Глава 6. Бои без правил имеют свои пределы дозволенного, пока в рядах бойцов не заводится беспредельщик.

Молодожёны Димитрий с Юлианной в недоумении замерли в голом виде у стола, накрытого выпачканной кровью простынёй в качестве скатерти, и тупо пялились на алые мятые разводы. Оба находились в стадии глубокого погружения в процесс задумчивости. Дима пытался сообразить, какая сволочь и каким образом выдернула из-под них, не разбудив, это шедевральное полотно раннего средневековья. А вот Юля думала чисто по-женски: фиг знает о чём, но явно не о том, о чём думал муженёк. Чем тут же подтвердила, начав пафосную речь:

— Запомни этот торжественный момент, Сычёв, — тихо, но гордо произнесла она. — Ты у меня, скотина гулящая, первый мужчина. И попробуй только попрекнуть когда-нибудь, что я тебе не девочкой досталась.

Дима вздрогнул, услышав её голос, выходя из собственных дум о происках Троицы. А кроме неё это сделать было некому. Перевёл взгляд на супругу, оперативно переключаясь на то, что она ему говорит. Улыбнулся, осознав. Состроил на лице моську шпица, осчастливленного тем, что хозяйка взяла на ручки, и наигранно влюблённо ответствовал:

— Милая моя, солнышко. Как же я тебя люблю. Для меня ты была, есть и будешь единственной женщиной на всю оставшуюся жизнь.

Он запустил руки в её растрёпанную шевелюру, уподобляясь массажёру типа «Мурашка», и принялся нежно расцеловывать лицо, штампуя причмокивания одними губами куда ни попадя. Юля сначала опешила от столь нежного перфоманса. Затем поплыла от мурашек по всему телу, но как только что-то ожившее у мужа змеёй поползло по её животу, резко пришла в себя, сообразив, что ещё и утром этим заниматься после нескончаемой ночи будет уже перебором.

Она рывком вырвалась из его мурашных объятий, отскочив к печи, пару секунд ошарашенно смотрела на муженька, после чего до неё дошло, что этот клоун начал свою игру в любовь, которую пообещал ещё с вечера. Выглядел он довольно забавно. Голый, с вымазанными в крови и готовым к очередному исполнению супружеских обязанностей хозяйством, но при этом со счастливой мордой дауна, вызвал у Лебедевой невообразимое веселье. И она закатилась от хохота, хватаясь за живот.

Что было бы дальше и чем бы это всё закончилось, гадать не имеет смысла. Так как на этом моменте входная дверь распахнулась, и в светёлку влетела Маша с бешенством в глазах и в полном раздрае чувств на грани истерики. Но вид голого мужчины с орудием любви на изготовку заставил замереть в проходе с открытым ртом и распахнутыми глазами, словно муха, влипшая в паутину, а заодно и загипнотизированная.

Образовалась статичная картина непристойности. Дима в удивлении таращился на Машу. Последняя пялилась на его торчащий отросток. Юля, прижавшись голой попой к печке, продолжала держаться за живот в скорченном положении, свесив титьки. Но именно Лебедева первой среагировала и мгновенно ликвидировала пикантность ситуации.

Она одним прыжком оказалась возле обнаглевшей напарницы, без зазрения совести и за просто так пялившейся на её уже приватизированное хозяйство. Схватившись ладонью за Машино личико, она развернула ту на сто восемьдесят градусов и запрещённым приёмом «ваше место у параши» пяткой в зад отправила Синицыну чем-то громко греметь в сенях, собирая в кучу всё, до чего та дотянулась раскинутыми в стороны руками.

После чего демонстративно закрыла дверь, громко хлопнув её о косяк, да так, что не только лампадка чуть с приступка не слетела, но и орган мужской гордости резко опал от испуга до размякшего позора. Взглядом обвинив развратного муженька во всём произошедшем, Юля одним сноровистым движением нырнула в сарафан, словно всю жизнь только и делала, что тренировалась надевать средневековое одеяние. После чего метнулась к простыне, рывком сдёрнув со стола, и заодно хлестнув распустившему слюни кобеля по голой заднице. Скомкала и баскетбольным броском ловко закинула её на печь.

За это время Сычёв только успел штаны подобрать, а Лебедева, всё сделав в режиме любовницы по команде «Муж пришёл!», уже распахнула дверь заново и уставилась на сидевшую на полу ревущую Машу, приступила к допросу:

— Ты что, подруга, избу попутала? Стучаться не учили?

