию. Технология масок не только у мужчин работает, но и у женщин. Кстати, для вас она вообще первостепенна. Мужикам у вас ещё учиться и учиться этой науке. Ложь — это основа человеческого общества, и эту основу явно заложили женщины.

Ответом ему был хлёсткий удар ладошкой по спине, аж зажгло между лопаток.

— Ой ли, касатик, — вступилась за женскую половину человечества новоявленная тёща. — Чья бы корова мычала.

Делегация тем временем перешла стоячие воды Неглинки по паромной переправе и поднялась в распахнутые Боровицкие ворота Кремля, стража которых даже не соизволила задницы с земли поднять. Справа, как избушка на курьих ножках, обнаружилась небольшая церквушка, у входа которой лежал тот самый знаменитый камень. Надо сказать, что на всех пришельцев из будущего он впечатление не произвёл. Они явно ожидали большего.

Камень как камень. Непонятной породы. Продолговатый, чуть меньше метра в длину, с покатыми краями. То ли специально ровняли, то ли дожди с ветрами огладили, то ли почитатели все шероховатости зализали. Не светился, не гудел. Лежал себе каменюкой на вытоптанном пятачке без каких-либо рекламных добавлений в виде вычурных табличек, плакатов и разноцветных тряпочек, как в нынешнее время принято. Да и вязать их было здесь некуда. Рядом ни дерева, ни куста.

Тем не менее молодёжь прониклась к святыне, с которой Москва началась, и сначала девушки, а затем и парни приложились к нему руками. То ли отдавая дань родоначальнику большого города, то ли, наоборот, желая чего поиметь от него на будущее. Всё же, как по поверьям, хвори лечил да здоровье давал. Он оказался тёплым, но не горячим, так как в данный час находился в тени от церквушки, а не под палящим солнцем.

Непосредственно у самой двери церкви лежал ещё один булыжник, но, как оказалось, он никакой суеверной нагрузки не нёс, выступая в качестве запора. Отец Феофан им дверь подпёр, пока на Девкино поле ходил крест устанавливать. Тут Дима неожиданно задался вопросом:

— Отец Феофан. Я о чём подумал. Ты только что крест воткнул в запретные земли. А как же охрана? Или земля в это время уже стала не заповедной?

Ангельская сущность хмыкнул, убирая камень и распахивая скрипучую дверь.

— Заповедная, — наконец ответил он, указывая жестом, чтобы проходили внутрь. — А крест этот к завтрашнему утру сгниёт и рухнет.

— В смысле? — быстрее всех среагировал тугодум Вася, но опять проявляя непонятливость, на этот раз общую.

— Да в прямом, — грустно вздохнул поп. — Комель, что нонче зарыли в землю, к утру в труху сгниёт, и крест от ветра упадёт.

— А зачем тогда ставил? — в недоумении поинтересовался Дима, заходя в тёмное после солнечного света небольшое помещение.

— Митрополит велел, — пожимая плечиками, ответил Феофан. — Православной церкви эти языческие земли как бельмо на глазу. Они ещё не один век с ними воевать будут, пока не сломают. А вот с завтрашнего дня земля энта получит новое прозвище — Чертополье.

Дальше проведение нужных ритуалов взяла в свои руки Троица, не доверив это даже законному попу данной церкви. Расставила всех по нужным местам, пока служитель переодевался в праздничный наряд. Провела короткий инструктаж, давая понять, что здесь всё строго и по-настоящему. Велела попу запевать, а сама, ни на секунду не успокаиваясь, принялась в полный голос суфлировать новоиспечённым христианам, а после и венчающимся. Зачем она это делала? Все четверо остались в полном недоумении.