— Беда, Юль, — сквозь рыдание еле пролепетала Синицына, размазывая слёзы по лицу. — Васю татаро-монголы в плен увели.

Это последнее, что она смогла внятно выговорить, после чего зарыдала в голос.

— Какие, на хмуль, ещё татаро-монголы? — выдал из глубины светёлки раздосадованный Сычёв, потерявший второй сапог, который оказался почему-то под лавкой в дальнем углу.

Он, наконец, оделся полностью и вышел в сени, завязывая верёвочный пояс на рубахе. Схватил по пути ковш. Зачерпнул из кадки воды и намеревался сначала плеснуть истеричке в лицо, приводя в чувство, но передумал и просто сунул посудину ей под нос со словами:

— На. Попей и успокойся. Толком расскажи, что произошло. Что за истерика с утра пораньше?

После отпаивания и обхаживания с поднятием с пола на ноги и проведением неадекватной Маши в дом на скамью, минут через пять Диминых уговоров и Юлиного ора, напарница, наконец, принялась с горем пополам рассказывать о произошедшем.

Выяснилось следующее. Копейкин с утра, как это было у него заведено, перед тем как мыться и завтракать, вышел на двор делать зарядку босиком и с голым торсом. Но тут же выяснилось, что двора при доме нет. Поэтому вышел прямо с крыльца на узкую кривую улицу и, наплевав на ошарашенных редких прохожих, что проползали мимо него по стеночке противоположной избы, принялся махать руками-ногами.

Маша тем временем, по её словам, отмывала избу. Дима с Юлей в недоумении переглянулись, задаваясь, похоже, одним и тем же вопросом: «Чем это таким они там ночью занимались, что после этого мыть избу понадобилось?» Синицына на их переглядывания не обратила внимания.

— Буквально минут через пять с улицы донеслось конское ржание и громкие голоса, — продолжала она вещать скороговоркой, постепенно приходя в себя от первоначальной истерики. — Я тряпку бросила и в сени. Дверь приоткрыла и в щёлку выглянула. А там! Боженьки! Орда татаро-монгольская. Все на конях, с пиками, мечами. А главный впереди с плёткой, как указкой, в Васю тыкает. Чей будешь, спрашивает, и какого рожна на Марфином дворе делаешь? Ну Вася ему и отвечает: «Гость я её. А что, зятю к тёще уже и в гости нельзя наведаться?» Те как-то странно переглянулись, явно ему не поверив.

— А сколько их было? — задал в задумчивости вопрос Дима, зная, что Копейкин — зверь, перед малым числом мяться бы не стал, а кинулся бы всех убивать, хотя, вроде бы, судя по рассказу, ещё было не за что.

— Пятеро, — уточнила численность орды Маша. — Четверо попарно на конях стояли, а их командир впереди.

— И что дальше? — вклинилась Юля, считая, что эти подробности в данный момент лишние.

— А дальше этот с плёткой нагло так улыбнулся и говорит: «Я смотрю, Марфы дома нет». А Вася ему в ответ: «Не знаю. Не видел ещё с утра. Сам только проснулся». А тот: «Нету, нету», — передразнила она главаря, кривя голос. — «Была бы дома, ужо выскочила бы и орать принялась». Потом он задумался, почёсывая плёткой за ухом, и спросил: «Тебя как кличут?». Василий, отвечает мой. «Пойдёшь с нами», — нагло заявил командир. А Вася упёрся, спрашивая: «Куда это?». А тот: «К князю», — говорит. «Да не ссы, Василий. Сам не пойдёшь, дохлого утащим». И его сподручные не то казахи, не то киргизы, в общем, азиаты какие-то, заржали, как кони. Даже одеться не дали. Так босиком и увели.

— Куда? — затупил Дима.

— К князю, — опять начиная впадать в истерику, вскинулась Маша, переходя на ор, удивляясь непонятливости Сычёва и при этом в полной уверенности тыкая рукой в нужном направлении.

Пару секунд на размышления, и, скомандовав: «За мной», Дима рванул на улицу.

Тем временем Копейкина вывели из человейника на большую поляну, где народу скопилось, будто на демонстрации или на входе на стадион перед столичным дерби. Пятёрка степняков шла шагом. Не спеша. В соответствии со скоростью конвоируемого. Толпа праздно шатающихся мужиков и баб расступалась перед ними, словно лёд перед ледоколом. Вася быстро сориентировался.

Направлялись они опять в сторону Девкиного поля. Ориентировочно на месте современного для Васиного времени, где стоит Храм Христа Спасителя, располагались нарядные шатры. Перед шатрами на земле настелен дощатый помост, примерно десять на десять. Вот на него Копейкина и завели, представляя пред очи Князя Московского. Вася историю страны знал хорошо, но вот по морде князя не признал, хотя и предположил примерное время, в которое попал.

Князь восседал на троне, как последний урка на шконке, забравшись на него с ногами и пристроившись на корточки, как птичка на жёрдочке. Только семок не хватало. К тому же одет он был не по-русски, а также, как и пятёрка его сопровождения, — в одежду степняков. Хотя морда у него была евразийская. С такой рязанской рожей на тюрков не накосишься. Был князь не молод, но и до песка из задницы ещё далеко. Да и вообще определить его возраст не представлялось возможным, ибо он явно находился с похмелья: опухший, помятый, с всклокоченной бородой и с остатками на ней еды. А может, просто в тарелке спал.

Рядом с ним находился почётный гость, килограмм под двести. Вот этого даже ИИ, наученный на распознавание лиц, не смог бы идентифицировать. Ибо закормленный от рождения, да ещё и опухший азиат имел черты лица жопные. То есть что лицо, что голая задница — один типаж. Этот одет был в китайский шёлковый халат, даже не кося́ под степного воина. И сидел он не на корточках, как хозяин, а полулежал в больших носилках. Видимо, сам уже не ходил. Его носили.

Справа и слева от сильных Московского мира толпились воины, одетые кто во что горазд. Кто-то в русских кольчугах и соответствующих шлемах. Кто-то в меховых шапках с хвостами тех зверей, что пошли на изготовление головных уборов. Пара вояк вообще в непонятной броне. Вася с ходу даже не смог определить их культурно-государственную принадлежность.

Вперёд вышел командир пятёрки с плетью, что привёл Копейкина, и, опять тыкая ею, как указкой, на Васю, представил последнего:

— Вот, княже, выловил у подворья Марфы. Брешет, что он её зять. А у матёрой отродясь дочерей не было. Да что-то ещё с головой у него не то. Он у её домов на улице с воздухом дрался. Ну я и смекнул: раз уж зубы сводит, как подраться хочется, то свести надобно его к тебе на показ. Что попусту воздух месить. Пущай развлечёт тебя в потешном бою. Глядишь, по башке получит — успокоится и людей на улице пугать перестанет.

Князь с ленцой слез с насеста и расхлябанной фраерской походкой подошёл к докладчику, пристально и колко осматривая пойманного врунишку. Ростом он был Васе по плечо, но широк в грудине. И, несмотря на похмельный вид, выглядел опасно. Но бывший опер и сам так смотреть был обучен. Играли они в гляделки почти с минуту, после чего князь, цыкнув зубом, предложил командиру татаро-монгольского отряда:

— Касай, нет желания морду ему набить за мешок золота?

— Нет, Калита, — с сожалением ответил тот, тяжко выдохнув. — С ночного я. С устатку. Мне бы выспаться.

«Так вот ты кто», — радостно подумал Копейкин, теперь уже точно понимая, в каком времени оказался. И от этого понимая расцвёл в хищной улыбке. Князю это явно не понравилось. И отказ Касая, и эта наглая рожа какого-то мутного верзилы, выдающего себя за зятька не самой последней бабы в Москве.

— Я желаю, княже, — раздался из рядов вояк хриплый похмельный бас, и на настил вступил здоровяк покруче Васи. — Мне вокурат золотишко нужно: коня купить. Маво-то съели давеча по пьяни.

Среди служивых раздался пакостный смешок, причём в хоровом исполнении. Калита резко повеселел. Видимо, сам участвовал в поедании животины.

— Давай, Мерлятка, — махнул он вызывальщику и в два прыжка занял свою жёрдочку на троне, после чего громко выкрикнул в задние ряды: — Весы на кон!

Притащили странной конструкции весы с чашами в виде котлов по ведру каждый. Народ вокруг оживился и принялся доставать кошели. Вася сообразил, что это у них тотализатор начался. Он оглядел зрительный зал просторной поляны, а заметив в первых рядах Троицу в неизменном чепчике, а рядом всю его команду, совсем оттаял и облегчённо выдохнул, нисколько не сомневаясь в собственных силах.

Мерлятка разделся до штанов, приняв ту же спортивную форму, что и противник. Поворотил головой, с хрустом разминая шею. Повзбрыкивал плечиками, килограммов по двадцать каждое. Поправил хозяйство в штанах, чтобы ничего не мешало танцевать, и встал в стойку, подняв кулачищи на уровни груди. Его противник в виде Васи как стоял, расслабленно улыбаясь, так и остался стоять.

Тем временем котлы заполнялись деньгами. Вернее, только один — со стороны Мерлятки. В Васин не бросили ни одного денежного лепесточка. Валюта оказалась столь мала по весу, что делающим ставки, прежде чем вынуть из кошеля монету, приходилось слюнявить пальцы, чтобы те к ним прилипали. А затем под надзором какого-то плюгавенького писаря стряхивали в котёл. Писарь следил за падающей пластинкой. Вкладчик следил, чтобы тот правильно записал сумму.

Последним делал ставку сам князь. Он небрежно вынул увесистый каше́ль и, не мелочась, швырнул его в Васин котёл. Это оказалась единственная на него ставка. И, чтобы остальные не передумали, закрыл торги громким: «Бой!»

Мерлятка попёр с места с пробуксовкой, быстро набрав скорость и собираясь с первого захода снести чужеземца с помоста одним ударом или тараном. Как ни странно, но Васю с правилами не ознакомили, и он предположил, что, вылетев с помоста, ему припишут проигрыш. Поэтому не стал разрывать дистанцию, а, ступив в сторону, прописал на противоходе бегущему прямой в челюсть.

У похмельного Мерлятки случился двойной нокаут. Сначала он потерял сознание сразу после встречи лица с Васиным кулаком, а затем повторно его потерял, брякнувшись затылком о помост из толстых досок, так как по инерции ноги продолжали бежать вперёд, а голова была остановлена на месте. Копейкин с равнодушным видом наклонился, пощупал пульс на шее. Так же неспешно выпрямился и в гробовой тишине спортивного комплекса под открытым небом обратился к князю:

— Дышит покамест. Надо бы лекаря.

Тут откуда-то из-за шатров выскочил шустрый паренёк подросткового возраста с деревянным ведром воды и, подбежав, с ходу вылил содержимое на Мерлятку. Тот, на удивление Васи, закряхтел, перевернулся и встал на корячках. На большее у него сил не хватило. Поэтому к нему поспешила пара здоровых мужиков и, подхватив под руки, куда-то утащили. С помоста пропала и его одежда с оружием.

— Победил Василий, зовущий себя зятем матёрой Марфы, — взял на себя обязанности конферансье Иван Калита, при этом смотря не на победителя, а на хищно улыбающуюся Троицу, стоящую в первых рядах, после чего самодовольно закончил: — А по деньге — победил я.

И он не наигранно заржал, некультурно тыкая в неудачников пальцем. Ему, похоже, было наплевать на мордобой, но всухую выиграть деньги у сотоварищей было для князя как бальзам на ду́шу. У него даже похмелье с лица слетело, придав морде резко поздоровевший вид.

— Ещё желающие стать богатыми есть? — вопросил хозяин города, вставая на трон в полный рост и оглядывая собравшийся народ. — Мешок золота на кон.

И он небрежно бросил небольшой мешочек на настил, от чего тот еле звякнул, но прилип к доскам, как намагниченный. По толпе пошёл гулкий рокот. А вот среди стоявших рядом вояк комментарии были более разборчивыми. Они все сводились к одному: зря Мерлятка тараном попёр. Надо было незнакомца прощупать сначала. Заставить побегать, подустать.

В конечном итоге из служивых вышли трое. Из народа четверо. Все мужики здоровые и, судя по всему, кулачному бою обучены. Не профаны в мордобое, одно слово. Особо из простых мужиков выделялся один здоровяк, примерно одного роста с Васей, но с руками, как у Копейкина ноги. И с кулаком, как у бывшего опера голова. Он вышел последний. Не торопясь. Но когда вышел, все остальные, потупив очи, шустро ретировались. Васе даже показалось: поджав хвосты. Видимо, это был безоговорочный авторитет в данной далеко не спортивной дисциплине.

— О! — воскликнул радостно Калита, вновь принимая стойку птички на жёрдочке. — Никак кузнец Фофан подраться сподобился.

— А можно? — неожиданно застенчиво пробасил верзила.

— Можно, Фофан, — небрежно махнул рукой князь. — Эт тебе с нашими нельзя. А эт — чужак. С ним можно. Но правила ты знашь.

— Знаю, княже. Я его легонько. Голову пришивать будет не надобно.

Раздался дружный гогот со всех сторон. Вася хоть и не гоготал, но лыбился, стараясь не отстать от народа в общем веселье.

— Бой! — радостно выкрикнул Калита, не рассусоливая на ненужные разговоры.

Ожидаемо Фофан на Васю не кинулся. Копейкин его уже просчитал. Ему в прошлой жизни не раз приходилось зарубаться с подобными. Сила у них медвежья, да и быстры могут быть не в меру. А главное: удар держат, как боксёрская груша. Хрен укачаешь. Вот только с техникой у них не всегда лады, потому что на силу и бронебойность уповают. Вот этим минусом и решил воспользоваться Копейкин, сразу угрожающе направляясь в атаку.

Скачком вышел на ударную позицию. Левой крюк в голову с моментальным прямым правой в зубы, цепляя нос. Аут. Фофан, как должное, среагировал на левый крюк, а вот к двоечке он явно был не готов. Губы в мясо, зубы на вылет, нос всмятку. Кровищи! Вася мог бы его добить, но не стал, отступив назад и хмуро взглянув на князя, как бы говоря: «Добивать не буду». Фофан тем временем рухнул на колени, закрыв лицо огромными ладошками, и замер, похоже, даже плача от обиды.

Калита зло пожевал губами, что видно было по его шевелившейся грязной бороде, а затем вскочил на ноги и в полной тишине наигранно весело объявил:

— И снова победа пришлого. А как он его, — и Иван попытался изобразить Васину двоечку, но получилось это у него коряво.

Вообще-то Копейкин какой-то неправильный герой. Ну что это за поединки? Никакой интриги. Никакой напряжённости. Никакого азарта с переживаниями у зрителей. Раз по морде, и в ящик. Вот вам и весь поединок. Правильный бы герой на его месте сделал бы всё возможное, только бы не раскрывать свои сильные стороны. Даже бы героически сдох с блаженной улыбкой на губах: «Главное, себя не выдал». А этот всех чемпионов с первого захода. Даже неинтересно.

Кузнеца отлили водой из ведра. Подхватили под ручки и унесли. Мешочек золота остался лежать на помосте. Васе эта хрень была не нужна от слова «без надобности». Он довольно быстро освоился в виртуальном мире, поняв главное: завтра может проснуться совсем в другом месте и времени. А то и просто оступится с помоста, головой хрясь, звёзды в глазах, после которых и князь другой, и деньги не эти.

Народ на стадионе гудел. Воины на помосте бубнили меж собой. А князь находился в растерянности, не зная, что делать. Вроде бы и закругляться с этим надо, вот только финальная нота для закругления его не устраивала. Но тут на помощь ему пришёл важный гость из ордынской степи, валявшийся на носилках. Он что-то промямлил на непонятном Копейкину языке и швырнул на помост кошель раза в три потяжелее первого. Причём этот стукнулся о доски звоном полноценной, увесистой монеты. Там однозначно были не лепесточки московского княжества.

Толстый боров что-то пошептал своему секретарю-охраннику, и тот, кивнув, быстро скрылся за шатрами. Ждали минут пять, пока на помост со стороны Васиной спины не вышло нечто. Копейкин, обернувшись, от вида этого чудовища даже попятился, пытаясь сообразить, что это. Махина из мяса и жира далеко за двести килограмм живого веса в безразмерном халате лишь отдалённо напоминала человека. При входе на жалостно скрипнувший под ним помост, гора биологической массы тут же скинула с плеч шатёр-халат, оставшись в одних меховых подгузниках, представ во всей красе, что вызвало у народа выдох изумления нестройным многоголосым хором.

Тело его блестело не то от пота и топлёного собственного жира, не то оно было обильно смазано маслом. Вася поставил бы на второе. Глыба жира, недолго думая, выставила вперёд полутораметровые ручищи и приняла низкую борцовскую стойку. Копейкин тут же сообразил, что это не кулачный боец, а борец особо тяжёлого веса. Даже не борец, а гидравлический пресс для утилизации биологических особей типа Васи.

Пока он соображал, что делать и кто будет виноват, со стороны главной трибуны послышалась команда: «Бой». Мутант с тюркскими чертами заплывшего жиром лица ещё ниже прильнул к помосту, уподобляясь сжатой пружине. И тут решение пришло в голову опера, как озарение свыше. Он рванул в атаку, подобно первому бойцу, которого поймал на противоходе. Вот только, подскочив до зоны активных действий длиннорукого монстра, он резко крутанулся в воздухе на 360 градусов и эффектно, с разворота, врезал тому пяткой в висок.

Как ни странно, но в том месте у него почему-то жир не отложился, на что указал хруст сломанной височной кости. Это был не просто нокаут. Это был смертный приговор, приведённый в исполнение. Тем не менее груда жира резко выпрямилась, подпрыгнув, и с треском толстых досок рухнула замертво. Отливать водой там уже было нечего.

Стояла гробовая тишина. Только где-то в глубине народной толпы плакал маленький ребёнок. Вася обернулся к хозяевам жизни. Пожал плечиками, скорчив на лице: «Извините, люди добрые, не хотел». И, как бы констатируя смерть соперника, провёл ребром по горлу. Мол, финита ля комедия.

Калита помрачнел, став чернее ночи. Глаза налились кровью. Толстый господин, выставивший на бой своего бойца, стал красный, как варёный рак, и громко, надрывно сипел, как закипающий чайник, до того, как забить ключом.

— Взять его, — тихо скомандовал князь, буквально зверея на глазах.

Вася как-то сразу понял, что убивать этого монстра было нельзя. Ну что ж теперь поделать? Тут явно был расклад: либо Вася его, либо он Васю в фарш. Третьего было не дано. Это же было понятно с самого начала.

Но тут неожиданно на помост вышла Васина команда во главе с Матерью. Вернее, матёрой Марфой, как её знали в Москве. Маша хотела было кинуться к мужу, который не сопротивлялся, когда четверо воев мотали ему руки-ноги верёвками. Это его даже развеселило. С его-то способностями эти верёвки на одно прикуривание. Наверное, именно поэтому оставался спокойным, как слон.

Матерь Синицыну удержала, поймав за подол, и, мотнув подбородком в сторону мешочков с золотом, валяющихся на помосте, велела:

— Подбери мужем сробленное. Негоже золотом разбрасываться.

Маша подчинилась. Не глядя ни на кого, потупив глазки в пол, она досеменила до целого состояния в золоте, лежащего у княжеского трона. Подобрала, словно мусор, и, так же не обращая ни на кого внимания, вернулась обратно, прижав мешочки к груди и не поднимая глаз от досок.

— Ты знаешь закон, Марфа, — грозно заговорил Калита, хотя та его ни о чём не спрашивала. — Убивец на помосте — на помосте и сдохнет. И не уговаривай. Не сторгуемся.

— Ой ли? — неожиданно весело поддела его Матерь. — Ты можешь казнь заменить на развлечение.

И она указала рукой себе за спину, где на Чертополье плотники резво махали топорами, достраивая два сарая: один против другого. Сараи были с виду одинаковые, и Дима, внимательно посмотрев на них, почесал затылок, даже с большой фантазией не понимая, какое может быть развлечение с деревянными постройками на запретных землях. Сожгут их Громо́вницы к едрене фене. Вот и всё. Они что, никогда пожаров не видели?

— Гость не поймёт, — грустно и тихо запротестовал князь.

Вместо уговоров Троица обратилась к толстяку в шёлковом халате на его языке. Но Дима не успел сориентироваться и включить его понимание, так как односторонний диалог оказался коротким. Тот в ответ кивнул. Указал толстой сосиской пальца с перстнями сначала на Васю, а затем на сараи.

— Ну вот видишь, Ваня, — развела она руки в извиняющемся жесте, — гость как раз желает зрелищ, а не расправы.

Калита вроде как расслабился. По всему было видно, что ему и со степным гостем враждовать было не с руки. Всё же гость дорогой. И с московской матёрой портить отношения было нельзя по каким-то соображениям. А тут по раскладу вроде бы как все стороны остались довольными. И раз конфликт оттянулся на неопределённое время, он решил ещё больше развеять напряжение, переключаясь на постороннюю тему.

— А откуда у тебя, Марфа, зятья-то взялись, коли дочерей отродясь не было?

— Не было, да стало, — игриво начала Матерь. — Вот этих двух удочерила, — обняла она Юлю с Машей, — а этих обормотов — усыновила. Всё честь по чести. С записью в церковной книге. Мош проверить. Коли бы только девок прибрала, так мужики по Москве братоубийство бы затеяли, дерясь за моё наследство. Коли бы парней одних взяла, так девки бы все углы обоссали, родителями науськанные, дабы в родственнички ко мне напроситься. Так я решила разом. Взяла парами. Поэтому я им всем и матерь, и свекровь, и тёща в одном лице. Девки, глянь, красоты неписаной, глаз не отвесть. А парни — палец в рот не клади. По плечо отхватят.

— И второй тож? — ехидно поинтересовался Калита, осматривая не внушающего опасения Диму.

— Ой, Вань, — шутливо махнула рукой Троица, — этого бы ты лучше воще не трогал. Позора не оберёшься. Ну, ежели только народ потешить.

— Матерь, — испуганно зашипел за её спиной Дима, — я драться не умею.

Она обернулась на него с кислой рожей, и через плечо еле слышно проговорила:

— Зато друго могёшь.

— А можно? — уже вполголоса поинтересовался разулыбавшийся Сычёв, понимая, чего она от него хочет.

— Только повальный срам мене тута не устраивай. Стыда будет достаточно.

— Понял, — совсем осмелел молодой человек, подтягивая штаны, которые, видимо, от страха сползли чуть ли не до колен.

Не дожидаясь решения князя, наглый пацан выступил вперёд и принялся диктовать самому́ князю Московскому Ивану Даниловичу Калите свои условия:

— Жаль, княже, что пятёрку, выловившую моего братана́, ты спать отпустил. Я бы всей этой банде сейчас рыло начистил бы.

— Ты говори-говори, да не заговаривайся, — резко прервал его бахвальство командир оговоренной пятёрки, выходя из-за рядов воинов.

Как оказалось, спать они не пошли, а решили отдохнуть, так сказать, культурно, с просмотром лютого мордобоя.

— О! — радостно воскликнул Дима, раскрывая объятия. — На ловца и козлы выскочили. Касай, выводи-ка весь свой выводок. Я всю вашу компашку туточки зараз воспитывать стану.

Уговаривать долго не пришлось. Выскочили вояки, как к столу накрытому. Рожи красные, морды зверские. Ноги-руки в пляс идут от нетерпения приложиться ими к обидчику. А Сычёв — шут гороховый — продолжал тем временем глумиться над боевыми товарищами князя Московского:

— Княже, — обратился он к мрачному, как туча, Калите. — Дозволь им оружием пользоваться. Ну хотя бы плетками. Не привык я как-то безоружных уму-разуму учить.

Иван Данилович крепко призадумался. С одной стороны, по правилам не положено. Но с другой — этот смерд вообще края потерял. Ведёт себя, словно пиндюлей выпрашивает, и при этом с полной уверенностью в глазах, что сам навешает. Но в чём сила заморыша? Но не этими же бабьими ручками он будет их мутузить? Если только целоваться кинется, а те опешат?

А если он, как говорила Марфа, оприходует их? Будет позор дружине. Но если уделает их ещё и при оружии — это позор вдвойне. По этому соображению он решил не усугублять пока непонятную ситуацию.

— Правила для всех едины, — наконец выдал он свой вердикт. — Один на один и без оружия.

— Жаль, — скривился Дима и, повернувшись к бойцам княжеской конницы, предложил: — Вы, робятки, вон тама за его спиной попаситесь покамест. Не разбредайтесь по вашим козлячьим делам. Придётся вас по очереди воспитывать. Хотя, — тут он сделал вид, что задумался, почёсывая свою куцую недобороду, — по ходу видно будет.

Командир пятёрки, что вышел первым, устало осклабился, посчитав пацана лишь шутом языкастым. Снял пояс с оружием. Стянул через голову кожаную броню вместе с рубахой. Сапог снимать не стал, пристально уставившись на обидчика. Тот, в отличие от него, совсем раздеваться не стал. Просто развернулся и отошёл на край помоста, оставляя ордынца с голым торсом в центре.

— Бой чести, — огласил поединок князь, вставая на трон ногами. — Без денег об заклад. Победитель решает судьбу побеждённого. Даю такое право. Бой!

А дальше началось такое… Даже не знаю, как назвать. Да, пожалуй, ни один из присутствующих на стадионе и в вип-ложе не смог бы обозвать это действо. Если только «безобразие». «Вопиющее безобразие». Дима не просто так отошёл на край помоста. Там был склон, и деревянный фальшпол поднимался над землёй больше чем на метр. Естественно, за ним никто не стоял, что создавало для Сычёва некую зону отчуждения. На всякий случай он ещё огляделся. Заглянул за край: не прячется ли кто под помостом. А затем, подманивая ладошкой, спокойно позвал бойца:

— Иди-ка, что скажу.

Ну тот и подошёл с явным намерением не столько выслушать, сколько избить обидчика до полусмерти. Вот только, подойдя ближе, резко сдулся. Руки повисли плетьми. Голова покаянно поникла. И он застыл перед Сычёвым в позе нагадившего щенка с прижатыми ушами. А Марфин зятюшка принялся ему что-то взбудораженно нашёптывать, размахиваясь руками, всем видом стыдя конского командира, разнося того в хвост и в гриву, как нашкодившего мальца.

Вокруг стояла мертвецкая тишина. Никто ничего понять не мог. Что происходит? А тут ещё пришлый возьми да залепи Касаю пощёчину. Да такую звонкую, что, наверное, и за стенами Кремля слышно было. А следом ордынцу и подзатыльник прилетел. После чего Дима взял его за ухо и, задрав, обратился к опешившим его подчинённым, что кучно стояли на противоположном крае помоста и хлопали вытаращенными глазами.

— Ну-ка, идите-ка ко мне, козлы вы безрогие.

Те переглянулись меж собой. Затем вчетвером уставились на князя, как бы спрашивая разрешения. Тот, ничего не понимая, кивнул. Ну те и подошли. А как подошли, Дима их всех выстроил рядком. Опустил на колени и что-то принялся им озверело нашёптывать, постоянно мечась от одного к другому, нахлёстывая их по мордасам и не забывая раздавать подзатыльники. Как только руку не отбил.

Продолжалось это избиение младенцев от силы пару минут. Нарушила эту идиллию Юлька-хохотушка. Она честно крепилась сколько могла, но не выдержала. Залилась таким заразным хохотом, что уже через несколько секунд гоготало всё поле, забитое московским народом. Даже князь с дружиной похохатывали.

— Завязывай с ними, сынок, — проявляя довольную весёлость, скомандовала Троица. — Хватит с них.

Дима глубоко вздохнул, заканчивая разнос с элементами воспитания, и, указав на высокий край помоста, скомандовал:

— Марш отсюда. Чтобы глаза мои вас больше не видели.

Ну те и попрыгали вниз, пускаясь в бега, пока не продолжили экзекуцию, оставив на помосте всё своё обмундирование с оружием.

Гвалт над полем стоял невообразимый. Народ радовался. Хоть и не понимал, по какому поводу. А для этого разве нужен повод? Это как в немом кино: герой упал, ему больно, а зрители ухохатываются.

Тем временем князь, воспользовавшись всеобщим весельем, метнулся к матёрой, что стояла с двумя умирающими от смеха девками, и с серьёзным лицом обратился к бабе:

— Марфа. Предлагаю торг.

— Что почём? — тоже резко перестала веселиться Матерь.

— Ты зе́мли просила на высоком берегу? — он указал рукой на Чертопо́лье, где вдалеке маячили Воробьёвы горы.

— Ну, — подтвердила Матерь.

— Он с колдуном в Сокольнических угодьях справится?

Троица выдержала паузу, как бы размышляя. После чего ответила:

— Справится. Но ни Коты́ра, ни его Любавку тебе не видать. Ни убивать, ни в полон не дам. Выгнать-выгонит, чтобы дорогу сюда забыли, и всё.

Матерь выговаривала условия жёстко и однозначно, давая понять, что торговаться не намерена. Калита́ посверлил её несколько секунд взглядом, но согласился:

— Будь по-твоему. Только чтобы я забыл о нём раз и навсегда.